Хроники Большой железнодорожной магистрали

– Оба!

Можете себе вообразить, шёл второй час ночи, а у них только-только начался банкет! Вздохнув, я встал и перелез на нижнюю полку, благо мои соседи проснулись гораздо раньше меня, и нижние полки были свободны. Мой земляк из семейства совиных смерил меня сочувствующим взглядом:

– Не спится?

– Как и вам, – буркнул я.

– Я не просто так полуночничаю сегодня, мне нельзя ложиться спать.

– Это почему?

За моего попутчика ответил примат:

– В четыре ночи будет остановка на астероиде в системе Альдебарана. Там прекрасная обзорная площадка под стеклянным куполом, можно будет посмотреть на снегопад из аммиака, можете себе вообразить? Вот мы и сидим, чтобы не проспать.

– Что-о-о-о-о? Снегопад из аммиака? – я даже ухнул от удивления, – никогда не слышал про такое!

– Да что вы? – всплеснул передними лапами примат. – Ни разу не бывали на станциях Альдебарана?

Я сокрушённо покачал головой:

– Поезда Большой Железнодорожной Магистрали всегда проезжают Альдебаран ночью. А я стараюсь не нарушать режим сна, сами понимаете.

Примат вздохнул: он меня понимал. Мой совиный сосед продолжал болтать как ни в чём не бывало:

– После Альдебарана в семь утра моя станция, – тараторил он, – обычно я ложусь спать в пять часов ночи. Вот и выходит, что мне проще вовсе уж не ложиться, чем засыпать всего на пару часов.

– Логично.

Мой сосед невесело усмехнулся:

– Так что начиная с завтрашнего дня я перестану вам докучать своей компанией, – при этих словах он выразительно посмотрел на меня, словно ожидал ответа.

– Выходит, что перестанете, – неуверенно подтвердил я.

Далее мой сосед смерил меня тяжёлым взглядом, вздохнул и отвернулся к окну, из чего я сделал вывод, что он за что-то на меня обиделся. Только хоть убейте не соображу, за что.

Сороки между тем с шумом открывали газировку и хрустели чипсами:

– Смилуйся, голуба, я больше не могу! В меня не лезет.

– Ничего не поделаешь, надо. А то тортик пропадёт до утра.

Я только покачал головой: ну и зачем было брать с собой скоропортящиеся продукты в поезд, если знаешь, что отправление глубокой ночью? Вынужден с прискорбием сообщить, что порой разумные существа ведут себя совершенно неразумно.

Примат сочувственно посмотрел на меня:

– Не расстраивайтесь, во всём есть положительная сторона, – сказал он мне, – если бы не эти сороки, вы так никогда и не узнали бы про смотровую площадку на Альдебаране.

– Смотровая площадка есть почти на каждом вокзале, – буркнул я в ответ.

– Да, но смотровая площадка на Альдебаране есть только на Альдебаране.

Не поспоришь. Примат решил сменить тему:

– Позвольте спросить, куда вы едете?

Вопрос застал меня врасплох потому, что я сам пока не знал ответа. Поэтому сказал честно:

– Обычно я беру билет до конечной, а потом выхожу, где придётся. Вернее, когда закончатся продукты в дорогу.

Примат подался в мою сторону и заговорчески подмигнул:

– А если продукты закончатся, а вам почему-то захочется ехать дальше?

– Но не могу же я ехать в путешествие без любимой лапши! – ухнул я.

– Вы едите только лапшу?

– В поездах – да.

– Традиция?

– В некотором роде.

Примат крепко задумался, а потом снова спросил:

– Но вообразите, вдруг вы попробуете что-то новое, что вам понравится – разве это будет не замечательно? Возможно, у вас даже появится какая-то другая традиция…

– А если мне не понравится то, что я попробую?

Примат кивнул и отвернулся к окну. Мимо как раз пролетела голубая комета, от её света лицо примата сначала стало белым, как обещанный мне на Альдебаране снегопад, а потом расчертилось черно-синей острой тенью. Комета уплыла, а её сизый хвост рассеялся пылью за окном, прозрачное голубое сияние наполнило вагон. Афанасий задумчиво ковырял клювом перья в крыле: крайне вредная привычка для птиц, как я считаю. Примат какое-то время молчал, а потом вдруг сказал:

– Знаете, когда я ехал в первых раз по этому маршруту, моему другу тоже пришлось меня будить, чтобы показать аммиаковый снегопад.

