Предчувствие и действительность

Однажды вечером, когда Леонтин слишком надолго задержался на одной из своих загадочных прогулок, Фридрих и Фабер, не желавшие пропускать счастливый вечер после трудового дня, сидели на лужайке у круглого стола. Луна уже стояла над темной башней замка. И вдруг они услышали шум, доносившийся из зарослей. Из леса на своей лошади появился Леонтин. Он выглядел как затравленный олень. Бледный как смерть, запыхавшийся, весь исцарапанный колючими ветвями, он тотчас же подошел к их столу и торопливо выпил один за другим несколько стаканов вина. Фридрих был потрясен при виде этого красивого и дикого образа. Леонтин громко рассмеялся, потому что заметил, что все смотрят на него с удивлением. Фабер, любопытствуя, уговаривал его рассказать им о том, с чем он столкнулся. Но он ничего не сказал, а вместо ответа сказал:

– Я ухожу в горы, кто со мной?

Фабер удивился и нерешительно объяснил, что любая отлучка будет для него нежелательной, теперь, когда он как раз работает над серьезным стихотворением, которое только что начал. Фридрих молчал. Леонтин все понял, освободил его от старого обещания сопровождать его. Но он взял с Фридриха обещание, что он будет ждать его в своем замке. Некоторое время они еще постояли. Леонтин оставался задумчивым и молчаливым. Оба его гостя вскоре отправились отдыхать, не зная, что и думать о странном поведении хозяина. Уже уходя, они услышали, как он поет:

О человек, навстречу днюСтупай, не бойся же, что ночь,Наводит страх на жизнь твою,Ее прогонит утро прочь.

Проснувшись рано утром, Фридрих выглянул в окно. Он увидел Леонтина, который скакал по лесной дороге к замку своей сестры. Быстро оседлав коня, он отправился вслед за ним. Когда он подъехал к замку Розы, он застал Леонтина, который только что примчался, и громко о чем-то разговаривал с Розой в саду. Он приехал попрощаться. Но едва Роза услышала о его планах, как тотчас же ухватилась за мысль поехать вместе с ним.

– Оставлю все как есть, – сказал Леонтин, – я сегодня соберу вещи и уеду отсюда. Я хочу отправиться странствовать, как отчаявшийся человек, я хочу, как Дон Кихот бродить по горам и совершать безумные поступки и тогда тебе придет в голову поехать со мной, как будто мы едем в Карлсбад или Пьемонт, чтобы каждый раз вставать на ноги и полнокровно жить. Но теперь весь мой путь похож на армейское передвижение, где впереди видны сверкающие мечи и развевающиеся флаги, а сзади едет длинный ряд повозок с женщинами, сидящими на старых стульях, кроватях и болтающих, готовящих, торгующих и спорящих, как будто перед тобой нет ничего, что встряхнуло бы тебя и вдохнуло надежду и придало сил. Поистине, если ты пойдешь со мной, моя дивная Роза, я уроню все чудесное красочное полукружие моих намерений о путешествии, как павлин, когда он смотрит на свои прозаические ноги.

Роза, не понимавшая ни слова из того, что говорил ей брат, не позволила все же отговорить себя от этой идеи. Она спокойно и твердо решила ехать, потому что ей слишком нравилось представлять себя амазонкой верхом на лошади, и она искала и жаждала новых зрелищ. Фридрих, только что приехавший сюда, покачал головой, он вдруг обнаружил, что Роза глупа и упряма, порок, который он считал самым нестерпимым из всех девичьих пороков. Ее упрямство ранило его еще сильнее, ведь она знала, что он не поедет с ней, что он от многого отказался только ради нее, и ему втайне захотелось отправиться в путешествие по миру в одиночестве. Леонтин, смотревший между тем на оба влюбленных лица, как бы обдумывая что-то, вдруг рассмеялся.

