Девочка, которая зажгла солнце

Многим кажется, что ничего не чувствовать гораздо лучше, нежели ощущать что-то хорошее, ожидая плохое ему на смену. Джек тоже так думает, и все это время я пыталась переубедить его, но… Сама не заметила, как отступилась от привычных радостей и предпочла им холодное равнодушие. Мне хочется стать сказочником; тем самым, что путешествует по сухому миру без каких-либо помыслов, а только бредет прямо и дарит людям надежду на возможное счастье; в одном доме ему нальют хорошего вина, в другом накормят свежеиспеченным хлебом и предложат сладкий чай, а в знак благодарности почерпнут прекрасные истории. Такой человек не может быть плохим или только хорошим: в его душе отдельный, не доступный никому постороннему мир, в который он порой приоткрывает дверцу и достает крохотное семечко. Но у меня снова ничего не вышло, и своей помощью я принесла один только вред.

Значит ли это, что я плохой рассказчик, или мои сказки ненастоящие?

Сегодня за ужином мама немного рассердилась на папу и сказала странные слова, такие, как будто она их подслушала из далекого прошлого. Ей не понравилось, что он читает статью о чумной Англии и иногда бросает какие-то отдельные комментарии в мерный поток нашей дружной беседы; она привстала чуть-чуть, наклонилась к старому газетному выпуску и указала на черно-белое изображение человека с железным вороньим клювом, сказав: «Ты думаешь о смерти, а Бог не любит грешников, Элиот». Папа еще тяжело рассмеялся (он недавно слегка простудился, и голос был сиплым и немного даже грубым), обвел семью полусонным взглядом и не спеша ответил, как будто тщательно пережевывал каждое свое слово:

– Тогда кто, если не ОН, наслал на страну чуму? Неужели божественные заповеди призывают избавиться разом от всех неправедных с помощью смертельной болезни?

Мама тогда странно нахмурилась (я пыталась запомнить каждую мелочь, чтобы потом перенести сюда и надо всем еще раз как следует подумать), и забрала у него печатные листы. Положила в центр стола, перекрестила каждую из пяти тонких страниц и сказала опять-таки глухо:

– Это сделал не ОН, а самый настоящий дьявол или слуга дьявола – это уж точно не мне знать. Все это случилось потому… – она умолкла на секунду, бросила один взгляд на Хлою и другой, куда более долгий и изучающий, на мое лицо, и продолжила уже мягче, – потому, что в аду стало слишком много свободного места. Как небольшое перенаселение, а эти бедные души были просто недостойны райских ворот.

После этого я долго еще сидела над своей чашкой горячего (точнее, к тому моменту уже остывшего) шоколада и все думала об этих непонятных словах. Получается, по словам мамы, на небеса попадает не каждый. А что, если и моя душа уже не такая чистая, как раньше, и я тоже обрекаю себя на будущие муки в загробной жизни?

(еще кто-то сказал мне, что самоубийцы не попадают в рай; наверное, потому, что из-за таких своенравных людей смерть лишает себя работы)

Нужно прекращать задумываться о таких ужасных вещах и перейти к чему-то более интересному и радужному. Например, к персиковому пудингу, который мы приготовили сегодня вместе с Хлоей рано утром – хотели сделать сюрприз родителям, и он, конечно же, удался. Все попробовали по кусочку с воскресным чаем и остались приятно удивлены мягким вкусом консервированных фруктов в нежном креме. К сожалению, это самое примечательное событие за весь прошедший день.

29 декабрь_________________________________________________________

Сегодня мне нечего тебе сказать. Люди ужасны, мир ужасен, и я чувствую себя пустым ничтожеством. Быть может, позже я сотру эту запись и забуду о ней, как о чем-то очень плохом и грустном.

Но пока пусть останется.

30 декабрь_________________________________________________________

Становится чертовски сложно перестать думать об ЭТОМ. Оно преследует меня постоянно, изо дня в день, стоит только рано утром открыть глаза и с темнотой снова схлопнуть тяжелые ресницы: когда я завтракаю, когда пью чай, говорю с друзьями, иду по улице… Сложно контролировать собственные мысли, но прежде у меня всегда получалось, а теперь я все чаще и чаще ухожу в себя, не в силах что-либо сделать, и это угнетает еще сильнее. Я… не знаю даже, как с НИМ бороться – оно засасывает, словно в пучину, медленно, по одному волоску, чтобы ты успел свыкнуться, а заподозрил неладное только когда увязнешь по самый локоть.

