Плавильный котел

Израиль Зангвилл

Плавильный котел

Предисловие переводчика

Заокеанский Сион и романтический вздор

Английский писатель Израиль Зангвилл (1864 – 1926) родился в Лондоне в семье еврейских эмигрантов из Российской империи. Одаренный юноша получил еврейское и английское образование. Карьера Зангвилла отмечена успехами всех его начинаний: журналист, редактор, поэт, переводчик, писатель, драматург.

Активный сионистский деятель, Зангвилл был духовно близок Теодору Герцелю и держался идеи “земля без людей для людей без земли”. Иными словами, пустынные пространства Канады, Австралии, Уганды, по мнению Зангвилла, больше годились на роль Сиона, нежели населенная мусульманами Палестина. Заглядывая в будущее, Зангвилл в беседе с Зеевом Жаботинским высказался в том смысле, что будет великой глупостью создавать еврейскую родину, как страну двух народов, ибо такое государство станет источником бед и страданий для обоих соседей.

Израиль Зангвилл писал на английском языке. Его плодовитому перу принадлежат романы, пьесы, стихи, публицистика, переводы. Блестящие произведения о жизни еврейской бедноты Лондона (“Дети гетто”, “Король шнореров”) принесли Зангвиллу славу англо-еврейского писателя и почетное прозвище “Диккенс еврейского гетто”. Эти романы, а также некоторые из его очерков были переведены на русский язык в конце 19 века. Современному русскоязычному читателю Зангвилл известен, как мастер детективного жанра (“Тайна Биг Боу”).

***

Пьеса “Плавильный котел” снискала Израилю Зангвиллу непреходящую популярность за океаном. Взяв названием пьесы известное прежде выражение, Зангвилл ввел его в широкий оборот и превратил в яркую метафору, метко выражающую квинтэссенцию превращения разноязычных толп иммигрантов в единую американскую нацию.

Семья молодого и талантливого еврейского музыканта Давида Квиксано, главного героя произведения, погибла в Кишиневском погроме. Давид бежал из Российской империи в Америку. В Нью-Йорке он встретил русскую аристократку Веру Ревендаль, тоже иммигрантку. Молодые люди полюбили друг друга, ветер американской свободы смел ложные барьеры в их головах, и вот уж Давид и Вера готовы соединить свои судьбы узами брака – вещь невероятная на их прежней родине.

Перипетии борьбы новаторских и ретроградных идей, юмор и сочная характеристическая речь многочисленных персонажей – всё это цепко удерживает внимание зрителей и читателей пьесы. Давид Квиксано славит Америку, сжигающую в топке плавильного котла старые воззрения и былые страхи беглецов из Европы – итальянцев и ирландцев, греков и русских, евреев и армян – всех, кто добрался до спасительного берега Нового Света.

Америка представляется Давиду истинным Сионом: здесь, в стране свободы и равенства наций, евреи отбросят ставшие ненужными архаичные традиции и предрассудки и станут, как все, американцами.

Имевшая оглушительный успех пьеса не избежала упреков. Ассимиляционные лозунги рассердили еврейских активистов, и, успокаивая их, Зангвилл писал, что антисемитизм и религиозные догматы уносят ассимиляцию в туманную даль времен.

Вдохновенные речи Давида, горячие и логичные вместе, режут ухо холодного скептика. Один из английских литературных критиков назвал их “романтическим вздором”. Вступившись за своего героя, Зангвилл парировал: тот, кто не представил себе ужас и унижение людей, прятавшихся по чердакам и погребам, трепетавших от страха перед ревущей пьяной толпой, тот не поймет неподдельного восхищения свободой русских евреев, неисправимых оптимистов.

После первого представления в 1908 году пьеса “Плавильный котел” была сыграна на многих театральных подмостках Америки. Она ставилась в университетах и колледжах, издавалась в печатном виде, цитировалась политиками, журналистами, проповедниками. Пьеса оказала неоценимую услугу нации, напомнив американцам о высоких мечтах отцов-основателей.

Пьеса Израиля Зангвилла не устарела. В 2006 году она была вновь сыграна в Нью-Йорке. Думается, что произведение английского писателя представляет интерес для русского читателя. Минул век, но стоящая в центре сюжета тема эмиграции не утратила актуальность для граждан страны, которую покинули Давид Квиксано и Вера Ревендаль.

Ради удобства чтения в интернете переводчик осуществил жанровую переработку пьесы в цикл рассказов.

