Рыжая Кошка. Роман

– Да половина из них из-под пива! – начал сердится брат. – А нас было пятеро. Что для каждого из нас одна бутылка водки под хорошую закуску?… Наташа плов нам сготовила.

– Где она? – продолжила настаивать я.

– Её Сабир забрал. Увёз к своим родителям.

– Вы обидели её! Обидели – я знаю. Пьяный вы нехороший: много говорите, можете нагрубить, сказать обидные слова… Только я могу это терпеть, потому что жалею вас. Потому всегда молчу, не отвечаю ни на придирки, ни на ядовитые слова… А вы становитесь всё хуже и хуже! Скоро, наверное, станете драться, как Батыр.

Слёзы сами закапали из моих глаз, когда я представила, как брат замахивается на меня.

– Цыц! – повысил голос Карим-ака. – Перестань сейчас же! Вот до чего доводит дурное влияние. Хорошо, что я проводил твою новую подругу! Представляю, что стало бы с тобой через месяц-другой, останься она у нас! Разве можно вам, женщинам, давать волю?! Вы сразу на шею садитесь. Я думал, что у меня сестрёнка не такая, как все, и ошибся. И ты такая же! Сейчас же отправляйся в свою комнату и ложись спать.

Тогда я поднялась со стула и сказала:

– Вы плохо думаете, Карим-ака. Я не ребёнок: мне уже почти двадцать восемь. А вы обращаетесь со мной, как с пятилетней девочкой… Я так обрадовалась, когда Сабир-ака привёз к нам Наташу, подумала, что, наконец, у меня будет подруга, что будет с кем поговорить, обсудить разные женские дела, сходить куда-нибудь вдвоём… А вы взяли и выгнали её. Вы злой, Карим-ака! Думаете только о себе, а до меня вам нет дела.

Чтобы окончательно не расплакаться, я повернулась и быстро ушла в свою комнату. А мне во след неслись слова:

– Ты смотри, как она заговорила?! Научилась! Перечить брату – проще всего, а вот понять его, посочувствовать – труднее. Легче дверью хлопнуть и уйти…

Я зашла в свою комнату, закрыла уши руками, чтобы больше не слышать то, что говорит Карим-ака, чтобы окончательно не потерять к нему уважение. Он что-то ещё говорил, ходил по комнате, хлопал дверями и, как видно, был очень рассержен.

Быстро разделась и легла в свою постель. Хотела быстро заснуть, но мысли не давали покоя. Я поняла, что брат считает меня глупой, что у меня на плечах не голова, а пустой казан. В эту минуту мне очень хотелось доказать ему, что это не так, что он ошибается. Если бы я была глупа, как он думает, разве я смогла бы закончить экономический институт? Причём с красным дипломом закончить. Красные дипломы не выдают за красивые глаза – для этого нужно прилежно и долго учится.

Я хочу работать, приносить людям пользу, сделать свою жизнь интересной, нужной ещё кому-то, кроме брата.

– Может быть Карим-ака боится, что я могу сбиться с пути? – думала я озабоченно.

Вот и Валя-апа говорила совсем недавно:

– Узбекская женщина совершенно зависит от мужчины, и эта зависимость делает её безвольной, слабой, не способной к самостоятельности. Русская женщина более эмансипирована, она от мужчины зависит в меньшей степени, и это даёт ей большую свободу. Даже молодая девушка славянского происхождения умеет пользоваться ею, отлично зная меру своей свободы.

Узбекская же девушка, получив свободу, к которой она не привыкла, начинает делать ошибку за ошибкой. Зачастую девушка-узбечка, приехав из кишлака учиться в большой город, начинает встречаться с юношей, вступает с ним в половые отношения, а, забеременев, всячески скрывает это до последнего момента. Родив ребёнка, где-нибудь в укромном уголке, она просто выбрасывает его затем на свалку… К сожалению, на моей практике такое бывало неоднократно.

Может Карим-ака боится, что со мной произойдёт тоже самое? Но мне не семнадцать лет, к тому же я уже была замужем. И мне это совсем не понравилось. Я до сих пор со страхом вспоминаю те ночи, когда Батыр приставал ко мне. Его жадный рот, дрожащие губы и хриплые слова:

– Ты моя жена! Ты должна быть покорной, и делать всё, что я прикажу!

Эти воспоминания вызывают у меня неприятные ощущения в желудке и меня сразу начинает тошнить.

