Сюрприз

скачать книгу бесплатно


Служанка коротко кивнула, собираясь отойти от окна, но шум колес по гравийной подъездной дорожке привлек ее внимание.

– По-моему, у нас гости, госпожа, – она тщетно пыталась разглядеть что-нибудь, но балкон скрыл из вида остановившийся у крыльца экипаж.

– Гости!? – Ингрид от ужаса пришла в себя. – Что ты стоишь, дура, беги сейчас же, узнай, кто это, скажи подождать и возвращайся. Мне нужно одеться, – Ингрид сдернула платок с зеркала и мрачно уставилась на свое отражение. Когда-то она обожала каждую свою черточку, сейчас она ненавидела себя. За эти пять лет, она сделала все, чтобы нагнать свой биологический возраст, и даже перегнать. Кожа потускнела и покрылась преждевременными морщинами вокруг глаз и рта. Волосы, по-прежнему, густые и длинные, безжизненно поблескивали сединой. Ей было всего тридцать восемь лет, но хроническая депрессия, пристрастие к алкоголю и лаудануму, которым она в свое время любила потчевать любовников, не прошли бесследно. Кем бы ни был этот неожиданный, первый за столько времени гость, он не может увидеть ее такой. Хотя, может это Келли одумался? Ингрид подняла руки, пытаясь поправить волосы, и замерла.

В зеркале, в отражении, за ее спиной, как жуткая насмешка над ее отчаянием, появилось видение ее самой, какой она была, кажется, только недавно, молодой и красивой. Видение стояло, смотря на нее и в глазах его было столько шокированного изумления, что женщине захотелось снова накинуть платок на зеркало.

– Здравствуйте, мама! – только когда знакомый голос разорвал это безумие, Ингрид поняла, что в дверях ее спальни стоит вовсе не плод ее одурманенного сознания, а собственная дочь. Ингрид резко развернулась к ней лицом. Собранные Тесс флаконы снова разлетелись по полу.

В мгновение, из мыслей Николь испарились все заготовленные фразы, которые она продумала для встречи с матерью. Женщина, сидевшая напротив, конечно же, была ею, но изменения были настолько разительны, что девушка невольно подсчитала в уме, сколько она провела во Франции. Прошло несколько минут, прежде чем она заговорила.

– Мама, вы больны? – она стала снимать дорожный плащ. Руки дрожали, мешая холодным пальцам быть проворными.

– Чудесно, я уж думала, что ты никогда не заговоришь, – потрясение в голосе баронессы почти не угадывалось за язвительным сарказмом, но, все же, не укрылось от Николь. – Что, я настолько изменилась, что моя предательница дочь не в силах узнать меня?

Девушка смотрела на мать молча, и Ингрид все-таки не выдержала прямого взгляда. Отвернувшись, она неуклюжими руками стала вытаскивать из потерявшей еще несколько дней назад прически, оставшиеся шпильки.

– Я думаю, у нас будет еще время обсудить причину моего отъезда, мама.

Что-то в спокойном ответе дочери насторожило женщину, но поднять глаза даже на ее отражение в зеркале она не смогла. И дело было не в том, что она теперь выглядела точно так же, как могла бы еще выглядеть сама баронесса, не уступи она тяжким порокам. Просто эти, вроде бы не объясняющие ничего слова, впервые за многие годы заставили Ингрид вспомнить, что ее дочь была свидетелем той истории, которая положила начало ее унижению, и о которой сама Ингрид пыталась тщетно забыть все это время.

– Собираешься остаться? – нелепый вопрос был единственным, что пришло сейчас на ум Ингрид.

– Естественно, это же мой дом! – Николь присела на диванчик возле матери, все еще разглядывая ее.

– Ах, ты об этом вспомнила?! – женщина нервно вырвала из волос очередную шпильку. – Где эта мерзавка Тесс? – она потянулась к колокольчику.

– Я попросила ее приготовить нам чай, – остановила она намерения матери вызвать служанку, и машинально собралась помочь матери извлечь запутавшиеся шпильки.

– Ах да! Теперь мне, видимо, стоит привыкнуть, что прежде чем выполнить мои приказы, прислуга обязана будет выполнить твои. Ведь твой бессердечный отец назначил именно тебя наследницей и распорядительницей, тем самым опустив меня, законную жену до ранга содержанки! – Ингрид, наконец, снова повернулась к дочери. От почти безумного раздражения, плескавшегося в глазах матери, у Николь похолодела спина. Но, видимо, непочтительное упоминание об отце нарисовало грань ее терпения. Девушка резко встала, заставив мать испуганно вскинуть голову от неожиданности.

