Кузьмич

ПРОЦЕСС ПОШЁЛ. ВСТРЕЧА С ЛЁТЧИКОМ.

На следующий день я начал мандражить, пить кофе, шутить с женщинами, в общем, был слегка возбуждён и нервозно настроен. Но окружающие этого не замечали. Рощин пристал с датой поездки в Кёльн, так как звонил Сноу и торопил. В противовес я прицепился к некоторым пунктам плана, напомнив, что мы хотели включить в поставку оборудования станки советского производства и обещал ему дать ответ завтра утром.

Выехал я, по-видимому, рановато, потому что, когда выходил из метро, до встречи оставалось ещё полчаса. Было время обдумать возможный ход разговора. Напротив ратуши был скверик с симпатичными скамейками, на одной из которых я подготовил пару русских анекдотов в немецком переводе на близкую Лётчику тему, тем более что о пилотах, пассажирах, самолётах шуток действительно много. Расслабившись, я чуть не опоздал. Когда вошёл в ресторан, на часах, висевших у входа, было уже 5 минут восьмого, что укладывалось в дипломатический этикет, о чём и было весело доложено ожидавшему меня приглашённому. Он улыбнулся, лицо его разгладилось, а глаза лукаво блеснули. Лётчик был в костюме и при галстуке, что меня сразу настроило на серьёзный лад, хотя я сам был одет «в свободном стиле», то есть в куртке и рубашке с расстёгнутым воротом. В отличие от принятого в шахматном клубе красного, мы решили ударить по белому. Выбор был небольшой, но, в конце концов, мы остановились на вине из Кремса. Пока изучали меню, поговорили о вине вообще, и в нашем отношении к этому напитку нашли много общего. Заказав еду, мы дегустировали вино и разговаривали о семьях и работе. Лётчик, по его рассказу, получил хорошее образование: сначала философский факультет Берлинского университета, а затем школу пилотов. Отслужил в армии ГДР, а затем, женившись на австрийке, переехал в Вену. Через знакомых немцев купил списанный вертолёт, переделал его и теперь занимается перевозкой грузов и туристических групп по Европе. Получает пенсию, но из-за переездов и смены места жительства пенсия у него небольшая. Даже учитывая отсутствие детей, позволить себе многое не может, а вертолётные заработки не так уж велики: конкуренция, низкий спрос. Родители живут в Западной Германии, видится он с ними редко, хотя до них не так далеко. Из других родственников у него только неизвестно какой степени родства брат по материнской линии, известный художник, которым он очень гордится, так как гордиться больше особенно нечем. Это конечно шутка, но в реальности так оно и есть. Герхард, так зовут художника, тоже родился в ГДР, а лет в 30 переехал в ФРГ, там продвинулся и приобрёл мировую известность. Лётчик знает некоторые его картины, дома у него есть копии, иллюстрации, фотографии. Хотя он немного разбирается в его творчестве, в беседах с Герхардом многое непонятно. Например, он не понимает направление в живописи, близкое к абстрактному, которое Герхард назвал «серое». Серия картин, принадлежащая к этому направлению, была названа в рецензиях издёвкой над художественностью. Герхарда эти рецензии не очень волнуют. Как он говорит, его имя уже вписано в анналы живописи. Он не занимался политикой, однако представил на обозрение публики серию « серых» полотен, посвящённых радикальному движению «Фракция Красной Армии». Как он говорит: «Они сумасшедшие, но поражает устрашающая мощь идеи». Сам Лётчик тоже политикой не интересуется. «Бизнес и шахматы – вот моя политика, и я не знаю, что на первом месте». Сам Бог велел воспользоваться моментом, и я рассказал ему о планируемом бизнесе с его возможным участием. Все детали были изложены так, как мы согласовали с Шориным. Лётчик некоторое время молчал, покручивая и пропуская между пальцами картонную подставку под пивную кружку. «В принципе я знаю это место, да