скачать книгу бесплатно
Глава 4
Проснулась я от грома. Это мне так показалось: на самом деле, это был грохот упавшего ведра в сенях.
Я не сразу сообразила, где я: в голове почему-то всё путалось и мельтешило. Надо мной потолок, некогда белый, а теперь желтоватый, в рыжих пятнах и разводах, в центре тускло светится запылённая лампочка. Я хотела приподняться и не смогла: что-то прочно держало меня за шею. Точно мягкий мохеровый воротник свитера, внутри которого металлическое кольцо. Тело, от шеи и до кончиков пальцев на ногах, находилось в каком-то желе. Я это ощущала кожей, ибо была абсолютно голая. Перевела взгляд с потолка на стену: старый с облупленной краской сервант, за стеклом горки тарелок, чайные сервизы и масса разных фаянсовых статуэток. Слева от серванта другая стена – он стоял в углу. На стене электросчётчик, чуть ниже его проволочная сушилка для тарелок, тесно заставленная посудой. Далее – окно, на подоконнике череда баночек и горшочков с всевозможными растениями. Справа от серванта дверной проём, непривычно широкий. Дверь окрашена в тёмно-красный цвет. Сразу за ней прибита к стене сухая ветка, на ней чучело птицы. Кажется, удода. Далее, перпендикулярно стене, длинная занавеска. Куда она уходила, я не могла видеть: шейный корсет не позволял вертеть головой.
Ниже чучела располагались небольшое круглое зеркало, полочка для мыла, рукомойник и раковина. Первоначально, лишь скользнув взглядом по зеркалу, я отметила нечто знакомое. Вернулась, всмотревшись пристальнее: «нечто» оказалось моей головой – она торчала в центре крышки, а всё остальное было в коробке из-под мягкого масла, дико рекламируемого по телику. Коробка стояла на столе, застеленном цветастой клеёнкой.
ЧТО ВСЁ ЭТО ЗНАЧИТ?! Я дёрнулась изо всех сил, но лишь причинила боль шее. Тело свободно бултыхалось в вязкой жидкости.
– Ау! Есть тут кто? – Мне, казалось, что закричала очень громко, однако услышала только сиплый писк. Повторила – тот же результат.
«Я – «голова профессора Доуэля?» Если это кошмарный сон, тогда почему в шее настоящая боль?»
Дверь тяжко вздохнула и открылась: в комнату вошла… великанша. Женщина была очень стара: дряблое морщинистое лицо, впалый рот. Голова повязана линялым зелёным платком, концы платка связаны под массивным сухим подбородком. На старухе была светло-коричневая куртка с нашивкой на предплечье, которые обычно носят рабочие. Кажется, робой называется.
Старуха замерла спиной ко мне, послышалось металлическое звяканье и плеск воды: руки моет. Затем она прошуршала чем-то и подошла к столу. Рядом с моей коробкой появился стакан с зеленовато-оранжевой жидкостью.
Я затаила дыхание и, чуть прикрыв глаза, наблюдала за старухой. Она отошла к серванту, что-то взяла там и вернулась. Громыхнула стулом, подвигая поближе, села. Склонившись, достала из-под стола и поставила на стол высокую закопчённую кастрюлю, дном вверх.
– Ну, дочка, хватит щуриться и притворяться спящей. Я, как вошла, поняла: не спишь, – говоря это, старуха подняла коробку со мной и поставила на кастрюлю. Теперь я находилась на уровне её лица. – Как горлышко? Пересохло? – Старуха надела очки, одной рукой приподняла стакан, в другой у неё была… пипетка. Мягкий, успокаивающий голос старухи и её бесцветные глаза за стёклами очков, излучавшие тепло и что-то ещё хорошее, незнакомое мне… В общем, расположили меня к хозяйке с наилучшей стороны. Я открыла глаза и поздоровалась, но опять услышала лишь сипение.
– Погодь, погодь, дочка, сейчас наладим голосок. Открывай ротик.