В одном из маминых журналов была довольно-таки интересная статья, в которой один известный (но безымянный для меня) психолог заявлял, что в мире не существует оптимистов и пессимистов. Он утверждал, будто все люди в этом плане совершенно одинаковы, просто одни умеют вызывать у себя улыбку, а другие не видят в этом необходимости. Тогда журналист спросил его:

– Мистер …, не могли бы вы дать мне небольшой совет? Что же делать вторым, которые прежде считали себя пессимистами, а теперь не имеют сил выдавить на лице радостную гримасу? И, если на то пошло, предположим, будто пациент и вправду не видит вокруг себя ничего, что способно вызвать подобное изменение настроения – значит ли это, что он безнадежен? И что в таком случае ему остается делать?

– Искать свою маленькую радость каждый Божий день. Превратить это в своеобразный ритуал, сродни утреннему умыванию или поджариванию яичницы к тостам. Глядя в окно, зеркало или слушая любимую музыку, созерцая тревожащие душу произведения искусства, обнимая любимого человека, он должен понять, зачем проснулся утром, и с этой мыслью прожить весь следующий день. Другого выхода нет … Иначе мне страшно было бы даже взглянуть на такого человека.

Я еще долго-долго вглядывалась в лицо нарисованного мужчины и думала, как может быть, чтобы этот странный доктор с обложки мог раздавать невидимым людям «бесценные» советы. Размышляла об этом час, два, три – и так до самого конца несчастного дня, пытаясь проделать тот же трюк с собой и доказать ему, что эти слова грубая неправда.

«Я счастливая и живая!», – написала я на краю этого журнала и подумала, как забавно выходит, что такой известный человек ошибся в небольшом предсказании. Ведь я-то не мучаюсь бесполезным поиском, но и не смею назвать себя оптимистом, особенно в последние холодные месяцы серой осени. Значит, он все же ошибся, но внутри меня что-то внезапно зашевелилось: гадкое чувство, будто тугой канат перетягивает тело изнутри, и ты каждую секунду ощущаешь мокрые волокна, щекочущие внутренние органы; и вот кто-то медленно стягивает концы, дышать становится почти невозможно, а эта мерзкая змея по-прежнему сдавливает, мешая думать, и в глазах загораются белые на черном звезды.

«Я счастливая и живая!», – вывела я снова, и на этот раз пальцы дрогнули на восклицательном знаке, не соглашаясь с голосом разума. Вдруг показалось, что я действительно проживаю неделю с абсолютно пустой головой – ни идей, ни будущих планов и стремлений, а одна только мутная вода, булькающая, стоит сделать хоть малейший шаг. Да, забавно – вода, похожая на темный и густой лимонад без единого шипучего пузырька; пьешь ледяную жидкость, а во рту долго остается склизский привкус, будто глотнул масла…

«Я счастливая и живая»

Видимо, и здесь тоже обман. Мне бы хотелось исчезнуть отсюда, уйти в выдуманный собой мир и забыться в нем на нескончаемую вечность. Это была бы просто чудесная жизнь, не правда ли?

(но Бог не любит грешников, ты же помнишь, глупая девочка, а то, о чем ты думаешь, самый настоящий грех, просто ты еще не написала то страшное слово)

Я бы жила в небольшом домике с крохотной коричневой дверцей в ореховую крапинку и стенах цвета нежной мяты, чтобы издалека он походил на большой кусок торта. Там было бы много-много огромных окон и всегда жаркое лето. Сладкие персики по утрам, нежный зефир на десерт и яблочные пироги к чаю – можно наслаждаться закатом и смаковать его по кусочкам, напевая под нос приятную песенку.

И там не было бы мамы. Никаких наставлений, поучений и споров, у нее оказался бы свой мир и дом, как можно дальше от моего. И папа с Хлоей… Я хочу, чтобы они жили так, как живут сейчас, если им действительно нравится такая жизнь. Школа осталась бы тоже далеко-далеко, как маленький маячок, который будет светить темными ночами и зажигать в моем сердце теплые воспоминания, а Джек… У него бы тоже было все хорошо – пусть и не здесь, но я бы всегда о нем помнила и раз в неделю приглашала его посмотреть на звезды (ах, да, над моим домом всегда бы горели звезды – крошечные светлячки на завораживающе-черном полотне, бездушные, но прекрасные). И все были бы счастливы, пусть даже сейчас такой мир существует только в моей голове.

