Голоса Бестиария. Сборник рассказов

В голове, точно в бреду, проносились воспоминания о событиях последних минут. Вот она стоит в школьном вестибюле, не чувствуя абсолютно ничего (слишком сильно было потрясение!), и, по-видимому, действительно производя впечатление сумасшедшей, растерянно бормочет, не слыша собственного голоса: «Это не Максим!» У учительницы от услышанного, кажется, сильно вытягивается лицо. Затем выражение крайнего изумления и недоумения сменяется настороженным взглядом. Она осторожно произносит, решив, вероятно, что ослышалась: «Простите?» – «Это же не Максим!» – кричит Оксана теперь уже изо всех сил. Во-первых, для того, чтобы перекричать шум в ушах и услышать саму себя; а во-вторых, она, кажется, догадалась, что учительница, по всей видимости, просто перепутала мальчиков. По рассеянности. Чужого ребенка приняла за ее сына. Не успела, наверное, еще выучить имена: начало года, все-таки; первый класс; дети новые, не всех сразу запомнишь.

И Оксана, уже придя в себя, горячо объясняет учительнице, что это чужой мальчик, которого она не знает, а что у ее Максимки – ярко рыжие вихры, веснушки, зеленые глаза в серую крапинку: «Такой очень подвижный мальчик… невысокого роста… все время на уроках у вас вертится, болтает, дерется часто… Он, может, в классе сидит? Стоит в углу? Дальше мысли у Оксаны путаются. В памяти – провал. И на фоне этой черной провальной ямы всплывает скептический и вместе с тем озабоченный взгляд учительницы и холодно брошенный вопрос: «С вами все в порядке?» Какое там в порядке! Ребенок пропал! «Максим Перов… Вы что? Не помните? – упрямо настаивает Оксана, как одержимая. – Его сложно не запомнить! Он очень, очень заметный…» И вновь по тому же кругу: рыжеволосый, серо-зеленоглазый, веснушчатый, очень подвижный мальчик, сверхподвижный…

И вдруг Оксана осеклась: да ведь это для родной матери свой ребенок самый яркий и запоминающийся; для чужой женщины, пусть даже для учительницы, все дети одинаковы, она их просто не различает! Со словами «Мне нужно попасть в класс!» взлетела по лестнице на второй этаж и, не помня себя, бросилась к двери с табличкой «1 В класс». Вцепилась в ручку и стала изо всех сил дергать ее на себя. «Максим!» – вырвалось у нее. Рядом тут же возникла фигура учительницы с широко раскрытыми от крайнего ошеломления глазами. Когда дверь наконец открылась, Оксана ворвалась в класс все с тем же воплем: «Максим!» Пустота… Парты стояли ровными рядами, на них были аккуратно поставлены стульчики. Ни малейшего детского присутствия. Ничего. Непреодолимая пустота давила на Оксану. Пустота была тупиком, стеной, на которую блуждающий по лабиринту натыкается неожиданно и, понимая безнадежность своего положения, падает без сил, неспособный подняться. Нет, решила она, этого быть не может! Максимка, наверное, ждет ее внизу, в вестибюле… Скорее всего, они просто разминулись…

Рванулась к выходу из класса, по дороге столкнувшись с учительницей.

– Подождите! – окликнула та Оксану. – Куда вы сейчас?

– Вниз! Максим, наверное, там…

– Постойте же!

Тон учительницы заставил Оксану застыть на месте.

– Такого мальчика… ну… такого Максима, которого вы только что описали…, в нашем классе нет. И никогда не было.

4.

– «Если большинство утверждает, что нечто является правдой, значит это на самом деле правда» – таково правило большинства, являющееся критерием того, что на самом деле представляет собой внешняя реальность». Но…, – Виталий откинулся на спинку кресла, – «этот путь восприятия реальности», как указано далее в той же статье, «вовсе не является совершенным».

И, так как Оксана продолжала хранить молчание, глядя в одну точку, он закончил:

– Ну, например, большинство европейцев верили, что Земля плоская, пока исследователи в пятнадцатом веке не обнаружили, что мы можем добраться до Востока, отплыв на Запад.

