Голоса Бестиария. Сборник рассказов

– Ты опоздала и пришла вовремя, – усмехнулся он. – Как всегда.

Алина молча положила телефон на стол, экраном вверх. Приложение показывало карту города – но не нынешнего, а завтрашнего, послезавтрашнего, через неделю. Слои реальности наплывали друг на друга, прозрачные и призрачные.

– Теперь я понимаю алгоритм, – сказала она. – Изменения не хаотичны. В пульсации есть закономерности.

Джам наклонился над экраном. Его зрачки расширились – но не одновременно. Правый на долю секунды отстал от левого, словно из его глаз смотрели два разных человека.

– Ты… схлопнулась, – это не было вопросом. – С кем?

– С Алиной, что стала математиком, – Алина отпила кофе, наблюдая, как за окном дождь падает вверх. Город сегодня игрался с гравитацией. – Сначала было головокружительно. Формулы цвели внутри черепа как фейерверки. Потом привыкла.

Джам покачал головой. Его улыбка была коллекцией десятков улыбок – хищной и нежной, насмешливой и грустной одновременно.

– Для новичка ты быстро освоилась, – он протянул руку, но не к телефону – к её лицу. – Позволь мне взглянуть на тебя в Межузорье. Хочу видеть твой коридор.

Алина посмотрела на экран.

– Через полчаса следующее мерцание, как раз успеем допить кофе.

Они с Джамом вышли на улицу за минуту до того, как город снова перестроился. В миг, когда мерцание перестроило улицы, отработанным движением Алина шагнула в сторону от новой реальности. Межузорье пахло озоном и тающим сахаром. Коридоры уходили в бесконечность, играя с перспективой – то расширяясь до площадей, то сужаясь до щелей между реальностями. Алина и Джам шли, чувствуя под ногами не дорогу, но фундамент возможностей – зыбкий, как болотная тропа.

Они миновали несколько поворотов, где стены дышали голографическими отражениями чужих жизней.

– Вот он, – Джам распахнул дверь без ручки. – Твой коридор.

Альтернативные Алины смотрели на неё из бесчисленных витрин. Алина, склонившаяся над чертежами, с решительной складкой между бровей. Алина в белом халате, чьи пальцы танцевали над клавиатурой с нечеловеческой скоростью. Алина с безмятежной улыбкой метёт улицу.

– Выбирай, – прошептал Джам. – Можешь взять всё.

Алина коснулась прохладного стекла витрины, за которой другая она стояла на сцене, принимая какую-то престижную награду.

– А что будет, если я возьму слишком много?

Джам рассмеялся – и его смех раскололся на несколько отдельных смехов, накладывающихся друг на друга с микроскопическим запозданием.

– Станешь богаче. Полнее. Разве не в этом смысл? – Он посмотрел на неё, и в его глазах промелькнуло что-то неуловимо чужое. – Мы собираемся схлопнуть весь город, Алина. Не только отдельные судьбы. Мы схлопнем всё лучшее из всех возможных городов и создадим идеальную версию.

– И что случится с остальными?

– Кого это волнует? Реален будет только идеальный город.

Следующее мерцание случилось на несколько секунд раньше предсказания. Погрешность продолжала увеличиваться. Алина смотрела на графики и понимала: город болен. Реальность истончалась с каждым переходом, с каждым схлопыванием. Коллекционеры судеб, подобные Джаму, вытягивали из Межузорья слишком много, не понимая, что иссушают источник.

Её сны были населены людьми, лица которых менялись на полуслове. Чужие голоса перетекали из баритона в сопрано. Тела двигались рваными жестами марионеток с перепутанными нитями. Джам был среди них – самый красивый и самый жуткий, сшитый из лоскутов чужих совершенств.

Она проснулась от звука падающей с потолка воды. В этой версии квартиры крыша протекала. Алина подставила ведро и открыла приложение. Новые графики вселяли ужас. Точных данных о чужих схлопываниях у неё не было, но интуиция кричала, что взаимосвязь прямая. Коллекционеры не успеют создать идеальный город, они разрушат его раньше.

Она могла бы стать сильнее: взять у своих альтернативных версий смелость, хитрость, убедительность. Собрать себя по частям – Алину-оружие для противостояния. Но уже сейчас чувствовала, как внутри неё спорят две личности – она сама и фрагмент сознания гениального математика, чьи воспоминания путались с её собственными.