Меня поили как беспомощного птенца. Я судорожно глотала падающие капли, не ощущая ни вкуса, ни запаха жидкости. Они проявлялись постепенно, капельным путём. Когда, наконец, восстановились обоняние и вкусовые ощущения, я бы затруднилась сточным определением: жидкость не имела одного вкуса и одного запаха – это было нечто вроде ассорти, коктейля. Главное, что глотать было приятно. А вскоре я обрела голос и нормальное ощущение тела, здорового и полного сил. И, разумеется, всё сразу вспомнила: Зебрик, полёт… Я стала говорить, быстро, слишком быстро: получалось сбивчиво и непонятно.
– Погодь, тарахтелка. Не стрекочи, вразумительно растолкуй.
– Извините, я боюсь не успеть. Там, на пашне, Зебрик… он стал деревянный…
– Опоздал, сердешный. Что поделаешь, доля его такая…
– Вы не поможете ему?!
– Я бы рада, детка, но не в моих силах. Чужое проклятье на Пёстром, не мне его и снимать. Ты лучше поведай, как он тебя оборотил в кроху.
Я подробно рассказала, что и как было во дворе за забором. Старуха слушала очень внимательно, кивая головой.
– Так… И какое же словцо велел сказать?
– Слово… Я… забыла… Не помню!
– Ладно, не печалься, это полбеды, – успокоила меня старуха. – Скумекаем.
– А Зебрику… вообще можно помочь?
– Не ведаю, детка.
– Но вы же эта… колдунья, да?
– Я была когда-то ворожеей, да вся вышла. Что мы всё лясы точим, тебя пора вынимать.
– А что со мной не так?
Кроме многочисленных синяков и порезов, я, падая с ворот, прибавила сотрясение мозга и вывих обеих рук в локтях. Вот и плаваю второй час в целебно-восстановительном растворе.
Баба Нюра – так просила называть себя старуха – поставила на табурет тазик, налила в него тёплой воды, затем осторожно освободила меня от жёсткого «ошейника».
– Забирайся, – подставила крупную цвета варёного «в мундире» картофеля ладонь. Страшно стыдясь своей наготы, липкая, словно ягода из варенья, скользнула я в руку бабы Нюры. И тотчас оказалась в воде. Тазик представлял сейчас для меня приличный бассейн. Баба Нюра пинцетом отщипнула от куска мыла крошку, протянула мне: – Хлюпайся, не буду стоять над душой.
Она вышла. Я с огромнейшим наслаждением принялась хлюпаться. Вроде ничего особенного: вода, мыло… но ощущения такие… такие, что словами не передать. Такое блаженство… просто, супер – супер!
Баба Нюра вернулась как раз в тот момент, когда я начала терзаться: пора бы и ополоснуться, но как?
– Готова? Счас, погодь, – Баба Нюра опустила в тазик широкую дощечку, велела забраться на неё. Я оказалась на довольно устойчивом плоту. Черпая столовой ложкой из ковшика воду, баба Нюра, радушно улыбаясь, стала поливать меня: – С гуся вода, с Варюшки хворобы и напасти!
Она говорила что-то ещё напевное, но я разобрала только эту фразу. Закончив ополаскивание, баба Нюра метнулась к печке, в которой слишком громко для меня потрескивали дрова, сдёрнула с верёвки махровое полотенце, чертыхнулась: – Тьфу, дура баба! Это ж для тебя, что ковром утираться. Погодь чуток. – Скрылась в комнате, где тотчас заскрипела дверца, видимо, шкафа. – Бегу, бегу! Не захолонула? – спросила, расстилая на столе обычный носовой платок. В следующее мгновение оказалась я на нём. – Утирайся.
Оделась я в свою одежду, чистую и тёплую. Правда, местами рваную, оно и понятно: баба Нюра, при всём желании, не могла её починить – слишком мала. Пока я сушила волосы у дверцы печи, сидя на горе из поленьев, баба Нюра колдовала у стола, сооружая для меня обеденный стол из спичечных коробков: два коробка, сверху белый лоскуток-стол и скатерть, коробок, застеленный куском зелёного плюша – тахта. Роль тарелки досталась чайной ложке, которой обломили ручку. Ошпаренная кипятком и заострённая спичка– вилка.