и свой вертолёт я там покупал и переделывал. Если я ничего не путаю, там действительно стоят ангары стального цвета с белой полосой по периметру. Вертолёт я там один раз сажал, с начальником базы как-то пересекался, то есть, с технической стороны вопросов нет. Грузовой отсек для такого типа движка вполне достаточен. А как в остальном, мне неизвестно». Как-то сразу успокоившись, я уверенно заговорил о том, что моё дело – познакомить его с посредником и снабдить деньгами для полёта и расчёта. Знакомство я организую, а какая часть денег из общей суммы будет предназначена для Лётчика, должен предложить он сам. «Видимо, сегодня наш матч не состоится. Придётся посчитать. Поэтому закажем ещё бутылочку. Вино неплохое, видно год был благоприятным для винограда». Я согласился и при этом подчеркнул, что он мой гость и затраты несу я, тем более что мне оплачивают представительские расходы. Официант поменял нам бокалы, налил вина, и мы занялись каждый своим делом: Лётчик стал писать на салфетке, а я сидел с задумчивым видом и, действительно, думал. Размышлял я о том, что дочке нужно в Кисловодск, а сыну – горные лыжи, да и по стране неплохо бы прокатиться. От размышлений меня отвлекла салфетка, которую двигал мне по столу Лётчик. Сумма не впечатлила, так как в неё не было включено его вознаграждение. Поняв по моему лицу, что работа по калькуляции сделана наполовину, он серьёзно сказал: «Во-первых, я согласен; во- вторых, здесь указаны реальные расходы, которые мы уточним после проверки, будет ли что-то дополнительно, в-третьих, размер оплаты требует анализа на базе имеющегося опыта, как у меня, так и у работодателя, но он должен составлять не менее 20 % от суммы сделки, тем более что сделка эта, по-видимому, не очень-то афишируется. В-четвёртых, я должен переговорить с посредником, могут возникнуть новые обстоятельства». После некоторой паузы, обозначавшей работу мысли, мне удалось сформулировать предварительный расклад. «Будем отталкиваться от 20%. Если заказчику общая сумма покажется неподъёмной, будем ужиматься, но для начала упрёмся, так как мне тоже хочется заработать. С посредником он познакомится тогда, когда общая сумма и место доставки будут утверждены. Самое главное, что шахматы сегодня не состоятся, поэтому надо выпить за грядущую победу». Мы чокнулись и договорились, что я позвоню. Однако в следующий раз начнём с партии, что бы ни случилось, а поужинаем после, независимо от того, закончится игра или отложится. Лётчик пошёл к машине, а я к станции метро.

КРУТИМСЯ. БЕСЕДУЕМ. ЕДЕМ В ГЕРМАНИЮ.

На следующий день Шорин носился как угорелый, то

появляясь в офисе, то исчезая на несколько часов. Отловил он меня возле машины, когда я собирался отъехать за продуктами. Когда я рассказал ему суть нашего разговора с Лётчиком, он оживился, впрочем, глаза у него были невесёлые, и сказал: «Вроде бы для доклада всё есть. Буду писать телеграмму, а там как кривая вывезет. Поедешь в Германию, по дороге взглянешь на ангары и потопчешься там. Рощин едва ли будет что-то спрашивать, но легенду придумать придётся. Поедете в понедельник на два дня, а в субботу отправимся ловить плотву. Свежей рыбки-то хочется, поэтому купи банку кукурузы, всё равно в магазин едешь. В офис можешь не возвращаться, сиди дома и пиши отчёт о вчерашней встрече. Это как отчёт на заводе об испытаниях станка, только то, что сказано. А не выдумано. В нашем случае нужны цифры и впечатления о поведении Лётчика, а думать и анализировать будем потом. А я поеду – с Ткачом потолкую. Очень он за чужой счёт покушать любит». Дома я сварил себе суп на 2 дня. Половину съел, а половину оставил на воскресенье, надеясь на удачную рыбалку. Позвонил Рощину и сказал, что в понедельник вдвоём поедем в Кёльн. Нужно, чтобы