Пехота

– А, что, нельзя смеяться?

– Нет, нельзя!

– Ха-ха-ха! – смеюсь я ей в лицо.

– Получай! – в ушах звенит от хлесткой пощёчины.

– Вот это да! – окружают меня одноклассники, мгновенно забывшие о проказах. – Ну, все, тебе конец! Через год она у нас будет вести язык – тебе не поздоровится.

К счастью, прогнозу не суждено было сбыться, на следующий год мы с мамой забили контейнер вещами и улетели на Сахалин. У этого решения резкой перемени участи, не было какого-то серьезного повода. Быть может, свою роль сыграло все более возрастающая отчужденность меня от дома – мать была уже не в силах повлиять на мое поведение. А может, ей – молодой красивой женщине захотелось плюнуть на все и покинуть захолустную украинскую провинцию, чтобы испытать судьбу на новом месте. Для меня же, этот случай стал опытом проявления свободной воли человека; примером того, как можно в любую минуту вырваться из плена условных препятствий, и самостоятельно изменить вектор своей жизни.

Глава 2. Остров

Сахалин – это остров. Остров – слово, которое говорит само за себя. Остров на краю земли. Сопки, туманы, леса, медведи, лосось. Место, словно специально созданное для таких, склонных к бродяжничеству подростков, как я. Здесь никого не удивляло, что ты хочешь сорваться в лес, в тайгу, пройти неизведанными тропами, покорить вершину. Здесь можно шляться в лесу часами, до изнеможения, до отвращения. Так обычно и происходит, идешь в сопки на эмоциональном подъеме, а возвращаешься измотанный, уставший, мечтая о тарелке борща и диване. К подросткам на острове относились почти как к взрослым. Никто не занимался их перевоспитанием, потому что они с детства включались во взрослую жизнь: ловили рыбу, копали картошку, помогали выращивать овощи на огородах, собирали в лесу ягоды и грибы, ходили за папоротником и черемшой. Они помогали строить дома, потрошить рыбу на браконьерских промыслах, участвовали в сборе урожая на колхозных полях.

Я приехал на Сахалин с Украины, и для меня такая жизнь была в диковинку. Меня манили сопки, манила тайга, я чувствовал запах свободы, который веет над этими местами. Мы поселились в поселке Луговое – спутнике Южно-Сахалинска. До города ходил автобус, поселок был в получасе езды от областного центра. Мама устроилась работать в детский сад методистом, ей дали комнату в общежитии. Я пошел в школу с двухнедельным опозданием, так как при перелете на остров, мы делали небольшую остановку в Иркутске, в доме моей бабушке, где жила мамина сестра Тамара с мужем. Муж Юра работал милиционером в вытрезвителе, у пары родился сын Станислав – мой двоюродный братишка. Милиционер мне понравился, был он разбитным, веселым, вместе мы заняли комнату, в которой жил дед Вася – теткин отец. Я читал до рассвета Мопассана, мы дымили с Юркой папиросами, он катал меня на своем мотоцикле на птичий рынок. Мама жила в комнате с Томой. Где жил дед было непонятно. Он изредка приходил откуда-то под утро, неухоженный и словно чужой. Когда я спрашивал Юру, почему деда почти никогда нет дома, он отвечал, что тот устроился сторожем на мясокомбинат и там проводит почти все свое время. Дед сильно заикался после перенесенной на фронте контузии и страдал приступами эпилепсии. При первой же встрече с ним, когда мы с мамой ждали прихода Томы с работы, дед, пользуясь отсутствием зятя, тут же сбивчиво и заикаясь, нашептал ей какой он фашист, мучает его, избивает и даже связывает веревкой. По деду было заметно, что он сильно выпивает, поэтому мать не отнеслась к его словам серьезно. Мне было странным такое отчуждение от деда, поскольку я помнил, что бабушка относилась к нему с теплотой и прощала его чудачества и запои. После ее смерти, он словно потерял всякий смысл жизни и стал никому не нужен. Когда говорят о ветеранах, я всякий раз вспоминаю деда Васю, и других искалеченных войной инвалидов, которых в детстве я много видел, побирающихся на мостах и вокзалах. Юрка любил рассказывать про деда анекдоты. Как тот однажды надел его милицейскую форму и поехал в магазин требовать от директора, чтобы тот выложил на прилавок колбасу, которую отгружали в этот магазин с мясокомбината накануне. Внешний вид деда внушал сомнения, и коллектив магазина долго колебался как ему поступить, пока кто-то не узнал в ряженом милиционере Юркиного тестя и не вызвал его с дежурства. Юрка деда обезвредил и жизнь потекла в своем прежнем русле, нехотя и неторопливо.