Уже сидя за накрытым столом, я впервые обратила внимание на будильник за стеклом серванта: четверть третьего ночи. Значит, прошло четыре часа с момента нашего с Зебриком вылета из Питера. Ночь в разгаре, вроде не время для еды, но чувство голода было такое, будто сейчас середина дня, а с утра маковой росинки во рту не было.
– Кушай. Плотно кушай. Когда следующий раз будет – неведомо. Пойду во двор, гляну: запаздывают твои сопутники. А ты шибче жуй, думать опосля будешь.
Не успела я осознать сказанного, как баба Нюра вышла. Сопутники – от слова «путь»? Что это значит? Ещё не конец пути? Получается так… А про еду, что следующий раз неизвестно когда поем, как понимать? Стоп, Варька, баба Нюра права: сначала поесть, потом думать, что и как. Хоть и пропал аппетит. Чем нас потчуют? Картошка с куриным мясом, солёные огурчики и квашеная капуста малинового цвета с кусочками столовой свёклы. Отдельно, в розетке, кажется, студень. Хлеб порезан крохотными кубиками. Верно, говорят, что аппетит приходит во время еды: если поначалу мне показалось, что еды слишком много, то вскоре я поняла – приговорю всё без напряга.
Я уже заканчивала, когда за окном что-то зашуршало, и неподалеку залаяла собака. Затем заговорила баба Нюра, но слов я не разобрала. Любопытство толкнуло меня к окну: перепрыгивая с горшка на горшок, продравшись сквозь густой куст «мокрого Ваньки», я приникла к стеклу. Освещенный лунным светом дворик, огранённый ещё голым кустарником, в центре крутилось зелёное облачко. Баба Нюра стояла на крыльце с вытянутыми руками, точно выгадывала момент кинуться и остановить верчение облачка. А оно, вдруг, само замерло, помедлило секунду-другую и стало опадать, растекаясь по земле. Через минуту от него не осталось и следа, а на земле… стояли мальчишка и чисто серый кот. Баба Нюра что-то спросила, ей ответили. И все трое скрылись за дверью веранды. В сенях ещё некоторое время слышались голоса, шаги. Я вернулась на своё место. Скрипнув, дверь распахнулась, пропуская сначала мальчишку, затем хозяйку.
– Не разувайся. Мой руки, и седай к столу.
– Мне только чаю, – глухо ломающимся голосом сказал мальчишка, снимая с плеча чёрную пузатую сумку. Повесив её на гвоздь, рядом с сервантом, подошёл к рукомойнику. Со спины мальчишка походил на угловатую девчонку, шапка пышных русых волос, с завитками, увеличивала сходство. Мальчишка был на голову выше меня, той, настоящей. Одет в заношенный джинсовый костюм, под курткой рубашка в сине-чёрную клетку, на ногах простенькие кроссовки.
В дверь заскреблись. Мальчишка, не отрываясь от рукомойника, ногой приоткрыл дверь: в щель проскочил серый кот. По сравнению с Зебриком, этот был красавцем. Симпатичная мордочка, в меру упитан и ухожен. Баба Нюра суетливо наполнила миску едой, поставила рядом с печкой.
– Ешь, – погладила кота по спине. – Успел. Я уж боялась, что разделишь судьбу Пёстрого. Не повезло, бедняге.
Кот уркнул в ответ и принялся, жадно, есть.
– Сынок, как покушаешь, сходим, тут недалече. Подмогнёшь мне.
– Хорошо, – мальчишка вытер руки, подошёл к столу и застыл, увидев меня.
– Ах, да, сынок, замешкалась я, – подошла баба Нюра. – Знакомьтесь. Это Варюшка, с Пёстрым у них незадача вышла… А это Вадик. Садись, садись, нет у нас, сынок, времени прохлаждаться.
Вадик опустился на табурет, искоса поглядывая в мою сторону.
– Что ж ты худющий такой? Мало кушаешь? – спросила баба Нюра, ставя перед ним тарелку с картошкой.