– Нет, – воскликнул он, – правда, так будет веселее! Роза, ты должна путешествовать с нами, и с Фабером, и с Мари, и с Эрвином, и с домом, и со всем двором. Мы будем осторожно передвигаться по зеленым холмам, как пастухи, а охотники оставят охотничьи рога дома и будут играть на флейтах. Я буду ходить с открытой шеей, выкрашу волосы в светлый цвет и завью их, я буду совсем ручным, буду ходить на цыпочках и всегда держать рот надутым и шепелявить: О дорогая, прекрасная душа, о жизнь моя, о, ангел мой! Видишь, я стараюсь быть смешным, соблюдая приличия. На крупную голову мистера Фабера мы наденем соломенную шляпу с фиолетовыми лентами и дадим ему в руки длинный посох, он пойдет впереди, как пастырь. А мы будем развлекаться, гуляя по зеленым рощам, а затем превратим наши горести и неудачи в серьезные сонеты.

Роза, которая из всего сказанного услышала только то, что ей будет разрешено путешествовать с ними, обвила руками шею брата и вела себя от радости так непосредственно, что Фридрих снова совершенно примирился с ней. Наконец, было решено, что сегодня вечером они должны явиться в замок Леонтина, чтобы завтра с утра пораньше отправиться в путь, и она весело отправилась дать необходимые распоряжения для предстоящего отъезда. Когда Фридрих и Леонтин вернулись домой, последний, казалось, почти совсем забывший свое вчерашнее потрясение, тотчас же с большим азартом принялся за сборы, он отдавал приказания, устроил тарарам, и объявил, что вскоре будет вести настоящую цыганскую жизнь. Роза приехала под вечер, как и обещала, и увидела на лугу при лунном свете суету в самом, что ни на есть бурном ее проявлении. Охотники что-то напевали и чистили ружья, готовили сбруи и седла, другие готовили охотничьи рога, Фабер связывал целые тюки бумаги, маленькая Мари беззаботно прыгала. Сегодня все легли спать немного раньше обычного. Пока Фридрих дремал, он услышал снаружи звуки лютни. Потом раздался голос Эрвина. Песня, которую тот пел, удивительно тронула его, потому что это была старая простая мелодия, которую он очень часто слышал только в детстве. Он в изумлении подскочил к окну, но Эрвин прекратил играть. Свет в спальне Розы в другом крыле замка погас, ветер раскачивал флюгер на башне. Необыкновенно ярко светила луна, и Фридрих снова увидел Эрвина, как обычно, сидящего на стене с гитарой. Вскоре после этого он услышал голос мальчика; совершенно неизвестный мужской голос, казалось, время от времени отвечал ему. Фридрих удвоил внимание, но ничего не мог расслышать и не видел никого, кроме Эрвина. Лишь иногда ему казалось, что длинная рука тянется через стену к мальчику. Наконец он увидел тень, удаляющуюся от мальчика вдоль стены. В лунном свете тень становилась все выше с каждым шагом, пока, наконец, не достигла гигантских размеров и не исчезла в лесу. Фридрих высунулся в окно, но ничего не мог различить. Эрвин больше ничего не говорил, не пел, и воцарилась гробовая тишина. Его охватила дрожь. «Неужели это явление, – думал он, – имеет связь с тем, что случилось с Леонтином? Может быть, мальчик знает его тайну?» Его поразило то, что его лицо резко изменилось, когда Фабер еще раз упомянул о вчерашнем неизвестном происшествии с Леонтином. Ему показалось, что все это сон, настолько странным все было, и он, наконец, заснул.

