«Всё с вами, но не ваш». Избранное

Подобно Державину, Завальнюк самостоятельно обучился рисованию и известен не только как поэт, но и как художник. Его картины – абстрактные цветовые композиции (с однотипными названиями: «Знак воды», «Знак неба», «Знак земли» и т.п.12). Любопытно, что «изобретателем» абстракционизма считают Кандинского, который прошёл через лубок в поисках живописных возможностей преодоления материальности. Абстракционист в живописи, Завальнюк и в поэзии выразил примерно ту же идею, возвеличив «общение только токами души». В сфере любви желание «сказаться без слов» вполне естественно. Но не любовь волнует Завальнюка:

Бывает – встретишь… Так, мальчонка…А в очахНастолько мне знакомое горенье,Что я скажу, он скажет – и пустейшее мгновенье, –Как дни, как годы гостеванья при свечах.Вот этим и живу. Всё остальное – блажь.

Примат духовного разводит поэта со своим материалистичным временем, и стихотворение завершается признанием огромности расстояния между собой и современниками:

Куплю-продам, автомобиль, свобода…С какого года я?Я ни с какого года.Родился вместе с вами.Жил.Умру.Всё с вами.Но не ваш.

«Не ваш», так чей? Ничей, свой. В книге по русской литературе XVIII века Гуковский определил «ничейность» как «личность». Честь открытия личности вместе с идеей личной ответственности поэта за свои суждения приписана Державину. По мнению учёного, всей своей жизнью и поэзией Державин отстаивал «право живой личности на самостоятельность», желание не повиноваться «ничему, кроме своих мнений»13. Стоит подчеркнуть, что в советское время, не признававшее независимости от партийной догмы, проблематика «личности» относилась к области буржуазных фальсификаций. Но продолжим.

Ответственность перед кем? Перед собой – это по Канту. У Сковороды с «ничейностью» связана вся концепция «внутреннего человека» («познай самого себя»). Формула внутреннего отдаления от современников («Всё с вами. / Но не ваш») очень близка к эпитафии, написанной Сковородой самому себе: «Мир ловил меня, но не поймал».

Со «штрихом» личности получает завершение вся картина поэзии Завальнюка. Она замышлялась нами как индивидуальный литературоведческий портрет, но оказалась своего рода лубком с изображением ствола дерева с мощными корнями. Дерева особой породы, ибо по осени с него осыпаются не плоды, а овощи. Роль хорошо различимых корней играют произведения и биографии Державина и Сковороды. Но не только. По оттенкам духовной жажды узнается Пушкин, а уподобление человека дереву («без корней я – древесина») восходит к ранним стихам Заболоцкого:

В жилищах нашихМы тут живём умно и некрасиво.Справляя жизнь, рождаясь от людей,Мы забываем о деревьях <…>

«Столбцы» Заболоцкого – своеобразная печать или мета единства культурного феномена, связующего XVIII век с ХХ-м.

VI

До сих пор устойчиво разбиение искусства на две категории, одна из которых –«верхняя», создаваемая специально обученными людьми и отвечающая вкусам доминирующих слоев общества, а вторая – «нижняя», издавна существующая, относимая к сфере фольклора. Не так давно стали говорить о существовании «третьей культуры», «однажды возникшей, исторически развивавшейся в изменчивых и зыбких, но всё же уловимых границах между фольклором и учёно-артистическим профессионализмом»14.

Естественно, что её появление относят к числу последствий деятельности Петра I, при котором единое прежде общество разделилось надвое, породив и соответствующее различие в культурах. В самом грубом приближении оно выразилось в противопоставлении городской («высокой») и деревенской («низовой») системы понятий. При таком бинарном раскладе поневоле игнорировалось ещё одно обстоятельство послепетровской реальности – зарождение и постепенное разрастание промежуточного слоя: купцов, торговцев, мастеровых, печатников и пр. О культуре этого слоя речи не возникало. Наиболее известным был «лубок», но и он пользовался дурной славой, относился к сфере интересов «черни». Только сейчас положение начинает меняться. По словам специалиста, «вопрос о существовании в художественной культуре, по крайней мере Нового и Новейшего времени, наряду с учёно-артистическим профессионализмом и фольклором, особого – третьего пласта, обладающего собственной эстетикой и нуждающегося в специальном изучении, по существу, достаточно нов как для фольклористов, так и для тех, кто изучает профессиональную литературу, музыку, театр и т. д.»15. Для «изучающих профессиональную литературу» полезно было бы взглянуть на поэзию Державина с точки зрения влияния на неё языка «третьей культуры». Тогда не пришлось бы втискивать «на три четверти свинцового» Державина в рамки «тяготения к реализму». А «эстетическую совесть» перестала бы смущать необыкновенная популярность басен Сумарокова.