Вадик что-то буркнул под нос. Он действительно был худоват: впалые щёки, заострившийся подбородок с уже не детским пушком, а взрослой щетиной. Густые пышные брови, насупленный взгляд карих глаз. Если со спины он походил на девчонку-пятиклассницу, то спереди выглядел на все восемнадцать. Или нет, скорее на моего ровесника, но повзрослевшего вследствие трудной жизни. По-моему, ерунда какая-то, но почему-то подумалось в тот момент именно это. И ещё посетила мыслишка: может, болезнь… Тьфу на тебя, Варька! ещё накаркаешь…
Вадик ел неторопливо и, я бы сказала, красиво. Чувствовалось: это не временное, не из желания показать себя с лучшей стороны, а естественные его поведение и манеры. Задумчиво смотрел в тарелку и, похоже, в мыслях был где-то далеко отсюда, руки же просто выполняли привычную работу. Кстати, о работе: судя по его рукам, мальчишка не белоручка.
Баба Нюра, всё время что-то бормоча под нос, поминутно выходила на крыльцо. Значит, ждёт ещё гостей. И они запаздывают.
– Спасибо, – поднялся Вадик, отнёс грязную посуду в раковину, взял губку и кусок мыла.
– Оставь, я вымою, – остановила его хозяйка.
– Тогда, может, сходим, куда говорили? – Вадик вытер руки, достал из кармашка сумки пачку сигарет и зажигалку.
Баба Нюра глянула на меня, на окно, тяжко вздохнула:
– Пойдём.
Однако к двери первым метнулся Серый, широко и самодовольно облизываясь.
– Ты куда навострился?
– Так… это… как обычно.
– У тебя время последние минутки отщёлкивает…
– Знаю! Так не отнимай и их. Следующий раз, знаешь, когда будет?
– А коль не поспеешь?
– Поспею, – Серый упёрся лбом в дверь и она, скрипнув, приоткрылась – кот сиганул в щель.
– От гулёна! Каждый раз приползает весь ободранный. Всё неймётся, старый ловелас.
– Сколько ему? – спросил Вадик, разминая сигарету и, искоса, поглядывая на меня.
– А шут его знает. Они мне в наследство достались, от прежней. Я уж, почитай, третий век завершаю.
– Третий… что? Век?? – Вадик недоверчиво глянул на бабу Нюру.
– Третий, милок, третий. Вот вас провожу, и буду ждать смену. Варюшка, доченька, ты уж поскучай одна. Мы мигом обернёмся.
Оставшись одна, я соскочила с «тахты», прошлась по столу, разминая ноги. Голова пухла от вопросов, на которые не было ответов. Пока не было. Зачем я здесь и почему именно мне всучили этот… Дар? Даже не удосужились поинтересоваться: а хочу ли я? нужен ли он мне? Кто третий: мальчишка? девчонка? взрослый? Куда собирается «проводить» нас баба Нюра? и как надолго? Могу ли я отказаться, если что-то меня не устроит?
В уличную дверь забарабанили. Я метнулась к окну, но опоздала: кто-то уже вошёл на веранду. Тяжёлые шаги приблизились к двери, и она сотряслась от удара. Я, инстинктивно, спряталась в кусте герани. В следующую секунду дверь резко распахнулась, и в комнату ввалился увалень. Первое, что я увидела сквозь листья, это – пухлая рука, держащая за хвост деревянного кота. Зебрик?! Я отодвинула мешавший обзору лист герани, и крик ужаса комом застрял в горле: это был Вадик, но какой… Его, будто, воздухом накачали, как резиновую куклу… «Вадик» небрежно бросил Зебрика на дрова, окликнул:
– Хозяйка, алё?
Я медленно приходила в себя, осознавая: это не Вадик и кот не Зебрик. А кто? Третий? Или это какая-то колдовская штучка? Иначе, зачем делать такую… уродливую копию Вадика?
Лже-Вадик протопал в другую комнату и, не обнаружив хозяйку, громко выматерился. Вернувшись, подошёл к столу, отломив полбатона, стал есть, неприятно чавкая. Наклонился, внимательно рассматривая мою «мебель».