– Какой ужас! – ухнул я. – Какое коварство будить разумного посреди ночи.

“Вот поэтому я и предпочитаю ездить в поездки один”, – подумал я про себя. Примат покачал головой:

– Знаете, сейчас я ту поездку вспоминаю с огромной теплотой. И особенно остановку на Альдебаране.

Я только удивлённо ухнул и пожал плечами: нет, мне определённо не дано понять этих странных приматов.

* * *

Когда мы вышли на станции, самый любопытный представитель семейства совиных убежал вперёд – торопился на свою смотровую площадку. А примат положил мне лапу на плечо:

– Если вы не против, я хотел бы с вами переговорить, – он неуверенно помялся, – скажите, вы ведь летите не по делам? Я правильно понял, что вы никуда не торопитесь?

– Нет, конечно! Я же путешествую.

– А работа, к примеру, вас не ждёт?

Я не понял вопроса. В моей картине мира если разумный вдруг отправился в космос, у него по определению не может быть работы. Даже если бы работа и была, если ты полетел в космос – считай, работы нет. На моей планете никто не знает, когда вернётся домой, и вернётся ли вообще; и кто после этого тебя, скажи на милость, ждать будет столько времени?

– Я же путешествую, – недоуменно ответил я.

– М-да, действительно, – пробормотал примат, – Я могу попросить вас об услуге? – он посмотрел мне прямо в глаза.

– Можете, – осторожно ответил я.

О том, что я вовсе не обязательно окажу эту услугу, я, разумеется, промолчал.

– Поедемте со мной до конечной?

– Что???

– Все расходы я беру на себя. Поедемте до конечной.

Я открыл было клюв, но потом защёлкнул назад. Тут было над чем подумать: с одной стороны, ну куда я поеду без быстрорастворимой лапши? С другой – предприятие пахло приключениями, причём совершенно бесплатными приключениями! Я сам никогда не смог бы позволить себе заехать так далеко…

– Я тоже никогда не встречался с представителями кремниевой жизни, – продолжал примат, – дорога туда сами знаете какая небыстрая, одному не так интересно лететь.

Погодите, я правильно понял? Примат надеялся, что я займу его в пути разговорами? Я чуть не расхохотался:

– Боюсь, собеседник из меня в пути неважный, – прокудахтал я.

– Так ведь мне не собеседник нужен, а друг и попутчик.

Я снова удивлённо открыл клюв. Нечасто мне приходилось встречать разумного, который знал бы цену молчанию. Примат протянул мне свою гладкую безволосую ладонь:

– По рукам?

– По крылу, хотите вы сказать.

Снегопад из аммиака был великолепен. Впрочем, как и любой другой снегопад.

* * *

Через два дня, когда закончилась лапша, я в полной мере осознал, насколько это была плохая идея. Сороки вели себя тише воды и ниже травы, так что ворчать, ругаться, сопеть и свистеть мне оставалось только на примата. Однако ничто не могло поколебать его решимости доехать со мной до конечной.

– Вы меняете места, но не меняете привычек, это пустая трата денег и времени, – сказал мне тогда примат.

И я смирился.

На поверку оказалось, что примат как свои пять пальцев знал достопримечательности всех вокзалов. На одних вокзалах, например, на смотровые площадки надо было приходить только в первый час стоянки, на других – только во второй. Где-то смотровых площадок вообще следовало избегать, а внимание своё направить исключительно на привокзальные буфеты.

Когда я узнал о существовании привокзальных буфетов, и особенно после того, как опробовал вокзальный кофе, дни потекли веселее.

Впрочем, иногда на примата находило то, что он называл меланхолией. Изучив это явление внимательно, я пришёл к выводу, что никакой привязки к внешним событиям это состояние не имеет. Например, один раз меланхолия напала на моего попутчика на красивейшей из смотровых площадок, где открывался вид на красные скалы астероида, названия которого я уже не помню. Красные скалы были покрыты светло-серым, почти что белым пеплом и снегом из серной кислоты. Примат объяснил мне, что снегопад идёт здесь всегда, когда не извергается вулкан. А когда извергается вулкан, снег из кислоты сменяется пеплом. Мы прибыли на вокзал ночью: площадка уже была пуста, а буфет пока работал – казалось бы, что ещё надо?

Мы молча смотрели на падающие светло-серые хлопья, и на уходящие в небо рельсы. Через полчаса примат спросил:

– Вам никогда не приходило в голову, почему из всех разумных существ галактики именно дельфины додумались до поездов?

