Фарватер

   Я все сдал. Мне выдали штурманскую форму, разумеется, маленькую, но как это у нас называется, я говорить не буду – какие-то приличия соблюдать все-таки надо. Но это не важно, важно то, что я получил право сходить на землю и повидать наконец все те земли, которые раньше только маячили для меня на горизонте. Я впервые за 12 лет получил возможность подержать в руках деньги, настоящие деньги!.. Вообще-то он частенько находил повод лишать меня месячного жалованья, но меня это мало трогало – на приложиться к шилу хватало всегда. Я даже приобрел трубку и незаметно для себя присоединился к клубу заядлых курильщиков. Переехал на ют, пришлось привыкать к койке и отвыкать от люли и чьего-нибудь храпа вместо колыбели. И, наконец, я перестал быть личным пеоном командира. Окрыленный этой мыслью, я вел себя тихо, работу штурмана старался выполнять исправно и послушно, как настоящий пудель, жевать гайки.

   Как-то раз я докладывал о проложенном мной курсе. Мы были в каюте, где я пальцем следовал за мною же начерченными линиями на карте.

– … Потом берем на зюйд-зюйд-вест и огибаем…

– А мне кажется, – снова перебил командир, – что не надо ничего огибать и пойти напрямик.

У меня дернулся глаз. Он пререкался со мной уже битую-перебитую склянку.

– Будет повышенный дрейф, мы отклонимся от курса и нас унесет на рифы, придется брать на зюйд-вест, а там – течение, мы потеряем пару дней… – пытался объясниться я, но он упрямо сказал:

– Мы пойдем напрямик, вест-тень-зюйд. И не забывай, как ты должен ко мне обращаться.

Он с наглой ухмылкой посмотрел мне в глаза, как бы спрашивая: “ну что, поспоришь?”. Я почувствовал, как у меня закипает кровь, но я уже вырос достаточно, чтобы в конце концов сдаться.

– Да, сэр, – и ушел, собрав карту.

   Спустя какое-то время я с досадой обнаружил, что совесть не позволяет мне бросить товарищей-матросов и свои бывшие обязанности. Запрещать мне никто не стал, конечно. Только Питт как-то, стоя рядом и вирая гафель-гардель, с усмешкой заметил:

– Ну ты и болван, Дюк! Коли дают сидеть на заднице ровно, надо сидеть, а ты?..

Я засмеялся и, закрепив конец, покачал головой:

– Не, я так не могу – привык. Да и куда вы без меня?

Мы с тихим смешком вытерли пот со лба и ушли с палубы. Больше 20 лет с той поры прошло, но эта привычка у меня так и не выветрилась.

   Первое время все было гладко, но ко второму году моей службы на высоком посту все снова пошло кувырком.

   Был сильный шторм, горбатое Море, страшное голова-ноги. Юного солдата, по глупости своей не прикрепленного спасательным тросом, смыло волной за борт. Я рефлекторно выбросил руку вперед и успел поймать его за шкирку, но в итоге, только одной рукой держась за ванты и утяжеленный лишним грузом, я не удержался сам. Однако, я, благодаря тому, что был прикреплен, повис напротив топтимберса. Только вот зольдик упал в воду. Казалось бы, поднимись по тросу, живи да радуйся. Но нет, я решил, что раз уж оказался за бортом, то надо все-таки спасти парня. Поэтому мне хватило мозгов отвязаться и упасть в воду. На что мне мозгов не хватило, так это на то, чтобы вернуться, когда командир приказал, мягко говоря, залезть обратно. Даже мои наполненные водой и замерзшие уши четко уловили мысль плюющегося ядом командир: или я, конченый идиот, вылезу из воды, или по возвращению он собственноручно выпустит мне кишки, отдаст на корм псам а потом довольно простенько сдерет с меня кожу. Вы меня поняли. Ну, я же уже прыгнул, и даже нашел проклятого мальчишку, так что ж возвращаться с пустыми руками? В общем, умирая от холода, я схватил утопающего за шкварник и, подтягиваясь свободной рукой по тросу, который все еще болтался за бортом, поднялся на палубу. Я, стянув с себя мокрую и ледяную рубаху и уперевшись руками в колени, пытался отдышаться и хоть чуть-чуть согреться. Самые храбрые члены команды оттащили спасенного, чтобы откачать, но даже у них не хватило смелости подойти к горе-спасателю. Я поймал на себе сочувствующие взгляды и смекнул в чем дело. Командир ничего не сказал. Это было затишье перед бурей. Я нашел в себе силы выпрямиться и теперь стоял, сверху вниз глядя на тяжело дышащего и злого как черт командира.