– Нет-нет, – отчаянно шепчу я, притягивая одеяло к подбородку, – я никогда больше не выйду замуж! Если Карим-ака станет заставлять меня сделать это. Я лучше покончу с собой, чтобы больше никогда не испытывать такого страха, отвращения и обиды.

Чтобы избавиться от неприятных воспоминаний, я начала думать о том, как доказать брату, что я могу не только работу по дому выполнять, что способна на большее. Наташа сказала мне, что нужно найти работу. Но я в своей жизни нигде ещё не работала, и мысль о том, что я должна куда-то идти, говорить с людьми, пугает меня.

– Если бы Наташа была здесь! – вырвалось у меня. – Мы бы с ней вдвоём могли поискать работу. Вдвоём – не так страшно. Одна я не смогу это сделать: не пересилю страх.

Брат сказал, что её забрал Сабир-ака и отвёз к своим родителям, а значит я смогу с ней встретится, пока Карим-ака будет на работе. Это ничего, что Наташа ему не понравилась: он просто не знает, какая она умная. Наташа и английский язык знает, как настоящая англичанка. А как она поёт! Как София Ротару – даже ещё лучше!

Завтра, когда брат уйдёт на работу, я сходу в гости к родителям Сабира, посмотрю, как устроилась Наташа, поговорю с ней. Может она сможет помочь мне устроится на работу, или хотя бы подскажет, как сделать это. Эта мысль успокоила меня и я засыпаю.

* * *

Утром следующего дня, проводив брата на работу, я собралась к родителям Сабира Усманова, живущим на противоположенном конце Ташкента. Собрала гостинцы, оделась нарядно и вышла из дома.

Город давно проснулся. Он гудел, жил своей жизнью, звенел, дышал, как живое существо. Теперь я это чувствую, знаю: он живой. Меня это радовало и возвышало. Попадая в центр города, я всегда удивляюсь большому количеству людей на улицах, в магазинах, на транспорте.

Сам собой возникал вопрос:

– Неужели они нигде не работают? Ведь в это время все должны быть на рабочих местах. Ну старики и женщины – понятно, они могут не работать. А что делают мужчины на улицах, базарах, магазинах? Куда так спешат? Почему некоторые из них уже с утра сидят в чайханах – пьют чай с патыром (узбекской большой лепёшкой) и наватом (местным сахаром), о чём-то разговаривают, шутят, смеются? Сидят часами, забыв обо всём. Им что, больше нечего делать? Или у них такая работа?

Не раз я спрашивала об этом брата, но, как всегда, смеялся мне в ответ:

– Дильбар, ты думаешь совсем не о том! Зачем тебе это знать?… Значит такая у них работа.

– Но у Вас, Карим-ака, работа другая?

– У меня другая, – соглашался брат. – У них – сидеть в чайхане, а у меня ловить таких, как они.

От такого ответа мне становилось не по себе, и я спрашивала обеспокоенно:

– Карим-ака, они что, бандиты

– Ну, что ты, сестрёнка, конечно нет. Хотя я тебе уже сказал, что это не твоего ума дело.

Вот и весь ответ. И не поймёшь: серьёзно он говорит, или опять шутит.

Так за мыслями я и не заметила, что добралась до дома Усмановых. Халима-апа и Усман-ака обрадовались моему приходу. Они сразу усадили меня на красочной тахте, устроенной под виноградником и устланную мягкими курпачами (узкими длинными матрасами) и подушками, заинтересованно расспрашивали меня о нашей жизни, Кариме, его работе, обо мне, подливая в пиалу душистый индийский чай.

Халима-апа, как гостеприимная хозяйка, подкладывала мне сладости, свежие лепёшки, глядя на меня улыбчивыми, добрыми глазами, внимательно слушала мой рассказ. Её муж, Усман-ака, был, как всегда, серьёзен и строг. Но эта видимая строгость не смогли обмануть меня: я точно знала, что он добрый и справедливый. Когда погибли наши родители, Усман-ака и Халима-апа очень помогали нам с братом.

Усман-ака был другом нашего отца. Они дружили с самого детства: жили на одной улице, вместе учились, служили в Армии. Только после Армии их пути разошлись: наш папа пошёл работать в милицию, а Усман-ака – в школу.

Я спросила у Халимы-апы:

– Почему не видно Наташи? Её нет дома?

– Да, кизим, – подтвердила пожилая женщина, – Наташи дома нет, она на работе.

– Наташа уже устроилась на работу? – удивилась я.

– Ей помог устроится наш сын, – с гордостью сообщила хозяйка.