– Признаться, не приходило.

– А мне вдруг пришло. Если задуматься, то дельфины – единственные разумные существа галактики с совершенно неразвитыми конечностями. Даже головоногие их переплюнули.

Не поспоришь.

– Вам не кажется, что это нелогично, ведь обычно, чем больше возможностей предоставлено виду для развития мелкой моторики, тем быстрее у вида развивается мозг?

Я не понимал, к чему он клонит.

– А может быть, всё наоборот? – спросил примат у скал. – Чем лучше у вида развиты конечности, тем больше представители вида отвлекаются на ерунду? Убивают друг друга, к примеру?

– Никогда не смотрел на вопрос под таким углом.

– А зря. Вы подумайте, ведь с конечностями приматов из всех разумных существ поспорить могут только грызуны. Грызунов в поездах Большой Магистрали нет, а приматов – почти нет.

Примат посмотрел на свои ладони.

– Может быть, когда-нибудь у нас отсохнут руки, и мы полетим-таки в космос?

Я не нашёлся, что возразить. Мне вдруг вспомнилось, что говорила в детстве мама: “Савушка, если разумный хочет лететь в космос и имеет возможность, но отчего-то выбирает не лететь, то этот разумный на самом деле вовсе не разумный и на таких рано или поздно падает метеорит. Будь молодцом, мой птенчик и лети в космос, когда появится такая возможность”. Я испуганно потряс головой. Воспоминания о маме – самые светлые из всех, что остались в моей глупой пернатой голове – сейчас перепугали меня не на шутку. Не хотелось думать о том, что будет с приматом и его планетой. Очень хотелось, чтобы всё закончилось для него хорошо.

Красные скалы, покрытые снегом, к слову, выглядели потрясающе.

* * *

Когда мне уже начало казаться, что поезд будет ехать бесконечно, проводник объявил последнюю остановку.

– Что дальше? – спросил я у примата.

– Как что? Выходим.

– А потом?

– Посмотрим.

Со смотровой площадки открывался вид на океан лавы, из которой торчали вулканы.

Никто не мог объяснить нам, как именно попасть на трамвайную остановку, чтобы уехать отсюда хоть куда-нибудь. Хмурая медуза-буфетчица приняла у нас межгалактическую валюту, но сдачи у неё не оказалось. Или я неправильно её понял, что не исключено, поскольку на межгалактическом она знала только цифры, и те плохо. Мне сделалось очень тоскливо. Примату, кажется, тоже.

Тогда мы стали искать привокзальную гостиницу, чтобы переждать в ней хотя бы до ближайшего поезда. Гостиница оказалась на месте, улыбчивый администратор-собачий принял у нас валюту. Правда, его межгалактический оказался ещё хуже, чем у медузы, и договариваться о ценах пришлось исключительно жестами. Как мне объяснил потом примат, кремниевые специально набирают углеродных на работу в такие места, чтобы они могли хоть как-то договориться с приезжими. В нашем случае «как-то» практически означало «никак».

А потом мы с приматом поняли, что в гостинице пахнет креозотовой пропиткой для шпал, и решили задержаться.

Делать тут, правда, оказалось нечего.

Местных мы так ни разу и не встретили. Однажды моё любопытство пересилило даже неприязнь по отношению к собачьему неучу, и я жестами попросил его показать мне хоть одного кремниевого.

Собачий отвёл меня на смотровую площадку и ткнул лапой куда-то вдаль, где огромная чёрная гора округлых форм торчала прямо из лавового потока. Гора не двигалась. Два дня я наблюдал за ней, и никак не мог взять в толк, понял ли вообще собачий, о чём я его спрашивал?

Через два дня гора исчезла, и я так и не выяснил, то ли это был местный, которому надоело стоять на одном месте, то ли достопримечательность, которая почему-то уплыла восвояси. Или я просто не понял, куда именно показывал лапой собачий.

* * *

Прошла неделя. Большую часть из которой примат практически не покидал нашей комнаты, даже еду заказывая в номер. Под конец этой недели – вообразите! – меня начали мучить ночные кошмары, как будто я снова превратился в маленького желторотого птенца. В этих кошмарах я бесконечно погружался в лаву, опаливая перья и лапы, а потом всё заканчивалось тем, что огромная черная скала входила в здание привокзальной гостиницы и начинала перекатываться по лестницам и коридорам, разламывая дверные перегородки и разбивая стёкла.