– Прикольно, – хмыкнув, щелчком разрушил «тахту». Прошёл к печке, загремел крышками, заглядывая в кастрюли и сковородки. Вернулся к столу со сковородой, которая наполовину была заполнена всё той же картошкой с курятиной. Ел Лже – Вадик шумно, торопливо, осматриваясь по сторонам. Задержал взгляд на чучеле удода, затем, скатав шарик из хлеба, метнул в него. Попал в голову, удовлетворённо гоготнул. Опустошив сковороду, продолжал жевать остаток булки.
– А пивка нет? – Не дождавшись ответа, вернул сковороду на место, вновь загремел крышками.
«Проглот, неужели ещё не наелся?!» С каждой секундой моя неприязнь к нему увеличивалась. Прямо руки чесались врезать чем-нибудь тяжёлым по этой квадратной спине, обтянутой кожаной курткой. Или хлестнуть прутом по раздувшейся заднице.
Вновь ругнувшись, Проглот грохнул очередной крышкой и вышел вон, оставив дверь приоткрытой. Я облегчённо передохнула, размяла затёкшие ноги и спину.
В сенях хлопнуло, похоже, дверца холодильника. Вернулся Проглот, неся в руках трёхлитровую банку с квашеной капустой и пластиковую бутылку с растительным маслом.
«Чтоб ты лопнул, обжора,»– искренне пожелала я, когда Проглот, наложив в тарелку капусту и обильно полив маслом, принялся есть. Конечно же, ничего с ним не случилось, ибо я желала без злости и не смотрела в ладонь.
Внезапно Проглот замер, с полным ртом и глядя на окно. Я затаила дыхание. Проглот судорожно глотнул, его пухлые пальцы ковырнули из батона мякоть, стали мять, как пластилин. Продолжая пристально смотреть на окно, Проглот скатал шарик. И тут меня ожгло догадкой: шарик предназначен мне! Но предпринять что-либо не успела: обрывая листья на пути, шарик шмякнул меня в грудь, в лицо, отбросил в угол окна. Я ударилась головой о раму и сползла вниз, под щербатое блюдце, на котором стоял горшок с растением.
«Ну, обжора, я тебе этого не прощу!» – только и успела подумать: перед глазами всё поплыло, голова наполнилась монотонным усыпляющим звоном, и я плавно заскользила в бездонную пропасть…
… Очнулась я от острой боли, она была всюду: в ногах, в руках, в шее. Будто кусали меня. С великим трудом разлепила налившиеся свинцовой тяжестью веки и – О, ужас! – меня… ели тараканы. Да, да, те самые твари, которых мы постоянно где-нибудь встречаем. Сейчас для меня они были велики, как для обычной Варьки, например, крысы. Видимо, эти твари, обнаружив меня бесчувственную, решили, что нашли добрый кусок еды. Разумеется, я вскочила как ошпаренная, отпрянула к стене. Трясло, как в лихорадке. За ближайшим горшком зашуршали, я в панике, стала поспешно отступать вдоль стены. Неожиданно стена оборвалась – кончился подоконник – и я полетела вниз. К счастью, у окна стояла длинная скамья, а на ней лежала тряпка, что-то вроде вязаной жилетки. Это смягчило моё «приземление». Выбираясь из глубокой складки, не заметила, как оказалась у самого края скамьи. Запоздало попыталась рвануть назад, но, увы! притяжение пола оказалось сильнее. По закону подлости, стоявшие под скамейкой тапки находились чуточку в стороне: я как лягушонок шмякнулась на крашенные доски. Надо сказать, удачно: ничего не сломала, не вывихнула. Но сильно зашибла руки и колени. Ужас, очевидно, выветрился во время падения – ему на смену пришла истерика. Растирая поочерёдно руки и колени, ревела, ругалась, проклиная всё на свете. Невыносимо хотелось домой… Лучше пьяная мать, вечно хмурый молчащий папка, несносная придира сестра, чем эти нескончаемые падения. Сколько можно?! Во имя чего эти муки и боли? Эй, вы там, к чёрту ваш Дар – НЕ ХОЧУ!!! Забирайте назад и верните меня домой! ХОЧУ ДОМОЙ!!! ХОЧУ ДОМОЙ!!!