Глава 5

Когда в горах и долине за окном снова посветлело, вся пестрая группа была уже в часе езды от замка Леонтина. Странная процессия представляла собой живописное зрелище. Леонтин ехал на строптивой лошади впереди всех. Одет он был легко и небрежно, и во всей фигуре его сквозило что-то иностранное. Фридрих выглядел совершенным немцем. Фабер же сделал самый странный и авантюрный костюм. У него была круглая шляпа с огромными широкими полями, которая должна была защищать его, как зонтик, одновременно от солнца и дождя. Рядом с ним висела раздутая сумка с планшетами для письма, книгами и другим дорожным снаряжением. Он был похож на странствующего ученого. Посреди них Роза ехала на красивой послушной лошади в женском английском седле. Длинное зеленое платье для верховой езды, скрепленное золотым поясом, облегало ее аппетитную фигуру, ослепительно-белый кружевной воротник окружал ее прекрасную головку в шляпке, на которой в утреннем воздухе качались высокие перья. Сопровождать ее поручили маленькой Мари, которая следовала за ней как мальчик-охотник. Эрвин тоже ехал вместе с ними, и его гитара висела у него, перекинутая через плечо на небесно-голубой ленте. За ними ехали несколько охотников с прилично навьюченными лошадьми.

Они переходили через горный хребет. Раннее утреннее солнце светило им навстречу. Роза смотрела на Фридриха таким свежим и радостным взглядом своими большими глазами, что это взволновало его. Когда они добрались до вершины, их взору открылась бескрайняя долина, сверкавшая в лучах утреннего солнца.

– Виктория! – воскликнул радостно Леонтин и замахал шляпой. – Нет ничего лучше путешествия, если едешь не просто туда или сюда, а в большой мир, как Богу угодно! Когда леса, горы, цветущие девичьи лица приветствуют нас из светлых замков, ручьи и старые замки, да еще неизвестная кипучая жизнь встречает нас серьезно и весело!

– Путешествие, – сказал Фабер, – можно сравнить с жизнью. Жизнь большинства людей – это бесконечное перемещение от рынка масла до рынка сыра; жизнь поэта есть свободное, бесконечное путешествие в Царство Небесное.

Леонтин, дух противоречия которого всегда неудержимо возбуждал Фабера, добавил:

– Эти странствующие поэты могут быть уподоблены райским птицам, которые ошибочно полагают, что у них нет ног. Им тоже приходится спускаться и ходить по тавернам, навещать двоюродных братьев и родственников, и что бы они себе ни представляли, но дама в светлом замке – это всего лишь глупый ребенок, в лучшем случае влюбленный, который любит любовь с ее маленькими вспышками, при которых можно взлететь в воздух, чтобы потом снова упасть на землю и стать еще более несчастным, как лишенная воздуха волынка; в конце концов, в старом красивом, неприступном замке останется только лысый деревенский кавалер и т. д. Все есть создание воображения.

– Не следует так говорить, – вмешался Фридрих. – Если мы наполнены внутренней радостью, которая сияет над миром, как утреннее солнце, и возводит все события, отношения и существа на уровень некоего особого смысла, то это прекрасно. Этот свет и есть истинная божественная благодать, в которой процветают все добродетели и великие мысли, и мир действительно так значителен, молод и прекрасен, каким видит его сам по себе наш разум. Но недовольство, вялость, уныние и все эти разочарования, вот это и есть то, что мы должны стремиться преодолеть молитвой и мужеством, потому что это портит первородную красоту мира.

– Меня это тоже устраивает, – шутливо ответил Леонтин.

– Граф Фридрих, – сказал Фабер, – простодушен в своих размышлениях, простодушен.

– Вы, поэты, – поспешно перебил его Леонтин, – переросли все свое простодушие, и, когда вы читаете свои стихи, вы всегда при этом говорите: «Есть великолепное произведение искусства из моего раннего творчества, есть особенное произведение о патриотизме или чести!»

Фридрих был изумлен тем, что Леонтин так смело и резко высказал то, что было чем-то кощунственным в адрес поэзии, о чем он никогда не позволял себе даже задумываться. Тем временем Роза во время разговора несколько раз зевнула. Фабер заметил это и, поскольку всегда отличался галантностью по отношению к прекрасному полу, предложил рассказать историю для всеобщего развлечения.

– Только не в стихах, – воскликнула Роза, – потому что тогда ты понимаешь все только наполовину.

