Пехота

– Это же море, Черное море! – восклицал дядя Юра, забираясь на глубину. Я улыбался, но старался держаться поближе к берегу.

Мы разместились в квартире друзей дяди Юры в самом центре Ялты. У хозяев – моложавой пары лет тридцати пяти был сын – примерно моего возраста и дядя Юра поручил меня его опеке, полагая, что мы найдем общий язык. Мальчик был очень талантливым, занимался авиамоделированием, знал хорошо Ялту и имел все необходимые качества, чтобы стать мне прекрасным гидом и товарищем по вылазкам в город и на море. Он скептически осмотрел мой внешний вид, довольно пренебрежительно отозвался о моих наручных часах, которыми я совершенно напрасно гордился, и, очевидно, принял решение меня игнорировать. Он всякий раз отметал все мои предложения о совместных прогулках к морю, так что с достопримечательностями Ялты мне пришлось знакомиться самостоятельно. В первый мой выход на пляж, у меня украли часы. Я не слишком жалел о пропаже, памятую о той нелестной оценке своего нового приятеля, которую он им дал. В Ялте я открыл для себя фруктовое мороженое по фантастически низкой цене – восемь копеек и игровые автоматы, установленные на набережной, где я и проводил большую часть свободного времени. Деньги я клянчил у дяди Юры, и он, сочтя это за наименьшее из возможных зол, ежедневно отсыпал мне мелочь из карманов на мои нехитрые развлечения. Мне запомнился выезд на природу, где я наблюдал за тем, как дядя Юра с хозяйкой квартиры играли в бадминтон. На женщине вместо купальника было обычное белье, и мне показалось, что ей не понравилось то, что я все время смотрю на нее, ну а что еще я мог делать, в отсутствии иных занятий? Мне показалось, что она шепотом спрашивала дядю Юру, чей это мальчик и на хер он меня взял с собой.

Вскоре из квартиры друзей дяди Юры мы переехали в недорогую гостиницу, где он опять проявил интерес к заполнению мною дневника, и мне пришлось написать короткую заметку о том, как мы вместе делаем зарядку по утрам. Очевидно, дядя Юра готовился к скорому приезду моей мамы и хотел выглядеть в ее глазах заботливым, но требовательным педагогом. Я чувствовал растущее раздражение дяди Юры, что и понятно – проводить время на курорте в обществе чужого мальчика и брать на себя заботу о нем, не самое веселое занятие для взрослого мужчины. Впрочем, дядя Юра умел держать себя в руках и даже устроил мне автомобильную экскурсию по побережью. Мы доехали с ним до Ливадийского дворца, который произвел на меня большое впечатление. Экскурсия по дворцу осталась у меня в памяти, как самое интересное событие, пусть я и не успел отразить это в своем дневнике.

Со дня на день мы ожидали приезда мамы, и в один из вечеров отправились ее встречать на пристань, куда причаливал пароход из Сочи, но мама так и не появилась на Ялтинском причале. Дядя Юра отправился на переговорный пункт, но дозвониться до мамы так и не удалось. Похоже, что в Сочи у нее сложился роман с другим мужчиной, и она не видела смысла менять шило на мыло. К чести дяди Юры, он умел держать удар. Он не бросил меня в Ялте и не сдал в комнату милиции. Перед отъездом он даже сводил меня в свой любимый пивбар, где выпил пару кружек пива, а меня угостил дивными солеными палочками. После этого он выразил желание посмотреть аттракционы, на которых я проводил все свое время. Он щедро отсыпал мне мелочи на игровые автоматы, а после мы катались с ним на карусели, он прижимал меня к себе, хохотал и от него слегка несло алкоголем, что, впрочем, было не слишком большой платой за приятно проведенный вечер. На следующее утро мы сели в его красный «Запорожец» и отправились в обратный путь. Дневник был забыт. Я был освобожден от обязанности штурмана, полностью сосредоточившись на дороге. Он объяснял мне мимоходом значение всех встречавшихся на пути дорожных знаков, и я сильно продвинулся в знании правил дорожного движения. Еще бы немного, и он бы доверил мне руль. Во всяком случае, именно от него я впервые узнал основные принципы вождения автомобиля. Этот обратный путь домой нас где-то даже сблизил. Мы просто были с ними два мужчины, брошенные одной женщиной.