Когда мы с мамой улетели на остров, был уже конец сентября. Из аэропорта мы взяли такси и поехали в поселок. Я пытался сквозь окна машины угадать, какая жизнь меня здесь ожидает. Меня удивили черно-белые коровы, стоящие вдоль дороги, ну, а в целом, я убедился в том, что жизнь мало чем отличается от той, что была на Украине: люди, дома, дороги были те же. В первый день, по дороге в школу меня угостили папиросой «Беломор». От папиросы у меня так закружилось в голове, что я едва отыскал свой класс, так как я толком не мог сформулировать простейший вопрос, но на мое счастье, меня выручил мой одноклассник кореец Чен Ген Ир, который вечно крутился на входе в школу. Я удивился, что у меня такие крупные одноклассники и одновременно насторожился, предчувствуя по опыту, как будет трудно завоевать себе здесь авторитет. Однако Генка оказался еще не самым здоровым, поскольку непререкаемым авторитетом был Витька Бархатов, просидевший дважды в одном классе, и тут у меня вообще не было никаких шансов. Но на мое счастье, одноклассники, не в пример украинской шпане, были настроены ко мне миролюбиво, и драться мне не пришлось, до тех пор, пока я сам не начал проявлять претензии на лидерство.

Шефствовал над школой совхоз миллионер, славившийся на весь остров своими урожаями. Что это значит, я понял позднее, когда наш класс посреди учебного года сняли на месяц на уборку овощей. Прибыть в школу нужно было в резиновых сапогах и с ножом самого большого размера, какой водился в доме. Когда я пришел со своим кухонным ножом в сапоге, надо мной посмеялись. Школьники пришли к отправке автобуса с огромными ножами, напоминающими мачете. Этими ножами они рубили ботву у турнепса, и это никому не казалось странным, хотя возраст учеников, мастерски владеющих этими инструментами, был не старше тринадцати лет. В отличии от Украины, никто не рассматривал школьников, как детей. Нас завезли на поля, где мы работали до обеда. Узнав, что рядом протекает река, а по ней идет горбуша на нерест, я подбил несколько человек с моего класса сбежать на рыбалку. По словам моих товарищей, ловить рыбу можно было вилами или даже руками, если повезет. Здесь я впервые увидел, что представляет из себя река, по которой горбуша спускается вниз, после того как она отметала икру. Рыба возвращалась полудохлой, битой, израненной и искалеченной на перекатах. Вдоль берега валялись догнивающие тушки, река пахла смертью. Нам как-то удалось выловить одну рыбину, которая выглядела здоровой – скорее всего это был самец, и парни отдали ее мне, поскольку я впервые держал горбушу в своих руках. С полей я, к удивлению матери, вернулся с рыбой в руках, которую на радостях она пожарила, и у нас был в тот вечер королевский ужин. На следующий день нас отругали за то, что мы сбежали с полей, потому что преподавателям пришлось нас искать, прежде чем они убедились в том, что мы самостоятельно покинули трудовой фронт. Парням было стыдно, но мне было наплевать, так как никакой трудовой этики у меня не было, я считал дикостью то, что школьников привлекают к работе на полях совхоза, но самим школьникам это нравилось гораздо больше, чем учеба.

Хотя мои одноклассники встретили меня дружелюбно, это нельзя было сказать о парнях старших классов, которые увидели во мне конкурента за сердца прекрасной половины. Многие из них дружили с моими одноклассницами и не желали видеть никого, кто мог бы помешать развитию этих отношений.

Отношения с учителями сложились ровными. На острове, вдали от метрополии, не было такого сильного идеологического гнета, как на Украине, промывкой мозгов никто не занимался. Исключение составлял директор, который любил поговорить со мной о коммунизме. Стоило мне опоздать на занятия, как он тут же вылавливал меня на входе в школу, заводил в свой кабинет, усаживал на стул напротив своего директорского стола и начинал беседу

– Ты, Жилкин, в коммунизм веришь?

– Не верю – отвечаю.

– Как так, почему?

– Не верю я в сознательность. Не будет народ за бесплатно работать.

– Зря не веришь. Я бывал на больших заводах, там народ уже почти в коммунизме живет. Вот ты куда после восьмого класса пойдешь?

– Возьму газету, почитаю куда училища приглашают, туда и пойду. Может на пчеловода.

– На пчеловода, говоришь, ну-ну. Эх, уйдут старики, не на кого будет страну оставить.