Оба поэта XVIII века – современники Сковороды. На Украине Сковорода был широко известен как бродячий народный мудрец – «старчик». У них, у старчиков, черпал живую воду Завальнюк:

И вспоминаю сединою убелённыхГлубоких старцев, что прошли сквозь жизнь мою.Как лебедей таинственную стаю,Чудачества их милые листаюИ дань души им молча отдаю.

Взаимный свет, проливаемый выделяемыми нами поэтами друг на друга, вынуждает подозревать, что основа сходства «лиц» этих разных индивидуальностей заключена в самой «третьей культуре». Как заметил Заболоцкий, «Земля ласкает детище своё». Но главное, что мы видим в них, поэтически выразил не он, а Завальнюк, давший свою версию Прометея:

Он смерть попрал, не соблюдая правил,Небесных уложений и законов.И был за это сам к скале прикован,И мясом стал для пропитания орла.О, сколько птичьей падали вокруг!Орлы сдыхали, падая как мухи.А он был жив, терпя большие муки,Как всякий, кто судьбуВзял в собственные рукиИ в ком небесный пламеньНе потух!

Вот оно, то главное, что мы искали: «судьбу взял в собственные руки».

«Небесный пламень» хорошо знаком «верхней культуре», а вот людей, «взявших судьбу в собственные руки», и там не много. Понятие о таком человеке веками формировалось в Европе и получило название «личности». Для русского люда, коллективистского (общинного, соборного) по ментальности, это понятие чужеродно. Личность (не вдаваясь в тонкости) – это человек, отвечающий за свои действия только перед собой, перед своим, свободно избранным, внутренним законом. Допустить в низовой среде существование личности не было никакой возможности. Но туда, вглубь специфики русской ментальности, уходят корни «правды», выглядящей одиозно в поэзии Державина и Завальнюка. «Правда» понятнее русскому подсознанию, чем «закон» и «свобода», на которых взросло понятие европейской личности. «Правду» видит Бог, «закон» творится людьми. Вопрос о возможности существования «личности» на русской почве до сих пор остаётся вне обсуждения. Только Пушкин, упорно искавший наследников чувств независимости и достоинства, присущих сходящему с исторической сцены дворянству, пристально вглядывался в среду «капитанов Мироновых», опростил и переместил туда своего героя-дворянина. Совсем не случайно Завальнюк вложил в уста «единственного на свете Александра» своё понимание «высшего пострига человека».

Часть I

Подорожная

Если вы очень любите жизньИ вас волнует её дыханье, –Презрите транспорт,Идите пешкомВслед за отступающим горизонтом.И если у вас не ленивое сердцеИ плесень спокойствия вас не коснулась,Читайте дорогу,Как вечную повесть,Считая прологом своё рожденье.И если щедрость ваша сильнееУсталости вашейИ зрелости вашей, –Дарите каждому встречному шутку,Достойную самого яркого смеха.Не надо жалеть о растраченной силе,Она вернётся в сердце сторицей –Святым ощущеньем себяКак части,При всём неустройстве,Прекрасного мира.Она вернётсяБессмертием стебля,Что гонит сквозь каменный грунтПодорожник.Она вернётсяУтренней песней,Для вас пропетой целым народом.Она вернётсяМечтой о прекрасном,Целебной, как воздух,Влекущей, как юность.Она вернётсяНуждой бескорыстья,Жестокой, как правда,Насущной, как солнце.Если вы очень любите жизньИ вас волнует её дыханье, –Презрите уют.Собирайтесь в дорогуВслед за отступающим горизонтом.И пусть холодные лунные бликиВаш пыл не остудят на сонном пороге.Да славится гордая участь великих:Идти всю жизньИ умеретьВ дороге.1956

Осторожно – листопад!

