В поисках убийцы

– Вы обещали, – напомнил Чемизов.

– Бог с вами! – ответил Патмосов. – Но даю вам слово, что ровно через месяц после вашего отъезда я начну погоню за вами.

– Хорошо, поиграем!

– Это будет серьезная игра, – тихо промолвил Патмосов и стал снова вынимать бумаги из портфеля. – Ну, это – ломбардные квитанции. Все в сторону. А, это – чековая книжка! Так. Ого! Вы награбили достаточно денег. Сергей Филиппович, – обратился он к Прохорову, – как вы думаете, сколько этот господин мог выманить у Дьяковой денег?

– Не имею понятия. Я знаю, что у нее лежали деньги в банке; знаю, что перед отъездом она сняла их, но сколько – мне неизвестно.

– Вероятно, Елена Семеновна сегодня придет в себя и все расскажет, – предположил Пафнутьев.

– Совершенно верно, – согласился Патмосов и обратился к Чемизову: – Вы должны будете вернуть ей все деньги. У вас здесь девяносто тысяч. Это недурно. – Патмосов отложил книжку в сторону и поднялся. – Ну, расплатитесь по счету, и едем, – сказал он. – Алехин, возьми автомобиль. Мы довезем господина инженера честь честью. Позвони еще Дубовскому; пусть приедет в» Китай – город» и будет тебе помощником.

– Слушаю! – и Алехин вышел.

– Брр… сколько злого на свете, сколько грязи! Эх, господин, господин! – покачав головою, воскликнул Борис Романович. – Человек вы, видимо, со способностями, одаренный, и пустились на такое черное, грязное дело.

Чемизов криво усмехнулся.

– Что кому, господин хороший, – ответил он, – не знаю, как вас величать; по сыскной части служить тоже благородства немного.

– Лжешь! – вспыхнул Патмосов. – Я ловлю мерзавцев, обезоруживаю разбойников, обезвреживаю негодяев, я – защитник общества!

Вошел коридорный.

– Возьмите деньги по счету, – небрежно сказал Чемизов, – а это – на чай, – и он протянул десять рублей.

Вернулся Алехин.

– Все готово.

– Идемте, – сказал Патмосов Чемизову. – Чемодан понесет Алехин.

Константин Иванович подхватил чемодан. Чемизов шел между Пафнутьевым и Патмосовым. Прохоров – впереди, Алехин замыкал шествие.

Хитрый старикашка Колчин был обрадован, когда к нему вернулся богатый жилец вместе с инженером.

– Комната еще свободна? – спросил его Патмосов.

– Обе свободны, – ответил Колчин, пытливо смотря на Чемизова.

– Дайте ту, которую мы занимали.

Колчин повел их по полутемному коридору. Они вошли в комнату, и Патмосов объявил преступнику:

– Вот ваше временное жилище, вот ваш временный компаньон. Ты, Алехин, не спускай глаз. Дубовский скоро будет?

– Сказал – через час.

– Ну, помни: если ты спишь – Дубовский не смеет спать, если спит Дубовский – ты должен быть настороже. Дверь держать запертой, глаз с него не спускать. Ты отвечаешь.

Он оставил комнату и сел в автомобиль, где его ждал Семен Сергеевич. Когда автомобиль понесся, Патмосов сказал своему молодому помощнику:

– С севастопольским поездом поедешь в Петербург, там возьмешь с собою Семечкина, и оба поедете в Лугу. Если эта Подберезина действительно окажется Коровиной, ты пришлешь мне телеграмму, и я этого мерзавца отпущу.

– Хорошо, – сказал Пафнутьев и тут же воскликнул: – Борис Романович, кто же тогда убит?

– Разыщу. Теперь это – дело чести… для Чухарева… Я уже был на следу, да меня сбил этот Чемизов. Нет худа без добра. Ну, приехали!

Автомобиль остановился. Патмосов с Пафнутьевым расплатились и поднялись в номер Семена Сергеевича, где тот дожидался их.