Пока я катался с дядей Юрой на его красном «Запорожце» с рулевым управлениям по курортам Крыма, отец отбывал срок в колонии-поселении, куда он попал за покушение на жизнь моей мамы. Мне было девять лет, когда в Никополь неожиданно вернулся отец и нагрянул в нашу комнатку в бараках. Он заранее спланировал свое покушение, и даже для этого случая оделся в траурные тона. Я в это время находился в пионерском лагере. Отец пробрался в квартиру и затаился в ней, дожидаясь маминого прихода. Маму спасло то, что в квартиру она вошла ни одна, а с тетей Таей, которой во время нападения удалось выскочить за дверь и позвать на помощь соседей. Когда мама посетила меня в лагере, я был напуган следами насилия на ее лице: налитые кровью белки глаз, которые он пытался выдавить пальцами, искусанные до кости нос и запястья рук. Меня волновал вопрос, сколько лет папа проведет в тюрьме. Четыре года показались мне недостаточно большим сроком, чтобы чувствовать себя в полной безопасности.

Из тюрьмы отец писал мне письма. Мама посмеивалась над орфографическими и стилистическими погрешностями этих посланий и, в целом, образ отца в моем сознании трансформировался в сторону углубляющегося отчуждения. Отец постепенно превращался в постороннего и недалекого человека, чья стихийность и непредсказуемость граничила с психическим расстройством. Спустя полтора года он вышел на поселение в шахтерском городке Красный Сулин и женился на одинокой женщине с ребенком. Еще год спустя папа получил отпуск и приехал в Никополь. Отец договорился с матерью, о том, чтобы провести со мной два дня. Напуганный предстоящей встречей, я внимательно выслушал инструкции по поведению с отцом и дал обещание строго следовать всем правилам, основной смысл которых сводился к тому, что я не должен был «предать свою мать». Помимо этого, мне следовало дать понять отцу, как нам с мамой хорошо живется без него.

Дрожа от страха, я отправился на свидания. Первый день ушел на то, чтобы завоевать мое доверие. Мы поехали в Старый город, отец катал меня на каруселях, покупал дорогие игрушки, чего обычно никогда не делал. Было заметно, что он во что бы то ни стало хочет оправдаться передо мной и оставить о себе добрую память. На это ушли почти все его скудные сбережения. Дома от меня потребовали дать подробный отчет о проведенном дне. Мне показалось, что мама осталась недовольна тем, как быстро я проникался сыновьими чувствами. Кто-то из знакомых видел, как мы ехали с отцом на заднем сидении автобуса, и он обнимал меня за плечи.

На следующий день мы пошли в фотоателье. Фотограф просил сесть поближе к отцу, а я все время думал о том, что скажет мама, увидев этот снимок, и старался незаметно отстраниться. На фотографии у меня испуганный вид. Мне десять, отцу тридцать шесть. Через год он повесится.

Когда пришла телеграмма о его смерти, я напросился поехать с матерью на похороны. Мы всю ночь ехали в рейсовом автобусе, и я постоянно просыпался из-за пульсирующей боли в пальце, где развивался панариций. На похороны мы опоздали. В доме его новой жены нас встретила тетя Наташа, дядя Женя и брат отца Виктор. Мы побывали на свежей могиле – стоял ноябрь и нас поливал редкий и неприятный дождик. Женщину, с которой отец зарегистрировал брак, звали точно так же, как и мою мать – Алевтиной Павловной. Она рассказывала, что отец последнее время сильно скучал по сыну, и каким красивым он был даже в гробу. Мы подружились с ее сыном, который был на два года меня старше. Он дал мне прокатиться на своем мопеде, и мы выкурили с ним по сигарете. Он рассказывал мне, что уважал моего отца и не слышал от него ни одного бранного слова. Когда мать устраивала меня на ночлег на кровати, на которой до своей гибели спал отец, из-под подушки выкатилось обручальное кольцо. Мать после некоторого раздумья вернула кольцо супруге отца.

Я вернулся в этот дом сразу после армии, через пятнадцать лет. Я встретил этого мальчика уже возмужавшим, он приехал на лето со своей семьей в отпуск из Якутии, где работал на предприятии по добычи алмазов. Он провел меня на могилу отца, которую без него я едва ли бы нашел – ни таблички с именем, ни фотографии на сваренном из металла, неокрашенном памятнике – ничего. Меня удивило, что вход в ограду был открыт – ветвь березы проросла сквозь решетки так, что закрыть калитку было невозможно. Отец, словно томясь от одиночества, приглашал зайти к себе всякого встречного.