он подготовил все документы и забрал с собой на Техникер. Позвонил Сноу и договорился с ним о посещении нашего бюро в Кёльне в понедельник вечером и фирмы «Маннекс» во вторник днём. Заеду я за ним в понедельник в 6 утра. Написал отчёт, но не подписал, рассчитывая на напоминание Шорина, что-то вроде ненавязчивого давления. Потом проверил удочки, наличие и исправность мотовил, стояки, держатели, подсачек и садок, прилепил на ручку двери скотч, чтобы не забыть взять опарыша и кукурузу из холодильника. На следующий день ровно в 6 я подъехал к рыболовному магазину в Экартсау. Пусто, люди отсыпаются, а заядлые рыболовы уже точно ловят. Подъехал Борис, и мы двинулись в сторону дунайских протоков. Место было нам известно. Мы расположились на берегу на стульчиках метрах в десяти друг от друга. Поделились наживкой и кинули в воду по горсточке кукурузы. Наладили удочки, установили глубину, закинули и стали смотреть на насторожившиеся поплавки. Тишина была полной, запах черемши был не такой резкий, как в прошлый раз, в вершинах деревьев шелестел ветерок. Было легко и спокойно, но ожидание поклёвки слегка тревожило. Рыба подошла почти сразу, но мелкая. Мы её отпускали и продолжали подбрасывать мелкими партиями кукурузу. Постепенно мелочь пропала, и стала клевать мерная плотва больше ладони. После двух часов ловли мы поняли, что пойманной рыбы достаточно для всей команды, и финишировали в кафеюшке в Шёнау недалеко от Экартсау. Холодное пиво и горячие бутерброды были кстати. Отчёт был прочитан, одобрен и подписан. Шорин, как всегда, не отвлекался. Разговаривать о делах не хотелось, но Борис всё-таки подытожил, что Ткач в целом со всем согласен, и после получения одобрения из Центра будем считать деньги и планировать операцию. Ткач описал ангары, и его описание совпало с рассказом Лётчика, что косвенно подтверждало возможность сделки. Решили вернуться к конкретике после получения ответа на телеграмму и моего возвращения из Германии. Подойдя к машинам, мы распределили рыбу, и Борис отправился к Самсоновым с угощением, а я с тем же на Техникер, где меня ждали мои «птенцы». Жанна от рыбы отказалась, немного посидела и незаметно исчезла. Это легко было сделать, так как мужское население суетилось, накрывая на стол, а мы с Рощиным чистили рыбу, солили, перчили и лили в сковородки растительное масло. Перекусив свежепожаренной плотвой и пожелав всем доесть оставшуюся, я ещё раз предупредил Рощина о времени выезда и отправился домой. Следующий день я посвятил валянию в кровати, чтению журналов и просмотру скучного австрийского телевидения. Между делом просмотрел план приёмки, отметил включённые станки «Станкоимпорта» и перешёл к изучению карты, чтобы проложить кратчайший путь в Кёльн через Франкфурт. Получалось довольно далеко, но к вечеру в понедельник должны добраться. В Германии мне бывать не приходилось, как и Рощину, поэтому даже интересно, да и обстановку изучить приказано. Разложил на столе паспорт с визой, проект с уже пухленьким досье, карту и деньги – марки, которые мне ещё в пятницу выдала Жанна, и личные шиллинги на всякий случай. Записная книжка с телефонами тоже легла на стол. Задумчиво посмотрев на всё это, я убрал в атташе-кейс все бумаги, чистую рубашку, бритву и кое-что по мелочи, а остальное рассовал по карманам пиджака. Завёл будильник на 5 и улёгся. Приснился мне Дядя, он хмуро улыбался и повторял: «Илья-то всё знает». «Ничего он не знает,– качал я отрицательно головой и проснулся, нащупывая на тумбочке звенящий будильник. Чего знать-то?» – говорил я, одеваясь, потом махнул рукой и пошёл в ванную. Рощин был уже готов как солдат к битве и ждал меня у входа в дом. В руках он держал портфель, который был модным в конце семидесятых, и, лукаво улыбаясь, махнул