– Пообедаем, – сказал Патмосов весело, потирая руки, – а к тому времени, как мы окончим, приедет почтенный Переверзев.

XXIII

Воскресение

Дьякова спала глубоким, болезненным сном, похожим на обморок. Доктор Переверзев в сопровождении Патмосова и Прохорова осторожно вошел в комнату и сказал спутникам:

– Сидите смирно! Сейчас я приведу ее в чувство.

Через несколько минут действительно раздался голос за альковом:

– Вы слышите меня, Елена Семеновна?

– Да, – ответил тихий голос.

– Вы не забыли, что я вам сказал?

– Забыла.

– Вы – Елена Семеновна Дьякова, приехали из Петербурга; с вами приехал Чемизов. Вы должны вспомнить все, что он сделал с вами. Вы слушаете?

– Да.

– Проснитесь!

Послышался протяжный вздох, а потом тихий, испуганный голос:

– Где я?

– Вы сейчас находитесь в» Большой Московской» гостинице, вас хотели ограбить, но друзья приняли в вас участие и спасли. Я – доктор Переверзев.

– А кто – другие?

Прохоров громко сказал:

– Я, Елена Семеновна!

– Вы? – удивленно воскликнула Дьякова, и Сергей Филиппович узнал знакомые интонации.

– Приехал в Москву по делам, а с вами встретился случайно. Нашел, где вы остановились; вы были больны, и я со своим другом привез вас сюда.

– Ах, я хочу непременно видеть вас! Подождите минутку. Доктор, я могу встать?

– Пожалуйста, – сказал доктор. – Я приглашу девушку, которая поможет вам одеться. Мы выйдем.

– Я сейчас, можете через пятнадцать минут вернуться, – сказала Дьякова.

В коридоре Прохоров в волнении прислонился к стене. Патмосов ласково положил на его плечо руку. Пафнутьев широко улыбнулся:

– Ну, Сергей Филиппович, все кончилось! Теперь Елена Семеновна воскрешена и вполне избавлена от страшных чар.

– Да, я уверен, что это кончится. Как только она поправится, вы немедленно увезите ее куда‑нибудь подальше, – посоветовал доктор.

– В Крым?

– Хорошо и в Крым; там теперь прекрасно. А потом она свободно может вернуться назад, хотя лучше устранить от нее все, что напоминает того негодяя.

Через несколько минут дверь приоткрылась, и Дьякова крикнула:

– Войдите!

Сергей Филиппович увидел прежнюю Елену Семеновну, только лицо ее было бледнее, чем обычно, и глаза потускнели. Она радушно улыбнулась ему и протянула руку:

– Здравствуйте, Сергей Филиппович. Я очень – очень рада видеть вас. Садитесь! А это – ваши друзья?

– Да; они помогли мне спасти вас, – взволнованно сказал Прохоров, целуя ее руку. – Борис Романович Патмосов и Семен Сергеевич Пафнутьев.

– Господа, садитесь. Чем угощать?

Доктор сказал:

– Нам – кофе, вам – обед.

– Кофе, обед? Прекрасно! Позвоните, Сергей Филиппович!

Прохоров сиял. Дьякова была прежняя – та, какую он знал и любил.

Официант подал требуемое. Молодая женщина разлила кофе.

– Да, – говорила она, – со мною было что‑то неладное. Мне трудно вспомнить, но, очевидно, я была больна.

Прохоров смущенно молчал. Доктор пришел на выручку:

– Вы имели несчастье встретиться с Чемизовым и от этого пострадали.

Лицо Дьяковой залилось густой краской. Она закрыла лицо рукою, потом отняла руку и с испуганным лицом воскликнула:

– Да, да! Теперь я вспомнила. Это – ужасный человек!

– Что он делал с вами? – робко поинтересовался Прохоров.

– Он? Я не знаю, – она покачала головой, – но, когда он приходил и начинал смотреть на меня, какая‑то сила сковывала мои члены. Мне казалось, что я уношусь куда‑то далеко – далеко, а потом раздавались откуда‑то голоса, и когда я снова приходила в себя, то мне было ужасно тяжко. Что‑то давило меня, какая‑то чужая воля заставляла меня совершить то одно, то другое.