«Мне-то что с того?» – подумала Оксана, по-прежнему безучастно глядя перед собой. Не дождавшись никакой реакции от пациентки, Виталий спросил:

– Что произошло дальше? Вы пытались как-то прояснить всю эту ситуацию с другими людьми, знавшими вашего сына так же или почти так же хорошо, как и вы?

Оксана подняла на него глаза. Он не походил ни на одного из врачей, которых ей когда-либо приходилось встречать. Правда, с психиатром она имела дело впервые в жизни.

– Пыталась.

И опять безразлично замолчала, словно все было и так хорошо известно.

– И? – осторожно спросил Виталий, стараясь вытащить Оксану из очередного приступа многочасового молчания.

На этот раз ответ последовал быстро:

– Все, как один, сначала смотрели на меня, как на сумасшедшую, а потом… потом утверждали, что моего ребенка никогда не существовало.

– И, тем не менее, и отец, и одноклассники Максима, и все ваши знакомые признали его в незнакомом вам мальчике?

– Да.

– И этот мальчик совсем вам не знаком? Вы его никогда раньше не встречали?

– Нет.

– А… фотографии сына в более раннем возрасте?

На ее лице застыла горькая усмешка окончательно отчаявшегося, безучастного ко всему вокруг человека. «Вам же все известно, чего вы еще от меня хотите?» – говорила, казалось, эта усмешка.

– На них не ваш сын, так? То есть, не тот, кого вы считаете своим сыном?

– Сначала… сначала я приняла все за дурацкий детский розыгрыш: на Максима это вполне было похоже. А потом… это стало кошмаром наяву. Подумайте сами: ну, дети могли еще подыграть одному ребенку, но взрослые – учительница, директор, отец, даже моя подруга… Все они смотрели на меня с каким-то странным, дурацким сочувствием… Кто-то говорил, что у меня стресс после развода, что я до сих пор не могу с этим справиться… словом, из-за этого у меня крыша съехала, и я даже… сына не узнаю…

И тут Оксана в упор посмотрела в лицо психиатра:

– Но я вам со всей ответственностью заявляю, что это неправда! Со стрессом своим я давным-давно справилась. Да и стресса-то, если уж совсем откровенно, как такового не было. С Виктором мы расстались по обоюдному согласию, претензий друг к другу не имели… Ну, а его жена Татьяна мне вообще как сестра! Сколько раз я к ней за помощью обращалась: то Максимку из школы забрать, если на работе задерживаюсь, то посидеть с ним, пока болеет…

Словесный поток так же неожиданно иссяк, как и появился. Оксана уже не смотрела в упор на сидящего перед ней человека. Голова и плечи были опущены, взгляд снова безучастно устремлен в пустое пространство. Тем не менее, голос прозвучал твердо и уверенно:

– И сына своего я знаю. Так, как никто его не знает. Я не могу вразумительно объяснить всю эту фантасмагорию, я ничего не понимаю… Но, говорю вам, я не сумасшедшая.

– Тогда вам, может, стоило обратиться в милицию? По поводу исчезновения ребенка?

– Обращалась. Чуть в дурку не попала. Тогда Виктор с Таней посоветовали обратиться к вам. Сказали, что вы – хороший психолог.

Виталий, после недолгого размышления, попросил:

– Расскажите о вашем сыне. Какой он?

При упоминании о сыне глаза Оксаны снова приобрели осмысленное выражение. Даже заблестели.

– Максим… он очень яркий мальчик. Живой, подвижный… Как и большинство мальчишек, любит подраться… Я бы даже сказала, драка – один из его любимых способов взаимодействия с миром. Обожает мультики и кинофильмы про супергероев, где драк много… Друзья его уважают, друзей любит. Очень любит. Где бы он ни появился, он быстро знакомится с кем-нибудь из ребят, и вот они уже вместе играют… За себя стоять очень любит, сдачи давать обидчикам. Импульсивный, но отходчивый. Быстро может поссориться, но быстро и помириться. Общительный: разговаривает – сто слов в минуту, не остановить! Но многих именно это в нем и привлекает, а некоторых отталкивает. Любимые игры обязательно связаны с большой долей подвижности. Движение: быстрое, стремительное, ему, как воздух, необходимо. Иначе он начинает жаловаться на усталость. Нередко игры заканчиваются дракой… Понимаете, Максим… он не совсем обычный мальчик. Он – по натуре лидер. Если он чего-нибудь захочет, ему архинеобходимо, чтобы было именно так, как хочет он. Стремится к самостоятельности. Не терпит подавления.