– Я по-разному представляла себе нашу первую встречу, мама, но все варианты никак не походили на этот, – Николь направилась к дверям, но там все-таки задержалась. – Если, вдруг, у вас появится желание увидеть меня, я буду в своей комнате.

Тесс, с которой выходившая Николь чуть не столкнулась в дверях, оставалось только молча принять ее мимолетный извиняющийся взгляд.

Войдя в свою комнату, Николь замерла на пороге. Было видно, что комната все эти годы тщательно приводилась в порядок, но ничего в ней не изменилось. Девушка, тихо ступая, словно боясь стряхнуть дыхание прошлого, вошла, оглядываясь. Ни единого предмета не было сдвинуто со своего места. Уезжая, она не могла взять с собой даже свои самые любимые вещи, чтобы не привлечь внимания. Исключение было сделано для зачитанной до дыр, подаренной ей отцом. Поэтому, семейка вязаных кукол, которых для нее в детстве смастерила кухарка Полли, по-прежнему, восседала посреди ее кровати. Те же занавеси, те же покрывала. На миниатюрном туалетном столике, выстроившись в ряд, красовались фарфоровые статуэтки. Отец привозил ей их из каждой, пусть даже самой короткой поездки. И стояли они точно так же, как она их сама всегда расставляла. Изящные танцовщицы и девушки с цветами, пастушка с пастухом, и дебютантка в белоснежном платье были повернуты так, будто разговаривали друг с другом. Раньше Николь сама придумывала и озвучивала их диалоги, иногда ей подыгрывал отец. Сейчас они стояли, молча заглядывая в фарфоровые личики друг друга. Девушка подошла и взяла в руки свою самую любимую – тоненькую фигурку девушки, застывшей, словно ожидая приглашения на свой первый танец. Статуэтка походила на саму Николь, отец так и сказал, вручая ее дочери. Она осторожно провела кончиком пальца по изгибу фигурки, будто стирая осевшую пыль.

– Когда-то, Ваш батюшка говорил, что Вы будете такой же ослепительно красивой, когда вырастете и посетите свой первый бал, – голос, прозвучавший в дверях, отвлек ее от созерцания. Николь повернулась и радостно заулыбалась.

Полли, немного постаревшая и располневшая, но с неизменной доброй улыбкой на розовощеком лице, стояла, сложив руки под нарядным передником.

– Милая, Полли! – воскликнула Николь, прямо со статуэткой тут же оказавшись в знакомых объятиях. – Я так рада тебя видеть!

– Наша радость, все равно, сильнее! – Полли, освободив, одну руку, толкнула вторую створку двери, и изумленному взгляду Николь предстали радостные лица горничных. – Вы даже не представляете себе, госпожа, как мы молились, чтобы когда-нибудь Вы, все-таки, вернулись в этот, забытый счастьем дом.

– Как хорошо, что Вы меня дождались! Я так боялась, что за время моего отсутствия все обитатели дома разбегутся!

– Что вы, мисс! – приложив ладони к груди, воскликнула Аманда, пухленькая дочь Полли, служившая горничной. – Ваш покойный батюшка, пусть ангелы качают его на своих крыльях, определил нам такое жалование, что только тронувшись умом можно уйти.

– Внизу вас еще ждут Брайтон и О`Мэлли, они, конечно же, не осмелились зайти, – незаметно дернув разговорчивую дочь за юбку, вмешалась кухарка, – Ну и, конечно, Лоркин, да вы его уже видели, когда приехали. Он же никак не может оставить свой пост, – Полли смешно задрала нос, изображая их пожилого дворецкого.

В коридоре за их спинами появилась Тесс, все еще держа поднос с остывшим чаем.

– Леди Астлей отказалась от чая, – недовольным тоном, какой только могла позволить себе прислуга, заявила она.

– Ничего, мы сейчас пойдем пить чай все вместе на кухню, – предложила Николь, – уверена, что у Полли, как всегда припасено что-нибудь вкусненькое.

Наступившая тишина стерла улыбку с лица девушки. Вся прислуга смотрела на нее настороженно.