– Простите, Елена Семеновна! – вмешался в разговор Патмосов. – Меня интересует существенная сторона дела. Сколько вы взяли своих денег из банка, когда уезжали из Петербурга?

– Тридцать пять тысяч. А что?

– Сколько у вас осталось?

– Я оставила себе пять тысяч. Остальные отдала ему.

– Так. И взяли с собой все драгоценности?

– Да.

– Что у вас от них осталось?

– Я не знаю; надо посмотреть.

– Вы сделаете мне большое одолжение, если произведете эту проверку.

– Я ничего не понимаю. Что случилось?

– То, что вы оказались во власти мошенника и негодяя, – разгорячился Прохоров. – Помните вечер у Горянина? Там этот Чемизов в первый раз показал свое страшное искусство, а потом применил его к вам. Когда мы подстерегли его, он усыпил вас и заставил дать ему дарственную на ваше имение. Счастье, что я случайно встретил его здесь и вызвал Бориса Романовича.

Дьякова широко раскрыла глаза, и ее лицо побледнело.

– Да, да! Я теперь вспоминаю… Едва мы уехали из Петербурга, как я перестала быть самой собой, стала автоматом. Мне всегда казалось, что я живу в полусне. Я ожидала Григория Владимировича, но, когда он приходил, чувствовала не радость, а какой‑то странный испуг. О да, да! Теперь я знаю… Как я вам благодарна, дорогой Сергей Филиппович! Вы меня спасли!

Прохоров поцеловал ее руку и поспешно отошел в сторону, потому что не мог скрыть волнение.

Дьякова обратилась к Переверзеву:

– Доктор, скажите: это очень опасно для моего здоровья?

– Пустяки, – успокоил он, поправляя очки. – Вам необходимо теперь отдохнуть, развлечься, а затем вы совершенно освободитесь от его влияния. Понятно, сейчас нервы у вас расстроены. Я пропишу вам бром.

– А я попрошу вас, Елена Семеновна, – сказал Патмосов, вставая, – чтобы вы к завтрашнему дню привели свои дела в порядок и сообщили мне. Нет ли у вас каких‑нибудь поручений в Петербург?

– А что?

– Мой друг Семен Сергеевич Пафнутьев едет туда сегодня.

Дьякова покраснела.

– Сергей Филиппович, – громко сказала она. Прохоров быстро обернулся. – Доктор советует мне уехать и рассеяться. Может быть, вы согласитесь сопровождать меня?

– Мы поедем в Крым, – предложил Прохоров, и его лицо осветилось.

– В Крым, в Крым! Если вы будете добры, – обратилась Елена Семеновна к Пафнутьеву, – то посетите Горяниных и сообщите им, что мы, я и Сергей Филиппович, едем в Крым.

Прохоров взял руку Дьяковой и приник к ней губами. Патмосов переглянулся с доктором и Пафнутьевым. Они встали и, простившись с Дьяковой, перешли в номер Пафнутьева.

– Кажется, нам там делать нечего, – с улыбкою сказал доктор.

– Да. Это – последняя глава романа, – констатировал Борис Романович. – Ну, пропишите рецепт. Но, мне кажется, она успокоится и без брома.

– Все сделали? – обратился Борис Романович к будущему зятю. – Собирайся, дружок, и кати в Питер. Завтра утром ты будешь уже там, в десять часов можешь будить Семечкина. Варшавский поезд, кажется, в двенадцать. Сейчас поедете в Лугу, в четыре часа будете там, в шесть ты будешь уже знать все, и в семь часов завтра я должен иметь от тебя телеграмму. Понял?

– Слушаю, – сказал Пафнутьев. – А к Кате заехать можно?

– Это уже после, когда пошлешь мне телеграмму и все сделаешь.

– А ты скоро?

– Не знаю. Меня не ждите. Я отсюда уеду, но не в Петербург.

– Искать поедешь?

– Может быть, ты и угадал.