Мне больше не хочется сюда писать. Совсем. Каждую ночь я засыпаю и продолжаю жить в том сказочном месте, о котором только что писала со слезами на глазах; оно замечательно, но появляется только во сне; мне каждый раз грустно СЮДА возвращаться. Иногда я сравниваю две свои жизни – здесь и там – но выдуманная всегда оказывается лучше.

Мне кажется, однажды я настолько устану, что засну навсегда и останусь в своем мятном домике в окружении сладости свежих персиков и холодного блеска далеких звезд.

2 января___________________________________________________________

Глава 36

«Весь мир сегодня пахнет корицей. Запахи то нежно ласкают затуманенное воображение, до сильным ударом сбивают с толку, заставляя закашляться от чересчур сильной сладости и коричневого цвета пыльцы – будто именно в этот день на каком-то огромном заводе в космосе опрокинули чан со специями, и теперь в невесомом пространстве застыли тысячи и миллионы мелких крупиц, а на Землю сыпется не снег, а чудно пахнущие хлопья корицы».

Джек подумал об этом и улыбнулся собственной глупости. «Мне уже восемнадцать, и пора бы порассуждать о собственном будущем: об окончании старшего класса, дальнейшем выборе работы и своем доме, об отношениях и, возможно, переезде из города… А у меня снег на улице пахнет корицей. Пока все обсуждают политиков и экономическое состояние страны, говорят об экологии и глобальных проблемах человечества, Джек Дауни медленно сходит с ума».

Но сложно было отрицать то, что странный запах преследовал парня повсюду; начиная с кухни тетушкиного дома, где брюнету пришлось около пяти минут вглядываться в утреннюю яичницу, чтобы отогнать навязчивые мысли; в течение всего пути до парка, когда будто бы каждый прохожий нес в своей сумке ароматно пахнущую палочку или обильно посыпанный пудрой и этой чертовой корицей крендель или кусок яблочного пирога, и заканчивая последним и самым забавным – ведь и пальцы Джека показались ему вдруг съедобными, с соответствующим сладким вкусом и запахом. Дауни пришлось крепко сжать кулаки и пару раз даже задержать дыхание, пока ноги сами несли его к светящейся желтыми огнями вывеске, которая гласила, что «ТОЛЬКО ЗДЕСЬ МОЖНО КУПИТЬ САМЫЕ ЛУЧШИЕ ВО ВСЕЙ АМЕРИКЕ ПОНЧИКИ ВСЕГО ЗА ДВА ДОЛЛАРА», а чуть ниже было выведено белым короткое продолжение: «КОФЕ И ГОРЯЧИЕ НАПИТКИ ЗА 50 ЦЕНТОВ, С РОЖДЕСТВОМ, БОСТОН!»

Парень не раз был в этом самом месте и знал поименно почти весь обслуживающий персонал (только если не приходили новые люди и не сменяли по пятницам привычные ему лица). В самый первый день приезда юного Дауни в Бостон, Шарлотта уговорила его пойти в «посмотри, какое чудное!» кафе, которое голодные и уставшие путешественники приметили, стоя на одном из перекрестков.

– Но я не хочу есть, мам… – протянул недовольно мальчик, рисуя пальцем по сухому стеклу и корча грустную рожицу проходящим мимо автомобиля людям. Те только приветливо улыбались и коротко махали свободными руками. – Мы могли бы вернуться домой и попросить мисс Харингтон приготовить наши любимые блинчики с шоколадны молоком… Или ты сама сделала бы вкусный суп из индейки, а я натирал бы на терке сыр и дулся, потому что ты всегда делаешь это лучше, а я очень боюсь задеть острые края пальцами и порезаться. Мы умрем здесь от голода, потому что тут все чужое и ужасное!

В ответ на начинающуюся жалобную истерику сына женщина в легком хлопковом платье, чуть придерживающая руль тонкими руками, лучисто улыбнулась и убрала с лица выбившуюся из незамысловатой прически прядь блестящих волос. Она провела за рулем более шести часов без единой, даже самой короткой, остановки, и все что угодно отдала бы сейчас за тишину, стакан холодного лимонада и жирный сэндвич с тунцом, который бы наверняка не повредил прекрасной фигуре миссис Дауни – выехав с автозаправки около пяти утра, они прибыли в Бостон только к полудню, и обоих гадкой пленкой покрыл соленый пот и пыль знойной автотрассы.