– Это разрушит не только город. – Алина разложила перед Джамом и десятком других коллекционеров распечатки с графиками. Они собрались в лофте, который сегодня находился на сорок третьем этаже здания, а вчера был подвальным помещением. – Это разрушит вас.

Её пальцы перекладывали изображения – графики, диаграммы, проекции. Математическая часть сознания Алины пела от красоты открывшихся ей закономерностей, но её человеческая часть холодела от ужаса.

– Мы уже начали расслаиваться. Чем больше заимствуете, тем быстрее теряете целостность. Сначала противоречивые воспоминания, потом конфликтующие черты характера, затем – физическая дестабилизация.

Джам смотрел на неё глазами, цвет которых менялся с каждым морганием – карие, зелёные, серые. Его руки беспокойно двигались, словно разные части его личности не могли договориться, куда их положить.

– Мы создадим рай, – сказал он голосом, в котором звучали отголоски других голосов. – Совершенный город. Мы станем богами.

– Вы станете ничем, – Алина покачала головой. – Город рассыплется, как карточный домик. А вы растворитесь в бесконечном множестве возможностей, став вечными фрагментами без целого.

Межузорье кипело и изгибалось, когда Алина вошла в него в последний раз. Фракталы стен повторяли друг друга без прежней плавности, неритмично замирая. Издалека доносились голоса коллекционеров – они уже начали «Великое схлопывание».

Алина бежала, спотыкаясь о края реальностей. Ей нужно было найти сердце Межузорья – точку, откуда расходились все возможности. Она знала, что делать – часть, заимствованная у альтернативной версии, подсказывала последовательность действий с математической точностью.

Джам нашёл её у светящегося колодца. Здесь сходились все возможные версии города – прошлые, настоящие, будущие. Алина стояла на краю, глядя вниз, где переплетались судьбы миллионов людей.

– Отойди, – голос Джама звучал как хор из десятков голосов. Его лицо плыло, черты менялись с головокружительной быстротой – он был на грани распада. – Ты не остановишь нас.

– Нет, не остановлю. Но я могу показать другой путь. Ты ведь тоже видишь закономерности. Посмотри на то, что мы делаем с Межузорьем и городом прямо сейчас. Посмотри, как скажутся мои действия, – Алина повернулась к нему. Её глаза были спокойны. – Я возвращаю себя.

Она закрыла глаза и почувствовала, как часть её сознания – блестящая, острая, чужая – отделяется и уходит. Формулы и алгоритмы блёкли в её разуме, как надписи на песке под набегающей волной. Прощай, другая я… Спасибо.

Джам шагнул к ней, его рука, протянутая вперёд, менялась – то мощная мужская ладонь, то старческая с выступающими венами.

– Что ты делаешь? – в его голосе слышался страх.

– Перезагружаю Межузорье, – Алина улыбнулась. – Возвращаю баланс. Город продолжит мерцать, но предсказуемо. А мы… мы должны вернуться к себе. К нашим подлинным историям. Ты видел, как Межузорью стало легче, когда я отказалась от схлопнутой части. Ты знаешь, что я права. Только ты будешь убедительным для остальных.

Она шагнула к краю колодца. По телу Джама пробежала судорога, и на мгновение его лицо стало единым – испуганное, молодое, настоящее.

– Я не помню, какой я настоящий, – прошептал он.

– Тогда я покажу тебе. – Алина протянула руку.

Город замер на три дня: улицы застыли в одной конфигурации, здания не двигались, квартиры оставались на своих местах. Люди выходили на улицы, удивлённые внезапной стабильностью, некоторые праздновали, думая, что аномалия закончилась.

На четвёртый день мерцание возобновилось – но медленнее, плавнее, словно дыхание спящего. Алина стояла у окна своей квартиры, которая теперь перемещалась по расписанию – с пятого этажа на двадцать третий и обратно, раз в неделю как часы.

Её приложение снова прогнозировало изменения с точностью до секунды. Она выложила его в открытый доступ. Для горожан она и бывшие коллекционеры организовали локальные установки.

С Джамом они встретились вечером. Его голос звучал иначе – тише, без обертонов множества личностей. Просто человек, нашедший дорогу домой.

– Мы создаём Патруль. Будем следить за стабильностью Межузорья. Присоединишься?

