На Афон

У редактора же были веские причины это посвящение убрать. В эмиграции о. Александр Киселев был известен своими межъюрисдикционными странствиями, что вызывало немало нареканий. Незадолго до выхода в свет нового сборника Б. К. Зайцева, в 1970 г., о. Киселев покинул принявшую его в 1949 г. Американскую митрополию (пребывая в которой он воссоздал в Нью-Йорке основанное им в Печорах издательство «Путь жизни») и присоединился к Архиерейскому Синоду Русской Православной Церкви заграницей. Так что появление в издательстве о. А. Киселева новой книги виднейшего писателя эмиграции с посвящением митрополиту Евлогию, отошедшему в 1927 г. вместе со множеством русских приходов в Европе от Архиерейского Синода в Сремских Карловцах, смотрелось бы странно, тем более что принципиальная приверженность Зайцева церковно-политическому курсу митр. Евлогия была широко известна. Борис Константинович не высказывался в поддержку Зарубежной Синодальной Русской Церкви и избегал посещения храмов и общения с духовенством Московского Патриархата[118].

Скорее всего, также А. Н. Киселевым было унифицировано написание слова «келия», хотя сам автор различал «келии» – жилища монахов и «келлии» – небольшие обители, находящиеся в ведении крупных афонских монастырей.

9. Творение. Очерк печатается по тексту газетной публикации (Возрождение, № 1000, 27 февраля 1928 г., с. 3.). Местонахождение автографа неизвестно. Вероятно, тот же текст «Творение» опубликован и в парижской газете «Русский шофер», № 1, май 1928 г., с. 2. Мы не имели возможности ознакомиться с этой публикацией.

10. Бесстыдница в Афоне. Этим очерком Зайцев открыл вторую серию своих дневниковых записей, печатавшихся под заголовком «Дневник писателя» (23 публикации с 22 сентября 1929 г. по 18 декабря 1932 г. в газете «Возрождение»). Печатается по правленному автором тексту газетной публикации (Возрождение, № 1573, 22 сентября 1929 г., с. 3–4. Частное собрание). Местонахождение автографа неизвестно.

11. Вновь об Афоне. Это шестой очерк серии «Дневник писателя». Печатается по тексту газетной публикации (Возрождение, № 1655, 13 декабря 1929 г., с. 3. Частное собрание). Местонахождение автографа неизвестно. Цитаты в тексте уточнены по сохраняющимся в архиве Б. К. Зайцева подлинникам писем, адресованных ему с Афона, даты написания и авторы писем указаны в сносках.

12. Афонские тучи. (Возрождение, № 3043, 1 октября 1933 г., с. 4). Местонахождение автографа неизвестно. Местонахождение подлинников цитируемых писем неизвестно.

13. Афон. К тысячелетию его. (Русская мысль, №№ 2024–2026, 24–26 июля 1963 г.). Местонахождение автографа неизвестно.

14. Афон. (Русская мысль, № 2720, 9 января 1969 г., с. 2–3). Восьмидесятый очерк дневниковой серии «Дни». Публикуется по правленому автором тексту газетной публикации. Автограф сохраняется в архиве Б. К. Зайцева. (Париж).

Четырнадцать очерков Б. К. Зайцева, посвященных пребыванию его в Греческой республике и на Святой Горе, первоначально публиковались в парижских русских ежедневных газетах «Последние новости» (под общим заголовком «На Афон») и «Возрождение» (общий заголовок был снят) в течение 1927 года:

На Афон. 1. Морское странствие // Последние новости, № 2267, 16 июня, с. 2. 2. Афины. (Жизнь) // Последние новости, № 2283, 23 июня, с. 2–3. 3. Афины. (Памятник) // Последние новости, № 2290, 30 июня, с. 2–3. 4. Встреча // Последние новости, № 2304, 14 июля, с. 2–3. 5. Андреевский скит // Последние новости, 31 июля, с. 2–3. 6. Монастырь Св. Пантелеймона // Последние новости, № 2332, 11 августа, с. 2–3. 7. Монастырская жизнь // Последние новости, № 2349, 28 августа, с. 2–3. 8. Каруля // Последние новости, № 2363, 11 сентября, с. 2–3. 9. Лавра и путешествие // Последние новости, № 2384, 2 октября, с. 2–3.