рукой, обозначая финиш. Усевшись в машину, он также обозначил старт, а потом серьёзно поздоровался. Машин было немного, и Вену мы проскочили на раз. Западный автобан был полупустым, и через три часа мы были уже на границе. Немецкие пограничники унесли наши паспорта внутрь помещения, затем один из них вышел и поинтересовался целью нашей поездки. Мне пришлось рассказать ему суть и показать письмо фирмы «Маннекс», которое было в бумагах. Пограничник взял письмо, исчез, через 10 минут вышел, всё отдал и лениво повёл рукой в сторону Германии. Путь был свободен. Немецкие автобаны, в целом, мощнее австрийских, и мы продвигались максимально быстро. Не доезжая до Франкфурта, я свернул в сторону аэродрома. Вдоль дороги тянулся бетонный забор, но местами его заменяла толстая металлическая сетка, через которую я увидел и узкоколейку, и лётное поле, на краю которого стояли известные мне ангары. Часть вертолётной площадки тоже виднелась. Напротив неё в заборе были ворота с охраной, а с другой стороны вышка с кабиной наверху, наверное, для диспетчера. У ворот я вышел, пнул левое заднее колесо и огляделся. Никого мы не интересовали. Вкусно пообедав в ближайшей деревне, мы направились в сторону Кёльна.

КЁЛЬН. НОВЫЕ ВСТРЕЧИ.

Поплутав по улицам, мы нашли, наконец, офис проектировщиков – отдельное одноэтажное здание, похожее на станцию техобслуживания или очень большую трансформаторную будку. Нам обрадовались, усадили в переговорную, налили какой-то смеси под названием «Киллепич» и угостили орешками и шоколадкой. Напиток «Киллепич» был изобретён в Дюссельдорфе в конце войны. Бытует легенда, что во время бомбардировок немцы прятались в винных погребах, где находились полупустые бочки с крепкими напитками типа шнапса. Честные немцы, отливая понемногу из бочек, формировали коктейли на свой вкус, пробовали друг у друга и так придумали лучшую, как им показалось, смесь, которую и назвали в дальнейшем «Киллепич». Наша группа поддерживала постоянную связь со строящимся заводом в Коломне, поэтому по мере готовности зданий и подвода коммуникаций наступала очередь установки оборудования. Нам с Рощиным показали часть планировки цеха №1 и №2. Наряду с немецкими и австрийскими станками, изготовление которых было согласовано, и осталось только подписать соответствующие приложения к договору с ценами и сроком поставки, несколько квадратов на плане были обведены карандашом и в них также карандашом были вписаны несколько моделей, среди которых были и советские, предложенные «Станкоимпортом». Так как вариант поставки советского оборудования был предварительно одобрен Штельце, то при поставке этих станков непосредственно в Союзе мы экономили и на их цене, и на транспортировке. Однако за второй стороной оставались вопросы предварительной приёмки и гарантии. С моей стороны оставалось изобразить это на бумаге, а Шорину и партнёрам подписать и объяснить такие действия Минмашу. Шорин не сомневался в правильности этого решения, тем более что наши станки использовались на не ответственных операциях, их закупка позволяла увеличить план экспорта, закупить больше запчастей и электроники, ну и улучшить отношения с Субботиным и через него со всем торгпредством. Исходя из строительной готовности, Рощин набросал проект плана приёмки на ближайшее время. Проектанты стали его изучать, чтобы срочно переслать на стройплощадку для согласования. Договорились окончательный вариант доработать на следующий день утром. Тут пришёл Вальтер Сноу. Как он может так долго радостно улыбаться и жать руки, я представить себе не могу! Он сразу сообщил, что завтра в час нас ждут на «Маннекс», но так как обед не планируется, он сегодня приглашает нас на Эббельвой. Довольный нашим абсолютным непониманием Вальтер объяснил, что так называется