– Ну а тот мальчик, что живет сейчас с вами? Которого все считают Максимом, включая его самого? Он какой?

Вся просветленность в глазах Оксаны тут же пропала. Взгляд вновь потерял осмысленность.

– Понятия не имею. Я же вам сказала: я его практически не знаю.

– Вы живете вместе уже больше недели. За этот период он себя как-то показал? Какой у него характер? Привычки? Увлечения? Игры?

Губы ее скривились в презрительной усмешке:

– Полная противоположность Максимке! Молчун, тихоня… Не знаю… Зашуганный какой-то…

– В чем это проявляется?

– Ведет себя так, словно боится сделать что-то не то. Максим бы не боялся! Очень не уверен в себе. Слушается беспрекословно. За все время ни разу ни поскандалил, ни нашалил… Молчит все больше. Если и откроет рот, то только по делу. А так все в себе держит. Учится хорошо. Представляете, даже на флейте играет! Мечта любой мамки с папкой! Этакий удобный пай-мальчик!

– А с другими ребятами он играет?

– Нет.

– Почему?

Оксана пожала плечами:

– Думаю, потому что они его дразнят «бабой» и «маменькиным сынком». Он драться очень не любит. Хотя сам ссылается на режим дня и на сверхзанятость: уроки надо готовить. Если и общается с кем-то, то с такими же тихонями ни рыба, ни мясо, как он сам.

С минуту они помолчали, думая каждый о своем. Потом Виталий, точно решившись, произнес:

– Оксана, если вы готовы выслушать меня спокойно, то я мог бы поделиться с вами кое-какими соображениями, как психиатр, о том, что, возможно, с вами произошло. Но, повторяю, это всего лишь мои соображения. Гипотезы. Возможно, они и не верны. Итак, вы готовы?

В ее взгляде он прочел напряженно-нетерпеливое ожидание, которое принял за утвердительный ответ.

– Так вот. В основе многих наших зрительных и слуховых иллюзий, видений, лежит очень древнее чувство – страх. Страх взглянуть в лицо реальности. Да-да, мы боимся подчас это делать потому, что очень часто реальность не соответствует нашим ожиданиям. Отсюда проистекает желание, в вашем случае, наверное, все же, подсознательное, освободиться от реальных образов, заменив их в своем сознании на нереальные, воображаемые. Такие, которых хотелось бы встретить в реальности. И случается так, что эти несуществующие в действительности люди-образы так крепко приживаются в нашем сознании, что становятся неотъемлемой частью нас самих и нашей жизни. Например, вместо одного, давно хорошо знакомого нам, человека мы видим совершенно другого.

– Я не понимаю, – сухо произнесла Оксана, – зачем мне освобождаться от образа моего настоящего сына и заменять его на незнакомый образ? Говорю вам, эта замена произошла помимо моей воли! Придя неделю назад в школу, я ожидала увидеть своего настоящего сына!

– Я склонен думать, что мальчик, которого вы увидели в школе, и есть ваш настоящий сын.

– А тот, которого я знала всегда, воображаемый?

– Скорее всего.

И снова сухой, но твердый тон:

– А я вам клянусь, что нет. Вы хотите сказать, что столько лет я была безумна, а никто, даже я сама, этого не подозревал?

– Никто не говорит о безумии, Оксана. Просто я предполагаю, что годы общения с сыном сформировали в вашем сознании некий образ так называемого… м-м… идеального ребенка, которому ваш настоящий сын, в силу своих природных данных, просто не соответствовал – образ мальчика-лидера (заметьте, я употребляю ваше же слово!), боевого, способного любыми средствами, пусть то хоть капризы, или истерики, или драки, добиваться своего, умеющего дать отпор, постоять за себя. Мальчика активного, подвижного, драчливого, общительного – такого, каким должен быть в вашем представлении настоящий мальчик. Обратите внимание: слово «настоящий» я употребляю в данном случае не в значении «существующий реально, не воображаемый», а, скорее, в обратном значении – «представляющий собой лучший образец, идеал».