Я не видел, я не знаюЗамечательней поры –Осень пала золотаяНа московские дворы.Не заметить невозможно –Всюду надписи висят:«Осторожно. Осторожно!Осторожно – листопад!»Сердце рвётся, сердце проситКаплей грусти угостить.Так нельзя ли книги бросить,Пару лекций пропустить?Но дощечки односложноОтвечают невпопад:«Осторожно. Осторожно!Осторожно – листопад!»Тополя горят, как спички,Сколько рыжего огня!Синеглазая москвичкаПосмотрела на меня.Смотрит долго и тревожно,Ну, а если я женат?..«Осторожно. Осторожно!Осторожно – листопад!»Я не видел, я не знаюЗамечательней поры –Осень пала золотаяНа московские дворы.Только ели потемнели,Грустно вдаль они глядят.И ложится на панелиОсторожный листопад.1959

«Сказать по правде – худо дело…»

Сказать по правде – худо дело:Я с вами так давно знаком,И мне ужасно надоелоСчитаться вечным шутником.Дойдя до белого каленья,Себе на смех и на беду,Я перед вами на колени,Да, на колени упаду.Куплю цветов и всяких лилий,Уместной шуткой согрешу,Спою вам, как люблю вас,ИлиСтихи на память напишу.Но если это вас не тронет,Придётся выставить межу.Я тут же, прямо на перроне,Пожму плечами и скажу:– Сердца друзей – не книга жалоб.Исчерпан, кажется, вопрос…И тут впервые не мешало бНе принимать меня всерьёз.1959

Жалоба турка

Женщина!Страшней не знаю кобры я,Не любите женщин, люди добрые.Все они весьма непостоянные,Мстительные, злые, окаянные.Им бы только породить терзания,Вдохновить на смелые дерзанияИ умчаться к чёрту на куличкиПосле самой пустяковой стычки.Не любите женщин, люди славные!Сторонитесь женщин –Это главное.А не то недоброе получится –Кто полюбит, вечно будет мучиться.Это не холодное пророчество.Всё, что прославляет одиночество,Хмурым сердцем я собрал старательно.Слушайте, друзья, меня внимательно.Но не верьте глупому поэту.Врёт, каналья.Просто писем нету.1959

«Когда-нибудь я брошу костыли…»

Когда-нибудь я брошу костылиИ вольно зашагаю по дороге.И первый раз натруженные ногиПочувствуют незыблемость земли.И я услышу тихий плеск морей,Как зреет хлеб и оседают горы,И синие бездонные просторыВдруг станутВысшей мудростью моей.И я в себе такое отыщу,Что победит законы обнищанья,И я свои прозренья отпущу,Не взявши с них ни мзды,Ни обещанья.И в том извечном, что во мне осталось,Узнав свою давнишнюю мечту,Я первый раз почувствую усталостьИ первый раз, теряя, – обрету.За бледный отсвет будущей удачи,За то, что ярче не могу гореть,За то, что ныне мучаюсь и плачу,Не злитесь, люди,Дайте мне созреть!Когда-нибудь я брошу костыли,И силой вдохновения нетленнойЯ вдруг открою истину землиИ всех земель, живущих во вселенной.Не покорившись слову и мечу,Своею кровью оросив пустыни,Я, может быть, вас счастью научу,Какого в мире не было доныне.Пускай ненастье,Пусть судьбы немилость,Всё, что имею, растопчу в пыли,Сто раз умру,Но, что бы ни случилось, –Когда-нибудьЯ брошу костыли!1959

Пеликаний пруд

Не улетаю от горькой обиды.Я ухожу от неё пешком,Как этот пеликан, повидавший виды,С посеревшим от старостиПодклювным мешком.Он уходит нехотя, он бредёт вразвалку.И, как бы говоря: «Ничего… Ничего»,С большим интересом оглядывается на палку,Которую мальчишка бросил в него.…Пришедший к мудрости через все укрощения,Спокойно-медлительный, как древний чёлн,Он знает:Обида – тоже средство общения.Он ценит обиду. Он слишком учён.Когда-то,Гонимый молодым неприятием,Он множество видел различных стран.И где-то есть у него приятель –Отупевший от злобыОдинокий варан.По глупости обидчиков обозвавший врагами,При всем величии до смешного мал,Он еле движет неуклюжими ногами,И пустыня скрипит, как сухой крахмал.…Словом и делом прославляя землю,Кротость твоюИ твою пращу,Во всех проявлениях жизнь приемля, –И этот камень тебе прощу.Я унесу его в подклювной сумке,Мы будем вместе коротать вечера…Нa парк Чишмиджиу опускаются сумерки,Пеликаны зевают,Домой пора.Бухарест, 1959

