Она и её Он

скачать книгу бесплатно

Она и её Он
Марина Зайцева

RED. Fiction
Наше время. Ирина решает изменить свою удобную, налаженную, ставшую пустой жизнь. Ей нужен отказ от самообманов и вымыслов прошлого. Она хочет полюбить, и не понимает, как.

Приняв решение, героиня тут же влюбляется в первого подходящего мужчину. Отношения не складываются, и она начинает анализировать, вспоминая свой юношеский фантазийный мир.

Тем временем давний приятель Ирины по переписке предлагает ей развиртуализацию. Романа из этого не выходит, но он становится её наставником. Ирина знакомится с юношей, который ей нравится, параллельно коллега на работе предлагает романтические отношения. Так у героини одновременно завязываются: душевная близость без любовности и страсть, секс, манипуляции.

Постепенно становится ясно, что страсть не ведет никуда, кроме самообмана, а близость вырастает в дружбу. Болезненный разрыв с любовником проясняет многое: всё – часть души, нет идеалов, есть возможности. И от этого осознания ей становится хорошо и спокойно. Через некоторое время Ирина внезапно замечает человека, который совпадает с её ощущением всего про любовь. Она понимает, что любит его, а он – её.

Марина Зайцева

Она и её Он

Глава 1

Ну, погнали?

Дневник? Не… А может, и да. Как минимум – приглядывание за собой, как максимум – хороший текст, который потом много расскажет мне обо мне.

Вы любите описания? Я – да. Люблю слушать, что в них спрятано. Люблю оказаться в том состоянии, из которого слышен голос описывающего. Люблю описывать. Мне нравится, что, проговаривая тот или иной момент, тот или иной образ, я пришпиливаю его, как бабочку. Рисую медленно и постепенно, выводя линии. Делаю таким, каким хочу сделать сейчас, в данный момент. Не таким, какой он есть, и это важно. Таким, каким я его делаю.

Ну, допустим, читаешь утром Хемингуэя, читаешь в голове, естественно, поскольку глаза уже просто не могут в сотый раз читать читанные-перечитанные строки, которые известны насквозь, впечатаны в душу и память. Читаешь Хэма смыслами. Не то, что он там написал в рассказе, допустим, а то, чем ты его читала в тот или иной период жизни. Читаешь, выходит, свои чувства и свою память. И что-то внутри сжимается, распускается, мир наполняется звуками и запахами.

Это уже не мир за окном, мир, в котором осталось пятнадцать минут на завтрак, и нужно будет бежать в новый день, чтобы успеть на удобный поезд, везущий туда, куда необходимо попасть. Это уже мир совсем иной. О котором можно думать, с которым и жить-то не стыдно и не совестно.

Так утром почитаешь Хемингуэя или Гончарова, да и возьмешь сваришь себе кофе с кардамоном. Вкусный. И за сливками зайдешь. С вечера. И чтобы пеночка по краю чашки. А к нему жизненно необходим отломленный белый хлеб. Не отрезанный. С неровным краешком, с корочкой, нависающей так, что не очень удобно мазать масло или варенье, допустим. И вот уже на кончике языка вкус того варианта жизни, которого никогда не было, да и не могло быть, поскольку время движется только в одну сторону. И вот эта жизнь происходит. Прямо сейчас. И на ногах вместо капрона хлопковые носочки под туфлями, и юбка широкая хлопает по голым коленям. И солнце за сеющим мелкий дождь небом. Наброшен клифт. И пахнет грязной городской рекой, кондитерскими, кофе. Встаешь, кружку мыть нельзя. Точнее – можно подумать о том, как ее мыть нельзя, как это разрушает очарование. Потом, чтобы ощутить горечь утраты, ведь какой-то краешек ума помнит и бдит, что осталось только восемь минут, а еще даже конь не валялся на предмет выхода из дому. Так вот – чтобы разрушить очарование, чтобы выпорхнуть из него тонко, тягуче, а не вывалиться, как из автобуса в час пик, – моешь кружку из-под кофе. И сверху еще чистишь зубы. Это совсем уже жестко. Это реальность. Тут либо сбрасывать негу, либо нырять в Паланика и Берджеса с их гипертрофированным романтизмом сенсорного мира. Чистишь зубы, не оставляешь себе больше шансов ни на что и – да, выходишь из дому. На три минуты раньше, чем необходимо. Эти три минуты нужны для прощания.

Нужно вздохнуть, взгрустнуть, осмотреться по сторонам. Сравнить то, что попадает в мозг снаружи, с тем, что мозг продуцирует самостоятельно на основе гремучего замеса эмоций и личного жизненного опыта. И чтобы не сойти с ума, не ранить себя – ныряешь в острое ощущение свежего весеннего воздуха. Сенсорика так сенсорика! Чувствуем реальность! Ну, давайте. В поезде можно будет отключиться, выпасть в осадок, снизить накал страстей или заснуть, чтобы запечатлеть все утро в первозданном виде.

Вы любите знакомиться? Я – нет. Не то, чтобы прям вот совсем ненавижу. Но это мне как-то ну очень тяжело. Мучительно как-то. Не люблю. То ли дело гарантированно хороший человек: когда, допустим, меня знакомит друг со своим другом. Ну не подсунет же абы что! Предполагается, что такое знакомство всем будет как минимум не обременительно. А вот так, чтобы самостоятельно… Ой.

Видите, как я старательно откладываю этот замечательный момент, да? Но дальше будет невозможным наше общение, если не сказать, кто я, и не объяснить хотя бы общие моменты.

Я женщина, мне мало лет. Я довольно красива и не сказать, чтобы очень привлекательна. Скорее – постоянна и надежна. Гораздо больше гожусь на роль подруги, нежели страстной любовницы, хотя это все – видимость и первое впечатление. У меня карие глаза, коричневые волосы. Не Андромеда, верно? Я умеренно высокая, учусь, люблю свою работу. Больше мне пока любить нечего. Поскольку больше ничего в жизни нет. Такого, что я сделала бы самостоятельно. Естественно, я люблю родителей, сестер, друзей. Это другая любовь, не та, о которой мы думаем, услышав это слово.

У меня довольно развеселая биография, богатая всяческими ужасами и нелепостями, превратившими меня в интересного и глубокого, умного и проницательного человека. А заодно – лишившими уверенности в себе и в людях, замкнувшими на внутреннем пространстве и теребящими по поводу и без болезненным саднением.

Я уперлась.

Вообще-то, это чувство – мой основной спутник по жизни. Я непрерывно ощущаю, что уперлась, что больше ничего не могу и ничего собою не представляю. Что надо бы лечь тихонечко в пыльном углу и отлежаться там, пока жизнь не закончится естественным путем. Но это скучно. А вот скучать я не умею совсем.

В свое время мне пришлось жить на пороховой бочке, и из собеседников была только я сама, а пульт от детонатора был у стаи веселых макак-резусов. Так что я привыкла к состоянию полного… слова приличного не найду чего – от мыслей о дне сегодняшнем и своем положении. Ну а поскольку изменения ко мне все не приходили, то надо же было чем-то себя занять?

Ну вот и научилась. А теперь это вошло в привычку, и, как только я оказываюсь над бездной отчаяния или по уши в ней, я срочно себя чем-то занимаю. Беру весло и старательно гребу к берегу.

Ой, ну как же было бы хорошо хоть раз тихонечко утонуть, позвать на помощь, превратиться в рыбу или другое что. Всего этого я не умею, умею только об этом думать.

Так вот. Я уперлась.

Несколько дней назад я возвращалась домой и поняла, что больше нет вообще никакого смысла. Что нет человека, который меня видит. Который знает, что я есть. Что у меня есть чувства. Нет человека, которому я зачем-то да нужна. А себе самой я не нужна больше в формате «только себе». Кончился в тот момент у меня здоровый эгоизм. И пришло вместо него отчаяние. Не вожделенное, кладущее на кровать, уныние. А отчаяние, воспаленно бегающее в опустевшей разом голове, бьющее в колокол и размахивающее красными флагами.

Мне нужен человек. Предпочтительно – мужчина. Мне нужен тот, кто будет меня любить, тот, кого буду любить я. Мне нужен напарник. Возник вполне логичный вопрос: где его взять? И вот сейчас я уже несколько дней кряду хожу (привет, весло!) и обдумываю эту мысль.

А как было бы хорошо пустить все на самотек! Как же было бы хорошо! Как прекрасно!

Как же мне хочется, чтобы нарисовался в мире кто-то, откуда-то. Чтобы он появился, узнал меня среди тысячи людей, чтобы у нас случился роман, случились все эти неурядицы и неуютности первых встреч… А потом мы бы опознали друг в друге самых родных людей. И стали бы жить вместе.

В лучших традициях себя – я уже придумала на много ходов вперед, оценила бесперспективность и полную нереальность, родила детей и дожила до внуков. В общем – поняла, что только в рамках своего сознания решить этот вопрос возможным не представляется.

Кошмар. Что это значит? Что придется смириться с нерешаемостью. С необходимостью потратить кучу сил и времени на поиски кого-то, на обнаружение в мире человека, которому я буду нужна, а он будет нужен мне.

О нет, о нет, о нет! Мне придется покидать пределы своего уютного теплого мира, предсказуемые, управляемые, сотканные из хрупких веточек и соломинок, хватаясь за которые я сохраняла веру в людей тогда, когда уже и сохранять-то, казалось бы, было нечего. И все это поставить под вопрос, под обстрел чужими мнениями, проверять на прочность. Фу! Фу! Как это богомерзко! Можно как-то этого избежать? Можно как-то вытянуть в рулетке имя и адрес, использовать генератор случайных чисел?..

Да, я хорошо понимаю, что все это нельзя.

Вот так я и провожу последние четыре, если не считать сегодняшний, дня. Между двух огней. Пока я еще совершенно не готова переходить к детальному планированию. Но эта фаза тоже настанет. Этим тоже займусь. Сейчас нужно дочувствовать до дна всю лезущую из меня ахроматическую гамму. Пока не станет все равно.

Да, глубокое обалдение от того, что это дочувствование может занять уйму времени – тоже нужно дочувствовать.

Пока не станет Все Равно.

И тогда можно начинать что-то делать.

Глава 2

Времени прошло достаточно, и решение принято. Человека искать, пожалуй, избыточно трудно. Вы пробовали? Я даже не хочу. В моем уютном, тесном и болезненном мире одиночества это кажется неуместной покупкой. Вдобавок я так и не могу понять, какую цену нужно будет выплатить. Выход есть. Мне подходит. Миру придется немного неудобно, но это ведь не страшно.

Надо сконструировать образ. Надо вписать его в реальность, найти приметы, место.

Довольно давно я была в вакууме своих идей. Я хорошо осознавала, что мои выдумки и мечты, стоящие на грани надежд и безумия, – полная ирреальность. Я погрузилась во внутреннее пространство, поскольку события за бортом только и делали, что топили меня в девятом валу. Я с ними не справлялась. Я тогда была слишком маленькой и не понимала, что не справляюсь. Я просто сбежала в то, чего мне хотелось. Спряталась там.

У меня появился придуманный друг. Я нарисовала его, дала ему имя, сочинила историю, родных, привычки. Я даже защитила его от посягательств реальности, разместив таким образом, чтобы он мог появляться и исчезать в соответствии с моей потребностью в нем. Я его не любила, и он не был защитником. Это был Старший Мальчик. Тот, при котором я в безопасности, который не играет со мною в любовь и никого не заменяет. Он занимал пустующее место близкого и сильного друга рядом, которому до меня есть дело. А вот потом… А вот потом было потом. За все надо платить, все нельзя контролировать.

Может, привязать к нему, к той части жизни? Тогда не надо будет ничего изобретать.

Осталось разобраться – чего же я хочу.

А тем временем в настоящем мире вполне себе достаточно событий. Не хочется ломать себя и вставлять в текст мучительные диалоги. Они появятся, когда будет пора, а сейчас – рано. Давайте я пока просто нарисую картину маслом, а то столько уже рассказала, а все еще мы незнакомцы.

Сейчас я расскажу немного о той мне, которая будет регулярно действовать в этих повествованиях. О той, из которой родом многие решения, с которой мы ведем долгие беседы о жизни и приходим к умозаключениям. Что есть сейчас, вы уже знаете. А тут – что есть в застывшем в янтаре сейчас, в работающем сейчас. Помните, да, про пороховую бочку – вот это она и есть.

Та я живет на христаради, так сказать. Та я особо никому не нужна, но и сильно не мешает. У меня есть родители. Они в жестоком кровавом разводе. Разрывали они нашу семью с мясом, ломая кости и выдавливая глаза. Образно получилось – надеюсь, вас проймет. Я неудобный объект этого развода. Живу я с одним родителем, а со вторым тоже живу. Первый об этом не знает, второй – знает и недоволен. Это не традиционное «остаться детям с матерью, а отец платит алименты и поздравляет с Новым годом». Думается мне, что, если бы меня не было, они оба свихнулись бы от собственных демонов, и никакого конструктива бы не вышло. Ответственность за средних лет ребенка удержала обоих на плаву. А сейчас и дала возможность выстроить новую жизнь. Моя беда в том, что мне нет места ни в одном из вариантов. К новой семье я не принадлежу и новое не разделяю. Вдобавок я вижу, что оба они хорошие, и вижу их ошибки – то, в чем они плохие. А значит, и занять сторону одного против другого все никак не удается. Так что я бельмо сразу на двух глазах. Чем это выливается в обыденность? Ну, например, тем, что со мною просто не разговаривают. Приветствия и пожелание доброй ночи – мой максимум от отца. Ну а с матерью мы говорим, и даже о важном. Только крайне мало и очень редко. И не на все темы – надо ведь избегать всего, что касается того, чего надо избегать. А значит – почти всего.

Еще у меня есть сестры. Они в другом городе, далеко, можно сказать – в другом мире. Я пишу им письма, они пишут мне. Иногда мы видимся и беседуем. Это сложно назвать разговором, это что-то гораздо более важное и возвышенное, требующее гекзаметра или хотя бы хорея.

Так что живу я совершенно одна, на своем острове чудес. У меня есть обязанности по дому, есть формальные контакты – в школе, допустим. Но, поверите ли, мне очень плохо. Здравомыслия и несгибаемого жизнелюбия мне хватает, я вполне понимаю, что всему этому есть конец, что надо только подождать. Наверное, этим и спасаюсь, а то совсем рехнулась бы.

Я хожу в библиотеку и читаю книги. Кино смотрю совсем редко, особенно – современное. Компьютера у меня нет, а с ним нет и игр, интернета, соцсетей. В том смысле, что Моего нету. Так-то есть, конечно.

А еще у меня нет друзей. Вот прям совсем. Есть люди, с которыми я общаюсь, которые очень нравятся мне, а я им. А вот друзей нет. Была подруга, но что-то такое случилось, что в конце прошлого года наша дружба кончилась. Мы не ссорились, мы просто расстались. Там, в дружбе, было так хорошо! Как бы мне хотелось еще раз подобное пережить. Да-да, я понимаю, что все это малость нереально. Я понимаю, что будет еще и на моей улице праздник. Но вот сейчас нет.

Так что времени для раздумий и переживаний предостаточно. Практически – все время жизни. И ничего, кроме этого.

Вот тут надо бы вставить жанровую сценку о том, как меня отвлекают родители, например, от моих дневниковых писаний. Думаю, что вам вполне хватит воображения допридумать окрик из кухни, сообщающий, что после окончания уроков мне нужно сходить в магазин и вечером выгулять собаку. Не придумывайте туда язвительных интонаций и острых фраз. Лучше произнесите ее механическим голосом робота в телефоне, сообщающего, что абонент недоступен. Такая я. Другая я. Та же самая я, только не та же.

Глава 3

Прекрасный эвфемизм – упавшие в любовь. «Фол ин лав». Я знаю, что чувствует влюбленный человек. Я совершенно не знаю, что чувствует тот, в кого влюблены. Это моя большая тоска. В меня никогда никто не был влюблен: любил – да, уважал, восхищался, был очарован. Ух, сколько же полутонов смыслов в человеческом сердце. Но никто не был влюблен, не хотел меня, не считал, что меня стоит добиваться, что я ему нужна, не чувствовал, что все это – только момент и мгновение.

Я поняла это там, в далеком почти что детстве. Что я не вызываю именно этого чувства. Что мужчина не будет томиться, ехать ко мне через ночь, чтобы надеяться, пить и говорить. Ни у кого не будет сохнуть в горле при прикосновении к моей шее. Я не вызываю робости и сомнения.

Но мне без этого всего нельзя, так что пришлось придумать.