– Глупости, Джеки. Давай так, – внезапно предложила она, глазами уже выискивая свободное место для парковки, – если тебе что-нибудь понравится из меню, и ты съешь заказанное тобой блюдо, то… вечером я обещаю приготовить суп в нашем новом доме, такой, как ты любишь, с плавлеными кусочками тертого сыра, идет? Но сейчас пообещай быть самым веселым и замечательным сыном, который понимает, что мама тоже очень устала.

Джек прищурил один глаз и все же неуверенно кивнул, не сводя оценивающего взгляда с тогда еще корявой вывески пекарни, где толстым слоем мела были выведены крупные цифры цен и время закрытия-открытия самого кафе. Мальчик сомневался, входя внутрь и вдыхая будоражащие горячую голову запахи выпечки и сладостей; не оставлял без внимания ни одну мелочь, пока они выбирали столик подальше от окна и жгучих солнечных лучей, подмечая каждую деталь и ловя на себе умилительные улыбки молодых официанток; и, наконец, смог расслабиться полностью лишь после того, как одна из этих дам в бежевой юбке чуть выше колена вежливо поздоровалась и спросила:

– Что я могу вам предложить? К сожалению, свободных меню сейчас нет. Давайте я перечислю вам основные блюда нашего заведения…

– Мы очень устали с дороги, – пояснила Шарлотта, и мальчик удивился, сколько твердости может быть в этом всегда карамельном голосе. – Не могли бы вы принести что-нибудь на свое усмотрение и… желательно по доступной цене.

Блондинка кивнула, объяснив, что по воскресеньям все блюда предлагаются посетителям по одному ценнику – всего полтора доллара за любой десерт, напиток или горячую закуску. Миссис Дауни еще раз одобряюще улыбнулась, и словно по таинственному сигналу девушка ушла от их столика, пообещав как можно скорее вернуться с заказом.

А Джек… Он внимательно следил за лениво вращающимся вентилятором на потолке, разгоняющим толстыми лопастями жаркие сгустки воздуха, и ковырял указательным пальцем крошечную ранку на левой руке. Спустя десять бесконечных и липких минут эта же милая официантка поставила на стол два подноса, и, пожелав приятного аппетита, поспешно удалилась прочь, даже не посмотрев на гостей.

– Что выберешь, солнце? Видишь, а ты беспокоился о том, что еда окажется невкусной – и посмотри, что за чудо нам принесли!

Мальчик долго-долго смотрел на принесенные лакомства, и все же осторожно подтянул к себе тарелку со странным холодным супом, в котором одиноко плавали нарезанные кусочки овощей, покрытые странной белоснежной пленкой. Он решил попробовать всего одну ложку, а потом уже пожаловаться маме на отвратительный вкус, с чистой совестью протягивая ладонь к аппетитной горе разноцветных пончиков, но… сложно признаться в поражении ребенку, которому нужно смириться с чужими словами и позабыть о некогда сказанных своих. Этот сливочный суп был лучшим сливочным супом, который Джек когда-либо ел, а потому миска опустела в считанные мгновения, и чуть позже, не замечая смешок матери и перепачканные в сладкой глазури губы, сказал:

– Наверное, я бы купил это кафе, если бы у меня было много денег, и каждый день здесь обедал и завтракал, это точно! Приглашал бы сюда всех-всех своих друзей (у меня их будет целая куча, вот увидишь), и мы бы все, и ты тоже, пили холодными вечерами чай и ели пончики, пирожные… Были бы самими толстыми людьми в Америке, но зато одними из самых счастливых!

И Дауни говорил, говорил, не переставая, и все рассказывал маме о будущих планах, о тысячах таких ресторанов по всему миру, чтобы каждый житель планеты мог попробовать эти восхитительные пончики и упрятанные в них кусочки счастья. Нагруженная вещами машина плавилась под раскаленными лучами солнца рядом с другими такими же на автостоянке, день неспешно клонился к чуть менее жаркому вечеру, а двое путешественников все сидели за столиком пекарни, встречая Бостон с полными животами и довольными улыбками на отдохнувших лицах