Мы вошли с ним в ограду, я вырвал выросший мне по грудь на могиле бурьян, а потом мы с моим спутником выпили на палящем зное «чекушку» водки, которую я захватил с собой. Июльское солнце стояло в зените и меня изрядно развезло. На выходе из кладбища я обратил внимание на большой храм, который запомнил еще со времени своего первого приезда – мама тогда дала нищенке мелочь на помин души. Здесь, глядя на его внушительные своды, меня посетила мысль: будь отец хоть чуточку религиозен, это могло бы его остановить.

Мы зашли в дом, где нас встретила женщина, бывшая некогда женой моему отцу. Она ахнула, увидев меня, засуетилась, приглашала остаться, говорила как мы похожи. В дорогу мне дали пакет абрикосов и проводили на электричку до Ростова. Должно быть мы еще выпили водки, потому что я всю дорогу боролся с тошнотой.

После смерти отца, мать озаботилась тем, чтобы искоренить во мне отцовские черты характера, указывающие на дурную наследственность. Поскольку главными моими воспитателями были ее подружки, большая удача, что меня не воспитали девочкой, но и я сам активно этому сопротивлялся. Уже в пятом классе я связался с дворовой шпаной, научился курить, пить вино, стоял на шухере, когда мои дворовые друзья выносили сараи и строительные вагончики. К воровству меня не тянуло. Во мне не было корысти. Мне больше нравилось разрушать. В детстве я любил огонь, и мать была убеждена, что во мне растет пироман. В пять лет я чуть не устроил пожар, когда поджог кинопленку, от которой загорелись бумаги в ящике шкафа, но мне удалось водой потушить огонь. Мне нравилось бить стекла, бродяжничать, вести себя независимо. Матери не удалось воспитать во мне мужских качеств, я почти ничего не умел делать руками, не разбирался в технике, меня не привлекали автомобили. Зато привлекал риск и опасность, война, оружие и дерзкие приключения. Я зачитывался Джеком Лондоном и мечтал стать военным моряком. Планируя широкомасштабные военные операции, я устраивал побоища из солдатиков, выстраивая разношерстные полки друг перед другом, пленных пытал, а трусов и предателей вздергивал на виселице.

Дворовая компания привлекала меня тем, что я чувствовал себя своим среди отпетых хулиганов. Я предпочитал компании старше себя на несколько лет, рассчитывая получить там поддержку и покровительство. Я привык к дракам и не считал их чем-то из ряда вон выходящим. Однажды я пришел домой со сломанным носом и в залитой кровью майке. На вопрос: что с майкой, я ответил, что пролил вишневый сок. Когда стало понятно, что это все-таки кровь, я утешал мать тем, что кровь не моя, а моего противника. В тот день я бился с подростком на четыре года меня старше. Ему удалось своим весом подмять меня под себя и в течении часа методично избивать, пользуясь моей неспособностью сбросить с себя. В бешенстве я прокусил ему бровь, и кровь из раны хлестала мне в лицо. Когда ярость перекипела во мне, он, взяв с меня клятву больше на него не нападать, меня отпустил, и я в то же мгновение набросился на него вновь, пытаясь ребром ладони переломить ему кадык. Несмотря на избыточный вес, мой противник проявил завидную ловкость и вовремя пригнулся, а убийственный удар, не достигнув своей цели, просвистел у него над ухом. Гнев способен сделать из меня убийцу, из всех средств я выбираю самые верные, благо, что их эффективность часто оказывается преувеличенной.

В череде персонажей, встречавшихся мне в детстве, были и на редкость бескорыстные люди. Однажды, дядя Саша – муж хорошей знакомой моей мамы, работавшей в детском саду нянечкой, взял меня с собой на рыбалку. Своих детей у супругов не было, и я частенько захаживал к ним по дороге из школы поиграть с собакой во дворе их частного дома. Мы вышли на его лодке далеко в море, он дал мне в руки удочку и показал основные приемы ловли. Морем у нас называли Каховское водохранилище, образовавшееся на Днепре после строительства Каховской ГЭС. Сейчас оно после удара ракетами по дамбе вновь обмелело, образовав некогда знаменитые Днепровские плавни, где в годы войны прятались партизаны. В тот вечер я вернулся домой с полной сумкой, наполненной раками и рыбой. Дядя Саша отдал мне половину своего улова, но и мне тоже удалось что-то поймать.