– Куда? – поинтересовалась я.

– Кажется в тот институт, в котором он учился.

– Да, – подтверди Усман-ака, – Наташа устроилась на работу в Политехнический институте на кафедру технической механики.

Я поделилась с родителями Сабира, как со своими мамой и папой своими сомнениями, рассказала о чём мы беседовали с Наташей и о том, что она советовала мне пойти на работу.

– Ну, что ты, кизим? – сказала Халима-апа. – Зачем тебе это? Разве у тебя дома мало работы?

– Молчи, кампыр (старушка), – вступился Усман-ака. – Как это зачем? Дильбархон пять лет училась в институте. Её государство выучило на экономиста, а она сидит дома, носки борату штопает!

– Но она же женщина! – напомнила мужу Халима-апа.

– Ты тоже женщина! – начал сердиться хозяин дома. – Но ты работала всю жизнь в школе и не считала это зазорным!

Чтобы успокоить расстроенного дядюшку Усмана, я сказала:

– Я хочу работать, Усман-ака, но мне некому помочь. Брат помогать мне в этом не хочет, потому что ему в доме нужна хозяйка, которая бы всё делала. Я хотела поговорить с Наташей и попросить её помочь мне, но её нет…

– Нет, дочка, – рассудительно сказал Усман-ака, – Наташа тебе в этом вряд ли поможет, потому что сама в Ташкенте не знает никого.. Ей самой наш сын помогал.

И, немного помолчав, продолжил:

– Я сам тебе, пожалуй, смогу помочь.

– Это каким же образом? – поинтересовалась тётушка Халима.

– Я поговорю с Зуфаром Каюмовым, директором нашей школы и попрошу взять Дильбар для начала на полставки преподавателем узбекского языка и литературы… Она всегда неплохо знала и язык и узбекскую литературу. Помнишь, кампыр, как Диля Омара Хайяма читала? Ты же сама литературу и русский преподавала, и всегда была в восторге от успехов нашей девочки.

– Ты прав, отец, – согласилась тётя Халима, – из Дили может получиться хороший преподаватель.

Я знаю, что Усман-ака не любит долго уговаривать, и не любит тех, кто трусит, поэтому сразу согласилась на его предложение, хотя по правде очень боялась. Дядя Усман отечески похлопал меня по плечу и спросил, обращаясь к жене:

– Кампыр, Дильбархон тебе никого сейчас не напоминает?

– А что? – улыбчиво щурит глаза Халима-апа! – Она тебе сейчас кого-то напомнила? Уж не меня ли в молодости?

Дядюшка Усманзасмеялся от души такой шутке и ответил:

– Марьям она мне сейчас напомнила – свою мать!

– И то правда! – шутливо всплеснула руками тётушка Халима, простодушно улыбаясь.

Улыбнулась и я, вспоминая знакомую с детства манеру разговора родителей Сабира: с шутками, поговорками, подначиванием, и смехом. Улыбнулась, совершенно забыв с каким нелёгким сердцем шла сюда, сколько мыслей, неразрешимых проблем, тяжёлым грузом, несла за спиной. Улыбнулась, где-то глубоко в сердце, осознавая, что всё у меня теперь будет хорошо.

Посидев ещё немного с дорогими сердцу соседями и друзьями, и, пообещав, что буду чаще навещать их, я начинала прощаться. Домой меня отпустили, нагрузив всяческими гостинцами: крупными гроздьями винограда «Дамский пальчик», выращенными в саду Усмановых, сливой, чуть ли не в кулак младенца, яркими яблоками, вкусными фирменными печёностями тётушки Халимы.

Уже у ворот, провожая меня, Усман-ака предупредил, что не откладывая надолго, поговорит с директором школы, и о результатах сообщит мне по телефону.

– Хуп майли, ака (хорошо, дядя), – ответила я, прикладывая руку к сердцу.

Шагая к остановке автобуса, думала с лёгкой грустью:

– Как хорошо, когда есть папа и мама… Как я рада за Сабира Усмановича: у него такие замечательные родители.

Домой совсем не хотелось, и я решила пройтись по магазинам, вспомнив о том, как давно ничего себе не покупала. Если устраиваться в школу, то нужно подобрать подходящую одежду. Не могу же я ходить на работу в том, в чём хожу дома, или на базар. Учитель должен выглядеть хорошо, чтобы не быть смешным, или неопрятным.