XXIV

Одно дело кончено

На другой день Прохоров пригласил Патмосова к Елене Семеновне, чтобы получить обещанный ею список вещей.

Дьякова встретила их радостным приветствием.

– Рушатся страшные чары Чемизова. Вот! – она протянула лист бумаги, исписанной мелким почерком. – Тридцать тысяч рублей и эти вещи.

– Отлично, – сказал Патмосов, пряча бумагу в карман. – Сегодня я буду иметь с ним объяснение.

– Когда вы должны получить телеграмму? – спросил Прохоров.

– Полагаю – часов в семь или восемь.

– И тогда?

– Я отпущу его на все четыре стороны и сам тотчас уеду.

– А мы завтра с севастопольским, – улыбаясь, сказал Прохоров.

– Счастливого вам пути! – простился Патмосов и поехал в» Китай – город».

Чемизов мрачный и угрюмый лежал на диване и при входе Патмосова даже не приподнялся, а прямо спросил:

– Ну, когда я буду выпущен?

– Если вы не наврали, то, вероятно, сегодня вечером. А теперь займемся делом. Оказывается, с вас причитается шестьдесят тысяч рублей. Потрудитесь вернуть их.

– Девятнадцать тысяч, как мы условились, – и Чемизов быстро сел на диване.

– Не согласен! Шестьдесят тысяч, и ни гроша меньше. У вас на текущем счету девяносто пять тысяч; из них тридцать тысяч Коровиной и тридцать Дьяковой, остальные вы где‑нибудь наворовали, часть же, вероятно, получили за заложенные вещи.

– Это вас не касается.

– Меня касаются только шестьдесят тысяч. Вы должны отдать их. Не хотите – ваше дело. Местопребывание Коровиной известно, тайны у вас нет никакой, и в случае вашего несогласия я сейчас же позову полицию, вас препроводят в участок, а оттуда обычным порядком – в Петербург.

– Это будет подлостью.

– Подлостью? – Патмосов покачал головою. – Ну, такие люди, как вы, никогда не должны произносить это слово… ни слово» честность», ни слово» подлость». Итак, шестьдесят тысяч – вот мое решение. А сейчас отберемте с вами квитанции и вещи. – Патмосов стал читать список вещей Дьяковой, отбирая квитанции, и, захватив три футляра, заметил: – Странное дело! Сколько у вас еще вещей незаложенных. Откуда они?

– Это – мое дело.

– Верно, верно! Ну, так я беру эти три вещи, эти квитанции, дарственную, а затем попрошу вас написать чек на шестьдесят тысяч рублей. Именной чек напишите: «Борису Романовичу Патмосову».

– Повторяю вам, это насилие и подлость – пользоваться моим положением, – злобно сказал Чемизов, однако, обмакнув перо, подписал чек. Лицо его потемнело. – Вы сами толкаете меня на преступление!

– Ну, я уже говорил вам, что через месяц начну ловить вас, так что преступления для вас небезопасны.

– Еще посмотрим, кто кого? – глухо проговорил Чемизов, отрывая чек и кидая его Патмосову.

– Превосходно! Я съезжу и возьму деньги. Алехин, береги его! – и Борис Романович вышел, причем за ним тотчас же щелкнул замок.

Он получил деньги в Купеческом банке и вернулся в» Большую Московскую» гостиницу. В ожидании он улегся на диван, и скоро комнату огласил раскатистый храп.

Уже спустились сумерки и было темно» когда в дверь постучали: «Телеграмма!«Патмосов быстро встал, зажег свет, взял телеграмму, развернул ее и радостно улыбнулся. Он тотчас спустился к Дьяковой и постучался в ее номер.

– Войдите, – послышался голос Прохорова.

– Сказал правду! – Борис Романович размахивал телеграммой. – Вот! Пафнутьев пишет: «Приехали нашли совсем больная». Значит, негодяй ограбил эту несчастную, одурманил ее и бросил.

– И вы едете?

– Да, дело мое тут кончено. Вечером еду. А теперь вот, – обратился Патмосов к Дьяковой, – я привез вам ваши тридцать тысяч рублей.

