Б/Н

Yokk

Б/Н

Приди словие

Криби, Камерун. 2020е

Криби считается лучшим курортом Камеруна. Как по мне – редкостная дыра. Но заказчик сам предложил по завершении работ отвезти меня на недельку на океан, да еще и машину с водителем предоставить – кто я такой, чтобы отказывать?! Путешествие за чужой счет – мое любимое времяпрепровождение.

Я давно заметил, что чем менее цивилизована страна, тем более поразительные ценники на приличные отели. Тем не менее, заказчик раскошелился на весьма приличную гостиницу с заокеанским названием «Copacabana» с чистым номером с видом на океан, отличным континентальным завтраком, бассейном и баром на крыше

В первый день я с радостью вышел на пляж и обнаружил, что океан, такой красивый из окна отеля, на самом деле мутный, вода совершенно непрозрачная, а небо – пасмурное. Естественно, сезон дождей, неподалеку в Гвинейский залив впадает множество рек, сейчас бурных и выносящих в океан массу мути. До обеда я обошел весь пляж, нафотографировался черных рыбаков, которые вместе со своими женщинами и детьми тащат бесконечные сети, тут же разложенную на продажу рыбу, поделенную на кучки по сортам, и конечно же креветку, которая здесь почему-то считается отменной. Не зря вся страна получила название в ее честь.

Купаться не очень хотелось. Хотя и экватор находится буквально за углом, с океана дул довольно крепкий ветер, небо было затянуто облаками, на песчаный пляж накатывали волны высотой метра три-четыре, и вода, как было сказано выше, была мутной. Да и не купался никто – может из-за погоды, может не принято у них. Я понял, что эту неделю заняться решительно нечем. Отельный вай-фай не потянет видео, максимум, на что его хватало – кое-как, со скрипом, можно было пользоваться мессенджерами.

После обеда я сел в баре на крыше. Конечно, если смотреть издалека, вид открывался очень приятный – в редкие ясные просветы дуга песчаного пляжа, обрамленного кокосовыми пальмами, белела, окатываемая огромными океанскими волнами; разноцветные кварталы африканских домов, пронизанные нитками ярко-красных дорог, утопали в зелени папай, манго и других деревьев. Но я отчетливо понимал, что и этот пейзаж через пару дней осточертеет. И твердо решил, что ни при каких обстоятельствах не стану пить ничего алкогольного раньше обеда.

Постояльцы отеля так же не сулили абсолютно никаких перспектив ни в плане общения, ни в плане чего-то бОльшего – сплошь семьи с детьми да влюбленные парочки исключительно негритянской национальности – очевидно, бомонд Камеруна, потому что даже средний класс никогда не смог бы скопить на недельный отдых в Copacaban’е. Меня передернуло сначала от мысли, что какая-нибудь из тучных негритянских мамаш решит изменить своему не менее грузному мужу со мной, а потом, во второй раз, когда я представил, что муж об этом узнает и половина деревни под названием Криби гоняется по красноземным улицам за единственным белым в округе. За созерцанием красот и невеселыми мыслями наступил закат – невероятные краски от нежно-розового до кроваво-красного раскрасили небо над океаном и сами воды Гвинейского залива. К этому моменту я допивал пятый джин-тоник, и, хотя бармен явно жалел джин, я понял, что надо бы прогуляться перед ужином.

Я снова отправился на пляж пинать волны прибоя, то приближаясь, то отбегая от накатывающих валов. Как всегда в приэкваториальных регионах, темнота пришла по щелчку пальцев – в мире просто выключили свет. Но отель наш, возвышающийся целыми десятью этажами над рыбацкой деревней, освещал мне путь, словно маяк, поэтому я без труда вылез с пляжа на единственную асфальтированную улицу, вьющуюся вдоль берега по всей деревне и пошел по ней обратно.

Эта центральная улица чрезвычайно редко освещалась фонарями, было пасмурно и луны на небе не было, поэтому боковые переулки просто тонули в абсолютной космической тьме. Не доходя метров сто до сияющей огнями Copacaban’ы, в одном из переулков я увидел, точнее, сначала услышал, шум какой-то ругани. В темноте были видны только силуэты светлых одежд некоторых аборигенов, да белые зрачки. Я зачем-то, хотя видимо сыграл джин в крови, который я пил с обеда, шагнул в сторону сборища. Через несколько секунд глаза привыкли ко тьме, и я угадал силуэты автомобиля и явно белого человека со светлой шевелюрой и бородой. Рядом с ним стоял африканец в халате до земли и крошечной шапочке-тюбетейке и, отчаянно жестикулируя, что-то втирал. Тот тоже ругался, и я сначала подумал, что это француз – ругались-то они на французском, но спустя буквально несколько секунд понял, что белому явно не хватает ни словарного запаса, ни произношения, чтобы парировать претензии оппонента. Я начал было размышлять, кто бы еще мог говорить на французском…канадец? Тем более светлая шевелюра? Скандинав? Англичанин? Как вдруг в его речи я уловил что-то очень знакомое, наподобие «Блядьдайобанныйтыврот».

Ничего себе! Я принялся, расталкивая туземцев, приговаривая pardon и sorry, пробираться к незнакомцу. Когда он обратил на меня внимание, я выкрикнул:

– Русич? – я ХЗ почему мне это взбрело в голову.

– Да, ничего себе встреча! – обрадовался он.

– Что стряслось-то? – поинтересовался я.

– Этот черножопый пидор таксист накрутил счетчик раз в пять! – не толерантно, но по-русски выпалил он. – Я принципиально хуй чего ему дам!!

Я знал, что без сопровождения местных тут довольно легко могут обмануть, кинуть, ограбить, а то и прирезать, мои работодатели постоянно предупреждали меня об этом, правда это касалось в основном северных регионов, на юге Камеруна, утверждали они, гораздо спокойнее. Толпа стояла в нерешительности. С одной стороны, вроде бы надо было поддержать своего, местного. С другой стороны, он приехал из Дуалы, судя по номерам и белому, который скорее всего прилетел в аэропорт, а жадноватых городских в регионах тоже недолюбливают. К тому же одет по-мусульмански, возможно это тоже помогло нам – в этих краях религия играет гораздо бОльшую роль, чем в крупных городах. Увидев это, я решительно приобнял земляка, будто давно его не видел, тем временем доставая визитку отельного секьюрити из кармана, которую тот протянул мне на всякий случай при заселении, и шепнул ему на ухо:

– Сделай вид, что рассчитываешься, я сейчас

– Хорошо, понял, – и мы разомкнули объятия.

– У тебя вещи-то есть в багажнике? – я надеялся, что там что-то есть.

– Да, там чемодан небольшой

– Отлично!

Я зашел к багажнику, открыл его, тем временем мой земляк достал бумажник. Таксист тут же перестал причитать и ругаться, и взгляд его приковали деньги. Я же, открыв багажник, набрал отельного охранника. Он мгновенно снял трубку, и я начал объяснять ему ситуацию, вытаскивая чемодан из багажника. Это услышала толпа, окружающая нас. Поскольку в Камеруне два официальных языка, хотя в деревнях английский знают гораздо хуже французского, но понять речь могут. Поэтому все сразу смекнули, что запахло жареным и начали активно расходиться. А когда в переулок бодро вбежали пара похожих на шкафы секьюрити из отеля в идеально отглаженных белых рубашках, таксист, получивший оговоренную ранеее (но не ту, на которую рассчитывал) сумму, запрыгнул в машину, завелся и с пробуксовкой, чуть ли не сбивая не успевших разбежаться, рванул обратно, в сторону Дуалы.

– Паша, – представился мне мой земляк и протянул руку для крепкого рукопожатия.

Охранники подхватили чемодан и дорожный рюкзак и пошли в сторону отеля.

– Так а ты тоже из Copacaban’ы? – спросил меня Паша.

– Да, – ответил я.

– Слушай, мне очень повезло, что ты заглянул в переулок. Я прямо уже готовился к драке, хотя не умею драться вообще. Не моя это тема. Можно было бы и деньги отдать, у меня есть, но уж больно нагло он меня разводил! Прям выбесил аж!

– Признаться я тоже в драках не силен. Всегда можно действовать головой и языком, – усмехнулся я. Паша еще раз протянул мне руку и горячо пожал мою.

– Я тебе как-никак обязан, так что как насчет рюмки-другой пива? Разумеется, я угощаю! Лучше пропьем сегодня то, что хотел с меня получить этот таксист!

Я, конечно же, был совершенно не против, Паша остался на ресепшне оформляться, а я поехал на лифте в бар, где мы и условились встретиться.

В баре на крыше я заказал еще один джин-тоник и принялся, потягивая его и лениво изучая меню, ожидать новоиспеченного приятеля. Он не заставил долго ждать себя и довольно быстро присоединился. Я поинтересовался, где он работает, он громко засмеялся и сказал, что в этой дыре по собственной воле. Как он выразился, с недавнего времени он решил «объехать весь этот говенный мир». С виду он показался мне ровесником, интересы наши и взгляды на жизнь в целом совпадали, поэтому вечером мы не могли наговориться, нализались в зюзю, и утром, с похмелья, были друзья не разлей вода.

Всем же знакомо это чувство, которое возникает между попутчиками в купе? Ты абсолютно уверен, что с этим человеком видитесь в первый и последний раз и способны доверить ему гораздо бОльшее, нежели даже старым друзьям и товарищам и даже близким. Что этот человек никогда не сможет использовать то, чем ты поделился с ним в минуты откровения, против тебя. Что сможет дать непредвзятый совет, так как не знает других обстоятельств и фигурантов. Есть множество причин этого феномена. Но именно такая связь у нас образовалась с Павлом. Мы говорили дни напролет, говорили откровенно, он даже пересказал мне практически всю свою жизнь, а жизнь его была воистину интересной. Так же он поделился тем, что как реликвию возит с собой дедушкин дневник. И мечтает когда-нибудь его издать как мемуары.

Неделя моего пребывания на потрясающем курорте Криби подходила к концу, когда произошли обстоятельства, из-за которых в мои руки попал дневник его деда, достаточно интересный и обстоятельный труд, записанный микроскопическим, но аккуратным почерком в блокнот с кожаным переплетом.

И я решил пересказать и Пашину историю, и историю его деда от первого лица, с одной стороны сгладив экспрессивную устную подачу, с другой – немного оживив сухое изложение дневника, причем параллельно, ибо сходятся они в одной точке. Так что не взыщите.

Глава 1

Дубай. 2020е

На ватных ногах я вышел из сияющего на солнце стеклянного The Burlington Tower. Охранники и обслуживающий персонал складывали руки и кивали головой – видимо все приезжающие с 78 этажа удостаивались такой встречи. Я прошел через обильно кондиционированный холл, отделанный полированным красным гранитом и сверкающим белым мрамором, и вышел на улицу. Раскаленный воздух принял меня в свои объятия, словно сауна, с тем только отличием, что жар исходил ото всего – от плавящегося асфальта, нагретого бетона, от двигателей проезжающих машин, но сильнее всего – от стоящего в зените солнца. Воздух пах морем, выхлопом неэтилированного бензина и раскаленным асфальтом. И немного – деньгами.

Этот город не предназначен для жизни. Жизнь здесь протекает струйками между кондиционированным офисом и кондиционированным домом в кондиционированном автомобиле. Даже море не дает желанной прохлады – оно температуры ванны. Заходишь в него и не хочется шевелиться.

Ноги начинали слушаться меня, и я не стал брать такси, повернул в сторону набережной и побрел по корявому тротуару в сторону канала. Раскаленный асфальт жег ступни сквозь тонкие подошвы кед. Но я уже не чувствовал этого. Только, словно подземный взрыв, словно раскаты далекого грома в голове пульсировала мысль: получилось! Все срослось! Я вышел из этой игры, и, кажется, победил!

Пройдя по набережной всего метров 300 вдруг на меня навалилась дикая усталость, будто перекрыли краник с адреналином, который тек в мои жилы последние дни. А может солнце прогрело мой черепок и мозг начал плавиться? Неимоверно захотелось присесть где-нибудь в тени. Но этот город не предназначен для жизни вне кондея – здесь нет деревьев и скамеек – только бетон, стекло блестящих на солнце небоскребов и асфальт. А там, где нет асфальта – грубый щебень, трава здесь не растет. И еще бесконечный поток авто – на земле и в воздухе – на двух- трех- четырехуровневых развязках и эстакадах. Одну из таких я увидел неподалеку и зашагал к ней.

В тени массивной опоры эстакады я, не замечая слой пыли и разбросанный мусор присел и закрыл глаза. Спина ощущала неровности грубого бетона, который не давал прохлады, но был хотя бы не горячим. Надо мной пролетали машины – надрывно урчали грузовики, с шелестом колес и ударами по стыкам мчали легковушки. Я понял, что уже очень хочу пить. И, кстати, есть.

Чего же ты ждешь, Паша! – обратился я к себе.

Ведь теперь весь мир у твоих ног!

Я скособочился и достал телефон из кармана джинс. Решил еще раз проверить, что это не сон. Из-под прозрачного чехла телефона на меня смотрела Emirates ID. Открыл приложение National Bank of Dubai. Пересчитал разряды. Ошибки нет – на счету по-прежнему было $12 млн. С мелочью.

Тогда я решительно открыл приложение и вызвал такси.

Глава 2

Дневник. Ленинград 1930е

Когда мне передали, что Максим Яковлевич ждет меня, я немедленно бросил все и побежал к его кабинету. В последний раз я так бежал, подпрыгивая от нетерпения и с колотящимся сердцем, когда сдал экзамены в Горный и на первое свидание со Светланой. И то и другое закончилось хорошо, поэтому и в этот раз я надеялся на удачу.

Кабинет Максим Яковлевича был обставлен громоздкой дубовой мебелью, вероятно еще царской, стол и тумбочка – завалены бумагами и рулонами карт, отчетами и папками. Его самого, хоть и довольно высокого, но сухощавого мужчину за огромным захламленным столом было практически не видно.

– Здравствуйте, Сергей Павлович, – как всегда официально и сухо сказал он, глянув из-под очков, – присаживайтесь. – и он махнул в сторону потертого кожаного дивана, все еще хранящего остатки былой роскоши в виде резных подлокотников и спинки.

– Здравствуйте, Максим Яковлевич! – сдерживая дыхание выпалил я. Мой начальник продолжил чтение рукописи, лежащей на столе. При виде этого неказистого книжного червя нельзя было поверить в рассказы коллег о том, что в прошлом он был и героическим полярником, и первопроходцем ледяных пустынь, и разведчиком золотых россыпей.

Наконец он закончил читать, видимо дойдя до конца главы или абзаца, снял очки и посмотрел на меня.

– Итак, сударь, ваше желание непреклонно? – сказал он, глядя прямо в глаза своим на удивление проницательным взглядом.

– Да, – сказал я абсолютно твердо, даже удивившись, куда делся мандраж, который я испытывал ранее. И так же твердо ответил на его взгляд.

Его глаза вдруг вспыхнули, вокруг них появились морщинки и он улыбнулся. Очень хорошо улыбнулся, можно сказать, по-отечески, хотя я никогда и не видел отца.

Я торопливо начал говорить ему о том, что мне не хватает полевого материала для научной работы, что мне невыносимо хочется увидеть новые земли и первым открыть новые россыпи, впрочем, все это я говорил и ранее,но начальник не слушал меня.

Он оборвал меня жестом, не снимая с лица своей улыбки.

– Да я все вижу – бежишь ты отсюда! От себя хочешь убежать!

Он был прав. Наслоилось множество причин. Наверное, я сам не отдавал себе отчет в этом до конца. Мне, всю жизнь прожившему в деревне и привыкшему к степным просторам, хоть и несладкой эта жизнь была, тяжело было в городе – для меня он был враждебным и непонятным. А еще вечно влажным и многолюдным. Все мое существо восставало против. Мои ноги требовали ходьбы, мои плечи – настоящей мужской работы, моя душа – испытаний!

Кроме того, трещина между мной и подругой, девушкой, которую я считал своей невестой, становилась все шире и глубже. Как ни странно, она не была ни глупой, ни избалованной, хотя отец ее был неслабой шишкой в НКВД и в сознательном возрасте она не знала нужды. Но то, что порождает задор в веселой студенческой жизни (хотя для меня она вовсе и не была простой и сытой) в более взрослой жизни может стать камнем преткновения. Ссоры и скандалы со Светланой становились все сильнее, мы ранили друг друга все больнее.

Была еще одна проблема – о которой даже сам себе я признавался с очень большим трудом. Я был воспитан атеистом и реалистом до мозга костей, несмотря на усилия моих родителей, деревенских, глубоко верующих людей. В институте, комсомоле и в остальных сферах моей жизни все божественное, мистическое и потустороннее всячески осуждалось и высмеивалось. Но это не помогало. Сначала редко, а потом все чаще мне снился один и тот же сон – я стою на берегу прозрачного быстрого ручья, но он течет по совершенно черным камням, между которыми струится совершенно черный песок, вокруг стоят огромные темные-темные ели, с лап которых стекает вода, темно-серое, почти черное небо прорезают молнии и сверху низвергаются струи воды, мощнейший ливень. Это черное место окружают блестящие, несмотря на непогоду, заснеженные горные пики. Я опускаю взгляд вниз, на ручей, и вижу под водой человеческое лицо с яркими глазами и посиневшим ртом и я слышу неразборчивую речь, из которой не могу понять ни слова.

Каждый раз после этого я просыпался в поту с мурашками на спине. Первый раз сон приснился на первом курсе Горного, но чем дальше, тем чаще он стал мне сниться. В последнее время не проходило и недели, чтоб я не подпрыгивал ночью, утирая пот со лба и прерывисто дыша. Я был совершенно уверен, что и этот сон гонит меня отсюда.

Видимо, Максим Яковлевич увидел все по моему лицу, отвел взгляд с тяжелым вздохом и сказал:

– Я поговорил с коллегами. Рекомендовал тебя лучшим образом. Конечно все рады тебя принять, геологи очень нужны стране, на местах катастрофически не хватает специалистов. Особенно таких, как ты, – он опустил взгляд – а нам тебя будет не хватать.

Он поднял на меня глаза, вмиг посерьезнев, я же не смог сдержать довольной улыбки.

– С сегодняшнего дня ты командирован от нашего института в Якутзолото. Приказ уже отправлен в деканат. Беги туда оформлять бумаги и собирайся – уже февраль на дворе, можно не успеть к полевому сезону.

Максим Яковлевич вышел из-за стола. Я тоже встал. Он подошел ко мне и крепко меня обнял. Это было очень необычно. Я понимал, что Якутия – совсем не те места, куда я ездил ранее – Урал и Кавказ, что это немного (точнее гораздо) серьезнее, суровее и… черт побери, интереснее! Это тысячи, миллионы квадратных километров тайги и тундры сотни ручьев, на которых не ступала нога человека, точнее топографа и геолога, это гигантское белое пятно, на котором я могу вписать свое имя, раскрасить его картой… У меня захватило дух от осознания неимоверной огромности и трудности этой задачи и возможностей, и нереальных трудностей на этом пути.

– Спасибо огромное, Максим Яковлевич! – с воодушевление сказал я, – Я не подведу наш факультет и вас! И партию! – зачем-то добавил я, хотя пока что был только кандидатом в партию.

– Ну, с Богом, – сказал мой руководитель, слегка усмехнувшись.

Глава 3

Москва. 1990е

Оба моих родителя окончили Московский университет, их хотели было распределить в богом забытое управление на краю света за полярным кругом, но тут дед подсуетился и они остались в Москве – отец двигал фундаментальную науку, а мать, отработав положенное по распределению, ушла из специальности, получив довольно непыльную и хорошо оплачиваемую работу в министерстве. Она вообще была очень заводной, боевой и, конечно, самой красивой и яркой блондинкой. В любой компании она немедленно привлекала внимание и становилась центром его. И абсолютно не была похожа на своих родителей, моих бабушку и дедушку, которые мало того, что оба были брюнетами, так и не отличались ни заводным характером, ни повышенной общительностью, а скорее были людьми суровыми, но любящими.

Отец был очень мягким и крайне интеллигентным человеком. К началу перестройки защитил кандидатскую, с энтузиазмом собирал материалы для докторской, помаленьку преподавал студентам, мы ездили летом в Анапу на 2 недели, потом меня передавали бабушке и деду, с которыми мы проводили увлекательное время на даче, а сами уезжали еще куда-нибудь с друзьями на машине – отдыхали от меня, значит.

Бабушка и дедушка жили неподалеку от нас, в соседнем доме и всячески нам помогали – свою дочь, мою маму любили, а отец для деда был не просто родственник, а еще и ученик и коллега – они работали на одной кафедре в университете, отец можно сказать продолжал дедово направление в науке.