– Вы что-то пытались мне сказать, когда я прыгнул, сэр? Прошу прощения, но я вас не расслышал, – соврал я с издевательским тоном и победоносным видом, приготовив свои уши к взрыву, как если бы кто-то устроил пальбу в пороховой камере. Вдруг он успокоился, что напугало меня больше, чем его пышущее злобой лицо.

– Следуйте за мной. Я хотел бы кое о чем с вами поговорить, – спокойно приказал командир.

– Хорошо, – я не пожелал проявить слабину. Терять мне было уже нечего.

– Прошу обращаться ко мне в соответствии с моим статусом, – все так же вкрадчиво “попросил” командир.

– Есть, сэр, – сквозь стиснутые зубы отозвался я. Ребята смотрели на меня, как на обреченного, когда торопились убраться с поля словесного боя, боясь попасть под горячую руку.

   Моя должность меня не спасла, но это были еще цветочки.

   Когда в тот же день меня наконец предоставили самому себе, я по привычке пошел искать своего личного духовного и физического лекаря. Кид сидел в артиллерийском погребе, сдувая пыль со своих любимых карабинов и ружей. Я вошел и со вздохом прислонился к дверному косяку. Прежде чем он успел перевести на меня вопросительный взгляд, я сквозь еще целые зубы скорее просвистел, чем сказал:

– Нет, все, хватит. Клянусь, я убью его.

Тут в его глазах мелькнуло то выражение, которого я раньше у него никогда не видел.

– Такими словами не раскидываются, Бешеный, ты бы поаккуратнее.

Ни его, на этот раз, искусственное спокойствие, ни даже упоминание моего шуточного прозвища не помогло.

– Мне нет дела – пусть слышит, хуже мне уже не станет! Да, я сказал это тебе, и всему миру готов разболтать – я убью его! – Тут я безумно расхохотался.

Он вскочил с места, схватил меня за плечи и прошипел:

– Тихо, дурак! Если он услышит, он точно тебя прикончит. Совсем. А ты не можешь драться с ним сейчас, так что захлопнись и терпи.

Он сел обратно на койку и бережно взял в руки очередное ружье. Я как будто успокоился и принялся “зализывать” раны. И тут случилось непоправимое.

– Тем более, он-то не виноват.

Молодая кровь забурлила, сказались нанесенные увечья, я взбесился. Обернулось это тем, что я подскочил, забыв про раненую ногу, и запустил обе руки в волосы, тщетно пытаясь остыть.

– Он не виноват?! А кто, по твоему мнению, тогда виноват-то, а?! Я, что ли, мать твою так?! Я жизнь тому годку спасал, что я должен был делать? Бросить его, взлететь на борт и упасть ему в ноги, как ты?!

Сначала Не Промах сохранял невозмутимость, но как только из моего рта вылетели последние два слова, он вспылил.

– Да! Да, ты должен был упасть ему в ноги и благодарить, что он не застрелил тебя, как только твоя башка скрылась под водой! Он вырастил нас, научил, как жить, а теперь ты стоишь и грозишь ему смертью?! Клянусь, если я еще раз услышу от тебя что-то подобное, я скажу ему!

– Да что с тобой?! Он нам жизнь сломал! От него все наши беды!

– Уверен? – вдруг холодно спросил он. – Если бы не ты, я бы уже три года как был сержантом, а вместо этого меня… – он сжал губы и сильно побагровел, не от злости – от обиды. Я отшатнулся и удержался на ногах только благодаря тому, что погреб был крошечный и растягиваться во весь рост мне было просто некуда.