[10.] Монастыри Афона // Возрождение, № 861, 11 октября, с. 2–3. [11.] Святые Афона // Возрождение, № 879, 29 октября, с. 2–3. [12.] овая Фиваида // Возрождение, № 893, 12 ноября, с. 2; № 894, 13 ноя бря, с. 2. [13.] Тихий час // Возрождение, № 908, 27 ноября, с. 3. [14.] Прощание с Афоном // Возрождение, № 922, 11 декабря, с. 3.

Еще четыре текста Б. К. Зайцева, посвященных святой Горе, являются подвергшимися редактированию фрагментами вышеперечисленных публикаций и поэтому не включены в настоящую книгу:

1. Афонские дни. (Из заметок) // Перезвоны, Рига, № 40, 1928, с. 1278–1282. [Изложение на основании писем жене и дочери от 14, 16 и 21 мая 1927 г.]

2. Афон. Монастырская жизнь // Колос. Русские писатели русскому юношеству. Издание Общежития для русских мальчиков в Шавиле. Париж. 1928. С. 49–61.

3. Монастырская жизнь на Афоне // Златоцвет. Ежемесячный литературно-художественный журнал. Burlingame. № 10/11, 1962. С. 33а–33д.

4. Монастырь св. Пантелеймона // Новое русское слово, Нью-Йорк, № 20320, 27 октября 1968, с. 3.

При публикации всех текстов Б. К. Зайцева нами сохранена достаточно своеобразная авторская пунктуация, а также характерные особенности в написании имен собственных и отдельных слов. На чрезвычайное и, по их мнению, не всегда оправданное обилие знаков препинания в текстах Зайцева указывали в частной переписке многие его современники, в том числе и И. А. Бунин. Однако, как можно заключить из просмотренных нами гранок набора нескольких книг Зайцева, он категорически настаивал на сохранении особенностей авторских орфографии и пунктуации, тщательно выправлял изменения, вносившиеся корректорами, что зачастую существенно увеличивало срок подготовки его сочинений к изданию.

Выражаем признательность за предоставление сведений, использованных нами в некоторых примечаниях к публикуемым текстам Б. К. Зайцева: Наталии Борисовне Зайцевой-Соллогуб (†), Ирине Михайловне Посновой (†), Юлии Владимировне Ивановой (†), Нине Владимировне Ивановой (†), иеромонаху Антуану Ламбрехтсу из бенедиктинского монастыря в Chevetogne, графине Марии Николаевне Апраксиной, Лоре Герд, Ирине Лукка, Алексею Борисовичу Арсеньеву, Валентине Витальевне Клементьевой, Ольге Владимировне Скворцовой, профессору Йиржи Вацеку, иеромонаху Иоанну Абернети насельнику обители Свв. Киприана и Иустины, монахине Евфросинии Молчановой благочинной Леснинского Свято-Богородицкого монастыря в Provemont, монахине Анне Грюнвальд из монастыря Покрова Пресвятой Богородицы в Bussyen-Othe и прото пресвитеру графу Борису Алексеевичу Бобринскому.

Настоящее издание иллюстрировано фотографиями, часть которых публикуется впервые.

Виды Святой горы, воспроизводимые в этой книге, заимствованы из альбома[119] фотографий женевского фотографа Фредерика Буассона (Frederick Boissonnas, 1858–1946), совершившего в августе 1928 и в сентябре – октябре 1930 гг. две поездки на Афон[120] и ведшего дневниковые записи во время этих странствий. Во время первого путешествия фотограф использовал только стеклянные фотопластины (13×8 см). Во время второй поездки пользовался стеклянными пластинами (9×12 см, 13×18 см и 18×24 см), а также желатиновыми пластинами (13×18 см и 18×24 см). Сохранилось более 400 подлинных негативов. Таким образом, мы имеем возможность увидеть обители Святой Горы и некоторых из их насельников такими, какими застал их Б. К. Зайцев.