– Ты кто? – в ужасе спрашивал я.

Отвечало мне гулкое гостиничное эхо:

– Метеорит.

А потом я слышал гулкий хохот, и просыпался в холодном поту.

Но однажды мне приснилось, как эта огромная каменюка закатилась в наш номер и попыталась раздавить примата. В моём сне примат кричал и отбивался, но отчего-то лежа, как будто не мог сам встать с кровати.

– Что ты делаешь? – ошарашенно кудахтал я, прыгая вокруг метеорита.

– Кто не спрятался, я не виноват, – отвечал мне метеорит на прекрасном межгалактическом.

Я продолжал кудахтать и прыгать вокруг, пока примат вёл неравную борьбу с непонятным мне субъектом. Наконец, примат сдался, лёг на спину и закрыл глаза.

– Чего ты хочешь от него, объясни, – в отчаянии закричал я, – ты хочешь, чтобы он уехал? Мы уедем, как скажешь! Только оставь нас в покое.

– Я наблюдаю за вами всю неделю, – захохотала скала, – никуда он не уедет. Тебе мама в детстве не говорила, что бывает с теми, кто не уезжает в космос?

– Говорила, но… Но ведь это касается только тех, кто может ехать, но не едет, это же не про тех, кто почему-то не может! Если разумный крыло, скажем, перебил, или просто заболел…

– Его проблемы. Каждое разумное существо обязано уметь позаботиться о собственной безопасности. Каждый разумный должен двигаться.

– Отвратительные порядки у вас тут на планете, безапелляционно заявил я.

– Не нравится, ищи другую, – захохотало эхо.

Я упёр крылья в бока:

– И поищу! У нас, углеродных разумных, принято заботиться о заболевших сородичах. Не то что у вас.

– Бесполезным нытикам на нашей планете не место, – прогремело эхо.

– Он, может, и нытик, – ответил я, – но это же не значит, что он бесполезен!

Похоже, метеорит не нашёлся, что возразить. Гордый безоговорочной победой в риторическом противостоянии с кремниевым разумным, я проснулся.

* * *

На часах была середина ночи, но я всё же разбудил примата. Он недоуменно глядел на меня, сонно хлопая глазами. Какое-то время я раздумывал, как сообщить ему новости, и наконец заявил:

– Кажется, холодные планеты мне нравятся больше горячих.

Примат непонимающе нахмурился:

– Вы только за этим меня разбудили?

– Да. То есть, нет. Я хотел сказать, что мы уезжаем немедленно, – проухал я.

– Зачем? – примат пожал плечами и лёг назад.

– Мне тут не нравится. Вам тут не нравится.

– Ну и что?

Я опешил:

– Как это? Вы же сами говорили, что хотите найти место, где вам понравится достаточно, чтобы осесть и найти работу?

– Мне нигде не нравится.

– Значит, надо искать дальше!

Примат покачал головой:

– Боюсь, дело не в планетах. Понимаете, одна история путешествовать, зная, что рано или поздно ты вернёшься домой. Тогда все планеты сразу становятся интересными… Но сейчас всё по-другому. Вообразите, какая несправедливость, оказывается, всё это время я улетал с Земли только за тем, чтобы туда вернуться. Когда приключение заканчивается, это всегда грустно, но куда хуже, когда приключение приходится длить бесконечно.

Признаться, я мало что понял. Потому стоял и разевал клюв как бестолковый птенец. Примат посмотрел на меня и рассмеялся:

– Если говорить проще, думаю, если мне куда-то и хочется полететь, то только назад, на Землю.

– Вы же говорили, на Земле сейчас не безопасно? Что вас там могут убить другие приматы или вроде того…

– Говорил. Но сейчас мне кажется, что умереть – не так уж страшно.

– В смысле???

– Вам не понять.

Я предпринял последнюю попытку:

– Вы сказали, что вам нужен друг и попутчик? Так вот, как ваш попутчик… да магистраль меня подери, как ваш друг, говорю вам: то, что происходит – ненормально. Я не знаю, что именно, но что-то определённо не в порядке. Вам нужно немедленно уезжать из этой гостиницы.

Примат молчал. Я почесал хохолок.

– Может, махнём на всё крылом, и пойдём пить кофе на смотровую? – с надеждой спросил я.