Боль поутихла, и истерика пошла на убыль, а может, я просто устала. Баба Нюра и Вадик ещё не вернулись. Не слышно было и Проглота. Только в соседней комнате что-то похрипывало. Я решилась пройти вдоль стены к дверному проёму. Дверь здесь вообще отсутствовала: её заменяли две занавески из цветастого плотного полотна. Отодвинуть край мне не удалось (не по силам), пришлось идти на середину порога, где занавески неплотно приникали друг к другу, образуя щель.
На диване спал Проглот, небрежно развалившись, и протяжно храпел.
«Пожрал и в тряпки, дебил какой-то. Нет, тут определённо, колдовской умысел: кто-то хочет зло посмеяться над Вадиком. Ты худой и тонкий – будешь толстый и жирный. У тебя одёжка ношеная – переношенная – заменим на шмотки фирменные, новёхонькие. Что получилось? Умора! Обхохочешься! Видок, действительно, ещё тот… Но зачем? Стоп! а что если те, кто пытался похитить меня над пашней, захватили третьего….сотворили это «чудо в перьях» и выдали, как оригинал?! Чтобы сорвать планы бабы Нюры… Тогда… «-Я не успела завершить мысль: в сенях послышались шаги и в комнату вошли баба Нюра с Вадиком. Последний бережно нёс на руках деревянного Зебрика.
– А вот и мы… – начала и осеклась баба Нюра: она смотрела на стол, где мой след простыл. – Батюшки! девонька, где ты? Не дай, боже, за стол угодила: там же пыли, почитай, метровый слой. – Метнулась в сени, вернулась с переноской – лампочка с длинным проводом и вилкой на конце, – включила в сеть. Вадик положил Зебрика на дрова, взял у бабы Нюры лампочку и сунулся под стол. Всё это время я пыталась привлечь их внимание: кричала, топала ногами, но в их шуме моя мышиная возня просто тонула.
Баба Нюра тоже опустилась на колени, полезла под стол. С одной стороны, это выглядело смешно, с другой… Я даже прослезилась от чувства благодарности: чужие, в сущности, люди так беспокоятся обо мне, что готовы ползать на коленях, глотать пыль…
Мне оставалось только приблизиться к ним, физически привлечь внимание, но… Интуитивно, я сообразила, что это небезопасно: переговариваясь, Вадик и баба Нюра ежесекундно меняли положение тела, и могли элементарно придавить меня, не заметив. Значит, надо добраться туда, где меня ищут: под стол. Я двинулась, и как раз вовремя: там, где только что стояла, оказался бело-синий кроссовок Проглота.
– Алё, хозяева, чё за фигня? Обещали пиво…
Я юркнула под скамейку. Вадик и баба Нюра резко выдернулись из-под стола-при этом взорвалась лампочка, – и так и сели, поражённые увиденным.
Проглот тоже обалдело взирал на Вадика и беззвучно ловил воздух открытым ртом. Воцарилась гнетущая пауза.
– Чё за фигня!? – первым пришёл в себя Проглот. – Это чё… клон?
Баба Нюра засуетилась, пытаясь подняться.
– Сам ты клон, жирдяй, – в полголоса бросил Вадик, вскочил, помог подняться хозяйке.
– Кто жирдяй? Кто жирдяй? По рылу захотел?
– Ребятки, ребятки! – Баба Нюра встала между ними. – Спокойно, счас разберёмся. Что случилось? Почему задержались?
– Откуда я знаю, задержались или нет! Этот, – Проглот кивнул в сторону деревянных котов, – котяра вонючий, всю малину мне… обгадил! Я с девчонкой был, а он… затянул бодягу: надо лететь, надо лететь, ждут… Что здесь? Центр по выведению клонов?
– Погодь с клонами. Ты скажи: вы сразу вылетели?
– Не, я чё, должен был бросить девчонку и куда-то тащиться? – Проглот уселся на скамейку, закрыв своими ногами-столбами мне обзор. Я снова перешла к дверному проёму. – Котяра обещал мне пиво…