Как в воду глядел, дядька. Я к концу года тройки исправил, курить бросил, и в девятый класс, подальше от завода. Коммунизм без меня так и не построили.

Школа испытывала хронический дефицит с учителями английского языка. Какое-то время язык преподавал молодой мужчина, который пришел в школу из уголовного розыска. До милиции он закончил педагогический институт, готовивший преподавателей истории и английского языка в одном флаконе, и мужчина, спустя два года работы во внутренних органах, решил попытать удачу на ниве педагогики. Подростки его уважали и побаивались, включая самых отъявленных хулиганов. Однажды он усыпил одноглазого Илью Гумирова, подняв его за горло одной рукой. В классе воцарилась паника, девочки бросились за водой и принялись отливать Илью. Сам учитель побледнел, но довольно ловко управлял действиями девчонок, и это спасло и его, и ученика. Глаз Илье выбил отец, который регулярно его избивал. Илья часто убегал из дому и сутками скрывался в лесу, где у него был построен домик, куда мы приходили после уроков, по дороге украв с чужого двора курицу. Там мы варили птицу на костре и запивали ее дешевым вином, прозванного в народе бормотухой.

Кроме уроков истории и английского, местный Джеймс Бонд руководил кружком радиодела. Многие школьницы и школьники с удовольствием его посещали, устанавливая связи с радиолюбителями со всех уголков мира, попутно развивая свои скромные знания в английском языке. Но талантам, как известно, границы этого мира часто бывают слишком тесны, и настал момент, когда он их перешел. В восьмом классе одна из учениц между делом от него забеременела. Надо сказать, что девочка была физически очень хорошо развита, и мне на себе как-то пришлось испытать силу ее привлекательности, пока мы ехали с ней в битком набитом автобусе из областного центра. Девочка села мне на колени, мои ноги оказались между ее ног, рукой она ласково приглаживала пробивающиеся у меня на груди волосы и при этом что-то нежное ворковала на ухо. Я мог бы стать отцом в восьмом классе, но повезло не мне, а педагогу. Беременность несовершеннолетней девочки в восьмом классе поставила крест на его карьере. Ему пришлось развестись с женой, бросив ее с двумя детьми, и жениться на своей ученице. После восьмого класса девочка поступила в техникум, родила ребенка, однажды ее показали по областному телевидению в передаче про лесной техникум, больше о ней я ничего не слышал. Девочки на Сахалине вообще были развитыми. Мои сверстницы смело усаживались мальчикам на колени пока нас везли на совхозные поля в автобусе, хихикая демонстрировали диковинные плоды моркови с небольшим отростком между раздвоенными клубнями в виде ног, тесно прижимались в танце на школьных дискотеках в клубе. С одной из них, красавицей Валей, я встречал первый Новый год на Сахалине в своей комнате в общежитии, которая досталась мне после того, как мать познакомилась с Владимиром Константиновичем – разведенным инженером-строителем и переехали жить в его комнату в общаге этажом выше. Мы с Валей целовались, я предлагал ей вина, которое купил на вытащенную из кармана пиджака Константиновича заначку, но Вале хотелось елку на площади и праздничного веселья, поэтому она даже не сняла пальто, что разрушило все мои коварные планы по ее соблазнению. После восьмого класса наши дороги разойдутся окончательно, Валя бросит школу и уйдет жить со взрослым мужиком, который будет ее спаивать и регулярно избивать. Я встречу ее через год в автобусе с одним жуликом, она будет пьяно приставать ко мне и предлагать себя, а жулик звать в ресторан отметить успех своего дела, не скрывая, что зарабатывает тем, что обносит хаты. Жулика вскоре посадят, а через пару лет привезут домой в гробу, следы же самой Вали на этой истории теряются, как и многих моих других одноклассников, чья юность пришлась на начало девяностых годов.

Шефы школы – совхоз миллионер – датировал школьные обеды, в достатке снабжая школьную столовую овощами со своих полей, в уборке которых школьники принимали активное участие. Обед в школьной столовой стоил около тридцати копеек, что даже по тем временам казалось очень дешево. Старшие классы от поездок "на поля" были освобождены, и многие скучали по романтике. В старших классах уроки труда были заменены на уроки автодела, и по окончании ученикам, успешно сдавшим экзамены, вручались настоящие водительские права на вождение грузового автомобиля. Мог бы их получить и я, но за мной закрепилась автоматическая ошибка – я постоянно забывал сняться с ручника при начале движения, и экзамен я завалил.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.