Стихи о пеклеванном хлебе

А был он такой непонятный,Единственный,Очень приятныйИ очень таинственный.Я помню: краюхаОт уха до уха.Мы ели,СопелиИ громко гадали:Наверное, птицы его поклевали,Иначе с чего ему быть «поклеванным»,Таким ароматным,ПриятнымИ странным?Да, время…Всё было –И пепел, и пекло,Голодная рвота в холодной теплушке,Проклятое небо, как символ бомбёжки.Ты жмых воровал, побирался и вшивел.И в час, когда надо рыдать над «Кристофом»,Слезами встречая рождение пыла,Бездомный и рваный,В степи под РостовомТы плакал над сводкой.Всё было!Всё было…А где же награда за то,Чего не было?За чистые слёзы, что втуне остались,За руки любимой,За вольное небо,За сладкие муки, что нам не достались?О, старый мой друг,Не надеясь на встречу,Я сам за тебя и спрошу, и отвечу.Чего у нас нету –Того и не надо.А то, что мы живы, –Большая награда.Всё будет,Всё будет!Не так уж и плохоХорошую книгу читать с эпилога.Конечно, седеем, лысеем,И всё жеМы с каждой весною намного моложе.И то ведь:Войну проклинать не устали,А быть стариками уже перестали.На всякие темы толкуем пространно,Всерьёз принимаем Ромэна Роллана,Всё чаще украдкой слезу утираемИ больше того –От любви умираем!Вот так,Если век нам не выпадет краткий,Всю жизнь отмахаем в обратном порядке.Всё будет –И день,И тревожная лунность,И поздняя юность,И ранняя юность.А где-то, когда уж конец недалече,Весёлое детство нам выйдет навстречу.Наверно, с дороги мы очень устанем,Поэтому в ножик играться не станем,Лишь, глядя спокойно в спокойное небо,Съедим по кускуПеклеванного хлеба.1962

«Шумит весна, текут ручьи…»

Шумит весна, текут ручьи,Плывёт солома.Ступай, прохожий, не стучи –Меня нет дома.Такой уж нынче скорый век –Всё будто снится.Схватил калоши человек –И за границу.То позовёт его война,А то – наука,То вдаль поманит тишина,То жажда звука,То покорение светил,То просто поезд.Один на свадьбу укатил,Другой – на полюс.Извёстка сыплется, шурша,Дверь не обшита…И всем бы площадь хороша,Да не обжита.Вся эта прыткость наших днейМне так знакома!Стучи, браток,Стучи сильней –Меня нет дома!1962

Прощание

Сумерки вечерниеУпали на пруды.Тихое свечениеГолубой воды…По-смешному милая,В дальние краяПролетает мимоМолодость моя.В оперенье клетчатомСерую сову –Ни орлом, ни кречетомТебя не зову.По морям не плавала,Вишней не цвела,От любви не плакала,С горя не пила.В толчее бездоннойБитая бедой,Ты была бездомной,Ты была худой.Полымем повитыВсе твои года,Бомбами побитыТвои поезда.Чёрная разруха,Чужие края…Ты была старухой,Молодость моя.Вот когда откашляюВсех пожарищ дым,Вот тогда я, молодость,Стану молодым.По обету трезвого,Не забудь меня,Золотого, резвогоПриведи коня.Мы своё доскачем,Дошумим, допьём,От любви поплачем,С горя попоём.По белому снегуПобежим с тобой,На звезду на ВегуПолетим с тобой.Что не сбылось –Сбудется,Только погоди.Ведь не зря мне чудитсяЧто ты впереди!Сумерки вечерниеУпали на пруды.Тихое свечениеГолубой воды…По-смешному милая,В дальние краяПролетает мимоМолодость моя.1962

«Ты грустная сходишь с поезда…»

Рите Ш.