Итак, они подошли друг к другу ближе так, чтобы Фабер оказался посередине, и тот рассказал следующую историю, пока они медленно продвигались между лесистыми горами:

– Жил-был рыцарь…

– Начинается как в сказке, – перебила его Роза.

Фабер начал снова:

– Жил-был рыцарь, живший глубоко в лесу в своем старом замке. Он одевался строго и проводил время в строгих епитимиях. Ни один человек не посещал благочестивого рыцаря, все тропинки к его замку заросли высокой травой за долгие годы, и только маленький колокольчик, в который он время от времени звонил во время своих молитв, нарушал тишину и звучал эхом далеко в светлые ночи. У рыцаря была маленькая дочь, которая часто его огорчала, потому что у нее был совсем другой нрав, нежели у отца, и все ее устремления были направлены только к мирским вещам. Когда она вечером сидела за прялкой, а он читал ей чудесные истории про святых мучеников из своих старых книг, она всегда думала втайне: «Они, наверное, настоящие дураки», и считала себя гораздо мудрее своего старого отца, верившего во все эти чудеса. Часто, когда отца не было дома, она перелистывала эти книги и подрисовывала изображенным на них святым большие усы.

На этом месте Роза громко расхохоталась.

– Что в этом смешного? – язвительно спросил Леонтин, а Фабер продолжил свой рассказ:

– Она была очень красива и умнее всех прочих детей ее возраста, поэтому она не играла с ними в привычные для детей игры, и все, кто с ней разговаривал, считали ее взрослой, так разумно и искусно она умела изъясняться. При этом она выходила на прогулку в лес и днем и ночью совсем одна, никого не боясь, и всегда смеялась над старым смотрителем замка, который рассказывал ей страшные истории о водяном. Она часто стояла на берегу синей реки в лесу и, громко смеясь, звала: «Водяной, будь моим женихом! Водяной, будь моим женихом!» Когда отец лежал на смертном одре, он позвал к себе дочь и передал ей большое кольцо, которое было сделано из чистого золота и сказал следующие слова: «Это кольцо было изготовлено в стародавние времена искусным мастером. Один из твоих предков получил его как трофей в бою в Палестине. Оно лежало на земле в крови и пыли, но на нем не было ни пятнышка, оно сверкало так ярко, все кони вставали на дыбы, и ни одна лошадь не наступила на него своим копытом. Все матери нашего рода носили это кольцо, и Бог благословлял их на благочестивое семейное положение. Возьми его, надень и смотри на него каждое утро с благими помыслами, его великолепие освежит и укрепит твое сердце. Но если мысли и наклонности твои обратятся ко злу, то великолепие его потускнеет вместе с ясностью твоей души, и оно покажется тебе даже мутным. Носи его на пальце, пока не найдешь добропорядочного человека, ибо мужчина, который его носит, уже не сможет покинуть тебя и станет твоим женихом» – с этими словами ушел из жизни старый рыцарь. Ида (так звали девушку) осталась теперь одна. Ей давно было страшно и тревожно в старом замке, а так как она нашла теперь в подвалах отца огромные сокровища, то сразу же изменила свой образ жизни.

– Слава богу, – сказала Роза, – потому что она до сих пор была довольно скучной.

Фабер снова продолжил:

– Темные арки, ворота и дворы старого замка были снесены, и вскоре над старыми камнями вырос новый, яркий замок с ослепительно белыми стенами и маленькими забавными башенками, а также был разбит большой красивый сад. Рядом с ним текла Синяя река, росли тысячи высоких цветов, среди них били фонтаны, а по дорожкам ходили ручные олени. Двор замка кишел лошадьми и богато одетыми знатными юношами, которые пели веселые песни своей прекрасной даме. Сама она теперь выросла и стала необыкновенно красивой. Богатые молодые женихи стекались с востока и запада, а улицы, ведущие к замку, заполоняли всадники в блестящих доспехах. Это девушке очень нравилось; но, несмотря на то, что ей было приятно внимание мужчин, у нее не возникало желание обменяться кольцами с тем единственным, который мог бы стать ее женихом, ведь даже сама мысль о супружестве вызывала у нее усмешку и ненависть одновременно. «Зачем мне – говорила она себе, – тратить свою прекрасную молодость на роль несчастной скучной матери семейства, вместо того, чтобы быть свободной, как птица в небе». Все мужчины казались ей глупыми, потому что они либо были слишком недалекими, чтобы следить за ее остроумными высказываниями, либо гордились другими вещами, в которых она ничего не смыслила. И вот, в своем ослеплении, она видела себя прекрасной феей среди заколдованных медведей и обезьян, которые должны были танцевать или ждать ее приказаний по кивку головы. Тем временем, кольцо тускнело день ото дня все больше. Однажды она устроила блестящий банкет. Под великолепным шатром, установленным в саду, молодые рыцари и женщины сели вокруг стола, а между ними посередине восседала гордая молодая дама, как королева, и ее остроумные высказывания затмевали великолепие жемчуга и драгоценных камней, которые украшали ее шею и грудь. Она была необыкновенно хороша, прямо-таки, как яблоко с червоточиной: прекрасна и обманчива. Золотое вино кружило всем головы, рыцари выглядели более смелыми, песни становились все более соблазнительными, кружась по летнему воздуху сада. И тут взгляд Иды случайно упал на ее кольцо. Внезапно оно потемнело, и его угасающее сияние бросило на нее странный, затухающий взгляд. Она быстро встала и подошла к границе сада, которая располагалась прямо над обрывом. «Ты, глупый камень, больше не будешь меня беспокоить!» – сказала она, высокомерно смеясь, сняла кольцо с пальца и бросила его в реку, протекавшую внизу. Пролетая, кольцо сделало яркую, мерцающую дугу и тут же нырнуло в глубокую пропасть. Затем она вернулась в сад, из которого доносились сладостные соблазнительные звуки. На другой день Ида сидела одна в саду и смотрела вниз на реку. Приближалось обеденное время. Все гости уже разъехались. Вокруг царили тишь и духота. Лишь отдельные, неизвестно откуда появившиеся тучки медленно тянулись по темно-голубому небу; иногда налетал внезапный ветер, и, казалось, что старые скалы и старые деревья наклонялись к реке и друг с другом говорили о ней. Иде стало не по себе. И тут она увидела красивого статного рыцаря, который скакал на белоснежной лошади по горной дороге, приближаясь к ее замку. Его доспехи и шлем были голубыми как вода, точно такая же лента трепетала на ветру, его шпоры были из хрусталя. Он дружелюбно поздоровался, спешился и подошел к ней. Ида закричала от ужаса, она увидела у него на пальце старинное заколдованное кольцо, которое вчера сама бросила в реку. Она тут же вспомнила слова отца и его пророчество перед смертью. Красивый рыцарь достал жемчужное ожерелье, надел его на шею девушке, поцеловал ее в губы, назвал своей невестой и пообещал, что сегодня же вечером она будет в его доме. Ида ничего не могла ответить, ей казалось, что она спит, но она слышала его слова, вполне дружелюбные, и слышала шум воды, как будто где-то сверху над ней. При этом она видела, как рыцарь снова оседлал коня и скрылся в чаще леса с невероятной скоростью.

Вечером она стояла у окна в своем замке и смотрела на горы, пока их не скрыли серые сумерки. Она все время думала и гадала, кто бы мог быть этот красивый рыцарь, но так и не могла найти ответ. Неизвестные доныне беспокойство и страх овладели ею. Она взяла цитру, чтобы отвлечься. Ей пришла в голову одна старинная песня, которую часто напевал кто-то по ночам, а она слышала ее, когда просыпалась. Она запела:

Хоть солнца свет уже погасИ темнота укрыла нас,Зато мы петь умеем:Восславим песнями ТворцаВплоть до рассветного венца,Нас тьма не одолеет.