– Как? – воскликнула Дьякова, вспыхнув.

– Этот негодяй упрямился, ну, да со мной шутки плохи. Извольте получить! – Патмосов опустил руку в глубокий боковой карман. – Вот это – ваши квитанции. Хотите – выкупите, хотите – бросьте. А денежки и вещи сейчас передам. – Он поднялся к себе в номер и скоро вернулся с саквояжем. – Все кредитными билетами. Извольте считать: шесть пачек по пяти тысяч рублей. А это – вещи. Только три…

– Ой, сколько денег! Что нам с ними делать? – воскликнула Дьякова.

– Завтра поедем, и ты положишь их снова на текущий счет, – сказал Прохоров.

Елена Семеновна отодвинула деньги и со смущенной улыбкою обратилась к Патмосову:

– Уважаемый Борис Романович. Мне неловко говорить, но, по – моему, всякий труд должен быть оплачен.

– Совершенно верно, – подхватил Прохоров. – И ничего тут нет неловкого. Борис Романович, сколько прикажете вам заплатить?

– Сколько дадите, столько и ладно, – просто ответил он.

– Я предложу вам десять процентов. Три тысячи.

Дьякова взяла пачку билетов, отделила шесть и передала их Патмосову.

– Глубоко благодарен, – сказал тот, пожимая ее руку, а потом пожал руку Прохорова. – Ну, теперь я еду отпустить этого мерзавца, а затем сейчас же на поезд. Всего вам хорошего, как говорится, мир и любовь!

Прохоров горячо поцеловал его.

– Мы вас приглашаем заранее на свадьбу.

– Буду рад, – засмеялся Патмосов. Вернувшись в» Китай – город», он сказал Чемизову:

– Можете ехать на все четыре стороны. Алехин и Дубовский, вы свободны!

С этими словами он повернулся и вышел из комнаты.

– Ну, кончили это поганое дело, – сказал Патмосов своим помощникам. – Спасибо вам, господа. – Он вынул сто рублей. – Вот ваша плата. Не поминайте лихом!

В тот же вечер Борис Романович сел в поезд, направлявшийся в Минск.

XXV

Вещи по двадцати копеек

Станислав Казимирович Личинский в большом полутемном магазине выписывал за конторкой счета, когда дверь отворилась и в магазин вошел улыбающийся Патмосов.

– Можно ли мне видеть Станислава Казимировича Личинского? – спросил он, снимая шляпу.

– А то я! – отозвался Личинский, отложил перо и вышел из‑за конторки.

Это был огромный мужчина с красным лицом и черными длинными усами. Его голубые вытаращенные глаза смотрели уверенно и губы улыбались, открывая беззубый рот.

– А то я! – повторил он. – Что пану потшеба?

– А я – Иван Кузьмич Овсюхин, купец из Петербурга, – ответил Патмосов. – Мне про вас сказывал Франц Феликсович Поплавский.

– Франек! Будем знакомы! Франек – мой друг, настоящий друг. Что пан потшебуе?

– А хочу в Петербурге открыть магазинчик. Так он меня и направил к вам по части товара.

– О – о! Это я могу. Отлично помогу вам. Пшепрашам пана, я зараз освобожусь. Казя, коли кто придет, так скажи, что я у Янковского. Отправки сделайте, упакуйте как следует – и наложенным платежом. Ну, я пошел. Дай мне шляпу, пальто, палку! Ну, живо!

Рослый детина выскочил из другой комнаты, торопливо принес хозяину вещи и помог ему одеться.

– Пойдем, пан. Здесь есть добрый ресторан Янковского. Мы там за чаркой и поговорим, а то насухую не люблю разговаривать, – Личинский засмеялся, и они. вышли вместе на Немецкую улицу. – Здесь, в Вильне, – сказал Личинский, – у меня у одного такой магазин. Больше ни у кого нет! Я торгую не только на губернию, а на всю Россию. Вот! Я пана всему научу и отпущу ему наилучший товар.