Это было слишком сложно забыть, потому что воспоминание оказалось настолько ярким и трепетным, что Джек готов был запечатлеть чудный момент на отдельной фотокарточке и вставить ее в альбом, в котором было уже немало других фотографий. В детстве нам всегда есть, что сохранить в памяти и пронести сквозь года – миллионы таких вот снимков, забавных и уморительных, которые скрашивают даже самые скучные и тяжелые часы. Позже, по глупости, мы уничтожаем добрую треть небрежным движением, как бы доказывая кому-то, что нисколько не зависим от своего прошлого и живем одним лишь моментом, сминаем то, что некогда доставляло радость, а сейчас является источником тупой боли, или бросаем остатки в костер, с интересом глядя, как края бумаги чернеют, а прошлое навсегда исчезают в пасти жадного пламени. И только в самом конце, пронеся за спиной долгую и полную испытаний жизнь, радуемся тем песчинкам, что остались от некогда безразмерной кучи, и бережно прижимаем их к сердцу трясущейся морщинистой рукой.

Теперь же парень снова уверенным движением руки распахивал знакомые двери кафе – утренняя просьба Мэг не могла оставаться невыполненной, а потому необходимо было купить два, три или даже четыре заварных пирожных к вечернему чаю,

(потому что придут Кларк и Люси Уоткинсы, а их как можно скорее следует познакомить с такими проблемами, как лишний вес и сахарный диабет, так что давай, Джек, бери самые жирные и сочные десерты – быть может так эта стерва, наконец, закричит, не сумев влезть в любимое платье стоимостью в весь наш убогий домишко)

но как можно скорее, несмотря на лютый уличный холод. Дауни вздохнул только

(чтоб этот диабет достался тебе, мерзкая Стилсон)

и на полусогнутых ногах из-за страшного гололеда проскользил до самой заветной вывески, облегченно расправляя плечи и по-хозяйски входя внутрь. Вот только стоило парню пересечь деревянный порог, как взгляд нечаянно зацепился за одну из посетительниц, уютно расположившуюся за центральным столиком пекарни.

Она… Сложно было сказать, что пришло Джеку в голову в первую очередь: то ли ненависть и раздражение, ведь опять, как назло, эта Джонсон преследует его в самое неподходящее для игр время; то ли искренне восхищение, ведь… Это была изумительная картина. Девушка сидела полубоком к входной двери и барной стойке, что-то увлеченно читая и иногда делая короткие штрихи-росчерки простым карандашом, который она после в легкой задумчивости подносила к вишневого цвета губам – кудряшки укрывали ее плечи и мягко окаймляли спокойное лицо, грудь мерно вздымалась и опадала вновь, стесненная темно-коричневой тканью облегающей водолазки – все в этом создании казалось ненастоящим, будто какой-то чудак усадил в самом центре кафе сделанною своими руками куклу. Вот она снова чешет нос кончиком карандаша, прицокивает, переворачивая страницу, и машинально делает глоток из большой кружки, в которой еще виднеются остатки от шапки белоснежных сливок. Как сотканная из света, запахов кофе и… корицы – снова, конечно же, при одном только взгляде на темную копну волос на языке появлялся странный терпкий; будто окликнешь ее или подойдешь ближе, как тут же хрупкая фигурка разорвется на десятки тысяч крошечных осколков, каждый из них проткнет стены, разукрасит острыми порезами потолок, вопьется в оконное стекло и с невероятным звоном расколет прозрачную витрину, а Джек упадет замертво, прямо здесь, потому что и одного кусочка хватит, чтобы положить конец его мучениям и существованию.

Самое время уйти отсюда, парень, – неуверенно подсказал внутренний голос, пытаясь вразумить застывшего в изумлении хозяина, – иначе представление обернется полным провалом. Но ты ведь хочешь получить в награду свой пирожок, правда? Тогда не совершай глупостей и просто сделай этот чертов заказ и исчезни, так, словно этой нелепой встречи и не произошло вовсе.

Дауни на нетвердых ногах подошел к стойке и хриплым голосом выдал:

– Три заварных пирожных, пожалуйста, и… два черничных рожка. Да, вон тех, все верно, – кивнул он, не сводя глаз с Кэти и одновременно с тем следя за действиями продавца. Из одних рук в другие передались две темного цвета вафли, завернутые в толстые салфетки, но даже сквозь них источающие восхитительный аромат запеченных лесных ягод. – Благодарю вас.

Он взял сладости, пакетик пирожных и осторожно двинулся к центральному столику, готовясь в любую секунду сделать резкий разворот и рвануть прочь.