А. К

На Афон. Записи

//[1] 29. [апреля] Чудесн.[ый] день. Под Парижем нежные, желтозеленые, в дыму, тополя. Цветение фрукт. [овых] дерев. В Бургундии оч.[ень] коротко стрижен.[ный] виногр.[ад]. – За Лионом груши и сливы отцвели. Все пышно бледная зелень // [2] распускающихся наших провансальск.[их] тутовых деревьев. Жду Валенсии[121] и Виенны[122], чтобы проверить Водуайе[123]. Все время домашние. Слегка грустно, но мирно.

Лазурно-известковая река вблизи // [3] Мон Венту[124].

Чудесные имения. Милый Прованс.

30. [апреля] Сероватый день в Марселе. Утром грусть. М.[арсель] меньше нравится, чем раньше. Notre Dame de la Garde[125] взирает, как всегда, на позор порта. Видел свадьбу. Все как всегда – от века и до ве- // [4] ка.

„Patris“ – 1 [126]/2 ч.[аса] дня. Съезжаются. Одиноко. В 3 ч.[аса] гудок. Сошел в каюту, помолился. На пристани музыканты. Безрукий с рыженькой женой и мальчиком. Арфистка дама с семьей. Играют очень печально – точно провожают нас в Елисейские поля.

// [5] В открытом море – все сердце к своим и на Францию. Что значит „свои“! В одиночестве-то как чувствуешь!

Из наблюдений днем: когда волны разваливаются от носа, то плывут на синей темно синей бездне белые разводы узоры, как жилы на яшме. А из // [6] тьмы сапфира временами местами медленно вскипает туманность бледно-млечная – тонкие пузырьки.

После обеда – темно, одинокое море! Маяк Антиба[127]. Как далеко и жалобно. Милая Франция. Все тусклее он, и красный, как звезда, // [7] сошедшая к горизонту. Юпитер – яркий, очень сильный. Не таков, как у нас на Клод Лоррэн[128].

Ласточка залетела из тьмы под освещенный навес. Вьется, и сесть хочется, и жутко, да и тьмы вокруг страшно.

Десятый час. Наши где? Тата у // [8] Ельяшевичей[129] танцует. Вера где-то в гостях – где, забыл. В понедельник пойдут в Лицей. Господь их храни.

// [9] [Рисунок] Корсика

// [10] 1 мая, воскресенье. Утро, проходим между Корсикой и Сардинией[130]. Серо-сизо, горы туманятся. Солнца совсем мало.

Каменистая гряда – островок на южн.[ом] берегу Корсики. Таможенный пост. Сардиния тоже пустынна и мрачна – скалы, туманы.

// [11] Утром от 10–12 работаю в рубке. День бесцветный. Видел трех дельфинов… Рыжие, однорогие, скакали из волны, как по команде. Потом кой-где мелькал их рог. Чайки. Их напев жалобен.

Жизнь похожа на санаторию.

Вечером от 8–9 один бродил // [12] по палубе и сидел на корме. Чернота, тьма. Нашел в кармане последнюю конфетку, что Вера положила в мешочке. Съел, а бумажку пожалел выбросить в море: спрятал. Своя бумажка, милая.

Корсика. (Записная книжка. л. 9.)

// [13] [Рисунок] Стромболи (Вулкан).

// [14] 2 мая, понедельник.

Утром пишу в рубке. (С 8 [131]/2 ч!) Проходим мимо одиноких кругловатых островков-гор. Думаю, что это уже Сицилия. Нет, – совсем малоизвестные штучки. Русский (еврей, разумеется) из Афин. Показывает мне Стромболи[132], это слева от нас, тоже коническая // [15] двурогая гора, торчит из моря. Верхушка, из седла, дымится. По бокам содранные мяси`ны, видимо пласты сползали. У моря, все-таки, селение. Через 2 часа Мессина и Реджио – пролив между ними[133]. Италия! Голые горы, тоже вулк.[анического] характера, но местами с нежной зеленью, // [16] чудесной, бледно-нежной – весна.