– Три года… Так вот в чем все дело, – захрипел я. – Это он сказал тебе, когда вы остались вдвоем? Что он бы сделал тебя сержантом, если бы не я? И ты ему поверил?

– А откуда ж мне знать, когда я им не стал только потому, что тебе вздумалось бежать?!

– Ну так ты ж не моя невольница, что ж ты поперся за мной, коли не хотел?!

– Как будто ты бы не поставил мне это в упрек!

– Да даже если бы и поставил, с каких пор ты меня… боишься? – с удивлением спросил я, медленно осознавая, кто стоит передо мной.

– Я не… Подумай, что было у тебя до того, как мы попали сюда? Мы голодали, денег не всегда хватало…

– Я был богаче всех королей мира, – резко перебил я его, – я был свободен.

Мы замолкли, чтобы перевести дух. Я сказал, сам своего голоса не узнавая:

– Если в этом все дело, ты мог сказать прямо: “Дюк, я тебя ненавижу, оставь меня в покое”, а не таить.

– Я не хотел ссориться, брат, – уже спокойнее признался он. – Но ты опять это делаешь – впутываешь меня в ваши разборки! Я еле как выкарабкался, а ты опять хочешь столкнуть меня вниз. Послушай меня, как друга, если я хоть когда-то был им: хватит! Ты ведешь проигрышную войну, Дюк. Если ты откажешься, мы с тобой окажемся в разных лагерях, и в своем лагере ты останешься один, потому что я не хочу больше платить за нашу с тобой дружбу ценой своей жизни.

В его голосе появилась мольба, но я проигнорировал ее и только лишь зло прохрипел:

– Понятно. Знаешь, Кид, я всегда считал тебя змеем, но теперь я хорошо вижу, что ты – слизняк.

Никогда не думал, что смогу столько презрения вложить в одно тихое предложение. Я и сейчас этому удивляюсь. Что ж, видимо, я бешеный и есть. Это была последняя капля в огромной чаше терпения Не Промаха. Он взревел, рванулся в сторону и схватил карабин. Я не стал ждать, пока он меня застрелит, молниеносно уронил шкаф с боеприпасами перед собой и упал на палубу. Прогремел выстрел и мне, впервые в жизни, в бок влетел кусок свинца, но тогда я этого не заметил. Я знал, сколько времени ему понадобится, чтобы перезарядить карабин и воспользовался этим – выскочив из-за своего укрытия, я одним ударом свалил его. Он упал, я тем временем зарядил одно из его ружей и хотел прицелиться, но он быстро отреагировал и пинком выбил у меня палубу из-под ног. Я рухнул рядом и мы, рыча, сцепились в схватке. Единственный раз, когда мы с ним обнялись, кстати. Тяжелее его, я уже вроде как победил и прижал его к палубе, но упустил один момент. Он умело вывернул мне руку и дал коленом под дых. Отвесив мне кулаком в зубы, Кид встал и мгновенно вылетел из погреба, прихватив с собой карабин. Я выплюнул выбитый зуб, поднял другое ружье и – за ним. Я не отдавал себе отчета в том, что делаю. Он уже был на верхней палубе, а я еще не успел подняться. Однако это не помешало мне проделать следующий маневр. Подняв с опердека вымбовку, я швырнул ее ему под ноги. Он споткнулся, и карабин вывалился из его рук. Тут меня охватило странное спокойствие. Я вскинул ружье к плечу и положил палец на спусковой крючок. Я знал, что попаду – с такого расстояния не надо носить гордое имя Не Промаха, чтобы попасть. Все это произошло за долю секунды, так что он не успел бы отреагировать. Я уже был готов спустить курок, а он только сейчас крепко встал на ноги и начал осознавать, что сейчас произойдет. В ту же секунду чья-то нога внезапно выбила у меня из рук ружье и спасла тем самым ему жизнь. Так как большей частью своего тела я еще находился в сходном тамбуре, этой самой спасительной ноге ничего не помешало наступить на мою руку и прижать ее к палубе. Я взвыл, как пес, которому наступили на лапу, и только в тот момент понял, как мне было больно. К ранам от побоев прибавилось мое первое пулевое ранение, на которое я сначала, из-за гнева, не обратил внимания. У меня в глазах запрыгали темные пятна, меня накрыла паника. Мне казалось, я умру, хотя дрожащая от злости рука Кида не сумела пустить мне пулю достаточно ловко, чтобы убить наповал. Тем временем, где-то высоко над моей головой прогремел крик командира:

– Что здесь происходит?! Рядовой?