– Вы что, действительно собираетесь спуститься в помещение для прислуги? – наконец недоверчиво промямлила Аманда.

– Конечно, как я делала это раньше, – сначала растерялась Николь, но потом, поняв в чем дело, задорно улыбнулась. – А кто мне может запретить? Я ведь хозяйка!

Подхватив под руки ту, которая попалась ей первой, она вытолкала всю компанию в коридор. Она возвратилась домой, и будет вести себя, как дома. В конце концов, она теперь взрослая и может сама себе это позволить. Позже, все еще сидя в кухне, за большим столом, она почти все время молчала и только с наслаждением смотрела на собравшихся слуг, впитывала в себя каждую из рассказанных ими историй, до слез смеялась над их шутками. Только несколько раз за вечер ее мысли возвращались к матери. В отношении нее слуги были немногословны, все как один, и только опускали глаза, отвечая на вопросы.

Сейчас она сидела в своей комнате одна, как и мать там у себя. После их встречи, днем, мать не разговаривала ни с кем, только один раз вызвала Тесс, велев принести ужин и приготовить ванну. Внутренне порываясь пойти к ней и попробовать начать разговор сначала, Николь, все-таки, осталась на месте. Ей было так хорошо, казалось, так хорошо ей не было с самого дня похорон папы, и сегодня она разрешила себе эту слабость.

Глава 13

На следующий день, она постучалась к матери утром. Леди Ингрид не спустилась к завтраку. Ради того, чтобы провести хотя бы утреннее чаепитие вместе и смягчить вчерашнюю грозу, Николь не пошла завтракать снова на кухню, хотя очень хотелось. Ей очень неуютно было сидеть в большой столовой, одной за огромным столом, а посадить слуг, пусть даже они и были ее лучшими друзьями, было бы верхом презрения к привычкам леди Астлей. Но, все было напрасно, мать не пришла.

– Мама, можно войти? – Николь постучала и, не дождавшись приглашения, собралась с духом и отворила дверь сама.

В комнате никого не было. Николь, зная точно от Тесс, что баронесса не спускалась, огляделась. Дверь на балкон была открыта. Леди сидела в небольшом плетеном кресле.

– Дышите свежим воздухом? – мать чуть заметно вздрогнула, когда Николь обратилась к ней. – Доброе утро.

– Должна тебе сказать, Николь, что если ты будешь позволять себе проводить все время на кухне с прислугой, ты вскоре станешь такой же, как все они, – не ответив на приветствие, сухо констатировала мать.

Николь обошла ее кресло и, встав перед ней у балюстрады, посмотрела на нее сверху вниз. Сегодня мать выглядела совсем по-другому. Конечно, стереть с лица следы прошедших лет было невозможно, но в элегантном платье, с собранными в прическу волосами, она не вызывала той щемящей жалости, которую почувствовала вчера Николь.

– Мама, что с вами? – Николь попробовала пробить стену необъяснимой отчужденности. – Неужели вам нечего спросить у меня после пяти лет разлуки? Нечего рассказать о том, как вы жили все это время?

– Спрашивать мне тебя не о чем! О твоем побеге в более безопасное место мне известно все, что я желаю знать! Рассказать как я жила? Изволь, – Ингрид, иронично прищурив глаза, посмотрела на дочь. – Я гнила в этой дыре, лишенная общества и денег. Ведь если собственная дочь отвернулась от меня, что говорить о других людишках? Каждое мое утро начиналось с того, что я проклинала день, когда вышла замуж за твоего отца, что встретила этого ублюдка Хокстоуна, что оказалась там, в Уотерфорде, в такой неподходящий момент, и что твой отец не пристрелил его тем утром. Он даже на это оказался не способен! И каждый мой вечер заканчивался тем же!

Николь в ужасе отпрянула – столько злобы выплеснулось на нее вместе с этой тирадой. Конечно, все эти годы она, наряду с обидой на мать, чувствовала вину за то, что выбрала отъезд во Францию, как наиболее удобный для себя выход. Может ей стоило остаться и попробовать наладить отношения с ней сразу. Но тогда она не справилась с этим грузом, ей было всего шестнадцать. Конечно же, Николь, старательно стирая из памяти события той злосчастной ночи, осознавала, что не могла тогда и не может сейчас с уверенностью сказать, что именно мать спровоцировала маркиза на ту отвратительную сцену, свидетелем которой она стала в доме герцога, и которая так подробно была отображена в обвинительном письме, доставленном в Розберри позже. Она просто подсознательно чувствовала вину матери. Тут Николь подозрительно уставилась на притихшую на время мать.