мероприятие с потреблением яблочного вина в одном из кафе на притоке Рейна в пригороде Кёльна. Сноу транспорт обеспечит и просит всех ждать его у входа в общежитие в семь часов. Самый молодой из проектантов, Александр, проводил нас в общежитие торгпредства, и мы пошли приводить себя в порядок. В семь часов все были уже у входа. Сноу сменил пиджак на куртку свободного стиля, был весел в ожидании необременительного вечера. Нас ожидал минивэн с шофёром, и, заехав за оставшимися в бюро товарищами, мы доехали до стоянки на одном из притоков Рейна. Пройдя по берегу через сад, оказались на обширной деревянной площадке, уставленной деревянными столами и стульями. Одной стороной площадка нависала над водой, правда, была огорожена металлической решёткой, оберегавшей любителей яблочного вина от водных процедур. С любопытством оглядываясь по сторонам, мы уселись за свободный стол. Сноу и я уставились в не очень обширное меню, остальные соглашались с нашими предложениями. Через 10 минут официант принёс вина, луковые оладушки, сыр и порезанный пластами кусок ростбифа. Местный хлеб уже стоял на столе, также как и смальц. Выпили за обычаи, которые собирают за столом единомышленников из разных стран. Вальтер пытался рассказывать анекдоты на смеси немецкого и русского с моей помощью. Так как смех был естественным, смысл удавалось донести. Сидр развязывал языки, и Сноу заговорил со мной о предстоящей встрече на «Маннекс». «Там будут не только станочники, но и металловеды, которым поручено контролировать качество продукции, которую будут производить на нашем оборудовании. Будет присутствовать инженер, руководящий этой работой Франц Ноймайер. Он, как и ты, занимает должность что-то вроде начальника ОТК. Планируется его участие в выставке, посвящённой обработке твёрдосплавных металлов, которая осенью состоится в Австрии, в техническом центре Брегенца. Он интересный человек, стоит с ним познакомиться, да и выставку посетить». То, что Сноу перешёл на «ты», меня не смутило. Практика работы на советском заводе меня всесторонне подготовила. Жизнь всё расставляла на свои места. На следующий день я познакомился с Францем. Пока собирались участники переговоров, мы перекинулись парой слов. Он был холост, его родители жили под Веной, куда он часто ездил. Он шутил, что немчуру не любит, так как они подшучивают над его австрийским произношением. Шутки шутками, а он добился на фирме заметного положения и занимал если и не руководящую должность, то совсем рядом. «Во всяком случае, – смеялся он, – остались совсем немногие, которые могут мне приказать, а не попросить». По поводу выставки договорились связаться через Сноу. Переговоры свелись к перечислению формальных вопросов, которые были поделены между всеми участниками договора. Я передал проект плана приёмки оборудования, завизированный Рощиным и руководителем группы проектантов. Осталось получить визу директора строящегося завода, и можно будет готовить оригиналы, которые подпишут австрийцы, немцы и ударная группа в составе Шорина, Самсонова и вашего покорного слуги. У меня было много вопросов о сроках и процедуре приёмки, но встреча была первая, и выделяться не хотелось. Контакты были установлены, ответственные лица отмечены, поэтому всё можно уточнить позднее. Протокол совещания я подписал, список сотрудников фирм по секторам получил. В Вену решили ехать рано утром, а вечер посвятить осмотру Кёльна. Рощин идти не хотел, но я убедил его, сказав, что осмотрим только часть старого города и собор, а потом перекусим недалеко от общежития. В общем, получилось, как всегда: уходились вусмерть, попили пива с сосисками и рухнули. Хорошо, что все документы взяли и командировочные отметили.

ПРИБЛИЖЕНИЕ УЧЕБНОГО ГОДА. НЕОЖИДАННЫЙ ВЫХОД КУЗЬМИЧА.