Они вошли в небольшой чистый ресторан. Рыжий поляк, стоявший за стойкой, дружески закивал Личинскому.

Тот подал ему руку и сказал:

– Будем угощать пана из Петербурга. Дай нам старой вудки и настоящих колдунов. Ну, пан, присаживайтесь, будем разговаривать.

Патмосов сел к столу, Личинский опустился против него, и Борис Романович стал рассказывать ему о том, что хочет открыть в Петербурге магазин с продажею вещей по двадцати копеек каждая, а для такого магазина надо сделать набор всякого товара.

– Хороший магазин, – оценил Личинский. – Универсальный! Ха – ха – ха! И запонки, и игрушки, и китайская ваза, и все по двадцати копеек! Покупай, денег не жалко. – Он громко рассмеялся. – Я сам торгую больше по объявлению. У меня все есть, а как подходит Рождество, так я на всю Россию торгую: убранство для елок от трех рублей до семидесяти пяти! Кто бы подумал, из Сибири выписывают. Да! Разные часы, разные такие шахер – махерства, пустяки – все выписывают. Сочинил я раз очки, в которые видно то, что за сто верст, – и те покупали! Народ дурак. Магазин с каждой вещью по двадцати копеек – очень хороший магазин. Я пану покажу весь товар. Теперь уже темно у меня в магазине. Завтра придете, я вам все покажу…

Патмосов с трудом перебил его:

– Брахман вам кланяется, с женой своей.

– О то Брахман! Хорошо тоже торгует! Часовой магазин открыл, а раньше только починкой занимался. Это как швейцарские часы в Берлине по два целковых появились, а он их по четыре; на том и нажился. Мы с ним большие друзья. Хороший человек!

– Он мне про вас много рассказывал; сообщил, между прочим, о том, как вам тут посылочку прислали. Ха – ха – ха!

– О, черт бы побрал их! – Личинский ударил кулаком по столу. – Жить буду, никогда не забуду. Такая пакость случилась, что вы себе и представить не можете!

– А что за штука? – спросил Патмосов. – Правда, женская голова и мясо?

– Ну да! Вот пан Янковский знает, – и он указал на буфетчика; тот лукаво улыбнулся. – Приносит ко мне повестку с вокзала сторож и говорит: «Пожалуйте, вам посылка». Прихожу я на вокзал, а там картонка такая – я такие картонки из Лодзи получаю, – а подле картонки и начальник станции, и жандармский офицер, и унтер – офицер, и господин в штатском. И все кричат мне: «Пожалуйте! Что это вам за посылка?«Я смотрю и читаю: «Вильно. Станиславу Личинскому, Немецкая ул., 68». Говорю: «Мне, надо быть, из Лодзи товар». – «Будьте добры, вскройте». Подхожу я к картонке и слышу – дух из нее странный. Как раскрыл ее… Пан Йезус Христус! Что это? Голова изрезанная и какое‑то мясо нарубленное. Я думал – упаду! А они говорят: «Позвольте узнать, от кого?«Да я почем знаю? Уж меня после таскали – таскали! А посылку в Петербург отправили.

– А вы не знаете, от кого посылка?

– Да убей меня гром! Как я могу знать, какой мерзавец мне это послал? Я после говорю Плинтусу: «Ты это сделал, такой – сякой» – а он божится: «Стану я это делать». Жена его даже побледнела от страха и вся так и затряслась. А мне горе одно.

– А кто этот Плинтус? Может быть, шутник?

– Какой шутник! – Личинский махнул рукой. – Плинтус, Генрих Брониславович. У него в Лодзи универсальный магазин, а из этого магазина я беру весь товар. Смотрю, коробка как будто от него, ну, и подумал сначала: «Товар от Плинтуса». А разве станет он такую мерзость посылать? Тьфу! Даже вудку испортил. Пей, пан, за твое здоровье!

Патмосов выпил крепкой старой водки, и затем они стали закусывать горячими колдунами.

– Я пану весь товар предоставлю и магазин научу, как открыть, – продолжал говорить добродушный Личинский, после того как они выпили целый графин старой водки.