– Подождите, мама… Что значит, вы встретили этого, – Николь сознательно пропустила нелестное выражение матери о происхождении маркиза, – Хокстоуна? Насколько я помню, я оказалась в ту ночь в имении герцога случайно, по собственной глупости. Судя по тому, что я сейчас слышала, сплетни о том, что вы увлекались Хокстоуном, правда? – Николь отлично осознавала, что стала на опасный путь, но почему-то именно в этот момент ей решительно захотелось наконец узнать истину.

– Да что ты себе позволяешь, девчонка?! Думаешь, если твой безумный папаша наделил тебя такими полномочиями, ты можешь хамить мне?! – резко вскочив, Ингрид замахнулась, но Николь, спокойно отступив, дерзко подняла подбородок.

– Больше вы меня никогда не ударите! – буря непокорности, подстегнутая постоянными оскорблениями в адрес отца, осознанием того, что мать почти призналась в увлечении другим человеком, уже раскручивала у нее внутри губительный вихрь. – Не знаю, к счастью, или, к сожалению, но я уже не та девочка, которой вы умело помыкали. И как я, по вашему мнению, должна чувствовать себя, понимая, что по крайней мере часть того письма из-за которого не стало отца было правдой?!

– Твоего отца не стало из-за того, что маркиз Лимерик нанес ему неслыханное оскорбление! О какой правде ты говоришь? Хокстоун пытался изнасиловать меня, там, в Уотерфорде, и когда ему это не удалось, он прислал это гнусное письмо, порочащее меня.

Перед взором Николь стали всплывать картины той ночи. Может, мать действительно ни в чем не виновата? Может, все, увиденное ею, просто плод ее воспаленного воображения? Она была явно не в себе в тот день. Все эти сплетни, подслушанные в саду, позорное выступление на приеме Мэдлоу, и свора шакалов, вполне могли довести ее до нервного срыва. А Хокстоун? Ведь это именно он своими надменными взглядами вынудил ее тогда взбунтоваться прямо посреди выступления. Девушка, устало потупившись, оперлась на парапет. Нет, в ее поведении маркиз не виноват, она уже сотни раз доказывала себе это в размышлениях. Просто его взгляд, по какой-то непонятной ей причине, подстегнул ее сделать то, чего она тогда на самом деле хотела. И, без сомнения, не маркиз писал это письмо.

– Просто отцу не удалось отомстить за это оскорбление, ты же знаешь, оба остались целы и невредимы в той дуэли, – проницательная баронесса, в мгновение, почуяв, что заронила в уверенность дочери семя сомнения, продолжала. – Твой отец умер от отчаяния, ведь он был человеком чести, а единственный, известный ему способ отмщения оказался проигранным. Но этого Хокстоуну показалось мало, он добился того, чтобы меня изгнали из общества, – баронесса стала всхлипывать, – а ведь ты знаешь, что это было моей слабостью. Я не могу без общения.

Николь была настолько обезоружена нахлынувшими сомнениями, что даже не заметила, насколько изменился тон, в котором ее мать говорила об отце, насколько несвойственны были высказывания. Только услышав всхлипывания, она повернулась к матери.

– Ладно, мама, – она подошла и попыталась взять ее за руки, – это прошлое. Отца не вернешь. Я вернулась и намерена заниматься делами поместья, жить здесь. А для этого необходимо, чтобы мы с вами научились слышать друг друга.

– Как здесь? – Ингрид, стерев с глаз так и не выступившие слезы, посмотрела на дочь. – Разве ты можешь все это так оставить? Мы должны отомстить Хокстоуну, вернуться в общество! Я погибаю в этой дыре! – баронесса давила на самое больное, спектакль был в разгаре.

– Мама, я же сказала, это прошлое, – не уступая, возразила Николь. – Я не собираюсь никому мстить. Да и как ты прикажешь мне это сделать? И за что? За то, что они тогда оба промахнулись? Я хочу начать новую жизнь, без всей этой столичной грязи и, для начала…

– Новую жизнь? – леди Астлей снова запричитала, сознательно опустив заблуждение дочери о том, что они оба промахнулись, и что Хокстоун просто отказался от своего выстрела, – я так надеялась, что с твоим приездом мое затворничество прекратится, что я начну выезжать в свет вместе с тобой.