В Торгпредстве мне сообщили, что учёба начнётся с 10 сентября и попросили заехать в школу за учебниками. Шорин ждал ответа на телеграмму, но центр молчал. Видно, в нашу авантюру никто не впрягался. Борис был очень занят. Сложно было определить в офисе он или в городе, а при встрече рука его устало приподнималась и опускалась, что означало: «Не до тебя». И на рыбалку мы ездили отдельно. Видимо, не совпадали ни во времени, ни в пространстве. Своих приёмщиков я потчевал свежей плотвой, содержащей всяческие витамины, помогающие выдержать тяготы заграничной жизни. Время тикало как-то не созидательно, хотя начались и приёмки, и отгрузки, и копились деньги на автомашину. Семья была на низком старте. Не знаю, хотели ли они вернуться в австрийскую столицу, но категорических сомнений не чувствовалось. И тут в одну из суббот раздался звонок от Шорина. Он был возбуждён и приглашал меня на судака, которого он поймал и приготовил «как в лучших домах Лондона». Приглашение было очень настойчивым, и я согласился. И не зря! Судак был великолепным, и его было много. В гарнире не было необходимости, его заменили свежие овощи и водка. «Вот поймал, представляешь, на подлещика, других живцов не было. Никогда бы не подумал – ведь судак такой капризный!» После бутылочки холодненькой поступило предложение прогуляться, тем более что Кузьмич два раза вставал с моих нижних конечностей, куда он устроился сразу после того, как я уселся за стол, и настойчиво смотрел на Бориса. После слов о прогулке он вылез из-под стола и забегал по комнате, что означало нетерпение и лёгкое порицание нашей медлительности. Гуляя по тропкам и асфальтированным дорожкам парка, Борис то снимал, то надевал на Кузьмича поводок и торопливо рассказывал. Он встречался с Ткачом и уточнил все вопросы, которые задал Центр (при слове Центр я принимал серьёзный вид). Всё утвердили: и модель двигателя, и цену, и способ доставки. Осталось получить окончательное согласие, познакомить Ткача с Лётчиком, доработать вопросы погрузки, выгрузки в Словакии и порядок передачи денег. Операция будет поставлена на контроль на самом верху. Шорин поднял вверх правую руку с указующим перстом, а там или грудь или голова, но кусты и кресты будут обязательно. Шутил Борис как-то невесело, поэтому, когда нашему взору открылось уютное кафе с играющей внутри музыкой и шумным разноголосьем, он оживился и предложил войти. Кузьмич тоже оживился, а зря. Мы его привязали к нижним стропилам лесенки, ведущей в весёлую колготню. На нас никто не обратил внимания. Было шумно, накурено, громко звучала музыка. Гуляла, в основном, молодёжь. Танцевали. Борис бросился в бой, приметив девушку, выглядевшую, на его взгляд, чуть старше подружек. Я тоже нашёл себе пару и уже через пару минут плавал в гуще людей, пытаясь объясниться с партнёршей. Мы танцевали рядом с Борисом, который старался по-английски убедить «свою» девушку в наших мирных намерениях. Она посмеивалась, но как-то неестественно, и всё время поглядывала на своих друзей, которые жестикулировали и поглядывали на нас. Несмотря на диалект, мне удалось разобрать, что нами не очень довольны, и я сказал Борису о своих подозрениях. Он, пребывая в эйфории от близости девичьего тела и от ранее выпитого, отказывался мне верить и продолжал обаять по-английски. Моя интуиция вынуждала меня что-то предпринять, и я вынудил Шорина выйти. Радостные лица партнёрш подтвердили правильность принятого решения. Недовольно ворча и упираясь, Борис позволил увлечь себя наружу. Когда мы протиснулись к выходу и оказались на верхней площадке лестницы, перед нами открылась картина маслом, достойная не только современников, но и древнегреческого сюжета. В слегка одурманенном алкоголем мозгу родилась «великая» мысль, что русские, сами того не ведая, создают неожиданные композиции, однако в это время и в этом месте нет талантливого художника, который бы мог прославить участников действа. Я ясно представил себе это произведение: мы с Борисом, одетые в тоги и туники, вооружённые мечами, стоим на постаменте и взираем на австрийский плебс, который рвётся к нам за милостынями. Однако, встретив на пути яростное рычание Кузьмича, волна страждущих откатывается на исходные позиции, издавая при этом непереводимые возгласы негодования. Представив себе последствия такого негодования, мы, путаясь в тогах и туниках и теряя на бегу мечи, бросились вниз и, не отвечая на «приветствия» толпы, отвязали собаку и быстро удалились. Когда шум праздника затих, мы уселись на подвернувшуюся скамейку и некоторое время усердно отдувались. Борис успокаивал Кузьмича. Тот, ожидая благодарности от хозяина за хорошую службу, недовольно ворчал, но скоро, натянув поводок, увлёк Бориса в направлении дома. Получив ожидаемое угощение, он рухнул всей массой мне на ноги под столом, а Борис приготовил крепкий чай, который завершил ещё один день нашего пребывания в Австрии.