Я уже ничего не видел, но слышал достаточно, чтобы до меня донесся немного растерянный голос Не Промаха.

– Эмм… я… сэр… Понимаете ли… Этот ненормальный рехнулся… Я посоветовал ему… Посоветовал ему в следующий раз слушать вас внимательнее, а он взбеленился. Я не стал его убивать, а он…

– Ясно, – перебил командир, тоном человека, который чаще всех имеет дело с “этим ненормальным”. В этот момент у меня, наверное, вырвалось ругательство, и его лапа надавила на мою еще сильнее.

– Да успокойся ты, чего ты ведешь себя, как баба?! Только кровотечение усиливаешь! – рявкнул командир. Тогда ко мне вернулась способность здраво мыслить, я решил послушаться его и перестал брыкаться. Свободную, но дрожащую, руку я прижал к пробоине в боку и стиснул зубы, чтобы справиться с болью. Периодически пытаясь выдернуть предплечье из-под сапога, я положил голову на палубу и начал глубоко дышать, вдыхая запах мокрого дерева, чтобы кровь медленнее текла из ран. Командир наклонился и почесал меня за ухом со словами:

– Вот так, молодец, вот так. Отпущу я тебя, щенок, отпущу, ты просто сиди тихонько, и я скоро тебя отпущу.

К сожалению, у меня не хватило сил повернуться и отгрызть ему палец, поэтому я просто начал "тихонько" долбиться лбом об палубу, чтобы не взвыть с новой силой, а он тем временем, своим хорошо мне знакомым вкрадчивым тоном, продолжил:

– А вы разве не дружите?

Кид, говорящий уже совершенно уверенно, фыркнул:

– Это было давно, мы были детьми и я не мог видеть, что он больной на голову.

– Ага. Ну что, дружочек, – начал командир, снова наклоняясь ко мне, – килевание за драку или нырок с реи? Или лучше прибить твою шаловливую ручонку к мачте? А мне кажется, лучше ее просто отрубить…

Что он сказал дальше, я не говорю, потому что не знаю. Я начал постепенно лишаться чувств. Не то чтобы вывихнутая и потревоженная рука могла сравниться с, мать его, простреленным штирбортом, но раненый человек рассуждает странно. Мне казалось, что если он только уберет наконец свою чертову ногу с моей чертовой руки, мне станет гораздо легче, я смогу встать, с кем-нибудь подраться, пойти в лазарет и там перебинтоваться. Все в мире исчезло, была только она – боль. Я забыл про разозленного лучшего друга, который теперь никогда не простит мне оскорбления, про ненавистного всей душой командира, про людей вокруг и про дыру в боку. Я забыл, как меня зовут, но зато знал, что если только он уберет ногу, все пройдет. Когда же это наконец произошло, я отнюдь не встал и не поскакал вприпрыжку навстречу приключениям. Тогда я уже потерял сознание от потери крови.

   Следующую неделю я провел в лазарете, в первый и последний раз ощутив на себе все прелести лихорадки. В бреду мне чудилось исполнение последней угрозы командира, но этого так и не произошло. Вряд ли от большой ко мне любви, однако. Между жизнью и смертью я балансировал недолго, сказалась моя поистине собачья живучесть. Остальное время я был занят тем, чтобы как можно быстрее зарастить рану и выйти из своего незапланированного отпуска твердо стоящим на ногах – не то чтобы мне дали достаточно времени для отхода. Мне это удалось и я зажил своей обычной жизнью. Практически сразу, как я встал на ноги, рядового повысили до сержанта. С ним мы редко пересекались, но если пересекались, то обходилось без страстей. Стоит ли балабонить, что ему ничего не было за драку, но я никогда этого и не хотел. Я не думал о нем, уверен, что и он выбросил меня и те 20 лет из головы. И поделом.