– Выезжать в свет? – девушка была действительно удивлена.

Она даже не рассматривала эту возможность. Она и раньше не была любительницей всех этих светских мероприятий, шумных и бесполезно-утомительных. Сейчас, когда она стала взрослой, ее пристрастия не изменились. Она не знала другой жизни, но наверняка чувствовала бы себя вполне счастливой, живя в родном доме, продолжая дела отца.

– Конечно! Тебе нужно сделать партию, твои сверстницы уже давно отхватили себе мужей, – Ингрид очень натурально ужаснулась. – Это практически последний сезон, когда тебя еще позволительно не записать в старые девы. Конечно же, я не предлагаю тебе застрелить Хокстоуна, – она усмехнулась, – но твоя красота должна блистать в столице, а не здесь. Ты, выйдя удачно замуж, покажешь этому надменному маркизу, что не все в его власти, что Астлей будут блистать в обществе тогда, когда захотят.

Николь расстроено смотрела на мать. Она знала, что не собирается нигде «блистать». Все это было ей совершенно чуждо. Николь даже не могла себе представить, что будет посещать все эти приемы, лицемерно улыбаясь всем подряд. Соблюдать дурацкие светские условности, которые словно ниточки дергали бы ее тело, не позволяя выйти за рамки сомнительных приличий. Но, видя, с каким воодушевлением баронесса говорит об этом, ее сердце болезненно сжималось. Она поняла, насколько это важно для нее мать даже помолодела, лицо просветлело, морщинки разгладились.

– Мама, я не собираюсь искать никакую выгодную партию, – осторожно, чтобы не вызвать очередную вспышку гнева или истерики перебила ее Николь.

– Ты не собираешься выходить замуж? – Ингрид, ошарашено, упала в кресло.

– Нет, я не говорила этого! Для того чтобы выйти замуж, не обязательно ехать в столицу и посещать всю эту светскую чепуху, – баронесса смотрела на нее непонимающе, и она пояснила. – Моя судьба найдет меня там, где предназначено.

– Не говори чушь, Николь! Ты для чего пять лет училась в пансионе? У тебя, как у наследницы титула и состояния есть непреложные обязательства. Ты должна сохранить и приумножить все то, что оставили тебе предки, – Ингрид, ловко владея ситуацией, наблюдала за тем, как во взгляде дочери появились сначала сомнения, затем задумчивость. – А здесь, ты за кого собираешься выходить замуж? За арендатора? За пять лет, которые я прозябаю здесь, ни одна титулованная особа даже мимо не проезжала! – горячо закончила мать.

Это было полной правдой. Розберри находилось на отшибе. Неизвестно, чем руководствовались предки Николь, выбирая место для обоснования, только ее отцу это очень нравилось. Имение стояло на окраине живописной равнины, сразу за которой начинались пологие склоны холмов и пролески. Деревенька, в которой жили арендаторы, лишь небольшим ансамблем дополняла имение, окруженное парком. До ближайшего поместья было пару часов пути, до столицы и того больше.

– Раз уж твоему отцу не суждено было иметь наследника, который передал бы имя, ты обязана передать хотя бы состояние! – триумфально поставила точку Ингрид.

– Хорошо, мама, я обязательно подумаю, что можно сделать, – Николь, ощущая неприятный груз на душе, собралась уходить. – Я собираюсь прогуляться, не составите мне компанию?

– Где прогуляться? – баронесса недоуменно вскинула брови.

– Просто, по округе, ведь я не была здесь целых пять лет.

– Поверь мне, девочка, ты ничего не потеряла, – Ингрид презрительно скривилась. – Цвет грязи здесь не изменится даже за тысячу лет.

Бросив на мать грустный взгляд, Николь поняла, что разговор окончен и тихо вышла.