Борис Романович распрощался с ним и пошел к себе в гостиницу, а Личинский поплелся в свой магазин.

Придя в свой номер, Патмосов зажег свет, присел к столу, вынул записную тетрадь и стал делать в ней отметки. По его лицу пробежала улыбка. Он был доволен. На следующее утро Борис Романович еще спал, когда к нему постучались и за дверью послышался голос Личинского:

– Пан спит еще? Вставай!

Патмосов открыл дверь.

– Вот те и купец! – смеясь, сказал Личинский, вваливаясь в комнату. – Десять часов, а он спит. Этак, пан, проторгуешься скоро. А я образцы товара принес; после пойдем ко мне смотреть.

– Ну, пока что надо чаю напиться и закусить.

– О то добре! – воскликнул Личинский, видимо готовый во всякое время и попить, и поесть.

Патмосов позвонил коридорным и заказал обильный завтрак. Появились на столе старая водка, венгерское и коньяк.

Личинский пил, ел и без умолку говорил о своих делах.

– Генрих Брониславович, – сказал он и прищурился, – вот ловкий малец! Он в Лодзи имеет самый универсальный магазин! У него и манто, и шубы, и отрезки сукна для костюма, и мерлушковая шапка, и музыка, и граммофон, а теперь кинематографами торгует домашними. Он всем торгует. Как вы читаете объявление: «Лодзь, универсальный магазин», то это – Плинтус. Я от него весь товар имею, а потом уже продаю. Без Плинтуса было бы плохо. Славный парень!

– Один?

– Кабы один! У него жена Стефания, бой – баба, ух какая! Совсем они были бы друг другу пара, если бы она не была ревнива, как черт. Вот из‑за того у них всегда перепалка. Я пану так расскажу: была у них кассиршей Берта Шварцман, красивая такая девица, кровь с молоком, глаза черные, высокая, стройная. Ну, Генрих за ней и приударил. Стефания так и рвала, так и рвала. Жить не давала Берточке. Я говорю: «Берта Эдуардовна, идите ко мне на службу», – а она плачет. «Нет, – говорит, – не могу его оставить». А Генрих ходит мрачный такой. Я говорю: «Что ты такой?» – «Заела меня жена моя». А он Берту‑то любил. Так все ж Стефания ее сплавила, вот какая! Уехала это с нею товар продавать, а вернулась без нее. Генрих потом сам не свой был, метался: куда делась Берта? А она с паспортом так и пропала. Стефания очень смеялась: «Ищи ее, – говорит, – она на нас плюнула, на другое место пошла». Генрих Брониславович три месяца ходил, руки опустив; после оправился. Теперь уж на стороне завел; оно и весело. Ну, однако, пан, пойдем товар смотреть.

Патмосов встал.

– Смотреть – так смотреть, – сказал он. – Пойдем!

Он пошел вместе с Личинским в его магазин и долго осматривал его товар, спорил, оценивал, торговал и наконец отобрал кучу.

– Вы мне, пан Личинский, после пришлете счет и марки приклеете; мы с вами дело и сделаем. А сегодня проведем время вместе, – сказал он, хлопая Личинского по плечу.

– О то люблю! Мы с вами пообедаем, после обеда в театр, из театра в клуб поедем, а в клубе пульку преферанса сыграем и поужинаем. Я тут только немного распоряжусь и сейчас с вами.

Личинский стал распоряжаться в своем магазине.

Патмосов, делая вид, что интересуется его торговлей, между тем наблюдал за всеми.

Кончив дела, Личинский сосчитал и уложил деньги в толстый бумажник, застегнул пиджак, оделся и взял Патмосова под руку.

– Я, пан, сначала босиком бегал, газеты продавал, а потом понемногу – понемногу расторговался и вот теперь целый магазин имею и живу слава Богу. Только жениться не хочу. А ну ее ко псам, женку эту! Попадется такая же, как Стефания, так она тебе жизнь заест, как ржа – железо. А тут я – вольный казак.