Алина посмотрела в окно, где отражались тени – едва заметные силуэты других её, живущих в параллельных возможностях. Она могла бы стать любой из них. Могла бы собрать из осколков разных судеб идеальную версию себя.

Реальности не нужен идеал. Сможет ли она, такая как есть, делать что-то важное достаточно хорошо?

– Да.

Корица

Смотрителю Южного Маяка.

Сегодня шторм наконец-то утих. Три дня ревел океан, бросаясь на скалы, словно хотел смыть мой маяк. Но мы выстояли – я и эта башня. Меня зовут Корица, и я – смотритель маяка. И нет, я не рыжий, как все почему-то думают, услышав моё имя. Моя шерсть серая, обыкновенная серая шерсть. Моё нелепое имя дал мне старый смотритель Царап. Он искренне верил, что моя шерсть цвета корицы. Когда Царап ушёл, чтобы больше не вернуться, я остался единственным хранителем маяка.

Забавно, как одна ошибка определила всю мою жизнь. Иногда я представляю, каким бы я был, если бы меня назвали, скажем, Туманом или Штормом – именами, соответствующими моему настоящему цвету. Был бы я тогда другим?

Сегодня, обходя берег после шторма, я нашёл нечто странное – бутылку с письмом внутри. С твоим письмом. Ответ я отправлю тебе обычной почтой, а не бутылкой. Так надёжнее, да и мусора в океане и без нас хватает. Как видишь, твоя задумка успешна, твоё послание получено.

С уважением,

смотритель Северного Маяка Корица (который вовсе не рыжий).

***

Смотрителю Северного Маяка Корице

Дорогой тёзка с Северного маяка!

Моё письмо попало, возможно, к самому неожиданному адресату! Я тоже Корица, тоже серый, и тоже смотритель маяка! И да, меня тоже назвали по ошибке!

Совпадение настолько поразительное, что я несколько раз перечитал твоё послание, пытаясь понять, не разыгрывает ли меня кто-то. Но кто мог бы? На много миль вокруг только океан и скалы. Каковы шансы, что бутылка пройдёт через океан и окажется именно у тебя? Не могу отделаться от ощущения нереальности происходящего!

Отправляю это письмо почтой. Ты прав насчёт мусора, прости меня за этот жест отчаяния.

Кстати, у тебя случайно нет шрама на левом ухе? У меня есть – след от схватки с чайкой в юности.

С изумлением,

смотритель Южного Маяка Корица (тоже совершенно не рыжий)

***

Дорогой коллега с Южного маяка!

Я не могу поверить своим глазам! Другой серый Корица, также ставший смотрителем маяка, тоже названный выжившим из ума дальтоником? Если бы верил в судьбу, я бы сказал, что это она.

И да, у меня действительно есть шрам на левом ухе. От чайки. Это… пугает.

Мой маяк стоит на мысе, на вершине базальтовой скалы. Ночами я зажигаю свет и наблюдаю, как его луч прорезает темноту. Иногда мне кажется, что свет маяка – это единственное, что сдерживает мир от полного хаоса. А как выглядит твой маяк?

С интересом и тревогой,

Корица (северный)

***

Дорогой северный коллега!

Твоё описание маяка… это в точности мой маяк. Базальтовая скала, древняя башня, и тот же самый свет, прорезающий тьму.

Иногда я начинаю думать о странных вещах. Что, если наши маяки – это не два разных места, а одно и то же, существующее одновременно на противоположных концах мира? Что, если и мы – не два разных смотрителя, а один, каким-то образом разделённый надвое?

Помнишь ли ты свои сны? Мне часто снится, что я со всех лап бегу по бесконечному пляжу, преследуя тень, которая всегда впереди, и никогда не оборачивается.

С философским настроением,

Корица (южный)

***

Дорогой южный Корица!

Твои слова о снах потрясли меня до глубины души. Тот же сон преследует меня годами – бесконечный пляж, ускользающая тень впереди. Иногда я почти догоняю её, но она никогда не оборачивается.

В библиотеке маяка я нашёл странную книгу. Там описывается мысленный эксперимент с ежом в коробке, который одновременно жив и мёртв, пока коробка закрыта. А что, если весь мир – такая коробка? Что, если мы с тобой – один и тот же Корица, существующий в двух состояниях одновременно?

Безумно, конечно, но как ещё всё это объяснить?