Ну наконец-то мы начали! Наконец-то эта книга доползла до завязки, перешагнув стадию объяснений. О-о-о-о, как же у меня это вязло на зубах, как же ужасающе трудно сказать и еще мучительнее – себе, что все, что сейчас происходит – порождение сна.

Я не одна, у меня есть Он.

Я очень понимаю степень его реальности, он врос в мою жизнь, посетив самые ее далекие уголки. О нем думали мои родители: мать догадывалась, отец – предполагал. Мои друзья в сейчас тоже немножко в курсе. Он воспитал мои чувства, был первым любовником, писал мне письма и ушел.

Я не смогла найти другого пути решения. Шансов на то, что я услышу отказ, у меня не было, но теперь со мной живет невыносимая тоска по тому, кого я отпустила вечером на мосту довольно специфическим образом.

Мы встретились в компании нашего общего друга. Рома – парень очень воспитанный, до крайности интеллигентный, «балетный мальчик», как закрепилось за ним, ввиду особенностей биографии. Рома немного дует. Совсем редко и только для удовольствия, большая часть всего этого – культура и эстетика, заканчивающая свой век под балконом среди палой листвы. Траву он растит на балконе в горшке, подкармливает ею своего попугая и морскую свинью. Когда трава цветет, делает свою заначку. Под настроение сушит листья, мельчит в труху, пытается катать конопляные сигары, но выходит чистая бурда, годящаяся только на розжиг мангала. А еще Рома собирает и сушит мухоморы.

Так на него посмотреть – ну тихий домашний наркоман: трехлитровые банки с натянутой на них перчаткой и чем-то бродящим внутри, мешочки за разные годы с сухими и хрустящими грибными чипсами, все виды марихуанного табака. Он напоминает мне Мишку из рассказов Носова, того, что делал бенгальские огни. Рома тоже делает все это для эстетики, из азарта и интереса. У него всегда и из всего получается радость, чувственный фонтан искр, и никакой практической Пользы.

Вот он-то нас и познакомил. Как-то вечером, когда мне исполнилось уже пятнадцать лет, я пришла к нему в гости – он вернулся из универа, из другого города, сообщить возможности не было, так что о его приезде я поняла просто по раскрытым окнам. Я зашла после долгой прогулки по очень любимому месту, погода была поганая, я замерзла и чувствовала, что где-то рядом бродит жар. Я зашла поздороваться, спросить, как дела, и уйти, не проходя и не разуваясь. Наше знакомство было довольно поверхностным и дальним, держалось в основном на привычке людей определенного воспитания писать поздравительные открытки под Новый год и отвечать даже на звонки с незнакомых номеров в неудобное время. Принимать в свою жизнь тех, кому некуда больше пойти.

Видимо, что-то такое было в моем внешнем виде, что, встретившись, Рома не улыбнулся, а взял меня под локоть, торопливо сказал: «Заходи, заходи», – посадил на диван, накрыл одеялом и бескомпромиссно пригрозил, что принесет сейчас чай. Все дальнейшее я помню очень смутно, я помню розовые волны перед глазами, очень странный горький напиток с запахом супа, помню, как проваливаюсь куда-то глубоко и выныриваю на середине фразы. Потом помню, что сплю. Дальше – что проснулась. Что рядом со мной сидит Роман, включен телевизор, который он вдумчиво смотрит, – что-то типа «Популярной механики». Что он поворачивается ко мне и внимательно всматривается – ни улыбки, ни веселья, сощуренные глаза. Отросшие очень темные волосы, доставшиеся ему в результате многокровного наследства, отливают изумрудными и лазоревыми тонами, отражают экран. И он говорит:

– Ага.

– Ага…

– Ага, проскочила. Прикольно ты. Это, наверное, грипп, сейчас много кто болеет. Хотя вроде как лето. У тебя, наверное, грипп. Но домой дойдешь, не сляжешь под кустом.

– О.

– Ага, что-то такое было, ты сейчас спала часа полтора, а до этого я тебе набузовал грибов и всякой огородной травы. Я не очень знаю, что я смешал, – просто из шкафчика с аптечными травами, если на коробке значилось «противовирусное». Ты давай, чай, бутерброд, шоколадка и – бегом домой болеть, пока силы есть.

И вот в этот момент зашел он. Он очень высокий и большой. Как я узнала потом – это впечатление, на деле – сто восемьдесят сантиметров вверх и девяносто килограммов массы. Он занимает весь проем двери, если стоит в нем, из-за позы. Он вообще занимает объем мирового пространства. У него светлые синеватые волосы, очень длинные, заплетенные в толстую тяжелую косу, серые глаза, смуглая оливковая кожа. Острые, но не тонкие черты лица, нос, как наконечник копья, колючие скулы, льдистые уголки глаз, угловатые уши.

– Здравствуйте.

Это было естественной реакцией. А еще очень захотелось сесть и выпрямить спину примерно, как в суде.

– Здравствуйте.

– Саш, Ира сейчас пойдет, я сейчас вернусь, доделаем.

– Ром, типа, здравствуйте.

– А. Да. Ир, Александр, мой одногруппник, мы там сейчас ботаем. Мы приехали тихо поучиться, чтобы гарантированно поучиться, а не попинать балду.

Я поняла, что с самого начала была не в нужное время и не в нужном месте. Что пришла неудачно и, пока оставалась в полусне, никто не сидел рядом, не шутил, не спрашивал меня – что да как, и каким чудом я проинтуичила заглянуть. Поняла, что выпроваживать меня никто не хочет, просто всего этого вообще не должно было быть. Что я не мешаю и не отвлекаю, могу спокойно поесть, доотогреваться, неспеша пойти домой. Просто хозяин будет в это время не гостеприимен, а занят.

Они ушли на кухню, забулькал и хлопнул чайник, покачнулись банки со странными субстанциями – голову еще вело спросонья. Я почувствовала сильный прилив жара и приближающийся озноб. Но ноги больше не дрожали, руки не потели, спина была теплой, как и одежда, мысли – ясными. Я поняла, что у меня около часа, пока мир не перекувырнется с ног на голову и не начнет отплясывать коленца, переливаясь булькающими звуками и режа светом глаза.

Я надела высохшие на батарее носки, они приклеились к крашеному чугуну и пахли утюгом. Выпила большую чашку сладкого чая, съела два кирпичеподобных бутерброда.

Парни были на кухне – что-то редко говорили, скребли ручками, шаркали, звенели, шмыгали. Я заглянула попрощаться и поблагодарить. Рома улыбнулся, кивнул, сказал, чтобы через тройку недель я заходила при случае – они уже закроют сессию и еще не уедут копать свою археологию.

А Александр встал, чтобы проводить, открыть и закрыть дверь. Подходя ко мне, он отчетливо протянул руку, взял руку мою, повел за собой, пожал, отпустил. Отпер дверь, посмотрел на лицо – глаза, губы, как смотрят, чтобы не скользнуть, а увидеть человека. Он явно хотел извиниться за какой-то неоправданный идиотизм, в котором виноватых нет. Но извиняться не стал, а легко и официально поцеловал меня в щеку и сказал:

– Пока!

Я ответила своим «пока». Я ушла с чувством, что все стало хорошо, что все как-то наладилось, напряжение ушло. Что случилось что-то очень веселое и чуть-чуть смешное. Что я буду помнить сегодняшний день всегда.

Глава 4

Теперь зайти через три недели стало обязательным. Это перешло из разряда вежливости в категорию дружбы. Я часто там гуляла, там можно было спрятаться, посмотреть на красоту, молчать и не думать. Там, у воды, на слиянии рек, до меня никому не было дела. Я ходила туда смотреть и улыбаться, когда очень хотелось плакать. Я ходила туда проживать конвульсивные приступы своего одиночества. Возвращалась я всегда и неизбежно мимо Роминого дома. Так что через те самые три недели я просто не ушла дальше, а завернула в темный и тесный подъезд, пахнущий погребом и половиками, закрытый облезло-коричневой дверью на скрипящей пружине. Поднялась на третий из пяти этажей и позвонила в недавно поменянную металлическую матовую дверь.

Рома мне открыл, он был рад, в лице читалась тревога и успокоение от исполнившейся необходимости. Я пришла, все встало на свои места, все вошло в норму. Планов никаких не было. Там же оказалась Ромина жена, которая училась с ним вместе с пятого класса, спала с девятого, а вышла замуж около года назад. Там был еще кто-то из их друзей, кого я знала, но не помню ни по имени, ни в лицо. Был Александр.