Слезы брызнули у нее из глаз, ей пришлось отложить цитру. На душе было невыносимо тяжело. Наконец, когда на улице уже совсем стемнело, она вдруг услышала сильный стук конских копыт и странные голоса. Двор замка был уставлен фонарями, при свете которых она увидела дикое скопище колесниц, лошадей, рыцарей и женщин. Свадебные гости вскоре разошлись по всему замку, и она узнала всех своих знакомых, которые также были с ней на банкете еще вчера. Прекрасный жених, снова весь одетый в голубой шелк, пришел к ней и вскоре обрадовал ее сердце своими смелыми и сладкими речами. Музыканты весело играли, пажи разливали вино, и все танцевали и пировали под радостную музыку.

Во время праздника Ида со своим женихом подошла к открытому окну. Внизу, вокруг замка царила гробовая тишина, только откуда-то из мрачного ущелья слышно было, как журчит река.

– Что это за черные птицы? – спросила Ида. – Те, что сейчас летят огромными стаями так медленно по небу?»

– Они будут лететь всю ночь, – ответил жених, – это твоя свадьба.

– А что там за чужие люди? – снова спросила Ида, – те, что сидят там внизу на камнях у реки и не двигаются?

– Это мои слуги, – сказал жених, – они ждут нас.

Между тем на небе появились уже первые лучи света, издалека послышались голоса петухов.

– Становится прохладно, – сказала Ида и закрыла окно.

– В моем доме будет намного холодней – ответил жених. При этих словах Ида непроизвольно вздрогнула.

Затем он схватил ее за руки и присоединился к толпе танцующих. Приближалось утро. Свечи в зале уже догорали, многие уже потухли. Когда Ида кружилась в танце с женихом, она с ужасом заметила, что он становился все бледнее с приближением утра. Снаружи перед окнами она увидела длинных мужчин со странными лицами, которые смотрели в зал. Точно также изменились лица остальных гостей и знакомых, они все больше изменялись и стали походить на мертвецов. «Боже мой, с кем я все это время жила?» – воскликнула она. Она была измотана вконец и не могла освободиться от объятий жениха, который держал ее так крепко, продолжая танцевать, пока она не потеряла сознание.

Рано утром, когда солнышко радостно осветило все горы, дворцовый сад на горе был абсолютно пуст, в замке не было ни одного человека, все окна были распахнуты. Все люди, проезжающие мимо реки при полной луне или после заката, видели посередине потока молодую девушку, по пояс в воде. Она была очень красива, но смертельно бледна.

Фабер завершил свой рассказ.

– Ужасно! – вскричал Леонтин, трясясь, как от холода.

Роза молчала. Сказка произвела на Фридриха глубокое и совершенно особенное впечатление. Он не мог не думать о Розе со смутным, болезненным чувством на протяжении всего рассказа, и ему казалось, будто сам Фабер не без умысла выбрал эту сказочную историю. Сказка Фабера заставила Фридриха и Леонтина рассказать еще несколько историй, хотя Роза всегда принимала в них лишь косвенное участие. Так и прошел тот день в веселых беседах, прежде чем они заметили, что вечер застал их врасплох посреди леса в неизвестной местности. Поэтому они выбрали первый попавшийся им путь и уже затемно прибыли к деревенскому хутору, одиноко стоявшему в лесу, где и решили переночевать. Хозяйка, молодая, веселая женщина, не знала, что и думать о совершенно неожиданных гостях, и смотрела на них недоверчиво и настороженно. Однако веселые речи и шутки Леонтина и его охотников вскоре привели ее в хорошее расположение духа, и она с радостью приготовила все для их встречи.