Но примат опять ничего не ответил. Стало ясно, что сейчас он не примет никакого решения. Я грозно упёр крылья в бока и нахохлился:

– Я иду за билетами, а вы как хотите.

Ближайшего поезда пришлось ждать всего-то два дня. Прибытие рано утром, часов в шесть. Я взял два билета и порешил, что, если примат заартачится, то я совру, что это всё сон, посажу его в чемодан и в таком виде понесу в поезд. Ради такого дела я даже готов был расстаться со своей растворимой лапшой, запасы которой мне всё-таки удалось пополнить в местном привокзальном магазине. Да, так и поступим. Я взял билеты до Ориона.

Два дня прошли спокойно: примат лежал лицом к стене и молчал. Еду, впрочем, ел, и на том спасибо.

* * *

Вечером накануне отъезда я, как мог, уложил примата спать и подготовил чемодан. Сам решил не ложиться.

А в пять утра пришёл поезд, и все мои расчёты полетели сороке под хвост.

Мы проснулись от такого страшного шума, что дрожали, казалось, даже огнеупорные стены гостиницы. Примат подскочил на месте и в панике начал осматривать комнату, собранные сумки и мой огромный чемодан, стоявший раскрытым у его кровати. Я, не тратя времени на разговоры, летел вниз, выяснять, какое именно из возможных несчастий сорвало все мои планы.

В холле на первом этаже стоял гам, по сравнению с которым гам в вагоне-ресторане, где мы впервые встретились с приматом, показался мне шёпотом. Судя по количеству разумных, столпившихся тут, поезд был забит пассажирами под завязку. Несчастный собачий бегал между прибывшими и жестами пытался ответить сразу на все вопросы. Завидев меня, он умоляюще сложил лапы. Я понял, что следующие пару-тройку часов бесплатно проработаю администратором вместо него.

Я подошёл к собачьему, по дороге пару раз поскользнувшись в жиже, оставленной на полу какими-то осьминогами, и попытался объяснить вместо него прибывшим, что тут почём и к чему. Когда первая суматоха спала – половина гостей повалила в буфет, а оставшаяся половина немного успокоилась – я, наконец, выяснил, что происходит.

Оказывается, поезд, на который я имел несчастье взять билеты, был, по выражению одного паукообразного, гостиницей на колёсах: с девяти утра и до двенадцати ночи он стоял на станциях, а ночью ехал почти без остановок. На мой вопрос, что поезд делал тут в пять утра, паукообразный пожал плечами, мол, не рассчитали времени, с кем не бывает.

А я подивился бездарности разумного, планировавшего маршрут. Задумка сама по себе меня восхитила, и в другое время я бы несказанно обрадовался, что случайно взял билет на такой поезд, но… отбытие его предполагалось аж в двенадцать ночи, то есть, через восемнадцать часов. Даже если примат снова заснёт за эти восемнадцать часов, что само по себе маловероятно, едва ли мне удастся запихнуть его в поезд незаметно для него самого.

Кстати, где он? Неужели остался в номере? Примат говорил мне, что представители его вида – самые нелюбопытные разумные галактики, но не настолько же. Я осмотрелся…

Примат сидел среди других приматов и как только я его увидел, то сразу понял, что что-то поменялось… на лице появилось выражение, которого я ни разу не видел ранее. Знаете, у млекопитающих бывает, когда рот остаётся на месте, а уголки рта поднимаются вверх? Вот у примата сейчас было то же самое. Он сидел с таким вот ртом, ничего не говорил только смотрел на других приматов. Мне показалось, что ему было хорошо. А когда примат увидел меня, ему явно стало ещё лучше: он помахал мне лапой, приглашая присоединиться, а затем ткнул пальцем в своего соседа:

– Знакомься, это мой друг, Костя, – многозначительно заявил он.

– Приятно познакомиться, – я протянул примату по имени Косте крыло, – вы тоже решили уехать с Земли?

– Да, там стало совсем неуютно, – вздохнул Костя, хлопая меня лапой по крылу.

Я повернулся к примату:

– Я хотел с вами поговорить, – я запнулся, – мне кажется, нам нужно уехать отсюда с этим поездом.

– Да-да, вне всякого сомнения, мы обязательно уедем… вот только надо взять билеты.

– Я уже взял. На нас обоих.

Я думал, он рассердится, что я взял билеты не спросившись, а он вдруг обхватил меня своими голыми передними лапами и сжал (если вы не в курсе, это называется “обнять”):

– Спасибо, дружище, – тихо сказал мне примат.