Дан Берг

1. Первое чудесное превращение

Знаменитый Кишиневский погром в защиту русского народа, царя и православия замечательно показал миру, как неравно любит своих подданных Российская империя. Событие это помогло понять евреям великой державы, что участи беженцев им не миновать. В начале 20-го века они влились в европейский поток парий, и Америка щедро наделяла каждого иммигранта шансом на новую судьбу.

Учитель музыки Мендель Квиксано живет с престарелой матерью в Нью-Йорке. Он приютил у себя юного племянника Давида, спасшегося из Кишиневского кошмара, взявшего жизни его родителей, братьев и сестер. Редкий музыкальный дар вчерашнего вундеркинда сулит ему скорую славу.

Гостиная в доме Менделя соединяет американский дух с еврейским. Над входной дверью укреплен звездно-полосатый флаг, уживающийся с мезузой на косяке. Стена украшена портретами Колумба и Линкольна, и тут же висит картина с изображением молящихся у Стены плача в Иерусалиме. Стеллаж отягощен английскими книгами и ветхими фолиантами на иврите. Центр комнаты занимает рояль. На покрытом красной скатертью столе высятся груды нот.

Мендель расположился в кресле у камина. Голова увенчана черной ермолкой, на ногах стоптанные домашние туфли, поношенный вельветовый пиджак помогает каминному теплу согревать старое тело. Морщины прошлых бедствий на библейском лице не разглажены надеждой на будущее счастье.

Раздался стук в дверь. Ожидавший прихода нового ученика, Мендель поспешил в свою спальню переодеться. Открывать пошла служанка, молодая ирландка Кетлин. Она раздражена недавней ссорой с матерью Менделя. Кетлин распахнула дверь. Вошла красивая, одетая в дорогие меха девушка.

– Я – Вера Ревендаль. Мне нужен господин Квиксано, – отчеканила вошедшая.

– Который господин Квиксано? – мрачно спросила Кетлин.

– Здесь два господина Квиксано?

– Разве я не ясно сказала, что их два?

– Я ищу того, который играет.

– И тот и другой этим занимаются!

– Оба играют на скрипке?

– Нет! Старый учит недорослей бренчать на пианино. Молодой, Давид, играет на скрипке.

– Он-то мне и нужен! – горячо воскликнула Вера.

– Его нет! – прозвучал лаконичный ответ, и Кетлин попыталась выставить гостью.

– Не закрывайте дверь! Я из землячества. Я напишу ему записку.

– Поторопитесь! Не то мамаша старшего Квиксано писать не позволит: шабис наступает!

– Простите, что наступает? – не поняла Вера.

– Шабис наступает! – вскричала Кетлин, – еврейка, а не знает свой святой день!

– Я – еврейка!? Да как вы смеете?

– О, я страшно извиняюсь, мисс! Вы выглядите, как иностранка, и я подумала…

– Я – русская! Однако правильно ли я поняла, что господин Квиксано еврей?

– Здесь два еврея, мисс! – внесла ясность ирландка.

– Неужели это возможно? У Давида такие приятные манеры…

– Оба и каждый из них! – злорадно разъяснила Кетлин безнадежность ситуации.

– По-моему, вы всех считаете евреями. Судя по фамилии, Квиксано – испанцы.

– Испанцы? Взгляните на молитвенник старухи! – Кетлин показала Вере книгу на иврите.

В гостиную вернулся принаряженный Мендель, увидел молодую, богато одетую даму, которую принял за ученицу. Вера направлялась к двери, собираясь уйти.

– Сожалею, заставил вас ждать. Присядете? – спросил Мендель, указывая Вере на кресло.

– Прошу прощения, это ошибка, мне нужен другой человек… я ухожу, – пробормотала Вера.

– Могу ли я помочь вам найти его?

– Благодарю, не хочу вас утруждать, – сказала Вера, пытаясь открыть дверь.

– Позвольте мне! – воскликнул Мендель и отпер замок.

Изумленная столь обходительным обращением, Вера почувствовала, как тает ее антиеврейское предубеждение.

– Я искала вашего сына…

– Это мой племянник Давид. Он сейчас в детском доме инвалидов. Играет для детей.

– Как благородно! – воскликнула гостья и окончательно рассталась с предубеждением.

– Он делает это бескорыстно, мисс…

– Ревендаль.

– Давид говорил о вас. Он был восхищен, он назвал вас душой землячества!

– Мы хотим пригласить его вновь играть у нас, – сказала Вера, смущенная похвалой.

Из кухни появилась госпожа Квиксано, уселась в кресло.

– Чего хочет шикса? – спросила на идиш старая леди, и ответ Менделя удовлетворил ее.

– Что говорит ваша мать? – полюбопытствовала Вера.

– Она не знает английский – только идиш. Интересуется вами, – ответил Мендель.

– Можете доложить, что я в полном порядке.

– Она прожила свою жизнь в России. Я вызвал ее сюда. Она не любит Америку.

– А ваш племянник родился здесь?

– Нет, он тоже из России, спасся оттуда. Он музыкант-самоучка и очень талантлив.

– И не любит Америку?

– Наоборот! Он обожает эту страну.

– А я хоть и русская, но и я спасалась из России. Останься – и очутилась бы в Сибири.

– Значит, вы революционерка?

– Можно честно жить в России и не быть революционеркой? Видите, я тоже знаю беды.

За дверью раздался шум: молодой голос поет американскую патриотическую песню. Госпожа Квиксано встрепенулась: “Давидка!” Вошел красивый юноша, сразу заметил Веру.

– Мисс Ревендаль здесь! – воскликнул Давид с почтением и восхищением.

– Не удивляйтесь, я свалилась с неба, как снег, что на вашем пальто!

– Я не знал, что вы ждете…

– И хорошо, что не знали. Иначе маленькие калеки не слыхали бы вашей скрипки!

– Это дядя сказал вам!

Давид подошел к госпоже Квиксано, нежно погладил ее по щеке.

– Ты знаешь, бабуля, я так играл – даже инвалиды танцевали на костылях!

– Мой Давидка! – любовно глядя на внука, пробормотала бабушка и снова задремала.

– Не преувеличивай, Давид! – вмешался Мендель.

– Я не преувеличиваю! Кто не мог встать, танцевали лежа – руками, головами, глазами!

– Вы скажете еще – и кровати танцевали! – смеясь, вставила Вера.

– Пожалуй! – весело добавил Давид.

– Жаль, меня там не было! А вот наше приглашение, – сказала Вера, вручая Давиду конверт.

– О, это великолепно, снова играть в землячестве! – воскликнул Давид, прочитав письмо.

– Но мы не можем предложить вам гонорар.

– Это с меня гонорар – видеть счастливых иммигрантов – греков, поляков, евреев, армян!

– Вы тоже были счастливы? – спросила Вера.

– Будь счастлив – главный американский закон. Здесь бог утирает слезы с горестных лиц!

– Довольно, Давид, ты слишком возбужден, – остерег Мендель.

– Факел свободы указал путь всем страждущим Европы, осветил темные чердаки России…

– Прошу тебя, Давид! – настойчивее повторил Мендель.

– Я объясняю мисс Ревендаль, что значит для меня Америка! – возразил Давид.

– Ты можешь объяснить это в своей Американской симфонии.

При этих словах глаза Веры заблестели.

– Вы сочиняете музыку, Давид? – поспешила с вопросом гостья.

– Ах, дядя, зачем ты… Моя музыка слишком слаба! – смутился юный композитор.

– Ваше сочинение вдохновляется духом Америки?

– Разумеется! Страна наша – это великий плавильный котел, сплавляющий народы и расы!

– Не согласитесь ли продемонстрировать отрывок на нашем концерте?

– Для этого нужен оркестр!

– Вы на скрипке, я на фортепиано…

– Вы играете на фортепиано, а я подумал, вы пришли брать уроки! – признался Мендель.

– Я училась в Петербурге, а родом из Кишинева. Какая может быть в Кишиневе музыка?

– Кишинев! – вскрикнул Давид.

– Успокойся, Давид! – бросился к нему Мендель.

– Какая музыка в Кишиневе – только похоронный марш! Отец! Мать! А… убийцы!..

Давид разразился истерическими рыданиями. Мендель спешно увел его в соседнюю комнату. Вера побледнела: “Что я сделала? Что я сказала?” Вернулся Мендель.

– Где Давидка? – встрепенулась госпожа Квиксано.

– Тебе что-то приснилось, мама. Спи! – успокоил ее Мендель.

– Его родные были убиты? – хриплым шепотом спросила Вера.

– Во время погрома. У него на глазах.

– Нигде жизнь так не оскорбляет и не калечит, как в России. Как он уцелел?

– Пуля попала ему в плечо. Погромщики думали, он мертв. Это спасло его.

– Изверги! Я стыжусь моей страны, – со слезами проговорила Вера.

– Иногда я боюсь за его рассудок.

– Никогда больше не упомяну при нем этот город!

– Ему необходимо учиться, ехать в Германию, – свернул на другое Мендель.

– Разве поздно?

– Нет, не поздно. Вот если бы ваши друзья помогли ему!

– Мой отец любит музыку. Но нет, он живет в Кишиневе. Впрочем, есть кое-кто. Я сообщу.

– О, благодарю вас!

– Сейчас вы должны идти к Давиду. Мы ждем его на концерте.

– Вы так добры, мисс Ревендаль!

– До свидания, господин Квиксано. Надеюсь, Давид станет новым Рубинштейном!

– Какой сильный снегопад! – воскликнул Мендель, открыв дверь.

– Мы, русские, привыкли к этому!

Вера ушла взволнованная. Мысли смешались. “Что он пережил, бедный мальчик! Еврей! Замечательный еврейский парень! Давид – то был юный пастух с арфой и псалмами, певец народа Израиля…”

2. Второе чудесное превращение

Учитель музыки Мендель Квиксано живет в Нью-Йорке с матерью и с племянником Давидом. Юноша единственный из всей многочисленной семьи уцелел в пагубе Кишиневского погрома и бежал к дяде в Америку.

Давид с безоглядным молодым задором верит в живительную обновляющую силу свободной страны и не приемлет скептицизм старшего поколения своих домашних. “Скептику нужен фонарь, чтоб разглядеть, блистают ли звезды” – думал о них Давид. Скрипач-самоучка, наделенный выдающимся музыкальным даром, он сочиняет симфонию, сталкивая в своем творении мрак старой замшелой Европы с сиянием надежд Нового света.

В доме Квиксано прислуживает молодая ирландская девушка Кетлин. Бедняжка никак не может подладиться к прихотям набожной хозяйки, требуюещей соблюдения в доме еврейских традиций, абсурдных, по мнению христианки. И нет мира меж двумя женщинами.

– Черт побери это масло! – взвизгнула Кетлин, выскочив из кухни.

– Будь проклята Америка вместе с тобой! – раздался ей вдогонку голос госпожи Квиксано.

– Опять воюют мать и Кетлин… – обреченно вздохнул Мендель.

– Не нравится Америка – можете отправляться в свой Иерусалим! – огрызнулась Кетлин.

– Даже домработницам мы здесь мешаем… – пробормотал Мендель.

– И за сто долларов в неделю не стану служить у евреев!

– Кетлин! – вскричал Мендель.

– Ой, я думала, вас здесь нет!

– И поэтому вы смеете грубить моей матери!

– Она обвинила меня в том, что я положила мясо на тарелку, где лежало сливочное масло!

– Вы же знаете, Кетлин, это против нашей веры!

– Но она лжет! Я положила масло на тарелку, где лежало мясо!

– Ничем не лучше. Это запрещено у нас.

– Тут сам Папа Римский не разберется. Какая бестолковая религия!

– Вы говорите дерзости. Занимайтесь вашей работой, – сказал Мендель и сел к роялю.

– А я что делаю? Скатерть белую стелю к вашему шабису!

– Хватит пререкаться, вы мешаете мне играть.

– Мне необходимо говорить с кем-нибудь.

– Вам платят за работу, а не за разговоры. “У короткого ума длинный язык” – подумал он.

– Старуха ворчит и придирается. Мясо, молоко, тарелки! Разобью всю посуду, и конец!

– Не посуду, а веру вы разбиваете! – заявил Мендель, отвлекшись от нот.

– Я раньше вела еврейские дома, где мясо и масло уживались в одной тарелке!

Менделю это показалось забавным, он рассмеялся. Кетлин заявила, что на дурацкий кашрут ей наплевать. Мендель развеселился еще больше.

– Я не намерена слушать насмешки от евреев! Предупреждаю о своем уходе за неделю!

– Ерунда. Никто не смеется над вами. Терпение, и вы освоитесь с нашими привычками.

– У вас у каждого свои привычки. Один соблюдает шабис, другой – нет!

– Делайте, как хочет моя мать, этого будет достаточно.

– Я не понимаю ее тарабарщину. Пусть говорит по-английски, как христианка!

– Если у вас такое на уме, вам лучше здесь не оставаться! – рассердился Мендель.

– Я ухожу немедленно!

– Вы не имеете права!

– Имею! Можете оставить себе мою зарплату!

Звонок в дверь прервал приятную беседу. Явилась Вера Ревендаль с намерением пригласить Давида выступить с концертом в их землячестве. Затем пришел Давид. Приглашение было с радостью принято. Нечаянно брошенное Верой замечание о ее родине, городе Кишиневе, напомнило Давиду о пережитой трагедии. С ним сделалась истерика. Уняв племянника, Мендель собрался уходить.

– Куда ты, дядя?

– А куда мне идти в канун субботы? В синагогу!

– Ах, дядя, как ты привязан к старым традициям!

– Нам нельзя терять точку опоры, дорогой мой Давид.

– Тогда зачем ты в Америке, а не в Палестине?

– Мне некогда объяснять, – гневно ответил Мендель и исчез за дверью.

Из своей комнаты вышла Кетлин. По одежде видно было, что она собралась уходить. В одной руке чемодан, в другой – зонт. Давид с удивлением посмотрел на нее. Он не застал решительную ссору, случившуюся между дядей и Кетлин, и не знал о ее намерениях.

– Вы выходите в такую ненастную погоду?

– А кто меня остановит?

– У вас поручение? Давайте, я выполню его!

– Довольно с меня поручений! Я ухожу совсем!

– Кто вас гонит?

– Ваша богобоязненная бабуся меня вконец извела!

– Что могла сделать бедная женщина, которая…

– Я положила масло на мясную тарелку, я смешала посуду, я…

– О, я понимаю, Кетлин! Но она привыкла к этому с детства. Ее отец был раввином.

– Это кто? Священник?

– Что-то вроде. Ее муж сидел над святыми книгами. Она сама справлялась с домом и детьми.

– Муж святоша… Как тяжело одной!

– Он умер. Дети покинули ее. Она осталась без средств к существованию.

– Одинокая старость всем бедам беда. Несчастная старая леди…

– Не такая уж и старая. Она вышла замуж в пятнадцать лет.

– Бедное юное создание…

– Она была ангелом. Ухаживала за больным, прислуживала умирающему.

– И не боялась?

– Она ничего не боится. Она боится только за меня.

– Святость во плоти!

– Она так добра ко мне! Я помню ее пасхальный пирог, мацу, смоченную изюмным вином…

– О, мацу я знаю! Восхитительный вкус со сладким вином!

– Дядя купил ей билет до Америки. Но она одинока и несчастна в непонятной ей стране.

– Ах, мистер Давид! – в расстроенных чувствах воскликнула Кетлин.

– В этот субботний вечер она будет сидеть одна, смотреть, как убывает огонь в камине.

– Ах, мистер Давид!

– Камин остынет. Дрожа, она поплетется в свою комнату, печальная, с мыслями о смерти.

Жалостливое сердце Кетлин не выдержало, она разрыдалась.

– О, мистер Давид! Я не буду смешивать посуду! Клянусь, не буду!

– Конечно, Кетлин. Спокойной ночи.

Кетлин яростно сорвала с себя пальто, скинула шляпу, бросилась к камину – поддержать угасающий огонь…

3. Веселый Пурим

Юный скрипач и начинающий композитор Давид Квиксано эмигрировал из России в Америку и поселился в доме Менделя, своего нью-йоркского дяди. Давид – музыкальный самородок. Это вместе и радует, и тревожит Менделя. Он мечтает, чтобы одаренный племянник достиг музыкальной славы, а не повторял бы его серую карьеру ординарного дирижера и учителя музыки. Мендель хочет отправить Давида в Германию – овладевать искусством композиции.

Вера Ревендаль, душа русского землячества в Нью-Йорке, обрела за океаном убежище от гонений царских властей. Случай свел ее с Давидом, и она пригласила его выступить с концертом в ее епархии.

Ирландская девушка Кетлин прислуживает в доме Менделя. Рвением и трудами она освоила малопонятные для христианки иудейские традиции и кашрут.

Обаяние Давида совершило чудесные превращения в головах женщин. Вера и Кетлин быстро, безболезненно и необратимо расстались с антиеврейскими предрассудками.

– Давид! – взывает Мендель, пытаясь привлечь внимание юноши.

– Минутку, минутку, дядя! – восклицает племянник, погруженный в сочинительство.

– Давай поговорим серьезно, наконец!

– Наконец? Да, да… я обдумываю финал симфонии. Сейчас я раб вдохновения!

– Добрая новость, Давид. Мисс Ревендаль приведет кое-кого, и…

– Потом, дядя… – рассеянно обронил увлеченный творец.

– Давид, есть надежда, что тебя пошлют учиться в Германию!

– Я видел, как дети салютовали нашему флагу! – выкрикнул Давид, записывая ноты.

– В молодости и мне казалось, что весь мир ликует вместе со мной…

– Я слышал голоса детей, покинувших страны тирании! У меня слезы стояли в глазах!

– Боюсь, только у тебя.

– Эти еврейские дети вырастут американцами! Свободными людьми!

– Давид, я просил тебя быть серьезным. Ты хочешь, чтобы твою музыку знал мир?

– Весь мир и на все времена!

– Но ты же не думаешь, что это придет без серьезного образования?

Очередная попытка Менделя была прервана появлением Кетлин. Она несла поднос, на котором громоздились и источали сладкий запах всевозможные гоменташи. Лицо ее украшала маска в виде огромного карикатурного носа.

– Что это значит, Кетлин? – в изумлении воскликнул Мендель.

– Ах, простите…, – сказала Кетлин и сняла маску, – я хотела ободрить хозяйку, она грустит…

– Грустит? – переспросил Давид.

– Разумеется, ведь сегодня наш Пурим! – пояснила ирландка.

– Сегодня Пурим… – протянул Мендель.

– Однако в Пурим надо веселиться, ведь это – как ваш карнавал! – пояснил служанке Давид.

– Вы не празднуете карнавал, оттого она и печальна, – попеняла Кетлин.

– Кто помнит Пурим в Америке… – с горечью произнес Мендель.

– Я купила носы для всех, а они валяются без дела! – добавила она с укоризной.

– Бедная бабуля! Позови ее, Кетлин. Я сыграю для нее что-нибудь веселое в честь Пурима!

– Не здесь, Давид. Скоро придут важные гости, – сообщил Мендель.

– Я буду играть на кухне.

В кухне зазвучала скрипка, донеслись звуки веселого танца. Улыбка осветила лицо госпожи Квиксано. Кетлин сама не заметила, как ноги ее задвигались, подчиняясь такту музыки, и, наконец, она пустилась в пляс. Даже Мендель чуть было не поддался порыву, да звонок в дверь отрезвил его. Он выглянул в окно. У подъезда стоял автомобиль. Вошли Вера Ревендаль и с ней Квинси Девенпорт – нью-йоркский денежный мешок, – мужчина лет тридцати пяти, спортивного сложения, с красивым лицом, отмеченным чертами самодовольства, коим природа замазывает прореху в уме.

– Прошу, присаживайтесь! – пригласил Мендель.

– Разрешите представить: мистер Квинси Девенпорт, – сказала Вера.

– О-о-о, – только и вымолвил Мендель.

– Квинси готов принять участие в судьбе вашего племянника.

– Я пойду, приготовлю Давида.

– Приготовьте его к приходу еще одного визитера, – сказала Вера, усаживаясь.

– Поппи опаздывает! – воскликнул Квинси и тоже сел за стол.

– Поппи? – переспросил Мендель.

– Паппельмейстер! Дирижер моего частного оркестра.

– Вашим оркестром руководит сам Паппельмейстер? Великий дирижер!

– Не платил бы я ему двадцать тысяч, если бы он таковым не был! – заметил Квинси.

– Я приведу Давида, угощайтесь чаем и этими гом… и этим печеньем!

– Я слышу отличную музыку. Это ваш протеже играет? – спросил Квинси.

– О, это он просто дурачится! – ответил Мендель.

– Поппи очень строг, с ним лучше не дурачиться!

Мендель отправился на кухню сообщить Давиду о приходе важных гостей. Музыка смолкла. Вера и Квинси остались наедине.

– Вы любите чай с лимоном, мистер Девенпорт?

– Последний раз я принимал это угощение из прекрасных рук вашей матери, баронессы.

– Не упоминайте мою мать. Она умерла.

– У вас нет причины стыдиться вашей мачехи. Она блестящая русская аристократка.

– Вы встречали ее и моего отца в России?

– Именно! Когда я посылал вам свои послания любви…

– Добавить молоко в чай?

– Мы подружились в России. Веселая страна. Русские смело смотрят жизни в лицо.

– Я больше видела там таких, кто смело смотрит смерти в лицо… Сахар?