После небольшого перекуса Леонтин, Фабер и охотники взяли ружья и пошли в лес на то место, которое услужливая крестьянка указала им, где обычно водилась дичь. Роза боялась остаться одна и поэтому просила Фридриха составить ей компанию, на что он с радостью согласился. Когда все ушли, они оба сели на скамейку у входной двери перед раскинувшимся перед ними широким полукругом леса. Фридрих взял с собой гитару, провел по струнам, взял несколько полных аккордов, которые чудесно прозвучали в широкой, молчаливой ночи. Роза совершенно изменилась в этой необычной обстановке. Она была измучена, и капризы были ни при чем; она просто устала, была необыкновенно доверчива и любезна. Фридрих подумал, что никогда еще не видел ее такой естественной. Он уже давно обещал ей, что расскажет ей всю историю своей юности в подробностях. Теперь она просила его выполнить обещание, пока не вернутся остальные. Он как раз собирался это сделать, и она подсела к нему поближе, оперлась одной рукой на его плечо, и он начал рассказывать свою историю:

– Мои ранние воспоминания теряются в огромном прекрасном саду. Длинные, высокие проходы из прямо подстриженных деревьев тянутся во все стороны между большими цветочными клумбами, фонтаны одиноко шелестят между ними, облака плывут высоко над этими темными коридорами, красивая маленькая девочка, старше меня, сидит у фонтана и поет французские песни, а я часто часами стою у железных решеток садовой калитки, примыкающей к улице, и вижу, как солнечный луч летает над лесами, лугами и повозками, всадниками, пешеходами, которые движутся мимо ворот, теряясь в сияющей дали. И все это тихое время лежит далеко за потоком прожитых с тех пор дней, как древняя, тоскливо-сладкая песня, и когда лишь одна нота ее вновь трогает меня, неописуемое чувство тоски по дому охватывает меня, не только по тем садам и горам, но по гораздо более далекой и глубокой родине, для которой она кажется лишь физическим отражением. О, почему же мы утрачиваем это невинное созерцание мира, эту чудную тоску, это таинственное неописуемое мерцание природы, которое мы лишь иногда видим во сне!

– А что было дальше? – перебила его Роза.

– Своих родителей я никогда не видел, – продолжал Фридрих, – Я жил в замке моего опекуна. Но своего старшего брата я запомнил очень хорошо. Он был красивый, смелый, шумный, при этом упрямый, умный и робкий с людьми. Твой брат Леонтин очень на него похож, поэтому он мне так дорог. Лучше всего я могу представить его, когда вспоминаю одно обстоятельство: наш древний замок был окружен большой каменной галереей. Мы оба сидели там по вечерам, и я до сих пор помню свою собственную дрожь, когда я смотрел вниз, как кроваво-красный вечер погружался за черный лес, а затем мало-помалу все становилось темным. Наша старая няня рассказывала нам тогда, как обычно сказку о ребенке, которому мать отрубила голову ящиком и который, превратившись в красивую птицу, потом пел на деревьях. Рудольф, так звали моего брата, пробегал вокруг каменных перил галереи так, что я не мог отделаться от чувства головокружения – и в этом образе он все еще витает в моем сознании, которое я не могу отделить от сказки, черного леса внизу и странных вечерних огней. Поскольку он мало учился и еще меньше слушался, с ним обращались холодно и даже плохо. Меня часто ставили ему в пример, и это была самая большая и глубокая боль, которую я испытывал в то время, ибо я любил его невыразимо. Но он мало обращал на это внимания. Красивая девочка-итальянка боялась его всякий раз, когда встречала, и все же казалось, что она всегда искала снова и снова повод с ним увидеться. Однако со мной она была в очень доверительных отношениях, и часто была даже чересчур веселой. Каждое утро, когда была хорошая погода, она выходила вниз, в сад, чтобы умыть в фонтане свои яркие глазки и белую шейку, а я тем временем должен был помочь ей заплести ее косички, которые она затем сплетала в венок и укладывала на макушке. При этом она всегда напевала песенку, которую я до сих пор очень хорошо помню, с ее особенной мелодией: