Предчувствие и действительность

– Подслушивание, – сказал Фридрих, – особенно счастливых на свидании людей, всегда попахивает чем-то нехорошим.

– Если ты будешь и дальше тянуть резину, – крикнул сверху Леонтин, – я начну так кричать, что все сбегутся и поймают нас, как дураков, или хорошенько поколотят.

Входная дверь внизу действительно скрипнула, и Фридрих тоже поспешно забрался наверх и уселся на ветку. Оттуда сверху, из густой кроны дерева они могли обозреть все собравшееся в доме общество. В эту минуту объявили вальс и пары одна за другой пролетали, кружась, мимо окна. Молодые, стройные сыновья хозяев, в строгих и наглухо застегнутых фраках, смело кружились в танце с порядочными девушками, раскрасневшимися от здоровья и радости. То и дело счастливые, толстые лица двигались, как полные луны, по этому звездному небу. Посреди толпы танцевала худощавая фигура, словно сатир, выделывая самые замысловатые гипертрофированные повороты и прыжки, как будто желая соединить все, что было наигранным, смешным и отвратительным, в каждом отдельном человеке общества в одну общую карикатуру. Вскоре после этого можно было увидеть его играющим на скрипке среди музыкантов.

– Это, в высшей степени, странная личность, – сказал Леонтин и отвел от него взгляд.

– Какое-то странное чувство, – ответил через некоторое время Фридрих, – из огромного, тихого одиночества вдруг вглядываться в красочную радость людей, не зная их внутренней связи, вот они кланяются друг другу, как марионетки, сгибаются, смеются и шевелят губами, и мы не слышим, что они говорят.

– О, я не мог бы желать представления более ужасного и одновременно смешного, чем игра этих музыкантов, – сказал Леонтин, – которые играют с таким энтузиазмом даже самые сложные пассажи, и этот зал, полный танцоров… а я не слышу ни звука.

– А разве ты не каждый день видишь подобное зрелище? – спросил Фридрих. – Разве все люди не жестикулируют, не мучаются и не борются за то, чтобы внешне оформить ту своеобразную основную мелодию, которая дана каждому в самой глубине души и, которую одни люди могут выразить больше, другие меньше, и никто не может выразить вполне так, как он задумал? Как мало мы понимаем суть поступков, и даже слов человека!

– Да если бы у них внутри была музыка! – Леонтин прервал его со смехом. – А ведь большинство людей действительно серьезно тыкают пальцами по деревяшке без струн, потому что так положено, и надо играть, глядя на лист с нотами; но смысл, ради которого это делается, значение его для жизни вообще одуревшие музыканты забыли или утратили.

В этот момент к окну подлетела новая пара, все почтительно расступились, освободив для них место, и они увидели красивую девушку, выделявшуюся среди всех своей скромностью. Улыбаясь, она прислонилась нежной, сияющей щекой к оконному стеклу, чтобы охладить ее. Она даже открыла окно, деликатно разделила на пробор волосы, в которые был вплетен венок из роз, и долго смотрела в ночь, как бы задумавшись. Леонтин и Фридрих были так близко к ней, что могли слышать ее дыхание; ее тихие, большие глаза, во влажном зеркале которых отражалась луна, смотрели прямо на них. «Где девушка?» – внезапно раздался чей-то голос, девушка обернулась и затерялась в толпе.

Леонтин сказал:

– Мне хотелось бы трясти дерево, чтобы оно дрожало от радости до самых корней, мне хотелось бы прыгнуть в открытое окно и танцевать, пока не взойдет солнце, мне хотелось бы слететь с дерева, и как птица парить над горами и лесами!

Эти восклицания прервали два пожилых господина, высунувшись из окна. Разговор их, такой же спокойный, как и лица, протекал монотонным потоком и касался последних политических событий того времени, от которых они вскоре отвлеклись и обратили свое внимание на хозяйственные темы, а молнии, сверкавшие где-то очень далеко в безоблачном небе, предсказывали благоприятную погоду для сбора урожая.

Тем временем музыка прекратилась, и комната наверху опустела. Было слышно, как хлопала входная дверь, и люди группами выходили в сад погулять при свете луны. Два пожилых господина тоже отошли от окна. Тут прямо под дерево подошла молодая пара, отделившись от всех.

– Господи, помоги нам, – сказал Леонтин, – это влюбленные; они идут на цыпочках так, словно хотят взлететь, но не могут.

Между тем парочка подошла так близко, что было отчетливо слышно, о чем они говорили.

– Вы читали новое произведение Лафонтена? – спросил молодой человек.

– Да, – ответила девушка с неким деревенским говорком, – я читала его, мой благородный друг! И при этом меня душили слезы, как и любого чувствующего человека на моем месте. Я так рада, – продолжала она после небольшой паузы, – что мы вырвались из толпы этих шумных бесчувственных людей; эти шумные удовольствия не доставляют мне удовольствие. Это не для души.

Он:

– О, я узнаю прекрасную душу! Но Вы не должны так сильно предаваться сладкой меланхолии, благородные чувства зачастую чересчур захватывают человека.

– Она выглядит вполне готовой к нападению, – прошептал Фридрих.

– Она уже это делает, – добавил Леонтин.

Он:

– Ах, через несколько часов неумолимая судьба снова нас разлучит. Горы и долины будут разделять разбитые сердца.

Она:

– Да. И через долину проляжет грязная и почти непроходимая дорога.

Он:

– Да, а у моей новой красивой кареты, как назло, сломалось колесо. Давай будем наслаждаться красивой природой. На ее груди так тепло.

Она:

– О, да.

Он:

– И дело вовсе не в одиночестве нежного, переполненного сердца. Ах! Грубые люди меня не понимают вовсе!

Она:

– Вот также и вы, мой благородный друг, единственный человек, который понимает меня. Я давно втайне восхищаюсь вами, – как бы это правильно выразить? – Вашим благородным характером, Вашей чувствительностью.

– Вы хотели сказать «чувствами», – перебил он ее и с тщеславной важностью расправил плечи.

– О, Боже! – прошептал Леонтин, – у меня уже руки чешутся отлупить этого типа.

Между тем, влюбленные обнялись и уставились на луну.

– Беседы прекратились, – сказал Леонтин и добавил, – шутка на убывающей луне.

Но к его удивлению, влюбленный снова заговорил:

– О, святая меланхолия! Ты симпатическая гармония двух родственных душ! Наша любовь такая же чистая, как луна на небе!

При этом он начал быстро и напористо развязывать бант на груди девушки, которая особенно-то и не сопротивлялась.

– Ну, – сказал Леонтин, – вот они и вернулись к своей истиной природе, а лукавый украл всю поэзию.

– Да ведь это прожженный негодяй! – воскликнул Фридрих и начал громко петь, сидя на дереве.

Влюбленные от испуга стали озираться по сторонам и бросились наутек. Леонтин, смеясь, спрыгнул с дерева позади них, удвоив их страх и бегство. Наши путешественники обнаружили себя, и им ничего не оставалось, как найти умный и удобный выход к отступлению. Они пошли по пустынным аллеям сада мимо гуляющих гостей, которые либо принимали их за гостей, либо вовсе не обращали на них внимания, тем более, что темнота их спасала. Почти у выхода, на повороте одной из дорожек перед ними остановилась та самая прекрасная незнакомка в сопровождении неизвестных. Лунный свет струился прямо в просвет деревьев и осветил обоих красивых мужчин. Девушка в некотором смятении остановилась. Мужчины учтиво приветствовали ее. Она ответила на приветствие низким изящным поклоном и быстро пошла дальше. Но оба графа заметили, как, на некотором отдалении, она снова оглянулась.

Они вернулись снова на постоялый двор, где их ожидал прекрасный ночлег. Леонтин, погруженный в собственные мысли, молчал весь обратный путь, что было на него не похоже. Фридрих встал у открытого окна, из которого хорошо была видна деревня и усыпанное звездами небо, прочитал молитву и лег спать. А Леонтин взял гитару и медленно пошел через ночную деревню. Через некоторое время он снова оказался в саду. К тому времени там было уже пусто и царила мертвая тишина. В доме арендатора погасли все огни и было тоже тихо. Приятный ветер шелестел в ветвях осиротевшего сада, кое-где доносился издалека через широкое поле лай собак. Леонтин примостился на садовый забор и запел:

После веселого бала,В зале погасли огни,Звездным плащом засверкало,Небо до светлой зари.Все разбрелись по жилищам,Время пришло отдыхать,Ты у окна, словно ищешьТого, кого хочешь позвать.Сердце мое так и рветсяНаружу к тебе из груди,То ль плачет оно, то ль смеется,Что ждет нас еще впереди?Едва лишь рассвет заалеет,Окрасив речную волну,Зальются соловушки трельюИ душу мою всколыхнутК лицу тебе алые розы,И взгляд дружелюбный такой,К чему эти бледность и слезы,Зачем изводиться тоской?Отбрось эти грустные думы,Пора про печали забыть,Признаюсь, как неодолимоЛюбимым твоим хочу быть.

Прекрасная девушка провела в доме арендатора всю ночь. Она стояла полураздетая у открытого окна, которое выходило в сад.

– Кем все же эти два незнакомца могли быть? – прикидываясь равнодушной, спросила она у служанки.

– Я не знаю, но могу узнать уже сегодня на постоялом дворе.

– Ради Бога, не делай этого, – испуганно произнесла девушка, крепко схватив служанку за руку.

– Завтра будет поздно. Когда рассветет, они давно скроются уже за горами.

– Я хочу спать, – сказала девушка, погруженная в свои мысли.

«Как это получается – я так сегодня устала и в то же время я бодра». Она дала себя раздеть и легла спать. Но она не уснула, ведь окно было открыто и соблазнительные песни Леонтина всю ночь проникали в спальню девушки, как будто по невидимой золотой лестнице.

Глава 7

Утром дева умывалаГлазки влагой ключевой,В косы светлые вплеталаЛучик солнца золотой.Пташки разные встречалиПробуждение земли,А над садом проплывалиТучки, словно корабли.И она заре навстречуПотянулась после сна,Косы ей легли на плечи,И запела песнь она:А меня, как птичку этуЗа собой любовь зовет,Манит к солнечному свету,В мир, где милый меня ждет!

Утреннее солнце застало наших путешественников в седле. Деревня, в которой они переночевали, осталась далеко позади. Уже на постоялом дворе Леонтин узнал, что красивая девушка, которую он встретил, дочь весьма богатого аристократа, с которым он был знаком и состоял в приятельских отношениях. Ближе к вечеру друзья увидели замок господина фон А., который дружелюбно выглядел, возвышаясь над зеленым хаосом садов и высоченных деревьев. Они медленно ехали вдоль полей, засеянных злаками. Солнце, которое уже клонилось к закату, бросало свои косые лучи на поверхность поля и весело играло на склонившихся колосьях. Радостное пение и шум привлекли внимание обоих всадников. На небольшом отдалении от дороги они увидели широкое поле, на котором как раз шел сбор урожая. Длинный ряд работников весело копошился на поле, громкие окрики надсмотрщика вклинивались в общий гвалт, и доверху груженые телеги, медленно и поскрипывая, отправлялись в сторону деревни. Поодаль от этой сутолоки была видна пестрая группа почтенных людей, которая расположилась небольшим лагерем и наблюдала за работниками. Среди них Леонтин снова узнал ту красивую девушку. В этой группе выделялась в высшей степени странная худая фигура в длинном белом плаще верхом на белом коне, который свесил голову до земли. Эта странная фигура, восседая на своем Росинанте, раздавала крестьянам приказы тоном проповеди, за которой всегда следовал взрыв смеха.

Леонтин и Фридрих не сомневались, что зрителями были господа этой местности, а, так как их уже заметили, они передали лошадей Эрвину и направились прямиком к обществу, чтобы представиться.

Господин фон А. и его сестра, которая после смерти мужа переехала к своему брату, сразу же вспомнили о прежних дружественных отношениях между двумя домами и выразили свою искреннюю радость, приглашая Леонтина и его друга в свой замок. Девушка при этом сидела молча и все гуще краснела, она ведь их сразу узнала. Рядом с ней стоял довольно молодой бледный человек, в котором оба узнали того самого неистового танцора, который к тому же еще и музицировал. Его бросающиеся в глаза черты лица врезались в память Леонтина. Но сегодня в нем невозможно было узнать вчерашнего парня, он казался совсем другим человеком. Он смотрел просто, тихо и печально и очень смущался при разговоре. Он был теологом, который по причине своей бедности, не мог продолжить занятия, а в замке господина фон А. он получал содержание, обрел друзей и родину, вдобавок он руководил в этой местности школьным делом. Рыцарь Печального образа напротив, так странно выглядел на своем белом коне во время приема и первого разговора, что Леонтин не мог отвести от него взгляда. Каждый, крестьянин, проходивший мимо него, благословлял фигуру хорошей шуткой, хотя он всегда энергично защищался. Леонтину с большим трудом удалось не вмешаться, хорошо, что тётя, наконец, попросила всех отправиться домой, и все разошлись. Странная фигура помчалась вперед галопом. Он нещадно бил клячу обеими ногами по ребрам, и вся его белая одежда шуршала, развеваясь на ветру. Все фермеры кричали ему вслед «УРА!» Господин фон А, заметивший удивление обоих гостей, сказал со смехом:

– Это бедный дворянин, живущий на милости судьбы, странствующий рыцарь, который переезжает из замка в замок и особенно часто навещает нас, придворный шут для каждого, кто его увидит и сможет вынести, наполовину глупый, наполовину умный.

Когда они шли через деревню, их сердечно приветствовали жители, не только подбрасывая вверх шляпы, но и сопровождая эти действия дружелюбными возгласами и взглядами, которые говорили о добрых и дружественных отношениях между хозяином и его крестьянами. Наконец, они вошли в замок, во дворе которого царила такая же веселая и простая суета. Все были заняты своим делом, так мило и по-хозяйски рачительно, что говорило в пользу хозяйки. Фридрих высказал свои наблюдения вслух, что очень польстило тетушке. Она не могла скрыть своей радости по этому поводу, ощущая какое-то утешение в домашней обстановке и удовольствиях от земледелия. Замок был новый, очень веселый, светлый и приятный. Обстановка в уютных комнатах не была выдержана в каком-то одном стиле, особого отбора не было, все выглядело так, будто все вещи из разных давно минувших времен. Стол в большой, просторной столовой был накрыт, и вскоре все радостно сели ужинать. Поначалу разговор не клеился, был косным и вымученным, как это всегда бывает в таких домах, где из-за отсутствия контакта с внешним миром укоренился некий устойчивый, неизменный образ жизни, для которого внезапное вторжение совершенно незнакомых людей, не только ничего не меняет, но скорее расстраивает их привычную монотонность. Господин фон А., высокий, серьезный человек, фактически настоящий педант, говорил мало. Его сестра, напротив, говорила много. Она была живая, деятельная женщина, достигшая, как говорится, лучшего периода жизни, а на самом деле худшего, так как ее фигура и черты когда-то прекрасного лица уже начинали приходить в упадок, если так можно выразиться. В это время опасного солнцеворота жизни красота становится угрюмой, ссорясь со своим земным престолом, где она правила полжизни, а теперь вынуждена вступать в тоскливое, безрадостное будущее, как будто сходит в могилу. Блаженны те редкие, великие женщины, которые не упустили время, а построили для себя иной мир религии и мягкости в спокойном средоточии духа! Они будут всегда на троне, будут вечно любить и будут любимыми вечно.

Речь за столом зашла о воспитании детей, излюбленная тема всех женщин, на которую они больше всего любят поговорить, и в которой меньше всего разбираются. Тетя, которая только и искала случая проявить себя перед двумя незнакомцами, говорила об этом обычным тоном в духе просвещения, образования, обычаев и т. д. Однако, к несчастью для нее, в дело вмешался странствующий рыцарь, который до этого всей душой и телом отдавался поглощению пищи. Он включился в разговор как раз в тот момент, когда она чувствовала себя на вершине удовольствия от собственных высказываний. Он вклинился в ее тираду в высшей степени с комическими истинами, которые он выражал так необычно и эксцентрично, что Фридрих и Леонтин не знали, следует ли им больше изумляться остроте его ума или его безумию. Леонтин злорадно расхохотался. Тетушка, которая не располагала таким разнообразием идей, чтобы оценить по достоинству его чудачества, окинула его возмущенным взглядом, после чего он стал защищаться с философской напыщенностью, неся чушь и, наконец, сам глупо рассмеялся. Она проиграла; ведь оба гостя, в особенности Леонтин, почувствовали некую симпатию к загадочному странствующему рыцарю.

Когда ужин закончился, Юлия должна была продемонстрировать свое умение игры на фортепиано, которому она отдавала много времени. Во время ее игры тетушка отвела Фридриха в сторонку и стала ему жаловаться, как ей жаль, что ее племянницу вовремя не отправили в резиденцию, где девушкам в специальных заведениях преподают правила хорошего тона, необходимые во взрослой жизни. Фридрих ответил ей, что придерживается иного мнения, и, что молодой девушке больше подходит жизнь вдали от светских развлечений.

– В этих знаменитых институтах детские особенности каждой девочки лишь обобщаются и искажаются тщеславием и безнадежным пристрастием к подражанию. Бедная душа становится наглой и копирует модель, которая должна подходить всем, пока, в конце концов, не остается ничего, кроме пустой модели. Уверяю вас, что всех девушек из таких заведений я сразу узнаю по их благовоспитанности, и когда я обращаюсь к ним, то заранее знаю, что они мне ответят, какую шутку они отпустят, какими будут их маленькие капризы и т. д.

Тетушка засмеялась, на самом деле не понимая, что Фридрих имел в виду под всем этим.

Между тем, девушка запела народную песню. Тетушка перебила ее и стала уговаривать спеть что-нибудь приятное и разумное. Однако Леонтин, преодолев свое настроение, сел за фортепиано вместо девушки и сходу исполнил нежную, но такую слащавую песню, что Фридриху чуть было не стало дурно. Юлия смотрела на него во все глаза и во время песни погрузилась в глубокие размышления. Потом все отправились отдыхать.

Спальня, которую приготовили для обоих гостей, была чистой и приятной. Окна выходили в сад. Отсюда, через сад открывалась таинственная перспектива в бескрайнюю долину, погруженную в ночную тишину. Где-то вдали слышно было, как плещется горная река, поют соловьи, наполняя песнями окрестность.

– А здесь прекрасное место, – сказал Леонтин, глядя в окно.

– Мне кажется, что и люди здесь такие же, – поддержал Фридрих. – Знаешь, когда я оказываюсь в таком узком кругу незнакомых людей, у меня возникает такое чувство, будто я смотрю с высокой горы на незнакомую, огромную ночную страну. Там текут тихие большие реки, тысячи чудес таятся повсюду, а душа вплетает счастливые, светлые дни в запутанные сумерки. Мне зачастую хочется больше никогда в жизни не встречать некоторых людей, и уж тем более не сближаться с ними, не говоря уже о случайных встречах.

– Именно так, – перебил его со смехом Леонтин, – ты так говоришь, как будто ты снова влюбился. Но ты совершенно прав, я чувствую то же самое, и это просто вредно для честного сердца, которое так часто постоянно обманывают, в результате чего оно умирает. Ибо, когда в ту прекрасную, неизвестную ночь первого знакомства постепенно начинает проглядывать день, и кукарекают трезвые петухи, одно за другим исчезают возвышенные чувства. То, что стояло в ночи темным великаном, становится кривым деревом, долина, становится похожей на перевернутый древнеримский город, становится обычным полем, и вся сказка приобретает пошлый оттенок. Я мог бы быть набожным, как ягненок, и никогда не испытывать и намека на злую шутку, если бы все не было так глупо.

Фридрих попенял ему:

– Будь осторожен со своим высокомерием! Легко и приятно насмехаться над другими, но среди обмана и разочарований надо держаться великой, прекрасной веры в лучшее и возносить других на огненных руках, которые Бог дал только своим самым возлюбленным сыновьям.

– Я говорю тебе совершенно серьезно, – ответил чрезвычайно любезно Леонтин, – ты меня все еще хочешь обратить в свою веру, странный человек. Видит Бог, мне еще многое нужно изменить в себе, чтобы стать хорошим.

Утром местность волшебным сиянием лучилась за их окнами. Они поспешили в сад и были поражены красотой открывшегося пейзажа. Сам сад возвышался на холмах, словно свежая цветочная корона над зеленой зоной. Со всех точек открывался волнующий вид на страну, раскинувшуюся вокруг, словно панорама. Нигде не было видно никаких французских или английских регулярных садов, но все вместе было чрезвычайно приятно для глаза, как будто сама природа хотела приукрасить себя бьющим через край изобилием.

Господин фон А. и его сестра, не последняя в этом деле, как мы увидим позже, вероятно, не без особого умысла, горячо и настойчиво просили своих гостей остаться у них подольше, и оба с радостью согласились на это приятное предложение. Но только когда постепенное совместное проживание переросло в привычку, они ощутили преимущества тихого, однообразного домашнего существования, и упивались вновь и вновь этим образом жизни, приносившим ощущение спокойствия и умиротворения в противовес миру хорошо воспитанных умов, в котором многие тщетно на протяжении всей своей жизни ищут свое место в красочном окружающем карнавале или даже в самой науке.

Когда солнце всходило над садами, горами и долинами, все в замке тоже рассредоточивались по всей округе. Господин фон А. выезжал в поле, его сестра и барышня возились во дворе и появлялись обычно только около полудня в чистой белой одежде. Фридрих и Леонтин все утро действительно жили на улице, в прекрасном саду. Спокойная жизнь оказывала на Фридриха самое благотворное влияние. Душа его находилась в абсолютном покое, в котором только она и способна, как неподвижное зеркало озера, поглощать небо. Шелест леса, пение птиц вокруг него, это зеленое уединение, которого не хватало с детства, все вызывало в его груди то вечное чувство, которое погружает нас словно в центр всей жизни, где сияют все переливы красок, которые лучатся на меняющейся поверхности, создавая до боли прекрасную игру света. Все, пережитое и ушедшее в прошлое, снова проходит перед глазами, но воспринимается уже более серьезно и достойно, а буйное будущее расцветает, как рассвет, и так внутри нас возникает новый мир из предчувствия и воспоминаний, и мы вновь узнаем прежние картины и образы, но они крупнее, красивее и могущественнее и представлены в ином изумительном свете. Вот и Фридрих написал здесь бесчисленное количество песен и чудесных рассказов, которые возникали из самых глубин сердца, и это были чуть ли не самые счастливые часы его жизни.

В его уединенную мастерскую часто приходил господин фон А., но не засиживался у него подолгу, чтобы не отвлекать его от творчества. Казалось, он испытывал святую застенчивость ко всему, к чему человек относился серьезно, хотя, как отмечал про себя Фридрих, он ничего не cмыслил в поэзии. Он был одним из тех людей, которые, устав от однобокого воспитания и ряда болезненных переживаний, отказались от живой веры в поэзию, любовь, героизм и все великое и необычное в жизни, потому что это было как-то все неловко и неуклюже с его точки зрения и не вписывалось больше в новые временные рамки. Слишком уставшие, чтобы разгадывать все эти загадки, и в то же время слишком великодушные, чтобы вмешиваться в важное ничтожество других, такие люди постепенно холодно замыкаются в себе и, в конце концов, объявляют все суетой и притворством. Он полюбил своих гостей, которые всегда понимали и ценили его, по большей части блестящие замечания, которые он умудрялся возвести в высшую степень насмешки. Вообще эти двое были для него совершенно новым явлением. Когда он погружался в апатию, они встряхивали его, и он становился необыкновенно жизнерадостным, и получал настоящее удовольствие от их пребывания в замке. Между прочим, он был прост, честен и добродушен до странности, и Фридрих очень его полюбил.

Юлия продолжала, соблюдая строжайший порядок, помогать тетушке в домашних делах. В остальном она была тиха и, как и отец, не умела поддержать нормальный разговор, из-за чего ей часто приходилось слышать упреки от тетушки. Но непреходящая жизнерадостность и ясность ее ума разливались неудержимо по всему ее существу. Леонтин, с первой минуты глубоко взволнованный ее красотой, много времени проводил с ней, пел ей свои фантастические песни или рисовал ей пейзажи, полные авантюрных карикатур, деревьев и скал, всегда похожих на мечты. Но при этом он обнаружил, что она обычно не знала, что со всем этим делать, что она оставалась почти равнодушной к вещам, которые его особенно волновали. Он не понимал, что священная сущность женского ума состоит из нравственности и порядочности, что все потворство своим прихотям в искусстве и в жизни навсегда останется для нее чуждым. Поэтому он обычно становился нетерпеливым и тогда, в своей странной манере, разражался шутками и каламбурами. Но так как юная девушка была слишком мало начитана, чтобы следить и понимать эти скачки его ума, то вместо того, чтобы учить, он вел вечную войну в воздухе с душой, которая была подобна голубизне неба, в которой исчезают все чуждые звуки, но в непоколебимом покое изнутри рождается своя особенная богатая весна.