Или может я (или ты?) давно сошёл с ума от одиночества и рыбных консерв, и теперь пишет письма сам себе?

Размышляющий о реальности,

Корица (кажется, северный)

***

Дорогой возможный я!

Твоя теория, она о квантовой суперпозиции… В моей библиотеке тоже есть эта книга. Думаю, это уже не должно нас удивлять. Но я никогда не думал применить эту идею к себе.

Если мы действительно один Корица, это многое объясняет: одинаковые имена, шрамы, сны. Мы – два состояния одной сущности, разделённые океаном, который, возможно, лишь граница между квантовыми реальностями.

Но тогда возникает вопрос: кто из нас настоящий? Или мы оба ненастоящие? Или, возможно, настоящесть – это не бинарное состояние, а спектр вероятностей?

Погружаясь в кроличью нору,

Корица (несомненно южный).

***

Дорогой квантовый собрат!

Твои размышления о настоящести не дают мне покоя. Если мы оба одновременно существуем, значит, ни один из нас не является «единственно настоящим». Мы оба – проявления одной волновой функции.

В той же книге говорится, что наблюдение коллапсирует волновую функцию. Неопределённость существует, пока никто не смотрит. Как только появляется наблюдатель, реальность «выбирает» одно состояние.

Что если наши маяки – это гигантские коробки с ничего не понимающим ежом? Что если, выключив свет маяков одновременно, мы сможем коллапсировать волновую функцию и узнать, кто из нас на самом деле существует?

Предлагаю эксперимент: в полнолуние, 31 октября, ровно в полночь, мы оба выключим свет наших маяков. Что произойдёт после этого? Останется ли один из нас? Или мы оба исчезнем? Или, может быть, наконец встретимся?

С решительностью и страхом,

Корица (готовый к квантовому коллапсу)

***

Дорогой квантовый я!

Твоя идея пугает меня, но в ней есть логика. Если мы действительно находимся в суперпозиции, выключение маяков не может стать тем «наблюдением», которое коллапсирует волновую функцию. В конце концов, мы просто что-то сделаем без наблюдателя.

Но я согласен на другой эксперимент. 31 октября, в полночь, я направлю свет маяка в твою сторону и поменяю его цвет. Не стану писать, какой цвет я выберу, выбери и ты для своего маяка. Только не коричневый. Не знаю, увидим ли мы свет друг друга, но чувствую, что это единственный способ узнать правду о нашем существовании.

Если мы больше не сможем общаться после этого… было странно и удивительно познакомиться с собой через океан квантовой неопределённости.

До встречи в реальности (какой бы она ни оказалась),

Корица (готовый к прыжку в неизвестность)

***

Дорогой Корица!

Завтра ночь эксперимента. Я готовлюсь к тому, что может быть последним актом моего существования… или первым актом нового.

Знаешь, что самое странное? Несмотря на все совпадения, часть меня всё ещё верит, что мы – два разных смотрителя, случайно оказавшихся в похожих обстоятельствах. Может быть, это просто моя попытка цепляться за индивидуальность.

Но другая часть меня ждёт завтрашней ночи с надеждой. Потому что, если мы действительно одно существо, завтра мы наконец станем целыми.

Что бы ни случилось – спасибо тебе за эту удивительную переписку. Она изменила моё понимание реальности и себя.

До завтра,

Корица (который, возможно, станет тобой)

***

31 октября, полночь

Корица стоит перед пультом управления маяком. Его лапа зависает над кнопкой. Шерсть от волнения вздыбилась. Через мгновение свет, указывающий путь кораблям, поменяет цвет.

Он смотрит на часы. Полночь. Пора.

Он нажимает кнопку.

Марина Лисник

Лисник Марина Владимировна живёт в городе Иваново, работает в школе учителем английского языка.

Закончила Ивановский Государственный Университет, факультет романо-германской филологии. В 2025 году участвовала в литературном семинаре Сергея Белякова по прозе от «Школы писательского мастерства».

Публикует рассказы на портале Проза.ру под псевдонимом Влада Галина.

Посланник

1.

Оксана стояла в школьном вестибюле вместе с другими родителями и ждала. Без пяти три. Занятия подходили к концу. Минут через пять-десять должны были вывести первоклашек. Две минуты четвертого. Вот послышались шаги со стороны лестницы. Появился первый «А» класс во главе с учительницей. Дети прошли сначала в раздевалку, где каждый взял свою одежду, потом – к родителям. Их класс, очевидно, задерживали.