ЛЁТЧИК. СНОУ. РАЗВИТИЕ СОБЫТИЙ.

Машин вечером в Вене было немного, и через 40 минут я уже принимал душ, и сквозь шум воды услышал телефонный звонок. Звонила Люда из Москвы и сообщила, что они приезжают через неделю. Мне никогда не нравилась такая женская решительность, тем более в общих делах – могла бы и посоветоваться. Но билеты уже были на руках. Через помехи в телефонной трубке слышались детские голоса, я размяк и оставил упрёки на потом. Не планируя ничего на следующий день и не торопясь поэтому в постель, несмотря на усталость, я уселся перебрать документы и заодно подумать, на что обычно времени не хватает. Приёмка обычных станков, стоящих отдельно и в линиях и выполняющих, как правило, вспомогательные операции, скоро заканчивается. Часть из них на заводе уже смонтирована и предварительно опробована, претензий пока нет. А вот со сложными установками, снабжёнными современной электроникой, позволяющей работать с высокой точностью, могут возникнуть проблемы. Шорин как-то упоминал об этом, но время идёт, и придётся переговорить с ним, чтобы не затягивать процесс. Дело касается, в основном, станков немецкого производства, которые специально разрабатывались под наш проект, но без договорённости со Штельце вступать в переговоры напрямую с Маннексом было бы неосмотрительно. На глаза попалась визитная карточка Сноу. Вспомнился его залихватский вид на «яблочной» вечеринке в Кёльне. С ним тоже говорить о наших сомнениях рановато. Меня, видимо, настолько затронула история с Кузьмичом, что я решил на рыбалку не ехать, а поваляться подольше, потом где-нибудь перекусить, а заодно позвонить Лётчику, и если он будет настроен, устроить ему бой и поговорить, чтобы не отвыкал. Так я и сделал и вечером был уже в шахматном клубе, где среди играющих нашёл Лётчика. Он меня тоже заметил, слегка кивнул и улыбнулся. Положение на доске у моего знакомого было подавляющим, я подошёл и постучал «съеденной» пешкой по столу, обозначив приоритет на следующую партию. Так и случилось, через 10 минут мы сидели друг против друга, расставляли фигуры и обменивались фразами, которые обычно употребляют люди, которые долго не общались. Я сразу предупредил его, что наше дело на какое-то время зависло, поэтому будем совершенствоваться в шахматах, не забывая о красном вине, которое тут же было мной заказано. Партия была боевая, неоднозначная, ситуация менялась то в одну, то в другую сторону, что было предвестником приближающейся ничьей. Так и случилось. Посидев ещё немного, потягивая красненькое, мы решили немного прогуляться. Лётчик жил на севере Вены и до клуба добирался на метро, вот мы и пошли до ближайшей станции, расположенной у ратуши. Прощаясь, он сообщил, что планирует в ближайшее время проводить техобслуживание своего вертолёта и затем пробные полёты, и пригласил меня покататься. Пришлось сказать ему, что у меня куча приёмок и жена с детьми приезжают, поэтому я вряд ли найду время. В любом случае, как только станет легче дышать, я ему позвоню и, если будет не поздно, мы договоримся о полёте. Скорее всего, он догадался о причине моего отказа, но это было неважно. Главное, что инициатива осталась на моей стороне. Ведь многие люди, и не только в шахматах, предпочитают вести себя сдержанно, думая, что это временно. А потом привыкают. На следующий день Шорин от моего рассказа пришёл в восторг и произнёс небольшую речь, из которой следовало, что даже если мы движок не «продавим», то сможем в дальнейшем использовать этот канал для транспортировки другой