Виталий помолчал немного, ожидая реакции пациентки. Но та смотрела на него ясным взглядом, в котором он, к своему крайнему удивлению, прочел спокойную заинтересованность.

– Вам случалось в детстве слышать от родителей, учителей или воспитателей в ответ на ваши возмущенные жалобы на кого-нибудь из товарищей по играм фразы типа: «А ты не обращай на него или на нее внимания!» или «Представь, что его для тебя нет, что он не существует!»? Так вот, возможно, что ваше сознание и проделало именно такую операцию: вы мысленно абстрагировались от образа реально существующего человека, который был вам не по душе, и заменили его, в своем же сознании, на более приятный вам образ!

– «Был мне не по душе»? – переспросила Оксана. – Простите, кого вы в данном случае имели в виду?

– Мальчика, которого все считают вашим сыном, кроме вас, вы назвали «зашуганным тихоней» и «ни рыбой, ни мясом». Это первое, о чем вы упомянули, когда я вас спросил о нем. А когда вы перечисляли его положительные качества – хорошее поведение, прилежание и трудолюбие, нелюбовь к дракам, то есть к физическому насилию, – в вашем голосе звучало столько презрительной иронии!

– И вы сделали вывод, что эти качества «мне не по душе»? И поэтому я перестала воспринимать того, чья слащавая правильность «мне не по душе», и придумала себе вместо него мальчика, который был бы «мне по душе»? Наградив его в моем же воображении прямо противоположными качествами?

– В общих чертах, да. В психиатрии есть такое понятие как «искаженное восприятие»…

– А по душе мне, значит, тип лидирующего драчуна, которого я в моем воображении растила все эти годы?

– Получается, что так… – уже не столь уверенно произнес Виталий, наблюдая возрастающую с каждым вопросом веселую иронию Оксаны.

Поразмыслив, она продолжила:

– Тогда получается, что вначале, прежде чем создать в своем сознании воображаемый образ и приписать ему воображаемые качества, я должна была, все-таки, воспринять реально существующего ребенка, то есть того зашуганного тихоню, которого все считают моим сыном?

Виталий выжидательно смотрел на Оксану. К чему она клонит?

– А у меня в памяти нет ни одного воспоминания, связанного с этим ребенком! Понимаете? Я действительно впервые в жизни увидела его неделю назад! Ведь чтобы «абстрагироваться» от неприятного мне образа, я должна сначала узнать и воспринять этот образ. Разве нет? А я всегда, сколько себя помню с рождения Максимки, понимаете, всегда воспринимала его не как зашуганного тихоню. Да он никогда таким и не был! Зашугать его было просто нереально!

– Вас все устраивало в характере и поведении Максима?

– Конечно, нет! Но это был мой сын. Тот, а не этот.

Виталий почувствовал вдруг усталость. Это был тупик: его так складно и вроде бы логично выстроенная гипотеза об искаженном восприятии рассыпалась, словно песочный замок, лишь только эта женщина открыла рот.

– Вы говорили, что вот уже неделю вас по ночам мучают кошмары. Хотите рассказать о них?

5.

Это был действительно очень странный ребенок! Временами у нее вдруг возникало зыбкое ощущение, будто она уже где-то видела этого мальчишку, встречала раньше… Только вот где? Когда силилась припомнить, в памяти всплывал один мимолетный, давний эпизод. Они с Максимкой, которому тогда был лишь годик с небольшим, едут в маршрутке. Максимка – рыжий упитанный карапуз – сидит у нее на коленях. На одной из остановок вошла полноватая, средних лет, светловолосая женщина и стала протискиваться поближе к окну. Нечаянно задела своей массой Максимкины ножки, свисавшие с Оксаниных колен. И тут же, почему-то рассердившись, недовольной скороговоркой выпалила: «Не видите-девушка-я-иду-ноги-ребенку-убрать-не можете!» И с облегчением уселась на место.