(О, Господи, почему это стало такой проблемой? Раньше я мог подойти в любую секунду и сделать даже самую странную глупость, а сейчас… Это больше не моя Кэти, вместо нее серьезная и равнодушная мисс Джонс, а потому нужно уходить, правда, уходить)

Еще один смелый шаг, и девушка оторвалась от своего занятия, краем глаза цепляя направляющуюся к ней фигуру

(Может, она не узнает меня? Черт возьми, Джек, давай же, соберись. Напусти на себя одно из этих отвратительных выражений и включись в игру с мыслью о том, что уже сейчас мог бы быть дома и в одиночку съесть свои вафли с какой-нибудь кружкой чая или кофе)

и неожиданно вздрогнула, узнав ставшее ненавистным лицо, которое столько раз приходило ей в кошмарах и являлось причиной множества долгих истерик.

(Любит ли она вафли? Или у нее есть аллергия на чернику?)

Джек стоял, не в силах пошевелиться или первым сказать что-либо; он только еще крепче сжал в руке пакет и, ощутив его приятную тяжесть, продолжил угрюмо молчать. Девушка тоже не спешила с приветствиями.

– Доброе утро, Джонс, – все же выдавил из себя Дауни и почувствовал, как недоуменный и любопытный взгляд зеленых глаз выжимает из него все силы и внутреннее составляющее души, опустошая оболочку и оставляя после себя сухую пленку некогда наполненного живительным соком сосуда. После этих слов там что-то с громким хлопком рассыпалось, забрызгав все вокруг сухим порошком с примесью песка и серых хлопьев. Парень сделал как можно более непринужденный вид и сел на свободный стул, не переставая смотреть в упор на подругу.

– Какими судьбами? Мне казалось, вы больше не балуете себя сладким, тем более без какого-либо повода. Этот столик занят, если ты не заметил.

– Да, разумеется. Если честно, не ожидал тебя здесь увидеть. Кажется, твой дом находится в южной части города, а значит, до этого кафе…

– Ровно сорок пять минут на автобусе номер пять, четыре минуты пешком, а прежде еще десять минут на собственных ногах – и, знаешь ли, оно того стоило! Догадывалась бы, что увижу тебя сегодня, то оделась бы куда более скромнее. Тут… пожалуй, самая лучшая атмосфера для того, чтобы посидеть в тишине и подумать о чем-то важном, что занимает голову и мешает плодотворной работе. К примеру, о друзьях или… Хотя, это уже не имеет значения, верно? – она сделала еще один глоток, бросив мягкий взгляд из-под спадающей на лоб шоколадной пряди пушистых волос, и указала коротким кивком на лежащие перед ней листки бумаги. Каждый был испещрен черно-белыми строками текста, и (как и ожидал невидимый некогда наблюдатель), слева от каждого абзаца можно было заметить карандашные штрихи и какие-то странные значки вперемешку с прописными буквами. – Еще это прекрасное место, чтобы поработать над тем, что люди обычно откладывают до лучшего момента, которого, однако, так и не случается в их жизни. Ведь и ее можно отложить на потом, но что тогда делать сейчас, в эту самую секунду? Вы когда-нибудь думали об этом, мистер Дауни?

Джек поначалу неловко вздрогнул, услышав в конце это деловое обращение, сказанное, с одной стороны, вежливо и учтиво, а с другой – слишком нежно и тепло, голосом, не предназначенным для таких важных и грубых слов. «Конечно же, думал», – хотел выпалить он без какого-либо контроля над своими поступками, неосознанно, чтобы только признание звучало как можно честнее и искреннее. «У меня было предостаточно времени для каждой, даже самой глупой и бесполезной мысли. И о людях… тоже пришлось на минутку задуматься. О том, как они (то есть мы, конечно, мы) тратят впустую деньги, минуты и чувства, не отдавая ничему из этого цены, а после ужасаются и сожалеют об утерянной возможности. О том, что жизнь – такая, о которой мы мечтали в детстве и теперь воображаем каждую ночь, прежде чем закрыть глаза и погрузиться в жидкую черноту – происходит именно сейчас, и важно уметь осознавать величину этого подарка. Я обо всем думал, Кэти. Даже о тебе. Тем более о тебе. Не хотел отдаваться воспоминаниям, но они накатывали на меня сами, укрывали с головой, и возвращаться в холодный декабрь не было ни малейшего желания, но… я пришел. За новыми моментами, еще лучшими и более прекрасными, нежели те, что мы оставили за спинами в тумане, который человечество бессознательно называет «прошлым».