Ты грустная сходишь с поезда,Который тебя привёз.В глазах у тебя беспокойство,Как свет улетающих звёзд.Чем же тебя покорить?Что же тебе подарить?– Купить тебе книжку?– Да…– А может, перчатки?– Да…– А может быть, шубу?– Да…Вот ведь какая беда!Печально мне и смешно.Ты мне улыбаешься,НоГлаза беспокойные тают,Как звёзд улетающих свет,И я в них легко читаю:– Купи мне… обратный билет…1962

«Ах, что за время, что за век…»

Ах, что за время, что за век!Летаем и ликуем.Зайди, прохожий человек,О жизни потолкуем,Я тебе сказку расскажу,Из чистой были свитую,Я тебе чашку покажу,Её рукой разбитую.Нет, старых ран не обнажу.По правилам наукиЯ тебе просто докажуБессмысленность разлуки.Она бездарна, милый друг,Скандальна, как судимость.О, каково увидеть вдругЕё необходимость…Но я не плачу, нет и нет!Ведь, оптимист по сути,Я в той игре увидел свет,Где вы всегда пасуете.В ней солнце есть –И что мне тень,Играй, душа, фортиссимо!Мне каждый день,Мне целый деньЛегко и независимо.Вот только к ночи, так с восьми,Ужасно я скучаю…Пойдём напьёмся, чёрт возьми,Пойдём напьёмся чаю.1962

«О снотворное, сон творящее…»

О снотворное, сон творящее!Снится мне незаконченный стих,Марсианские синие ящерыИ как будто я мир постиг.Снится мне, что тридцатый век,Много всяких продуктов питания,Карпы плавают в белой сметане,К сковородкам стремя свой бег,В нашем городе – на что уж маленький –Есть зверинец для медных лбов,Есть музей пограничных столбов,И зимой не нужны уже валенки,Потому что совсем тепло,Всюду никель, бетон, стекло.А земля-то!Цветы, цветы…Что ни яблоня – то невеста!Солнце.Грига играют.И тыПрилетела из Бухареста.– Добрый вечер! –Я говорю.– Добрый вечер! –Ты мне отвечаешь,Головой восхищённо качаешьИ без грусти глядишь на зарю,Где осталась твоя земля,Города твои и поля,И журчание тёплых рек,И далёкий двадцатый век.1962

«То на «вы» тебя назову…»

То на «вы» тебя назову,То на «ты» тебя назову…Я похож на большую сову:Вижу ночью цветы и траву,Вижу, как ты идёшь домой,Вижу, как ты заходишь в дом,И садишься за белый стол,И склоняешься над листом.Ты мне пишешь, что я дурак,Что не надо горячку пороть,И что всякий беспочвенный страхНадо радостно гнать и бороть.– Да… –Качаю я головой.Как приятно мне быть совой!Но чуть утро – нету совы.Не видать ни цветов, ни травы.И ещё, что прискорбно весьма,Снова нету от вас письма.Я креплюсь из последних сил,Но душа объявляет аврал.Где же вы?Гром бы вас поразил!Где ж ты?Чёрт бы тебя побрал!1962

«Опять я вижу разноцветный сон…»

Опять я вижу разноцветный сон.Всё так объёмно, точно и весомо…Вкатилось солнце жёлтым колесом,Лежит на печке чуть припухший сом,Воскресный день,И ты как будто дома.Мертвящею разлукою томим,Я долго ждал такого воскресенья:Звучит мазурка, юркая, как мим,Мы молча сигаретами дымим –Всё просто так –И всё как потрясенье.Конечно же, я знаю, – это сон.Он кончится – и снова в доме пусто,И там, на печке, никакой не сом,А просто в блюдце кислая капуста.Конечно же, ты не пришла ко мне,Ни пожурить тебя и ни коснуться…Я сплю и думаю:Да, это всё во сне.И плачу.И стараюсь не проснуться.1962

«Под окошком, под окном…»

Под окошком, под окномТретий вечер кошкаМашет медленно хвостомИ глядит в окошко.Старая она, старая,Усталая, усталая,Худая, облезлая –Одни усы…Слушай, братец кошка,Хочешь колбасы?Хочешь поселитьсяУ меня в дому?Будешь веселитьсяТак, нипочему.Детей у меня нету,Мышей у меня нету.Все твои заботы –Трын-трава.Никаких обязанностей,Одни права!..Отвечает кошка,Пройдя вдоль стены:Очень, дескать, милоС твоей стороны.Только я ведь гордая –Вот какой вопрос!Я сначала сделаюВступительный взнос:Чтобы есть не даромТвою колбасу,Я тебе большуюКрысу принесу.Улыбнулась кошкаИ ушла во тьму.Что мне с нею делать?Никак не пойму!Глупо иль не глупо?Да! Но, между тем,Она ведь не знает,Что я крыс не ем…1962