Глава VI

   Как-то раз, когда я спустился в кают-компанию, ко мне подскочил Питт и, сверкая глазами, спросил:

– Дюк, слышал новость?

– Мм?

– Старпом валит!

– Здорово, – я хотел пройти, но он заступил мне дорогу.

– Младшего пома повысили до старшего, а тебя – до младшего помощника командира!

– Здорово, – повторил я. Зная, что должен радоваться, почему-то не мог. Я поставил три стула рядом и вытянулся на них.

– Что с тобой?

– Устал, наверное. Не обращайте на меня внимания, ребята.

Питт пожал плечами и отошел.

   С офицерским чином ко мне пришло право сходить на землю. Так что во время вынужденной остановки на одном из островов архипелага Гуну, меня отпустили без вопросов.

   Холодра там стояла, конечно, невыносимая. Если бы до этого я невольно не искупался в здешних водах, непременно отморозил бы себе что-нибудь. Гуну – страна Северных сияний. На горизонте, в нескольких милях от порта, над землей возвышались мглистые и мрачные горы, Моря имели привычку замерзать, люди и животные были выкованы из железа, в паре милях от берега виднелись полосатые айсберги, и все это – под безоблачным, но серым небом.

Я шел по лесу, в поисках хыть какого-нибудь кабака. Вдруг услышал треск ружья и в полутьме кто-то крикнул:

– Кто идет?

– Я, – бездумно ответил я. Раздался смешок, я пошел на звук и увидел мужчину.

Он стоял с ружьем в руке, одетый по климату – в теплой тяжелой шубе, меховых штанах и мокасинах. Борода и густые брови покрылись сосульками.

– Охотишься? – дружелюбно спросил я.

Он, улыбаясь, мотнул головой и небрежно показал дулом на что-то перед ним. Только тогда я заметил собаку, привязанную к дереву, которое скрывало ее от меня. Черный, с рыжими пятнами, и тощий, он лежал, положив морду на лапы и сверкал умными желтыми глазами.

– И что он тебе сделал? – поинтересовался я.

– Да, – махнул рукой погонщик. – Зубы скалит, со сворой дерется. В общем, того… ну, бешеный. Купился на его габариты, 5 штук отвалил.

Он разочарованно покачал головой. Я перевел взгляд на пса.

– А чего не отпустишь?

– Он как будто отпустится, – хмыкнул он в ответ. – Думаешь, он не пойдет за едой? Ты не местный, да?

– С чего взял?

– У нас таких загорелых нет. Да и так легко, как на прогулку в широтах пониже, никто не одевается. Моряк?

Я кивнул, все еще глядя на пса. Тут что-то толкнуло меня выпалить:

– Слушай, давай я куплю его у тебя.

Он с изумлением посмотрел на меня.

– Это дурной пес, непослушный и…

– … бешеный. Да, ты говорил. Мне как раз такой и нужен.

– Зачем?

– Тебя не касается, – раздраженно сказал я, теряя терпение. – Ты купил его за 5 тыщ. Я дам тебе 6. Идет?

– Но…

– 5 с половиной.

– Идет, идет! – поспешно согласился каюр. Я кинул ему деньги, он швырнул мне конец, коренным концом принайтовленный к собаке, и ушел. Скоро до нас донеслось гиканье и звук скользящих по скрипучему снегу нарт. Я посмотрел на собаку. Он лежал, как лежал.

– Ну, что валяешься?

Пес не ответил мне, даже не взглянул.

– И что мне с тобой, неблагодарная скотина, делать?

Молчание. Я вздохнул и пощупал карман, в котором звенела скудная мелочь.

– Все деньги на тебя угробил, эх ты! Ну ладно, на пару бутылок шила хватит.

Пес бросил на меня презрительный взгляд.