Сейчас, когда я сижу дома, дорогие вещи не нужны, ведь кроме брата меня никто не видит: достаточно простого платья или домашнего халата. Но на работу в домашнем халате не пойдёшь, даже в таком красивом, что мне подарил Карим-ака на день рождения. Для школы нужна серьёзная, строгая одежда.

Доехав до ЦУМа, растерянно бродила среди вешалок с женской одеждой, Глаза разбегались от пестроты красок и разнообразия фасонов, и это привело меня в замешательство: я не знала, что выбрать.

– Вот где бы мне не помешала помощь Наташи, – подумала я, прикладывая к себе очередной костюм. – Она в европейской моде разбирается хорошо, а я не разбираюсь совсем.

Промучившись так около часа, с подсказки молоденькой русской продавщицы я всё же, наконец, выбрала один костюм. После примерки поняла: это именно то, что нужно.

Домой возвращалась в хорошем настроении, стараясь не думать о последствиях своего шага. Если Карим-ака узнает о том, что я решаю так круто изменить свою жизнь, не посоветовавшись ним, он не погладит меня по голове.

– Это будет потом! – отмахнулась от нехорошей мысли, как от назойливой мухи. – А сейчас я ему просто ничего не скажу. Промолчу. Нет-нет, это не обман: промолчать – не значит обмануть. Это Карим-ака меня постоянно обманывает: обещает не пить больше – и пьёт, обещает раньше возвращаться с работы – и каждый раз приходит поздно, обещает привести в дом хозяйку – и до сих пор не женат.

Готовя ужин для брата, я вспомнила слова дяди Усмана:

– Дильбар, ничего, что у тебя не педагогическое образование: сейчас почти никто не работает по специальности. Главное, что ты хорошо знаешь и язык, и литературу… Не волнуйся, дочка, я думаю, что тебя возьмут на работу. Так что готовься…

Очень захотелось ещё раз примерить сегодняшнюю покупку, внимательно посмотреть на то, как я буду выглядеть, и я не смогла отказаться от искушения. Доставая костюм я вдруг вспомнила разговор, когда Карим-ака так нехорошо заставил меня снять вечернее платье Наташи, что мы примеряли. Когда брат сказал, что я в нём похожа на женщину лёгкого поведения (джаляп), Наташа пыталась доказать ему, что он ошибается, говорила, что в человеке всё должно быть прекрасно: и одежда, и душа, и мысли.

Карим-ака остановил её жестом и спросил:

– Кто это сказал?

– Чехов. – ответила девушка. – Антон Павлович Чехов.

Брат тоном строгого учителя начал говорить такие вещи, которые очень удивили Наташу, и это было видно по её лицу:

– Чехов не узбекский писатель, и он не знает наших обычаев, нашей жизни, поэтому не может учить узбекскую женщину, что ей одевать и как ей жить!

Я не выдержала и вступилась за Наташу:

– Зачем вы так, Карим-ака? Почему вы говорите так, чтобы о вас думали плохо? Вы говорите так нарочно? Зачем?

– Затем, чтобы ты, сестрёнка, поняла, что всё это не твоё, не для тебя! – повысил голос Карим-ака. – Твоё дело дом, домашнее хозяйство, домашняя работа!

– Зачем же вы тогда меня учили?!

– Чтобы ты была образованной, культурной.

– Для чего? – спросила я. – Чтобы готовить, стирать и убирать не нужно заканчивать институт – это умеет каждая девушка.

Мои слова рассердили брата:

– Ты это брось Дильбархон! Наслушалась глупых разговоров чужих людей и повторяешь, как попугай! Главный в семье я, и ты должна слушать только меня!

Эти слова меня тогда очень обидели. Брат дал понять, что я полностью завишу от него, и не имею права ни на свои мысли, ни на свои желания, ни на свои поступки. Словно принадлежу ему, как что-то неживое: как вещь, как мебель. Он вдруг стал таким же, как мой бывший муж Батыр.

После этого я перестала говорить брату то, что думаю, почти перестала разговаривать с ним, а он этого даже не заметил. У меня возникло непреодолимое желание изменить свою жизнь, чтобы никто не мог командовать мной, унижать, относится ко мне, как к вещи, упрекать, что нахожусь на иждивении. Я решила идти работать, чтобы стать самостоятельной и ни от кого не зависеть.

Я понимаю, что это не понравится брату, думаю, что он снова станет ругаться, но жить так больше, как жила до этого, я не буду.,, Не станет же он в самом деле силой удерживать меня? Сейчас совсем другие времена – Карим этого не может не понимать.