«Бейся, буйствуй в молодой отваге…»

Бейся, буйствуй в молодой отваге,Только щит в бою не оброни.Кучка пепла, словно от бумаги,От моей испытанной брони.То ли зрелость, то ли обречённость –Не поймёшь со страху ни рожна.Где-то есть другая защищённость,Только я не знаю, где она.Бога нет, молю тебя, природа, –Чтоб душа не лопнула, звеня,На краю большого огородаПосади подсолнухом меня.Убери любовь и вдохновенье,Разожми на миг свои тиски,Дай мне день зелёного забвенья,Дай мне отдышаться от тоски.Мокрый луг и заревое ржанье…В белый клевер мордой упаду.Дай мне выходной без содержанья,Дай мне отдышаться на ходу!Я готов за веком и над векомОтпечатать трудные следы,Только дай остаться человекомПод высоким бременем беды.Бога нет, хвала тебе, природа,Да звенит бессмертие твоё!Где-то есть высокая свобода,Дай мне сил добраться до неё.1962

«Шутки шутками…»

К. Г. Паустовскому

Шутки шутками,А Бобик сдох…От любви собака околела.Он душой почувствовал подвох,И душа смертельно заболела.На сто вёрст пугая тишину,На манер пустынника-шакалаОн всё выл ночами на луну,Но луна ему не помогала.День хозяйки нет,И месяц нет…О жестокосердая столица!О позор! О женщины! О свет!..Променяли Бобика на шпица…Вскроет стужу остриё луча,Будет май,Но не бывать свиданью.Каблуками острыми стуча,Не придёт коварное созданье.Ей, – святой, летящей к небесам, –Бесконечно жаль тебя, беднягу.Но прилично ль,Ты подумай сам,По Москве прогуливать дворнягу?– Ты крепись, – я говорил ему. –Ты смирись… –Но он меня не слушал,Всё смотрел на мир как на тюрьму,Всё худел и ничего не кушал.И понятно – что ему в куске?Разве тем продлишь свою дорогу?Зиму он промаялся в тоске,А весноюДушу отдал богу.В живописный тихий уголокЗа ногу страдальца я сволокИ в часы животворящих гроз,Что, рыдая, небеса пролили,ЗакопалИ кустик алых розПосадил на трепетной могиле.Словно флаг, горят они в лесу,И простая надпись всем открыта:«Стой, мужчина! Урони слезу:Здесь собака верности зарыта». –Здесь закопан Бобик – мой сосед,Наш собрат по роковой печали.О позор! О женщины! О свет!На кого мы сердце расточали!Я могилы этой не прощу,Да гремит угроза повсеместно!Я виновных, Бобик, разыщу.Я за всё, я страшно отомщу.Но кому –Пока что неизвестно…1962

Реквием

Вот так штука, вот так номер:Жил я, жил, да взял и помер!Всё прошло предельно просто –Скуки не тая,Уронили меня в ямуДобрые друзья.Хоронили – будто спалиНа моей беде.Закопали, закопалиИ забыли, где.Ах вы, чёртовы собаки,Как же это так!Хоть цветов бы положилиНа один пятак.Что спешить? Не на вокзале,Дело не зимой,Хоть бы речь одну сказали!Нет, бегут домой…Так-то, брат, –Один уходишьЗа свою межу.Где-то вечер,Где-то люди,Я один лежу.Двух вещей боялся в жизни,Как слепой щенок,А теперь вот обе сразу:Мёртв и одинок.Проклинаю путь бесплодный,Горькую судьбу…Просыпаюсь – пот холодныйУ меня на лбу.В остальном же всё в порядке –Я вполне живой.Только гуще пахнут грядкиПервою травой,Всё невиданно живоеБлизко и вдали,И всего как будто вдвое –Неба и земли.Мокрый тополь почкой треснул,Радуясь весне…Страшно это.Но полезно –Умирать во сне.1962