Позже вечером, когда мы катили чемодан по вокзальной мостовой, я осторожно спросил:

– Вы передумали ехать на Землю?

– Вот чудак, я же говорил, что там небезопасно!

– Но до этого вы говорили другое…

Примат только пожал плечами. Странный вид эти приматы. Совершенно непонятно, чего они хотят.

* * *

Назад мы ехали весело. Долгие стоянки позволили всем выходить за пределы вокзала и гулять, где вздумается. Гулять оказалось даже интересней, чем сидеть в буфете или на смотровой площадке.

А ещё по дороге назад мне приснился последний сон про ту самую злополучную гостиницу и метеорит. На этот раз метеорит вежливо мялся у входа, а когда я подошел поближе, он неловко закашлялся и осторожно сказал:

– Заходите к нам ещё раз, если будет время. Накормим вас песком.

Я сердито молчал, уперев крылья в бока, всем своим видом давая понять, насколько мало меня прельщает предложение поесть песок. Метеорит вздохнул и добавил:

– Если можешь, не суди всех нас по одному идиоту.

Я ахнул:

– Так ты что – уже другой метеорит? А тот куда делся?

К сожалению, я проснулся, так и не услышав ответа.

* * *

Когда до моего дома осталась пара дней полета, я вдруг остро почувствовал, что хочу домой. А, должен сказать, что, по моему опыту, если во время путешествия захотелось вернуться домой, значит, уже можно вернуться домой. И, наоборот, пока не захотелось, надо ехать дальше, и ни в коем случае не возвращаться. Почему захотелось именно теперь, а не неделей раньше или позже – поймёшь уже потом, сейчас оно всё равно ни к чему. Так что я сообщил примату, что еду домой.

– Понимаю, – сказал примат, – мне тоже пора бы.

Я чуть все перья не потерял от ужаса:

– Но вам же нельзя! – ухнул я.

– Да нет, вы не поняли, – примат засмеялся, – Теперь мой дом – космос. Во всяком случае до тех пор, пока не найду уголка поменьше.

– Вы же сказали, что не знаете, где хотите жить.

– Пока не знаю, – признался примат, – но кажется, я понял, как разобраться в себе. Мне кое-кто поможет… уже помог.

– Кто?

Примат снова поднял уголки рта вверх:

– Вы же знаете, приматы – стайные разумные.

Не уверен, что правильно понял тогда примата, но на всякий случай решил не уточнять. Итак, мы оба полетели домой.

В целом, должен сказать, путешествие прошло неплохо.

В ожидании трамвая

Трамвай остановился на Плутоне, колеса гулко лязгнули, и этот лязг отразился от скал на горизонте.

Я уставился в окно, пытаясь разглядеть того, кто ждал меня в темноте на платформе. Меня же ждут на платформе? Ведь очень нужно, чтобы человека хоть кто-то ждал на платформе. Да что там человека на платформе – каждое разумное существо галактики заслуживает того, чтобы его обязательно где-нибудь очень ждали.

Итак, я пытался хоть что-то разглядеть в темноте снаружи. Безрезультатно. Из окна на меня смотрело только собственное невыспавшееся и усталое отражение, и выглядело оно, надо сказать, крайне озадаченным. Мне захотелось приободрить угрюмого чудака в коне, который невесть что забыл на этой тёмной, холодной, никому не нужной планете на отшибе нашей системы.

– Ну, что, вперёд на встречу друзьям и приключениям? – я улыбнулся так ободряюще, как только смог.

Чудак в окне неуверенно осклабился в ответ, всем своим видом показывая, что от встречи с друзьями и приключениями он, разумеется, не откажется, но вставать и куда-то идти не хочет. Весьма несговорчивый чудак. Я накинул пальто, подхватил чемоданчик и вышел на платформу.

Поезда Большой Железнодорожной магистрали не делают остановки на Плутоне, потому что никому этот Плутон не нужен. Те, кому всё-таки понадобилось сюда, должны доехать сначала до пояса астероидов и там пересесть на трамвай, который идёт до конечной остановки, а таких чудаков очень мало. Плутон – явно не центр Солнечной системы, а потому ничего удивительного, что до последней остановки я доехал один. Удивило то, что на платформе меня никто не ждал. Где фенёк? Почему он не пришёл, почему оставил меня мёрзнуть тут одного?