Ему просто так удобно: он работает – я сижу дома, выполняю все его прихоти. Как он говорит иногда: – «Ты, сестрёнка мой крепкий тыл, потому я спокоен»

И неожиданно в мою голову закралась мысль, которая и удивила и озадачила: может потому Карим-ака и не хочет искать себе жену, что есть кому о нём заботиться?… Нужно будет задать ему этот вопрос.

Глава 6. «Закон гостеприимства»

(Рассказ Сабира Усманова №2)

Неделя, наконец, закончилась. Она показалась мне невероятно долгой и нудной. Последние дни я очень нервничал, закипая по каждому поводу. Как не старался сдерживать рвущиеся из души раздражённость и нетерпимость, они, как стихийное бедствие, накатывались, накрывая девятым валом с головой.

Особенно тяжело было дома: Рахиля, как всегда, требовала повышенного внимания и нежности, которые в этот момент были сосредоточены совсем на другой женщине, находящейся от меня за сотни километров. Думаю, что вы догадались кто эта другая? Конечно же Наташа.

Никак не мог выкинуть из головы эту рыжеволосую, юную красавицу. Снова и снова передо мной возникали удивительные русалочьи глаза, роскошные огненные локоны, высокая грудь, стройные длинные ножки. Эта картина раскалённым гвоздём засела в сознании, делая моё состояние ещё более невыносимым, чем было раньше.

– О, Натали, – с горечью думал я. – Почему ты не встретилась мне лет 6—7 тому назад? Когда я был свободен, как ветер…

Но тут же спохватывался, понимая, что шесть лет тому назад она была нескладным подростком, а я взрослым, самостоятельным мужчиной. Вполне вероятно, что тогда она вряд ли привлекла моё внимание. Хотя… Современные девочки рано начинают взрослеть.

К субботе придумал вполне нормальную причину, и с утра пораньше двинулся в Ташкент, игнорируя недоумённый взгляд жены. Сразу же мелькнула мысль:

– Она непременно будет звонить родителям, чтобы выяснить истинную причину столь поспешного бегства.

Гнал мысль прочь, не желая размениваться по мелочам: эту проблему буду решать по приезду в Ташкент. Машина ласточкой летела по тракту, обгоняя тихоходный транспорт, и я, попадая под власть скорости, забыл обо всём. Все мои мысли рядом с Наташей.

Во внутреннем кармане моего пиджака лежал запечатанный конверт, адресованный ей, а на заднем сидении машины большая дорожная сумка – тоже для неё.

На неделе заходил к Наташиным родителям и передал небольшую записочку от дочери, которую она написала своим летящим почерком перед моим возвращением в Фергану.

Мать Наташи была дома. Скорее её можно было принять её за старшую сестру – так они были похожи. Те же русалочьи глаза, те же пухлые, капризно изогнутые губки, тот же, словно точёный, носик. Женщина была хорошо сложена, со вкусом одета, выглядела очень молодо.

Она показалась мне законченным произведением природы: прекрасным, утончённым и недосягаемым. Это произведение купалось в лучах моего восхищённого взгляда, всем своим видом давая понять, что к такому взгляду давно привыкла, и что он доставляет ей удовольствие.

Я подал записку и, когда она беглым взглядом прочла её, хотел начать свой рассказ. Но Элеонора Никитична, как представилась мама Наташи, жестом пригласила садиться. Я сел в мягкое кожаное кресло, стоящее возле журнального столика в глубине зала.

Элеонора (буду называть её так – иначе язык не поворачивается) предложила что-нибудь выпить, и я поспешно согласился, чувствуя, что моё горло пересохло от непонятного волнения.

Чудо природы, гордо неся копну своих, совсем даже не рыжих, а скорее серебристо-пепельных волос, выпорхнуло из комнаты, оставляя меня наедине со своим волнением. Чтобы унять его, переключил внимание на комнату, которая вызвала противоречивые чувства: слишком (не знаю даже, какое подобрать тут определение) – музейно что ли… На стенах множество женских портретов. В женских лицах узнал хозяйку дома, которая, видно, очень любит позировать перед объективом.

Два-три портрета отображали Наташу. Наташу во младенчестве, Наташу – школьницу. Непокорные рыжие кудряшки выбиваются из туго заплетённых косичек, создавая лёгкий золотистый ореол вокруг её хорошенькой головки. А вот и Наташа – девушка, с мечтательными взглядом, устремлённым куда-то вдаль, с нежной улыбкой на, ещё по-детски припухших, губах.