Когда мне исполнилось одиннадцать лет, Александра Захаровна – жена дяди Саши, предложила мне выбрать себе подарок ко дню рождения. Я признался ей, что коплю деньги на брюки. До воплощения мечты мне не хватало около двенадцати рублей. Мы поехали с ней в ателье, я выбрал материал, и мне сшили на заказ расклешенные по моде тех лет брюки из светлой в полоску ткани. В ателье нам неожиданно повстречалась мамина начальница – Валентина Авдеевна, которая заказывала брюки сыну. Я поздоровался, и она очень корректно осведомилась у меня, что я здесь делаю. Было заметно, что мой ответ ее потряс: нянечка детского сада привела сына ее работницы в ателье, чтобы пошить ему на заказ брюки ко дню рождения!

В четвертом классе я пошел в новую школу. Сорванная контрольная, пара с половиной драк, тройка по математике остались в прошлом, настоящее улыбалось мне уж слишком приветливо. Посадили меня за парту с цыганом, которому на тот момент исполнилось шестнадцать. На переменах он курил в туалете и тискал одноклассниц в коридоре. Девочки визжали, заливались краской, но явно получали неземное удовольствие от столь неприхотливых ухаживаний брюнетистого кавалера. Мои отношения с цыганом были дружескими, что не мешало мне продвигаться по школьной карьерной лестнице. На какое-то время я даже стал круглым отличником и председателем совета пионерской дружины. Однажды мать привезла мне из командировки авторучку, по дизайну напоминавшую милицейский жезл. Пару дней я наслаждался повышенным к себе вниманием одноклассников, но вскоре ручка исчезла, а потом неожиданно появилась в руках моего соседа, который как ни в чем не бывало чертил ею каракули в своей тетради, которая у него была одна по всем предметам. Я возмутился и со всей непосредственностью потребовал от цыгана, чтобы он вернул мне украденную вещь. И тут пришла пора цыгану обрушить на меня свой праведный гнев. Где это видано, чтобы цыгане у кого-то воровали!?

Быть бы мне битым, но в конфликт вмешалась класснуха, которая убедила меня принести цыгану извинения. Извинения цыган принял, но из наших отношений исчезла искренность. Вскоре он женился и навсегда покинул школу. Моя мать, в составе делегации родительского комитета, посетила семью молодожена, но попытка вернуть его за парту с треском провалилась – родители жениха дали ясно понять, что четыре класса образования ему хватит с головой.