– Ну чего ты, прирос к земле, что ли? – рассердился я.

Пес даже ухом не шевельнул. Я вдохнул ледяной воздух, развернулся и решительным направился к выходу из гущи. Сделал шагов пятнадцать. Обернулся. Пес с трудом поднялся на ноги, лапы дрожали. Он сел и начал с яростью грызть ремни. Я вернулся. Он приподнял губу, обнажив белые крупные клыки, но не зарычал. Я сел на корточки, закрыл ему пасть одной рукой, а другой начал развязывать шлею. Под пальцами почувствовал голую обшивку и теплую, запекшуюся кровь. Раздвинул жесткую шерсть. Длинная красноватая проплешина. Жалость сжала сердце. Встал. Пес из последних сил рванулся и вцепился зубами в ремни – последнюю свою еду. Я разжал ему челюсть – он был слаб и мне ничего это не стоило. Я выбросил шлею. Прежде чем он похромал за ней, я взвалил его на плечи, предварительно закрыв пасть. Легкий. Чуть не утопая в сугробах, я поплелся туда, где, как мне сказали, был кабак. Дошел. Из трубы одинокой надстройки вились клубы дыма.

   Я оставил пса на улице, даже не стал привязывать. Погонщики, распрягавшие или запрягавшие своих собак рядом, провожали меня удивленными взглядами, когда я вошел в таверну. Войдя, я не стал разваливаться за столом, сразу подошел к стойке и заказал мясо и кружку портвейна. Не вареное, не жареное, не нарезанное, сырое и целое. Когда у меня начали спрашивать, чего же я тогда сразу не подстерег в лесу оленя и не впился в него, живого, зубами, я с нарастающим раздражением, чуть громче, чем следовало, хрипло рявкнул:

– Нет – так и скажите! Пойду и подстерегу, что ж делать…

– Не горячись, старик, – быстро успокоил меня хозяин и пошел за заказанным. На этом зарплата моя кончилась. Я в один присест проглотил портвейн, взял мясо и вышел на улицу. Пес лежал на прежнем месте.

– На, жри, животное, – ласково пригласил я его покушать, швыряя в него кусок мяса. Пес зыркнул на меня глазами и аккуратно запустил зубы в мякоть. Каюры рядом сдавленно охнули.

– Ничего себе ты расщедрился… Куш срубил?

– Да если бы… – буркнул я в ответ. Ради уплаченных денег я, черт возьми, об гайки все зубы обломал, всю пыль у командира с сапог слизал, только чтобы иметь возможность напиться и забыться, и вон – на какую-то полудохлую собаку все спустил. Но досады почему-то не было. Я смотрел на жующую собаку и злость с усталостью проходили. Ешь, ешь, животинка. Набивай брюхо.

– Где ты его взял вообще? – со смешком на синих от холода губах спросил мужчина.

Я неопределенно дернул плечами. Пес наконец дожевал и оторвался от земли. Я развел руками.

– Нету больше, хочешь есть – иди и поймай себе кого-нибудь.

Он зачерпнул ртом снега, чтобы утолить жажду, сел и начал спокойно лизать себе спину. Я только тогда заметил, за что заплатил тот сурово настроенный погонщик в лесу. Пес был не менее 3 футов в холке, выпирающие широкие кости и крепкие лапы выдавали мощное телосложение. Ничего, отъестся, подумал я. Но не только от голода же он еле стоял на лапах?.. Я подошел, аккуратно провел по его мохнатой спине, ожидая укуса, но его не последовало. Пес смотрел в мои глаза с интеллектом в своих, словно ожидая чего-то.

– Вот тебе и бешеный, – засмеялся я, но на последнем слове запнулся.

Удостоверился, что раны не опасны, и выпрямился. Что теперь? Денег у меня нет. Украсть? И попасть на виселицу. Нет уж, спасибо. В детстве бегать от жандармов и сидеть потом в кутузках было весело, но теперь мне моя жизнь не принадлежит, и меня пугала отнюдь не петля. Я могу выпросить у кока поесть, потом вернуть деньгами. А пес не привяжется теперь? На корабль возьму – утопят и его и меня. Купил очередную проблему на свою голову, называется. Не найдя решения самостоятельно, я спросил у самого пса:

– Ну, бешеный, что будешь делать?