Снова шаги. Первый «Б». Раздевалка. К родителям. Еще минут через десять показалась, наконец, их учительница, ведя за собой учеников первого «В» класса. Первоклашки растянулись длинной вереницей по всему вестибюлю так, что те, кто шел позади, задержались еще на лестнице.

Оксана торопливо выискивала глазами рыжую макушку сына. Где же он? Максимку не заметить было сложно даже в самой густой толпе. Одна внешность чего стоила: ярко рыжие волосы, торчащие вихрами, с такими же ярко рыжими веснушками на лице и зелеными озорными глазами. А уж про темперамент и говорить нечего: типичный холерик, быстро переходящий от одного настроения к другому; всегда в движении; вечно кого-нибудь задирающий и дразнящий; вертящийся во все стороны; громко, без умолку болтающий… Словом, в простонародье именно про таких говорят: «Шило в попе» или «За таким только глаз да глаз».

Не найдя сына в толпе школьников, Оксана подумала, что он, наверное, задержался в классе: что-нибудь не дорисовал или не дописал или не доклеил, вот и сидит доделывает. Или, может, наказан опять: в углу стоит. Оксана собралась уже подойти к учительнице и расспросить ее о Максимке, как вдруг сбоку ее дернули за рукав. Снизу вверх на нее смотрел какой-то белоголовый мальчик с легкой улыбкой на тонких губах и в ясных голубых глазах.

– Тебе чего? – спросила Оксана.

– Привет, мам! Я уже взял одежду, – ответил мальчик, все так же улыбаясь.

Оксане показалось, что она ослышалась, и машинально, продолжая по-прежнему искать глазами среди школьников Максима, переспросила:

– Прости, что ты сказал?

– Я уже взял одежду, мама. Давай присядем вон на той лавочке!

– МАМА? – Оксана, не веря своим ушам, теперь во все глаза смотрела на незнакомого мальчика. Обознался, что ли? Ей припомнилась пара необычных случаев, когда совсем маленькие дети от года до двух путали родителей с незнакомыми людьми. Но чтобы в семь лет…

Мальчик повернулся и пошел к освободившейся лавочке. В руках у него была точно такая же одежда и обувь, как у Максима… Или… одежда и обувь Максима? Внутренне холодея от какого-то нехорошего предчувствия, Оксана тут же догнала мальчишку, схватила его за плечо и резко развернула лицом к себе:

– Мальчик, ты кто? Ты почему чужую одежду берешь?

Мальчишка ошеломленно уставился на нее:

– Мам, ты что? Это я… Максим… Ты что?

Оксане вдруг показалось, что вокруг нее все точно плывет. Окружающие предметы и люди утратили четкие очертания: все было как один сплошной, серый, колышащийся волнами фон. А на этом фоне – испуганное и искренне недоумевающее лицо мальчишки, называющего себя ее сыном, держащего в руках одежду ее сына… Так. Прежде всего, успокоиться! Взять себя в руки. Ой! Тьфу ты, Господи! Ну и дуреха же она! Мальчишки просто дурачатся, а она… Да и курток мало ли одинаковых бывает! Совсем уже нервы сдают. Оксана отыскала глазами учительницу:

– Елена Сергеевна! Здравствуйте. Я Максима что-то не вижу…

– Максима? – переспросила Елена Сергеевна. – Та-а-к. Сейчас найдем! Только что здесь был… Ой, да вот же он!… – и указала за спину Оксаны. Та обернулась. Вокруг снова все поплыло: перед ней стоял и смотрел на нее все тот же мальчик с легкой улыбкой на тонких губах и в ясных голубых глазах.

– Где? – все еще не веря и ничего не понимая, переспросила Оксана деревянным голосом.

Елена Сергеевна подошла к мальчику, взяла его за руку и подвела к Оксане, строго выговаривая ему:

– Ну, где тебя носит, Максим? Мама тебя потеряла. Стоит, волнуется, а ты…

– Но… это… это же… это же… – Оксана с трудом слышала свой голос: так громко звенело в ушах.

– Что? – не поняла Елена Сергеевна.

– Это же… не Максим!

2.

На улице прошел дождь и освежил воздух. Стоял конец сентября, но было тепло. Под ногами, на мокром асфальте, пестрели яркими красно-желто-рыжими красками опавшие листья. Легкий ветерок приятно овевал лицо и словно сдувал все накопившиеся проблемы и неприятности, словно пытался разгладить на лице морщины.