техники. Он попросил меня всё сказанное написать в форме отчёта о беседе, и этот отчёт будет отправлен в Москву как очередное подтверждение намерений. По поводу высокотехнологичного оборудования Борис высказался уклончиво и подтвердил мои опасения, связанные с разрешительными документами. «Нужно напроситься на переговоры со Штельце, а то поставят нас перед фактом, и всё дело подвиснет. Лучше начать сейчас считать варианты. С Рощиным аккуратно переговори, у него голова светлая, набросайте идеи. А по поводу Сноу, съезди-ка ты по адресу его фирмы, посмотри, что там и как». До приезда семьи оставалась неделя, и кроме уборки, подготовки и закупки надо было ещё съездить на рыбалку, причём в рабочее время, подробно поговорить с Рощиным и набросать план с дельными предложениями, написать отчёт о встрече с Лётчиком, ну и вот теперь Сноу. Договорившись с Евгением, что я приеду к нему после работы на Техникер, заехал домой перекусить и затем отправился к офису Сноу. Дом, где располагалось бюро фирмы «Шольц», находился в одном из переулков недалеко от пересечения Виднерхауптштрассе с Гюртелем – московским Садовым кольцом. Во дворе был аккуратный маленький сквер, около которого мне удалось припарковаться так, что был виден вход в офис, во всяком случае, я так предполагал. У подъезда было как-то неспокойно. Входили и выходили молодые и среднего возраста мужчины. Это напоминало больше всего курьерский пункт, а не маленькую посредническую фирмёшку. Я уже собирался ретироваться, однако почувствовал как обстановка изменилась и одновременно увидел Дядю, который сел на одну из скамеек и закурил. «Теперь мне его не забыть», – пришла мне в голову мысль одновременно с закрытием левого окна и трогания с места. «Что-то здесь не так», – изрёк Шорин, когда я рассказал ему об этом эпизоде. Отчёт он даже не посмотрел, только сказал: «Срочно отправляю, ждём перемен». Тоже мне, Цой нашёлся! Вечером мы с Рощиным на Техникер обсудили ситуацию и пришли к выводу, что придётся предложить Штельце при приёмке сложных станков оформлять два вида документов, в одном из которых занизить главные показатели, а во втором указать фактические. Так же и акты о приёмке делать в двух экземплярах. Генеральный договор надо перелопатить и тоже заменить узкие места. Все эти действия изложить в отдельном документе, увязать гарантийные показатели с коммерческой составляющей, подписать этот документ, считать его закрытым и хранить оба экземпляра в местах, недоступных для третьих лиц. В официальном обращении будут находиться заниженные показатели, которые соответствуют разрешённым для экспорта. Все вопросы с «Маннекс» улаживает Штельце. Такова схема, а что скажут по этому поводу Шорин и Штельце? Шорин всё внимательно выслушал и через 15 минут вместе с Самсоновым исчез из поля зрения. Через час оба вернулись. У Ильи было злое лицо, а у Шорина – красное и недовольное. Собрали «хурал», на котором Илья, нарушая субординацию, заявил, что ему не нравится самодеятельность и что начальство обо всём думает. Несмотря на пытливый взгляд Бориса в мою сторону, я сказал, что нужна ясная генеральная линия, а иначе проект мы не потянем. Самсонов стал чеканить слова, и я узнал, что это не моё дело, что наверху всё будет улажено, что партизанщины он не допустит… Шорин наморщил лоб и что-то сказал Илье на ухо. Тот повернулся и исчез в своём кабинете. Приёмщики и женщины ничего не понимали, только Рощин сидел задумчиво и гладил край стола. Борис изрёк, что, мол, будем думать, и отправился в Торгпредство.