Он встал. Я заметил, что он не закручивает хвост колечком, как остальные ездовые собаки. Бешеный встал полубоком ко мне, посмотрел в сторону леса, снова на меня, наклонил голову на бок. Я улыбнулся.

– Иди. Прибейся к волкам. Людям не попадайся – застрелят.

Пес неуверенно направился в лес. Убедившись, что я не зову его, он ускорил шаг и, все еще прихрамывая, потрусил за деревья. Я с облегчением выдохнул и вернулся в кабак, чтобы отогреться и, возможно, прикорнуть.

   Не то чтобы мне хотелось полюбоваться с местными красотами и ознакомиться со здешними обычаями, но сидеть на месте я не мог. Я должен был ходить, что-то делать, лишь бы не думать, не теребить былое. На шхуне сидел командир – архипелаг не славился своими зваными обедами, поэтому делать ему там было нечего – так что туда мне тем более не хотелось. Так что вечер спустя две недели, как мы встали на рейд близ Гуну, нашел меня бредущим куда-то по бесконечной северной глуши. Я прислушивался к скрипу снега под сапогами, не думая ни о чем, просто осматривался вокруг и слушал. Слушал так, что из-за резко треснувшей ветки меня чуть не хватил удар. Я глазом моргнуть не успел, как мне на спину кто-то прыгнул. Не ожидая такого, я свалился в снег. Мое оружие выпало и тут же в борьбе оказалось погребено под сугробом.

– Ага! Попалась, белая собака!

Ворча себе под нос: “да что ж сразу собака-то, а?”, я перевернулся на спину и, отбиваясь руками и ногами, сумел встать. Смуглая, красивая, с длинными жесткими волосами, одетая в звериные шкуры, в черных глазах сверкает возбуждение, что охватывает во время драки абсолютно все расы и оба пола. Краснокожая. Однако она не одна. За моей спиной материализовался ее соплеменник и с поистине только им присущей ловкостью стянул мне руки за спиной. Я инстинктивно упал вперед, кувыркнулся, а-ля веселящийся медвежонок. Туземец отцепился. И вот только тогда я приготовился к обороне. Собрав все свои скудные знания их языка воедино, я ломано объяснился:

– Я вам не враг.

– Ты – фортский пес! – отплевываясь от снега, зло кричал парень, которого я только что увлек за собой на землю. – Приезжаете на нашу землю, грабите наши поселения, воруете наших женщин, берете нас в плен, убиваете и вы “нам не враг”?!

Тут я все понял и меня покинула надежда. Мне было известно отношение моих соотечественников к диким племенам. Объяснять что-то, говорить, что я на этой земле впервые, было бессмысленно. Я был (ха-ха, “был”) белым, а значит, врагом. А это значит – смерть. Зная изощренность их умов, смерть очень мучительную. Я молча сжал кулаки, давая понять, что нападать не стану, но и просто так не дамся. Я не солдат, военную подготовку не проходил, кулачными боями не владею, поэтому все, что я могу пустить в ход – это грубая сила. Однако краснокожие стояли смирно, как замерзшие. Я успел только покоситься в сторону моего закопанного оружия, как на меня снова кто-то грохнулся. На этот раз этот кто-то оказался потяжелее. Потом – не помню, что было. Снег забивался в глаза, в уши, в рот, в нос, я сам не отдавал себе отчета в том, что делаю, но смею предполагать, что я дрался, остервенело, как обезумевший. Я рвал и метал, но все равно оказался схвачен. Лично я приписываю это (и настаиваю, чтобы вы делали то же самое) численному превосходству противника, а отнюдь не отсутствию какого бы то ни было боевого искусства у меня, кроме уличных и корабельных драк. В общем, меня связали. Краснокожий подошел с ножом в руке. Занес руку. Я малодушно закрыл глаза.