«К тому углу, где жили мы…»

К тому углу, где жили мы,Привыкнуть не могу.Как от чумы,Как от тюрьмы,Я из дому бегу.В зелёном городе у насВсе улицы тихи.И я брожу за часом часИ бормочу стихи.Им дали дальние близки,Любовь и боль моя.В них столько грусти и тоски,Что чуть не плачу я.Словами горького огняОни былое жгут.Мои стихи сильней меня –Они тебя не ждут.А я оставил все мосты,Смятением объят.Где б ни была сегодня ты –Пускай они стоят.По ним за десять тысяч рек,Тоскуя и скорбя,Ушёл хороший человек,Ушёл искать себя.Неблизкий час, нелёгкий путь,И не видать ни зги…Но всё равно когда-нибудьУслышу я шаги.Мелькнёт в улыбке свет и тень.Я голову склоню…Но ты мне скажешь:– Добрый день!Давая имя дню.И я навстречу побегуИ, всем стихам назло,Мосты заветные зажгу,И станет так светло,Что ты по строчкам, может быть,Сумеешь угадать,Как я хотел тебя забыть,Чтоб было легче ждать.1962

Привет и браво чудакам

Вам, чьи проекты необъятны,В чьей лени – целый мир идей,Чьи мысли слишком деликатны,Чтоб пригодиться для людей.Э. РостанПривет и браво чудакам,Меланхолическим буянам,Их знаменитым чердакам,Насквозь прокуренным и пьяным,Их жёнам, теплящим восторгВ своих глазах сливоподобных,Доверчивых и допотопных,Как неразгаданный Восток.Привет идущим до конца,Мятежный дух доверив фарту,Привет поставившим на картуСвои заумные сердца,Шагнувшим в ночь,Плывущим слепо,Не доверяя маякам,Жрецам игры, гигантам блефа,Привет и браво чудакам.Привет их поискам и пробам,Их толкованиям весны,Привет провидцам узколобым,Всю жизнь плетущимся за гробомНедооткрытой новизны.Я сам оплакал ваши срывыИ вашу горькую вину…Как вымирающие рыбы,Они уходят в глубину.И, потакая тёмным силам,Вторженье разума кляня,Они свирепо дышат иломИ косо смотрят на меня.Возвестники слепой зари,Тупые, как мясная муха,Привет вам, дилетанты духа,Юродствующие кустари.Бессмертных чувств живые морги,Проказа мира и краса,В тяжёлом гуле мутных оргийЯ слышу ваши голоса.И вас в себе прибрав к рукам,Кричу, свирепствуя и мучась:Меня да минет ваша участь!Привет и браво чудакам.1962

«Промок до основания…»

Промок до основания,По улице идя.– Нельзя ли прекратиться? –Спросил я у дождя.И он ответил вежливо,Сморкаясь на ходу:– Простите, невозможно:Я жив, пока иду.1962

«– Ну, как погрезили…»

– Ну, как погрезили?– Спасибо, ничего! –Мы научились над собой смеяться,И сразу стало нечего бояться.– Ну, как страдается?– Спасибо, ничего…Я вижу –Где-то у большой реки,На людном берегу и оживлённом,Стоит мужчина.Вдаль из-под рукиОн смотрит, улыбаясь просветлённо.Но каплями солёными на грудьДавно уже проложена дорога.– Вы плачете…Случилось что-нибудь?– Нет, нет! Спасибо…Просто я растроган.1962

«Нехорошо…»

Нехорошо!..А может, хорошо?Я сам не знаю, что со мной такое.Всё позади, девятый вал прошёл.И бури нет, и нет ещё покоя.Неясным чувством роковой виныНаполнен я от края и до края.И вижу я, как прошлое, сгорая,Не освещает новой новизны.Свобода вот – и вроде нету воли.И летний день – а всё пурга метёт.Как бы освобождение от боли,Оно само гнетёт меня, гнетёт…Неужто вправду завещала тыСквозь тернии всю жизнь мне продиратьсяК пределам той ужасной высоты,Где человек не может удержаться?Всё пеплом стало, но не гаснет свет.Ну что ж, вперёд!Да будет восхожденье.И возвращаюсь я на старый след.И нет покоя мне.И нет освобожденья.1963