Градообразующим предприятием в Никополе был Южнотрубный металлургический завод, которому принадлежал пионерлагерь "Восход. Путевка стоила символические двадцать рублей, поэтому через него прошло все детское население города. Каждое лето я проводил в пионерлагере. Считалось, что отдых на свежем воздухе укрепляет организм ребенка. На самом деле, это был удобный повод, чтобы избавиться от меня на лето. Молодая женщина нуждалась в личной жизни. Я уже даже не помышлял о какой-то альтернативе, пока однажды не оказался в отряде с подростками на два года себя старше, вместе с сыном маминой начальницы Андреем, который стал мои старшим другом и наставником. Андрей был рослым, сутулым подростком, он заикался, из-за чего получил прозвище Му-Му. Стоило мне с ним пообщаться, как я невольно тоже начинал заикаться, подражая его манере, которую находил забавной. Андрей научил меня курить, но мои ожидания, что дружба с ним станет входом в мир взрослых мальчиков, не оправдались. Вместо того, чтобы служить мне защитой, он развлекался тем, что натравливал на меня подростков постарше, которые доводили меня до бешенства. Однажды я в ярости избил одного из них так, что шутки прекратились сами собой, но на следующую смену в лагерь пришли настоящие садисты. Мальчики-переростки, одному из которых было шестнадцать, а другому семнадцать лет, устроили из старшего отряда второй смены настоящий концлагерь, избивая всех по очереди, стравливая подростков друг с другом как собак. Они начали с избиений и унижений детей в своем отряде. Сначала это были мальчишки, затем им под руку стали попадаться и девочки, осмелившиеся протестовать против криминальных порядков шпаны с окраины, превратившей три десятка человек в послушное стадо. Когда встал вопрос об исключении "поганых овец" из лагеря, девочки бегали к руководству ходатайствовать за них. Мне довелось наблюдать изнутри, на примере жизни небольшого коллектива, как распоясывается садизм, как расползаются его метастазы, как коллективный страх овладевает людьми и превращает их в безмолвных заложников. Забегая вперед, скажу, что дело кончилось коллективным изнасилованием двенадцатилетней девочки из другого отряда. В изнасиловании принимали участие не только эти два подонка, но и мальчишки из моего отряда, повинуясь стадному инстинкту, превратившему их в бездумных исполнителей чужой воли. Так зло порождает еще большее зло, заражая его жертв. Я уехал из лагеря через неделю. Собрал свои вещи в одно из посещений мамы и, не объясняя причин, покинул территорию лагеря. На выходе, в обнимку с пионервожатой, сидели эти два урода, курили и пытались изображать дружелюбие. Они боялись, что заговор молчания может прерваться, и все дерьмо всплывет наружу. Они боялись, но не сильно. Нас с детства учили, что "закладывать" нехорошо. Больше я в пионерские лагеря не ездил, категорически отказываясь от предложения провести лето на свежем воздухе. Время, когда меня подбрасывали знакомым, и когда я испытывал неприятное чувство своей неуместности, для меня закончилось. Я научился себя защищать. После моего категорического отказа от пионерлагерей, лето я проводил с дворовой шпаной на водохранилище. Здесь я научился плавать. Летом водохранилище цвело и после купания отдыхающие выходили из воды покрытыми с ног до головы зеленой слизью. Вода в районе дамбы была чуть прохладней и чище. Мы ловили здесь раков, бычков, а затем отогревали свои тощие тела на раскаленных от солнца валунах. Тут же на берегу, мы поджаривали добычу, прикуривая от костра «стрелянные» у прохожих сигареты без фильтра. В двенадцать лет у меня уже был переделанный из детской игрушки пистолет, стрелявший мелкокалиберными патронами. В то время в городе было неспокойно. Молодежные банды поделили территорию на сектора, между которыми регулярно происходили массовые побоища, и нужно было знать куда можно ходить, а где появляться опасно.

Музыкальную школу я бросил, мать приняла эту новость равнодушно, ей надоело читать исписанные красными чернилами дневники с посланиями учителя сольфеджио: «систематически пропускает занятия». Для меня мукой были хоровые упражнения в вокале, вместо того чтобы петь, я просто открывал рот, но это раздражало учителя еще больше. Мать договорилась со знакомым аккомпаниатором из детского сада о дополнительных уроках игры на фортепьяно, но вместо них я ходил на рыбалку со своими друзьями, прихватив под мышку учебник. Как-то у меня завязался спор с моими старшими товарищами, который закончился тем, что я дал одному из них по уху, и мне пришлось уносить от него ноги. Учебник в руках удержать не удалось, он плюхнулся в лужу, перепачкавшись в грязи. Директор школы, который вел уроки фортепьяно, брезгливо переворачивая его страницы, заметил однажды, что мне следует больше внимания уделять его сохранности, потому что мы едва ли сможем его закончить, даже если для этого понадобиться двадцать лет. Когда я объявил о своем уходе, он задумчиво произнес, что очень жалеет о том, что нельзя человеку вскрыть черепную коробку и, вычистив из нее весь мусор, вернуть на место.

– Чем же ты будешь заниматься вместо музыки? – спросил он меня.

– Запишусь в спортивную секцию. – ответил я.

– И каким же видом спорта ты желаешь заниматься?

– Велоспортом – соврал я, хотя мечтал о секции борьбы, которая была куда полезнее музыки в том неспокойном мире, в котором я жил.