Выйдя из школы, Оксана глубоко вдохнула свежую осеннюю прохладу и попыталась сообразить, что же ей делать дальше. Ей вдруг подумалось, что вот сейчас ее сынуля, ее настоящий сынуля, наверное, прячется где-нибудь за углом школы, жестоко разыгрывая ее… Уж что-что, а розыгрыши он любил! Вот сейчас он, наверное, выскочит откуда-нибудь и предстанет перед ней, смеясь, и пританцовывая, и подпрыгивая, и корча от какого-то озорного удовольствия рожи. Да еще и закричит при этом, конфузя ее перед окружающими: «Обманули дурака на четыре кулака, а на пятое дуло, чтоб тебя обдуло!» Раньше ему бы досталось от матери за такой конфуз: никому не нравится, когда его ставят в неловкое положение. Теперь же Оксана полжизни бы отдала, чтобы снова испытать это знакомое смущение, это родное чувство неловкости, даже стыда перед другими, но только бы снова увидеть сына. Да она и ругать его не будет! Ну подумаешь, пошутил ребенок, подурачился… Да все дети такие!

Она все стояла у школы и ждала. Последние первоклассники с родителями расходились по домам. Оксана растерянно оглядывалась. Рядом с ней, с рюкзачком за плечами, вытянувшись в струнку, стоял мальчик, назвавшийся Максимом. На лице у него – такая же растерянность, в глазах – испуг. С матерью явно что-то было не так, и от этого ему было страшно. Оксана посмотрела в упор в лицо мальчика. Губы дрожат, вот-вот расплачется… Вроде не притворяется.

– Ма-ам… Пойдем домой, а?

Оксана присела так, чтобы ее лицо оказалось на одном уровне с лицом мальчика. Попыталась смягчить взгляд и голос:

– Послушай…

А голос предательски дрожал:

– Послушай… Давай так: пошутили и хватит, а? Вы меня изрядно попугали. Я действительно очень испугалась… Елена Сергеевна вообще, по-моему, теперь думает, что я сумасшедшая… Ну? Попугали, пошутили, подурачились и все, ладно? Где Максим? Где он прячется? Я не буду его ругать, пусть выходит.

Испуг в глазах у мальчишки не только не исчез, не сменился озорной смущенной улыбкой ребенка, неудачный розыгрыш которого раскрыт взрослым, но превратился в неподдельный ужас. Оцепенев, он неподвижным взглядом вперился в Оксану. Тоже явно поверил, что она сошла с ума.

– Мам… – неожиданно раздался его тихий нерешительный голос, словно откуда-то издалека.

– Да… – машинально отозвалась Оксана.

– Можно… можно я поживу какое-то время у папы с тетей Таней?

3.

Господи! Ну конечно! Виктор! Вот кто поможет. Он ведь отец, уж он-то узнает собственного сына. Бывший муж Оксаны, отец Максима, жил в другом микрорайоне города со своей женой Татьяной. Иногда они брали Максимку к себе на недельку-другую: погостить, пообщаться. Своих детей у Татьяны с Виктором не было.

Он, Виктор… Он должен помочь… А в чем? Да как в чем! Раскрыть этот всеобщий обман! Заговор… Ведь сама она уже ничего, ну абсолютно ничегошеньки, не в состоянии понять. Ситуация сегодняшнего дня была похожа на самый кошмарный сон, который Оксане доводилось когда-либо видеть. Судите сами. С утра женщина добросовестно приводит в школу своего ребенка, которого она, безусловно, отлично знает (уж матери ли не знать свое чадо!) и помнит. Так помнит, что и глаза закрывать не надо: и так образ его, кровиночки, всегда перед глазами стоит. И вот этого самого ребенка – сорванца с ярко рыжими вихрами, веснушчатого, зеленоглазого, вертлявого, озорного – мать собственной персоной привела в школу, помогла переодеться, переобуться, проводила до дверей класса. И – все. Больше его нет. Того сына, которого она знала всю его жизнь от момента его появления на свет. Которого сама растила: сначала с мужем, потом одна. Словно и не было никогда. Словно испарился, растаял. А все о нем дружно, как по команде, забыли. Кроме нее, Оксаны. Матери.