В целом сейчас я понимаю, что по позднесоветским меркам мы жили хорошо. Большая квартира в сталинке у м. Университет, родители, увлеченные своей работой, получали неплохие по тем временам деньги, друзья и коллеги, собирающиеся шумной веселой толпой по праздникам – веселые, с неизменными песнями под гитару, дедушка и бабушка, жившие в соседнем доме, всегда готовые прийти на помощь или просто на чай…

Но в начале 90-х все стало меняться.

Глава 4

Дневник. Ленинград 1930е

В деканате были в курсе приказа, но ничего еще не было готово. Поэтому меня отправили пока передавать дела коллегам, сдавать книги в библиотеку, приводить в порядок комнату в общаге.

Чем я в лихорадочном возбуждении и занялся. Довольно скоро мне выдали и билет на поезд, и командировочное удостоверение, и другие сопроводительные бумаги. Командировочных денег тоже отсыпали, негусто конечно, но немного пожить можно было.

Максим Яковлевич заверил, что телеграфировал своему давнему коллеге о моем приезде и в Большом Невере меня будут встречать.

Наконец приступили к проводам. Они были недолгими – за годы, проведенные в Ленинграде я не успел обзавестись близкими друзьями, так, коллеги по работе да соседи по общаге. В лаборатории собрался коллектив, заведующий, Петрович, мировой в целом мужик, выдал нам поллитра спирта, старшие много говорили о том, какой я молодец и как меня будет не хватать, о целях и задачах института, о том, кто в каких полевых экспедициях участвовал и какие приключения и истории с ними случались.

Некоторые смотрели на меня если не с осуждением, то с непониманием – типа что тебе здесь плохо сиделось? Были и коллеги, глубоко поддерживающие и понимающие мое решение. И даже желающие поехать за мной вслед. Но когда-нибудь потом, когда я обустроюсь там и все разузнаю. Просили обязательно писать письма на кафедру. На том и порешили. Поллитра закончились быстро, попрощались, Петрович напоследок сунул мне еще одну поллитровку, замотанную в крафтовую бумагу.

– Это тебе на дорогу, – подмигнул он.

Но на дорогу я ничего оставлять не стал. Вечером я позвал своих соседей по общежитию, накрыли стол из того, что нашли, нажарили картошки.

– Скажи, Серег, ведь за длинным рублем собрался? Все Светку хочешь удивить? – говорил, хлопая по плечу Петруха, мой бывший однокурсник, который, правда, выбрал административную деятельность в деканате и науку забросил.

Я не стал никому говорить, но, конечно же встретился со Светланой до отъезда. Не знаю, хотел ли я увидеть ее реакцию, или сам что-то понять или почувствовать? Наверное, где-то в глубине души мне казалось, что может произойти какое-то чудо, наши отношения вдруг изменятся. Например, она бросится на шею и скажет, что готова поехать со мной. Или будет умолять остаться.

Но ничего, естественно, не произошло. Она махнула головой, откинув прядь волос с лица, подняла на меня взгляд и сказала:

– Ты чо, вообще дурак? Чего ты в этой Якутии забыл?

И тут я понял, что дороги наши окончательно разошлись.

Петруха и еще несколько парней взялись проводить меня на вокзал. Вещей у меня был всего один чемодан, давно уже потерявший замок и перевязанный бечевкой. Мы решили идти пешком, благо вокзал был недалеко, да и такой толпой на извозчике было не с руки. Вечер выдался снежный, с легким морозцем и почти без ветра. Снежинки слипались в огромные хлопья и падали почти вертикально, нахлобучивая шапки снега на всем – фонарях, голых ветках деревьев, прохожих и оградах. Редкие машины проделывали колеи в нападавшем снегу, извозчиков и лошадей постепенно накрывала белая пелена.

Когда я садился в вагон поезда, сердце просто рвалось из груди. Душу мою переполняли чувства, такого состояния у меня еще не было никогда – обуревала тоска по коллегам и товарищам из общежития, я понимал, что скорее всего никогда их не увижу снова. Возможно, мы попереписываемся еще какое-то время, но вряд ли долго. Окончательный разрыв со Светланой и все обидные слова, сказанные ей напоследок, все еще жгли мое сердце, и царапались когтями слова, не высказанные мной. С другой стороны, я ощущал как передо мной встают, словно заря или рассвет – новые перспективы и возможности, настоящие люди с большой буквы, новые места, где я смогу больше сделать для страны, вместо корпения над пыльными грудами карт и книг.