Через час, она обнаружила, что прогулка не вышла такой, какой она себе ее представляла сначала. Занятая тревожными раздумьями, навеянными утренним разговором с матерью, она была не в состоянии любоваться тем, чего была лишена во Франции. Робкая весенняя красота, просыпающейся после зимних холодов природы, так и не была удостоена ее внимания. Мысли ее пребывали в полной сумятице. Прятавшиеся все эти годы сомнения, уверенным строем вышагивали на переднем плане, подминая под себя, ее, уже не так четко нарисованные, планы на будущее. Конечно, в пансионе, где девушки держались в строгости и дисциплине, когда закрывались двери комнат, воспитанницы из благородных семей становились обычными девчонками и сплетничали, сплетничали и еще раз сплетничали. И сейчас Николь, кажется, наконец, поняла причину тех скептических или недоуменных взглядов, которыми ее одаривали подруги и, в том числе, Эмили, когда она говорила, что не собирается выезжать на сезоны и ломать себе голову по поводу погони за удачной партией. Ей даже в голову не приходило, что вместе с ответственностью за состояние Астлей на нее лягут обязанности, «не только сохранить его, но и приумножить». Естественно, она, как и любая из ее сверстниц, грезила о настоящей и единственной любви. Но, насколько она успела узнать светские принципы, «настоящая и единственная любовь» была последним, и отнюдь не обязательным критерием, по которому заключались брачные союзы. И это не прельщало Николь. Будучи первой свидетельницей несчастного брака ее родителей, она, конечно, отрицала такое для своих будущих детей.

Так, занятая безрадостными мыслями, она даже не заметила, как впереди показались домики деревни. Николь остановилась. Когда она возвращалась, думала, что чуть ли не в первую очередь побежит именно туда. Она не была там с тех пор, как не стало отца и, наверное, ей очень хотелось увидеть всех этих людей. Наверное, но только не сегодня. Ей необходимо было с кем-то посоветоваться, а милые деревенские жители не смогут помочь ей в этом. Они, конечно, с удовольствием подскажут ей, как сохранить урожай, или испечь хлеб, как вылечить ребенка, или как можно веселее провести долгие зимние вечера, но они живут сердцем, а Николь понимала, что для принятия решения ей сейчас нужен разум.

Вернувшись домой, она села писать письмо Эмили. Не имея возможности сообщить ей какие-нибудь радостные новости по поводу своего возвращения, она только спрашивала, и поэтому письмо получилось коротким. Почтовая карета никогда не приезжала в Розберри. Посыльный ездил в Хевенхерст, находящийся на пути в Лондон. Оттуда вся корреспонденция разъезжалась разными дорогами адресатам. Письму Николь еще предстояло переплыть пролив, поэтому ответа можно было ожидать нескоро. Потом она пошла к экономке, миссис Гризби, она уже много лет вела хозяйственные дела в Розберри, и, если Николь собиралась разобраться с ведением хозяйства, то обращаться следовало сначала именно к ней.

Комнаты, отведенные для прислуги, располагались в старом крыле дома, которое первоначально было хозяйским. Позже, при ее деде, было пристроено новое крыло, по стилю соответствующее старому, чтобы не портить внешний вид фасада. Интересно, что здесь же находился и кабинет отца, перешедший ему по наследству. Когда новое крыло было достроено, барон Эндрю Астлей, ее дед, не пожелал перебраться в новое, его традицию продолжил отец. Он всегда говорил, что в этой части здания более уютно, несмотря на господствующие сквозняки. Но здесь, по словам отца, «пахло детством», и он с удовольствием променял благоустройства новых комнат на уют старых. Детство Николь прошло рядом с отцом, поэтому она с полной ответственностью могла заявить, что старое крыло ей тоже нравилось больше. Она часами сидела в кабинете отца, играя или читая, часто наблюдая за тем, как он работал.

Теперь кабинет пустовал. При жизни отца все необходимые записи и расчеты делал он сам, только получая от экономки необходимые сведения. В завещании он наделил ее этими полномочиями, строго наказав ей до совершеннолетия Николь во всем советоваться с мистером Келли. Выносить многотомные книги, в которых в течение поколений велись записи по хозяйству, никто не стал. Миссис Гризби, по необходимости, приходила в кабинет.

Сейчас она тоже была здесь. Николь, машинально, подняла руку, чтобы постучать, но задержалась, вспомнив, что отец ей не ответит, вошла. Остановившись на пороге, вдохнула знакомые запахи. Кабинет отца всегда имел свой особенный, неповторимый аромат. К запахам старинных книг, которыми были уставлены полки от пола до потолка, примешивался специфический, замешанный на клее и кожаных переплетах новых. Даже чернила в массивной чернильнице, в виде головы льва, издавали бесподобный, слышимый только ею аромат. Здесь действительно пахло «детством», только дым от отцовских сигар больше не наполнял кабинет.

– Мы все по нему скучаем, мисс Астлей, – наконец, откликнулась, молчавшая все это время, чтобы не помешать девушке, экономка. Она сидела за небольшой конторкой, поставленной почти посередине комнаты, над открытой книгой.

– Добрый вечер, миссис Гризби, – поздоровалась Николь. – Этой конторки не было здесь при отце?

– Да, конечно – миссис Гризби подхватилась. – Это я попросила принести ее сюда из моей комнаты, я мы, конечно, вынесем ее теперь, если прикажете, – засуетилась женщина. – Просто я решила, что мне негоже сидеть за хозяйским столом, вот я и подумала…

– Ну что вы, миссис Гризби, что вы так разволновались, – поспешила успокоить ее Николь, – Просто, это единственная перемена здесь.

– Теперь, конечно, когда мне не нужно будет сюда приходить, вам она не нужна, – женщина раскраснелась и сжала руки, явно собираясь поднять какой-то, важный для нее, вопрос.

– Погодите, почему это вам не нужно сюда приходить? – остановила ее Николь.

– Ну, я подумала, что теперь вы сами будете вести все записи? – миссис Гризби заметно нервничала, и Николь, наконец, поняла из-за чего.

– Миссис Гризби, конечно же, я намерена вести хозяйство имения сама, – медленно, чтобы смысл ее слов дошел до совершенно разволновавшейся женщины, сказала Николь, – но прежде, чем я начну это делать, мне нужно этому научиться.

Экономка постаралась скрыть, насколько ее успокоили слова хозяйки, но облегченный вздох, все-таки, не укрылся от Николь.

– Значит, вы не собираетесь уволить меня прямо сейчас? – она сцепила перед собой руки, – очень сложно найти работу так быстро.

– Миссис Гризби! – видя, что неправильно выразилась, продолжила девушка. – Даже если произойдет чудо, и я быстро освою эту науку, мне обязательно понадобится ваша помощь.

Женщина чуть не подпрыгнула от радости.

– Не пойму, почему вы вдруг решили, что я намерена вас уволить? – наблюдая за теперь уже откровенным выражением радости, недоумевала девушка. – Ведь вы занимались хозяйством даже при моем отце, а он всегда выполнял основную работу сам.

– Леди Астлей многим из прислуги все это время говорила, что покойный барон держал нас здесь из жалости, – она спрятала взгляд. – И что если бы не завещание, она бы выгнала нас, как бродячих собак.

– Она говорила это от обиды, миссис Гризби, – нахмурилась Николь.

– Она обещала, что как только вы вернетесь, она обязательно добьется, что бы вы заменили прислугу, вот я и решила

– Миссис Гризби, – Николь ощутила неимоверную усталость, – пожалуйста, передайте всем, кто еще так думает, что я никого менять или увольнять не собираюсь.

– Хвала небесам! – вознесла молитву экономка. – Может показать Вам книги?

– Вообще, я для этого сюда и пришла, но что-то мне уже перехотелось сейчас в чем-то разбираться, – Николь действительно ощущала полную опустошенность и виновато посмотрела на экономку. – К тому же, мистер Келли обещал прислать отчеты.

– Да-да. Я отсылаю ему отчеты регулярно, как он и просил.

– А когда он обычно приезжает? – задумалась Николь.

– Мистер Келли сам никогда не приезжал сюда, чтобы проверить достоверность моих отчетов, нас посещает только его помощник, мистер Джаред. Но вы можете быть уверены, все сосчитано до зернышка. Арендаторы все порядочные люди, да и урожаями нас земля балует, не говоря уже о животных, которых многие разводят на ваших пастбищах.

Николь поняла, что почти уже не слушает женщину. Уставшая от морального напряжения последних дней, она, к тому же, сейчас поймала себя на мысли, что мистер Келли, это тот человек, который мог бы дать ей дельный совет. К сожалению, он не приезжает сюда, значит ей придется ехать к нему в Лондон, причем без предупреждения, так как просить приехать его письмом было бы очень долго, а ей непременно нужно было услышать мнение незаинтересованного в ее судьбе человека.

Глава 14