Следом за женщиной шел мальчик лет восьми-девяти, такой же светловолосый, как мать, голубоглазый, смотревший по-взрослому. Серьезно. Сел напротив Оксаны с Максимкой. Всю дорогу держался прямо, молча и сосредоточенно смотрел в окно. Оксана припомнила также, что в тот момент она испытала какую-то совершенно необоснованную неприязнь к этому незнакомому мальчику, выглядевшему так красиво-благовоспитанно (серьезность определенно была ему к лицу!)

Мать, наверное, должна гордиться им! Лишь позже, все чаще прокручивая этот эпизод в памяти, Оксана поняла причину той странной неприязни. Это была банальная зависть: у такой бесцеремонной мамаши – и такой безупречно воспитанный, симпатичный сын! Образчик благопристойности! «Интересно, – подумалось, кажется, ей тогда, – а мой таким будет?»

«Ну и что?» – спрашивала она свою память. – «При чем здесь этот эпизод шестилетней давности? И тот мальчик? Ему уж теперь, наверное, не меньше четырнадцати… Да и сходство между тем и этим…» Что ж, приходится признать: сходство есть. Не абсолютное, конечно… Цвет волос, глаз… Что-то еще такое было… Ах да! Манера вести себя… Слащаво-безупречная! Порой даже настораживающая своей безупречностью. Разве может живой нормальный ребенок так себя вести? Особенно мальчишка? Ведь им же и подраться хочется, и подвигаться! А уж упрямства в них сколько! Вот Максимка и был именно таким: непослушным, упрямым, драчливым… Если… конечно… действительно… был. Неужели она и впрямь, как многие утверждают, попросту свихнулась и придумала себе сына?

В школу мальчик ходил сам. А вот из школы Оксана забирать его приходила. Вернее, не его… А того, СВОЕГО Максима. Раз неожиданно исчез, то так же неожиданно мог и появиться снова. Стоя в школьном вестибюле, она постоянно искала его глазами среди других детей. И всякий раз видела того, кого видеть не хотела: голубоглазого блондина с серьезным, сосредоточенным взглядом и безупречными манерами:

– Привет, мам! А я сегодня звездочку заработал! По математике!

Или:

– А меня сегодня по чтению похвалили!

Не обращая никакого внимания ни на мальчика, ни на его слова, словно его вообще не существовало, Оксана стояла у выхода и ждала, внимательно присматриваясь к каждому ребенку, выходящему из школы. Не может он просто так взять – и исчезнуть! Ни с того, ни с сего… Не мог он ее бросить! Какая ни есть, но она ему все же мать! Родители, шедшие с детьми к выходу, подозрительно косились на нее, перешептывались.

Когда вестибюль пустел, она, все еще не в силах поверить в очередное поражение, по-прежнему стояла на том же месте и беспомощно озиралась, выискивая взглядом задержавшихся на занятиях и спустившихся позже школьников. Тогда ее снова дергали за рукав:

– Мам… пойдем домой, а?

Эти каждодневные паломничества в школу в сочетании с каждодневными же разочарованиями вконец так измучили Оксану, что однажды, не выдержав долее такого напряжения, она позвонила Виктору и попросила его забрать мальчика к себе.

– В смысле? – переспросил он. – На время, что ли?

– Нет. Насовсем.

– Как «насовсем»?! Ты что, мать? Соображаешь?

– Витя-Витенька… я прошу тебя!.. Ну пожалуйста!.. Сил моих больше никаких…

Не договорила. Замычала в трубку, пытаясь сдержать подступившие к горлу рыдания.

– Ладно, – вздохнул Виктор. – Скажи ему, пусть вещи собирает… или сама собери. Сейчас буду.

Однако, когда Виктор приехал, и Оксана сообщила мальчику, что сейчас он поедет к папе, тот наотрез отказался, впервые поступив так, как, скорее всего, поступил бы Максим:

– Я с мамой останусь!

Не помогли никакие посулы и уговоры. Почему-то он упрямо никуда не желал уезжать от Оксаны.