Когда мы переехали из бараков в новую квартиру, знакомые мамы подарили мне щенка боксера. С меня взяли слово, что я буду заниматься уходом за щенком и я старался оправдать данное им обещание. Я всерьез занялся его воспитанием, самостоятельно носил его к ветеринару на купирование хвоста. Операция была жуткой, без наркоза, мне пришлось самому держать щенка, пока ветеринар резал ему хвост ножом, оглушенный отчаянным визгом животного. Закончив операцию, ветеринар велел копить деньги на купирование ушей. Операция стоила десять рублей, но без нее мой пес не соответствовал стандартам породистой собаки. Я приобрел книгу по служебному собаководству и приступил к тренировкам. Когда щенку исполнилось четыре месяца, он чем-то провинился – то ли сделал лужу, то ли нагадил, мать выставила меня с ним на улицу, поставив ультиматум: найти ему нового хозяина. Уговоры не помогали, пришлось искать собаке новый дом. К счастью, щенка согласился взять соседский парень, старше меня на три года. У его родственников был свой частный дом, и боксера взяли его охранять. Несколько месяцев спустя, сосед появился во дворе с повзрослевшей собакой. Щенок вырос в породистого, сильного, поджарого пса. Пацаны во дворе были в восторге, он с удовольствием играл с ними, я любовался его элегантным экстерьером, но в то же время у меня было горькое чувство, что собака уже не моя. На кличку, которую я ему дал, он не отзывался, теперь он был «Боцманом». Не помню, на что ушли те десять рублей, которые я копил на то, чтобы произвести ему операцию по купированию ушей. Должно быть, потратил их на покупку аквариумных рыбок.

У меня так и не сформировалось стойкой привязанности к животным, а мать, напротив, к старости окружила себя кошками и собаками. Как многие одинокие люди она заводила их без счету, мне ее любовь к нашим четвероногим братьям была непонятна, я вырос и стал не сентиментален. Привязанность людей к животным мне кажется слабостью, за которой часто скрывается внутренняя черствость и эгоистичность. Когда мне было тринадцать, у нас на Сахалине окотилась приблудившаяся короткохвостая кошка, и мать приготовила ведро с водой, чтобы утопить приплод, но я не позволил ей этого сделать. На следующий вечер она вручила котят мне, и велела от них избавиться. Я вышел на погруженную во тьму улицу с котятами за пазухой. Не зная, что мне делать, я пошел в сторону реки, но река уже встала. Я вышел на мостик, и после некоторого колебания, стал бросать котят вниз в темноту. Я помню эти глухие шлепки тела об лед. Котята не издали ни единого писка. Домой я вернулся опустошенным, не испытывая никаких чувств. Жестокость не приходит в нашу жизнь из ниоткуда, ее в нас кто-то воспитывает, чаще всего это самый близкий к нам человек – тот, кто действительно имеет возможность оказать на нас влияние.

В пятом классе я ушел из дома, и сутки мама искала меня по всем дворам и подвалам нашего района, но я был за сто километров от дома, уехав с приятелем ночью на товарняке в Запорожье. Колька был старше меня на пять лет, и его семья не обеспокоилась его внезапным исчезновением, лишь его отец, работавший мастером холодильных установок на мясокомбинате, отчитал его за то, что он связался с малолеткой. У мамы на тот момент был новый кандидат в женихи, который приезжал к нам на своем ярко-красном мотоцикле «Ява». Не думаю, что у него были серьезные планы, во всяком случае, моему воспитанию он не уделял ни малейшего внимания. Он просто запретил мне гулять на улице до тех пор, пока я не сделаю домашнее задание. В результате я решил не приходить домой вовсе. Когда через сутки бродяжничества я вернулся домой, мужик провел со мной воспитательную беседу, сел на свою «Яву» и уехал в неизвестном направлении навсегда, не желая связываться с женщиной, обремененной проблемным подростком.

После школы Колька пойдет работать на кирпичный завод и начнет играть в карты на деньги. Наши с ним бессмысленные скитания по району в поисках приключений прекратятся – Коля станет солидным работягой, увлеченным серьезными делами. Эти дела вскоре вскроются и Кольке дадут четыре года колонии. В сущности, за пустяки – мой бывший товарищ вскрывал автомобили, выдирал из них магнитолы и сбывал их барыгам. Из тюрьмы он уже не выйдет – Колю зарежут.

В классе шестом, наверное, мы стояли на переменке и толкались в коридоре, ожидая открытия кабинета. Работал принцип домино: толкаешь крайнего, а падает кто-то на другом конце. В общем, обычная школьная безобидная заваруха. Неожиданно надо мной суровой тенью нависает заслуженный учитель УССР, преподававшая украинскую мову в старших классах:

– Тебе весело? Ты над чем смеёшься? Над тем, что твой товарищ упал?