Стромболи (Вулкан). (Записная книжка. л. 13.)

Сицилия в сереневом тумане. Мессина уже живет. Дальше Этна[134] – в сумраке, и пестро разбелена снегами.

Выходим в открытое море – Ионическое. Идем берегом Италии. Иной свет! Греческий, золотой, пол- // [17] ный, точно воздух светится.

Чудесный вечер. Первый раз черное ночное небо в оч.[ень] крупн.[ых] звездах. Тепло, но влажно. Борт`а влажные.

Перв.[ый] раз видел на ко за кормой фосфоресценцию – синезеленые искры в воде, оч.[ень] красиво. Зна- // [18] комство с бельг.[ийским] журналистом[135], знающим Худ.[ожественный] Пражск.[ий] театр[136].

3 мая, вторн.[ик]

Голубовато-сиреневые шелка тишайших вод у подножия гор Беотии[137]. Вдали Парнасс[138], искрапленный белыми снегами. К Коринфу воды бледно-лазурные, кое-где пересечены синими струями, тон- // [19] кие лиловые линии гор

5 мая. В 12 [139]/2 ч.[асов] ночи, на главной улице проходил человек, предлагая пирожки, он нес их на сковороде – на голове!

Подхожу к отелю. Лавка гробовщика. Освещена. Через окно вид- // [20] на полная комната гробов. Рядом с одним из них, при полном освещении, укладывается спать на диванчике хозяин!

В старом Соборе[140] приклады- // [21] вался к иконам св. Дионисия Ареопагита и св. Филофея (в черной рясе с серебряным сиянием вокруг головы и с серебр.[яным] крестом в прав.[ой] руке. В левой – четки).

Богородица Невеста (в храме Карнокраки[141]) – вся // [22] икона во флер д’оранжах. Икона пророка Илии.

Акрополь. Сизеющий, золотисто-опаловый дым над Элевзином.

В киоске продаются газеты. Беру „П.[оследние] Н.[овости]“. В это время газетчик продает греку три яйца.

„Афинские ночи“ состоят в том, что // [23] в два часа такой ночи можно на улице купить запонку, а в 11 ч.[асов] вечера побриться.

Катаифи – кушанье это состоит из козла, варенья, орехов и волос.

// [24] 10 мая, утро, 8 [142]/2 ч.[асов]

Стоим в Халкисе[143] – городке, мною нарисованном. Пароход простенький, грязный. Утро чудесное. Вблизи греческая земля (Остров Евбея). Видны бедные посевы, горы, но посевы уже выгорают, не бледно-зеленого, а желтеющего тона. Благоухание страны,

// [25] [Рисунок: ] Chalcis

Chalcis. (Записная книжка. л. 25.)

// [26] гор. Скромный греческий городок. Кипарисы, набережная. Грузим какие-то бочки с баржи. Вода лазурно-сиреневая. Тихо. Хорошо.

Женщина колотит белье на камне вальк`ом. Давно, давно не видел!

На Евбее уже убирают хлеба. Издали // [27] видны снопы, крестцы…

Вблизи Халкиса бараки – беженцы из Малой Азии[144]. Везде беда.

Выше, по горам, еще видны пятна светлой зелени – вот уж, действительно, „акварель!“

11 мая. Салоники.

Грязно-зеленое море. Олимп в бледном золоте снега, справа наползает на него сине-сизая туча.

// [28] [Рисунок: ] Салоники, 11 мая. Олимп

// [29] У древних римских ворот развешаны туши барашков с красными головами и оскаленными глазами. К каждой прикреплен национальный (торговый?) флажок.

Салоники, 11 мая. Олимп. (Записная книжка. л. 28.)

Новый цвет моря: мыльно-зеленый, над ним морем туча.

У римск.[их] ворот мясники в красных передниках. Заимствовать бы Луначарским и К° // Турецкий голубь, дом с выступающим балконом увит виноградом. В окне цветущая герань.