Моё созерцание прервала Элеонора, появляясь внезапно, ступая по ковру лёгким, почти кошачьим шагом. От неожиданности я даже вздрогнул, словно меня застали за каким-то неблаговидным занятием. Это не ускользнуло от цепкого, проницательного взгляда хозяйки.

– Извините, Сабир Усманович, я заставила вас ждать, – сказала она, не показывая вида, что заметила моё замешательство.

Изящными движениями хозяйка расставила на столе вазы с дорогими конфетами, фруктами, пирожными, кофейный прибор с маленькими чашечками. Закон гостеприимства в этом доме, как видно, тоже имеет место быть. Разливая ароматный кофе по чашкам, Элеонора обратилась ко мне:

– Так значит вы отвозили Натали в Ташкент?

Требовательно-упрекающий взгляд ждал ответа.

– Да, – ответил я, под взглядом этих глаз, чувствуя себя виновным.

– Зачем вы сделали это? – русалочьи глаза хозяйки наполнились слезами, готовыми вот-вот пролиться.

Моя рука невольно опустила чашку с кофе на стол. Ни эти глаза, артистически сверкнувшие влагой, ни голос, хорошо поставленный и красиво прозвучавший, почему-то не вызвали во мне ничего, кроме ощущения притворства, ощущения игры. Подняв взгляд от стола ответил с улыбкой:

– Если бы этого не сделал я – сделал кто-то другой. И не известно, было бы это лучший вариант.

Влага из искусно подкрашенных глаз Элеоноры, угрожала оставить на её щеках безобразно-чёрные дорожки. Чтобы не допустить этого, она лёгким, элегантно-заученным движением убрала её надушенным кружевным платочком.

Очередной жест на публику, не умилил меня, а, напротив, насторожил своей картинностью, наигранностью. Так захотелось сказать: – «Не верю!», что я едва сдержался. Хозяйка же, глубоко вздохнув начала говорить сначала тихо, спокойно, а затем, увлекаясь, всё более и более волнуясь.

Она рассказала сколько треволнений и беспокойств Наталья доставляла ей в детстве, сколько бессонных ночей она провела возле её кроватки, сколько труда потратила она на то, чтобы образовать это беспокойное создание в разумного человека, в очаровательную девушку.

– И в результате она так неблагодарно поступила со мной… Просто взяла и уехала. Даже не объяснив причины, побудившей её сделать этот шаг.

Элеонора неоднократно повторяла одну и ту же мысль, видимо, гвоздём засевшую в её прекрасной голове:

– Как неблагодарны порой те, кому ты отдаёшь всю душу!… Чем я провинилась перед Натали, что она так жестока?…

Я не пытался успокоить хозяйку, предоставляя ей возможность выплакаться, излить душу, отчётливо понимая, что та не простит такого неуважения к своей персоне. Сделал вид, что очень внимательно слушаю все доводы обиженной «в своих лучших устремлениях матери» и это вознаграждается с лихвой.

Элеонора мило улыбнулась мне, подливая кофе и подкладывая пирожные, оказавшиеся на удивление вкусными:

– Угощайтесь, Сабир… Можно я буду вас называть просто по имени. Вы не против?

– Не против, Элеонора…

– В таком случае и вы можете называть меня по имени – это будет не так официально… Мы всё-таки дома, а не на работе.

Около получаса мы общались в спокойном, вполне конструктивном ключе, без жалоб и обвинений. Элеонора, как человек неглупый, видимо, поняла, что меня этим не проймёшь, и сразу оказалась от проработанной до мелочей тактики.

Я рассказал о своём плане устроить Наташу на работу в институт, который некогда закончил сам, чтобы через год она спокойно могла поступить туда. Заверил хозяйку, что сделать это Наташе не составит никакого труда, и та согласилась с моими доводами.

Мы, словно сговорившись, обходили вопрос, который не давал покоя: что произошло в этой, на первый взгляд такой благополучной семье, заставив единственную дочь бежать прочь с одними лишь документами. И эта недоговоренность, словно высокая стена, стоявшая между нами, делала разговор поверхностным, неоткровенным.

Оба мы понимали, что не способны быть друг с другом достаточно искренними и правдивыми не только потому, что совершенно незнакомы (этот факт не всегда является препятствием), но и потому, что чуждые друг-другу люди: женщина с повадками повелительницы и обычный мужчина, волей капризной судьбы случайно занесённый на её жизненный путь.