6.

Вечер. За окном – сумерки. В его комнате тихо. Наверное, сидит за своим столом и, как всегда, прилежно готовит уроки. Кто он такой? Зачем он здесь? Сидя на кровати в своей спальне, Оксана все смотрела в пустоту. У нее было ощущение, будто пустота тоже пристально всматривается в нее, а потом, насмотревшись вдоволь, начинает в нее вливаться, заполняя до самых краев. Вот сейчас дойдет до горла, и тогда она, наверное, лопнет, как пустой мыльный пузырь.

– Вы действительно очень хотите его вернуть? – неожиданно слышит она чей-то знакомый голос.

– Что? – переспросила она, словно очнувшись от глубокого сна. Мальчик стоит у ее кровати и внимательно на нее смотрит. Почему она не заметила, как он вошел? Зачем он здесь?

– Вы на самом деле хотите его вернуть? Вашего Максима?

«Вы»? «Вашего»? Это он к ней обращается? Так. Значит, она, все-таки, была права, и этот мальчишка действительно не Максим? А кто же он тогда? И зачем весь этот бред?

– Да, хочу, – она вытряхнула из себя остатки пустоты. – Конечно, хочу! Он ведь мой сын. А ты знаешь, где он?

Последний вопрос мальчик пропустил мимо ушей, продолжая свою странную беседу:

– А почему вы этого хотите?

– Что значит почему? Я же тебе сказала: он мой сын. Где он?

– Только по рождению. А я, между прочим, тоже ваш сын!

– Что?! Ты?!

– Да. Но не по рождению, а по убеждению.

– Чего? По какому еще убеждению?

– Вы не знаете, что такое «убеждение»? Если верить толковому словарю, то убеждение – это «прочно сложившееся мнение, уверенный взгляд на что-либо, точка зрения».

– Ты что, издеваешься? Мне плевать на убеждение и на толковый словарь! Я хочу лишь знать, кто ты такой и где мой сын?

Не обращая никакого внимания на возмущенный тон Оксаны, мальчик спокойно продолжал:

– Если вы готовы выслушать меня спокойно, я постараюсь объяснить вам то, что могу объяснить. Но есть вещи, лежащие за пределами моего понимания.

Оксана слушала и не верила своим ушам: это говорил семилетний мальчик? Он принял ее молчание за согласие.

– Вы хотите знать, кто я? Значит, вы меня совсем не узнаете? Присмотритесь повнимательнее! Я – ваше детище. Только вынашивали вы меня гораздо дольше. Почти всю свою сознательную жизнь. Например, когда рассматривали фотографии детей своих знакомых, и ваш взгляд особенно отмечал симпатичных голубоглазых мальчиков, ласково обнимавших своих мам. Или когда видели где-нибудь случайно ребенка с серьезно-сосредоточенным взглядом и безупречными манерами…

Оксане казалось, что она вот-вот лишится чувств: так сильно закружилась голова от нахлынувших внезапно воспоминаний. А размеренно текуший, негромкий, рассудительный детский голос журчал неиссякаемой струйкой в ее сознании, затопляя его и подчиняя себе:

– Кто я? Можете считать меня посланником. Хотя это понятие вряд ли способно отразить точно суть интересующего вас вопроса.

– Посланником? Чьим? Кто тебя послал?

Легкая улыбка тронула его губы:

– Вы.

– Я?!

– Ну да. Я – материализация вашего представления об идеальном сыне. Разве не вы мечтали о том, чтобы ваш сын был более послушным и покладистым? Чтобы он хорошо учился и увлекался музыкой? Чтобы не был агрессивным? Не конфликтовал со сверстниками? Уважал старших? Ведь вы же хотели этого! Вы! Разве нет?

Последние слова он почти выкрикнул. Оксана застыла, открыв рот. Она что, все это слышит на самом деле?

– Но вам было мало внутреннего совершенства, – продолжал мальчик уже спокойнее. – Физического отличия вашего сына от других детей вы тоже стыдились.

– Неправда! Не смей! Слышишь? Я никогда не стыдилась Максима!