Вышел из ресторана на набережной – прямо перед глазами, через залив, златисто-снеговой Олимп.

Афон начинается.

У пристани вижу коричневую // [31] двухмачтовую шхуну, на ней люди в черных шапочках – клобуках. Присматриваюсь, решаюсь спросить рыжеватого монаха, всего в волосах, с лицом Силена – он варил какую-то похлебку.

– Вы с Афона? Оказалось, да. Взошел к ним по одной доске, перекинутой с берега, слегка гнувшейся под ногой. // [32] Встретили с любопытством, но благожелательным. Оказывается, они уже неделю здесь, привезли лес и торгуют им. Рыжий все варил свою похлебку из какого-то зеленого не то горошку, не то еще какой-то местной дряни. Два других – черный, красивый, с прекрасными глазами и тихим // [33] голосом, и другой, старше, блондин, с умным и приятным русским лицом – пригласили меня к себе в каюту. Небольшая комнатка под палубой. Прямо против двери – иконостас, по бокам нары, посреди – стол.

– Описывать нас едете? Спросил красивый и слегка задум- // [34] чивый. – Ну, что ж, посмо`трите нашу жизнь. Что-то к нам теперь все писатели стали ездить. Англичанин был, потом этот австриец… Чего это нами так стали интересоваться?

– Ну, а как там у вас? В Париже? Избаловалась, поди, молодежь?

Мы недолго говорили. Ничего особен- // [35] ного сказано не было, но весь их тон, манера говорить и воспринимать настолько показались мне отличными от постоянно видимого и слышимого.

Я спросил блондина, знает ли он Шаховского. Оказывается – да.

– Ведь его у вас постригли?

– Да. Так бы скоро // [36] не вышло, да знакомые были[145]. Ну, и он ведь такой, знаете… такое в нем расположение мягкое, и подходящее…

– Что же, хорошо жить на Афоне, спросил я красив первого.

Он опустил свои прекрасные черные глаза.

– Вот сами увидите. Жизнь нелег- // [37] кая, но зато покойная.

Он говорил таким тоном, да и другой имел такое выражение, что, мол, не надо думать, что Афон это просто так, что-то „поэтически приятное“ и красивое место для экскурсий праздных писателей. Это жизнь (так я перевожу их манеру держаться) – жизнь // [38] очень серьезная, не забава, и для нее нужны несколько особые характеры.

– Вот, сказал я, и Россия началась. Брюнет улыбнулся:

– Да, вы там Россию увидите, настоящую и даже очень прежнюю, древнюю…

Ошибаюсь ли я? Посмотрим. Что-то мягкое и ровное, круглое и глубоко // [39] русское мне показалось в этих людях – и с оттенком грусти, отдаленности какой-то. И еще: благообразие. После крика, гама на пристанях, в кофейнях, как приятно видеть людей ровных, ясных, выношенных.

Да, посмотрим. Первое впечатление…

// [40] Проходя часа через два по набережной подробнее рассмотрел шхуну. Она темно-коричневая, хорошо оснащенная, вообще вид ее прочный и основательный (как сильны и прочны были и люди на ней). Приятно было видеть, как резко она выделяется из ряда других суденышек, греческих, // [41] и еще приятнее, уже просто волнительно было прочесть на корме: „Русского Св. Пантелеймона монастыря (полукругом, а внутри) Св. Николай[“]

12 мая. Знаменательный для меня день. На рассвете, поднявшись на палубу, справа вдалеке, сквозь утренний туман уви- // [42] дел едва проступавшую гору, исполински поднявшуюся над морем. Крутизна скатов ее поразила меня. Считал, глядя на рисунок Афонской св.[ятой] Горы, что это преувеличение, но оказывается нисколько. Она выдается из моря похоже на сахарную голову, но в это утро имела вид // [43] почти грозный –

За нею клубились тучи, и ветер развел такую волну, что пока я любовался на Гору, меня раза два взбрызнуло соленой и прохладной водой. В третий раз обдало так, что я принужден был сойти в каюту. Точно бы Афон говорил: „я не шутка“. В самом деле, такой // [44] качки не было еще нигде за почти недельное пребывание на море. В каюте пришлось пробыть почти до самой „выгрузки“ в заливчике Дафни[146]. Там на лодке подплыл русский монах, худой, высокий со светлыми глазами, лицом в морщинах, русскою бородой и удивительною добро- // [45] тою взгляда – отец Петр. К сожалению, он не мог везти меня прямо в монастырь – предварительно непременно надо побывать в Карее, админ.[истративном] центре Афона, и получить от греч.[еского] управления паспорт.

– Святое имя ваше, спросил монах ласково

* * *

– А, Борис, хорошо, Борис, – как будто действитель- // [46] но что-то особенно хорошее есть в том, что я Борис.

О. Петр (так его звали) устроил мне мула. (Когда он подъезжал на своей лодке, потом придерживая полы кафтана, ловко и быстро бросал якорь с кормы – что-то от Петра Апостола даже в нем можно было почувствовать).

// [47] На мула я сел с особо приготовленной приступочки.

– Ничего, сказал о. Петр. – И Митрополиту Антонию[147] пришлось на таком же муле путешествовать.

Путешествие удивительное. Ветер все сильней задувал, мул мирно шел по каменистой тропинке, вслед за другим, на кот.[ором] была чья-то поклажа (мои // [48] вещи о. Петр взял с собою в лодку). Дикие горы, леса, кипарисы, кедры, буря, желтые дроки, свешивающиеся к самой дороге, горный поток, летящий у монастыря Ксиропотама[148] отвесной струей, самый монастырь, старинный, молчаливый, с кипарисами и тополями, маками… По временам руки совсем // [49] замерзают. На хребте горы, слава Богу, лес, не так ветрено. Путь, путь, одинокой лесной тропинкой, по скользким, иногда острым камням – и мы начинаем спускаться в Карею. Грек показывает мне „кунак“ (подворье Пант.[елеимонова] монастыря). Внизу едва видно пенно-кипучее море, // [50] в тяжких пеленах туч, сквозь полу-дождь, полу-туман. Слава Богу, что во время доехали, но у меня все время, как и в море, было такое ощущение не своей воли и власти, что я просто и не думал ни о чем. Ну, мог мул оступиться и кувырнуть меня под откос, ну // [51] могла быть буря (между проч.[им], я это предчувствовал; мне давно казалось, что когда я буду подъезжать к Афону, будет непогода. И даже есть объяснение… Тоже, чтобы серьезнее принял, да и достоин-ли, это вопрос. Так что все должно происходить, как надо.

// [52] Игумен Андр.[еевского] Скита[149] о. Митрофан.

[Рисунок: ] Светильня в моей комнате в Кунаке (подворье) Пантелеймоновского монастыря.

«Светильня в моей комнате…» (Записная книжка. л. 52.)

Антипросоп.

„Гурья“ – тот ветер, который принес нам этот ужасный туман и дождь.

Не только нельзя быть на Афоне женщи- // [53] нам, но и безбородым юношам (все-таки, последнее не соблюдается).

[Продолжение записи 12 мая].

Кунак Пантелеймоновского монастыря. Большой двухэтажный дом с широченным коридором. (Отцы Мина, Иван, Никанор [?]. Все то же неизменное афонское благо-добро-душие. Визит // [54] к начальнику полиции – ведет меня отец Иван – рыжеватый, полнощекий, быстро-говорящий монах. Начальника нет. Заходим в (кафе!) Картина в нем: волки гонятся за уносящейся тройкой, последний винокур, виды Афонской горы, и др.[угие] Возвращаемся. Меня проводят наверх. Во втором этаже // [55] парадные комнаты для приезжающих, большая как бы аванзала с удивительными часами, циферблат и маятник которых сплошь в разноцветных камешков [sic!]. На огромной крытой стеклянной галерее, выступающей из стен дома, диваны, фотографии, стол с букетом чудных роз. Виден сад и кусты роз в нем. // [56] Мне отводят комнату с тремя постелями. О. Мина седоватый южанин из под Херсона, приносит завтрак: суп из риса, довольно вкусный, и рыбу со стручками – это невыносимо и несъедобно.

Помни, всяк брат:

Что мы были

// [57] как Вы,

И Вы будете,

как мы.

Туман, сквозь него хлещет дождь. Ложусь немного отдохнуть. Затем иду к астимону, беру полиц.[ейское] свидет.[ельство], а затем мы с о. Миной идем в Протат. Во дворе, на большой террасе два сардара в шапоч- // [58] ках и юбках, рослые и красивые (один седой с черными глазами), готовят кофе и по временам носят его в куда-то в дверь. Проходят туда же, один за другим, толстые монахи – греки, это эпистаты и антипросопы, с косичками, завяз.[анными] узлом по-гречески – на заседание. О. Мина пода- // [59] ет и мое письмо Митроп.[олита] Афинского чрез нек.[оторое] время меня приглашают. Вводит в залу эпистат-брюнет, говорящий по-русски. В зале по стенам скамьи с трех сторон. Прямо против входа на троне и возвышении сидит проэстос – тоже толстый, почему-то напомнивший мне карфагенского суффета[150] – / / [60] воспоминания еще по Флоберу[151]! – а самый зал, с заседающими по скамьям греческ.[ими] архимандритами – тоже какой-то синедрион или, в миниатюре, венецианский сенат.

– Kyrios Boris[152] говорит по-гречески? Переводит брюнет: оч.[ень] любезный. Благодушные вопросы. Секретарь пишет бумаг у. Сардары дважды // [61] угощают меня – раз кофе, другой раз приносят какое-то варенье – я даже не знаю, куда его положить! Проэстос на каждый мой ответ любезно и самодовольно крутит головой, с таким видом, что он именно так и сам думал, все самоочевидно. Наконец, секретарь начинает обходить эпистатов. Я замечаю, что из // [62] широких своих ряс они вынимают какие-то металлич.[еские] кусочки и подают секретарю. Это – части печати, которую ставят на выдаваемую мне, очень милостивую, бумагу! Значит, все греч.[еские] монастыри согласны, чтобы мне показали их библиотеки, и т. п.

Вечер этого дня в Андреевском скиту. Сразу попадаю в огромный Собор на // [63] службу – короткое повечерие. Очень худой, высокий и еще довольно молодой игумен[153] с серебряными передними зубами и очень добрыми глазами отводит меня в гостиницу. Вечер. Отец Стратони`к подает мне ужин в столовой, и беседует, беседует без конца – словоохотливый монашек типа прислужников при Пантелеймоновской часовне[154] на Никольской в Москве.

// [64] В 9 ч.[асов] веч.[ера] ложусь спать., в 12 о. Стр.[атоник] меня будит, я по огромной каменной террасе, в беспросветном ночно[м] тумане я иду в Собор [sic!]. У двери монах бьет в било, железную полосу, которую держит в руке. Собор совершенно темен. Становлюсь в то же „стоялище“ с ручками и сиденьем, где стоял и на повечерии. // [65] Служба бесконечная. Справа и слева от меня по клиросу, над ними загорается зеленый свет в лампах с резным [?] абажуром, освещая только книгу чтецу или ноты. Иногда монах выходит на средину, и читает кафизмы, а полукруг других монахов поет каждый произнесенный им стих. Потом монах в черной мантии мелкой склад- // [66] ки читает на одном клиросе, и распуская свою мантию как крылья, перебегает чер.[ез] весь Собор к другому клир.[осу], там продолжает. Вот игумену зажигают свет у его резного, с балдахином, стоялища, он своим ровным и приятным, неск.[олько] грустным голосом читает псалмы. Затем читается некое настав- // [67] ление, где о блуде сказано, что главный его корень в чревоугодии. „Борящийся против блуда и не искореняющий чревоугодия подобен тому, кто заливает пожар маслом“.