И вот тут я поняла, что пропала, что влюбилась, что готова полюбить этого человека, что он нравится мне всем – каждым движением, выражением лица, мне нравится его голос, нравится, как он одет, его странная прическа, его реакция на меня, на ситуацию. Даже не нравится, а я все это люблю, что все это правильно, что так должно быть.

Я прошла к чайному столику, поздоровались с Машей, с другими людьми, села поближе к ней, улыбнулась, влезла в разговор, спросив, как сессия.

Я училась официально уже в десятом классе, только закончила девятый. Маша, Рома – все, кто там были – закончили второй курс очень неслабого университета. Они были умными и от того веселыми, у них хватало сил и на глубокое изучение своих предметов, и на кутеж, выпивку, интрижки, любовь, карты, мотоциклы. На все то, чем занимаются люди. Они не столько шли вверх по какой-то лестнице, они просто шли по своей жизни, которая не могла состояться без зубодробительного образования, дающего редкую специальность и возможность открыть все двери. Откуда я там взялась? Я до сих пор не могу этого понять.

Мне помогал с математикой в третьем классе Ромин друг, который вел факультатив. А потом я поступила в школу с претензиями и требованиями. И почти одновременно попала из одного личного ада в другой. Я стала понимать математику. А тот друг растворился в пространстве, поскольку точек пересечения у нас не осталось, и он стал подростком-девятиклассником, который больше не ведет математический факультатив для малышни.

Я шла как-то по улице, ела мороженое. И услышала, как меня окликнули. Всмотрелась и увидела знакомое лицо, которое никак не могла опознать. Мне тогда стало уже четырнадцать, я хорошо протравила свою душу железом, обмакнутым, может быть, и в сурьму, научилась впадать в забытье нереальности и привыкла к боли и полному одиночеству.

Ко мне подошел парень года на четыре меня старше, явно из той возрастной категории, в которую нос не дорос влюбляться еще, но еще не взрослый. Он спросил, как у меня дела, обратился по имени, передал привет от того друга, сказал, что потерял меня из виду, но слышал про смену школы и очень рад, что занятия пошли впрок. Я смотрела на него невидящими глазами и выворачивала наизнанку память, перетряхивая пыльные углы с залежами случайной информации. Я не могла вспомнить ни имени, ни откуда я этого человека знаю. Но ощущение знакомства было очень сильным. Так что я поддерживала диалог, стараясь обращаться на «э» и не обнаруживать своего замешательства. Мороженое есть было почти неприлично, стоять посередине пусть и пустого, но прохожего тротуара – тоже. Парень спросил, где я сейчас и как у меня дела. Я ответила на первый вопрос и вдруг поняла, что губы не могут выговорить «хорошо» на второй. Что меня впервые за пару лет спросили о чем-то про меня, что я не имею права вываливать правду, но так явно врать и отпускать шанс хоть вдохнуть чужое внимание – не могу. И тут он сказал:

– Не можешь вспомнить, да? Я с вашим факультативом занимался – задачками со звездочкой.

– О-о-оой! О-о-ооой! Ой! – только и ответила я.

Сознание прорвало, посыпались события и люди, застучало требование думать и читать, как текст, уравнения, а не решать примеры…

– Роман, вы? Ой, простите! Простите, как же я так.

– Прощаю – как же ты так! – он улыбался во всю ширь, он лучился теплом, он радовался, что я вспомнила свой самый любимый час в неделю, выбивающийся из мутного бреда всех остальных часов и неутихающей головной боли после тяжелого сотрясения мозга. Он радовался, что я в другом мире. И тут уже я начала спрашивать, какими судьбами и что как. Мороженое было съедено, мы ушли в тень и вбок. Времени прошло непозволительно много. Пора было прощаться, но это было невозможно. Ко мне вернулся кусок моей жизни, к нему пришло чувство достижения результата. Он сказал, где живет, и пригласил заходить в гости. Я должна была поблагодарить и согласиться, а потом больше не появляться в его биографии.

Но я гуляла прямо рядом с его домом, я ходила мимо его окна и я плохо понимала, что еще я могу потерять. Так что однажды, почти сразу после той встречи, я зашла и позвонила в дверь. Сердце колотилось, ноги тряслись. Было ощущение, что передо мной сейчас либо раскроется бездна, либо упадет через нее мост.