скачать книгу бесплатно
История болезни коня-ученого
YBS
История жизни, начавшейся прямо на матче ЦДКА – Динамо летом 1950 года, продлившаяся всеми перипетиями жизни советского мальчика, юноши, мужчины, ставшего, в конце концов исследователем-физиологом. Дальневосточные, северные и европейские экспедиции и командировки со всеми их удовольствиями, несчастьями и приключениями перемежались путешествиями по родной стране и Европе и, важнейший компонент жизни, футболом, хоккеем и другими видами спорта в исполнении любимой команды ЦСКА. Повествование доведено до момента величайшего триумфа футбольной команды – победы в Кубке УЕФА в мае 2005 года. В книгу также включено несколько текстов о ЦСКА, не связанных с конкретным временным периодом, а также две хулиганские сказочки – "С легким хреном" и "Баррикадный".
Содержит нецензурную брань.
YBS
История болезни коня-ученого
Предисловие. Черный лебедь
Посвящается моей семье
Да, уходит наше поколенье, – рудиментом в нынешних мирах.
Словно полужёсткие крепления или радиолы во дворах
Ю.Визбор
Однажды мы возвращались целой компанией с матча ЦСКА на старом стадионе «Динамо». Шли через Петровский парк и оказались на Нарышкинской аллее. Здесь, в бывшей вилле Рябушинских «Черный лебедь», прошло мое детство. В начале 50-х там располагалось основанное профессором Рамзиным Бюро прямоточного котлостроения – БПК, где работал мой отец.
Я тогда сказал своим спутникам об этом и добавил, что вот тут, в ныне восстановленной церкви, был вещевой склад Академии Жуковского, у нас за забором – их музкоманда, посреди аллеи стояла водоразборная колонка, а за ней – барак, в котором жил мой одноклассник Ванька. Один из нашей компании, что помоложе, с нескрываемым удивлением воскликнул: Как – барак?! И я понял, что некоторые реалии Москвы моего детства просто неведомы и даже непредставимы многим из тех, с кем рядом я сижу на трибуне и хором ору «Гол!».
Взявшись с подначки товарища за редактирование вышедшей в 2004 году книжки «Мы идем на ЦДСА. История болезни коня-ученого», я решил сделать поправку на время, и кое-что объяснить. Да и скучно показалось просто перелицевать старый текст, лишь исправив в нем опечатки и ошибки памяти. Жизнь идет к закату, уходит в прошлое эпоха, и захотелось ее как-то по-своему запечатлеть, тем более, что по прочтении собственного текста она оказалось наполненной удивительными и маловероятными событиями, совпадениями, а то и чудесами.
Переиздание в виде электронной версии этой книги, вышедшей в печатном варианте в конце 2019 год, позволяет мне кое-что в ней поправить, добавить иллюстрации и написанный недавно текст. Как и в печатном издании сугубо футбольный текст выделен курсивом.
Жеребенок
Самое начало
Футбол вошел в мою жизнь еще до моего физического рождения. Мой папа[1 - Борис Исаакович Шмуклер (1921–2001) – специалист в области пуска и наладки котлоагрегатов тепловых станций, создатель школы наладчиков на Подольском заводе им. Орджоникидзе и во Всероссийском теплотехническом институте. Кандидат технических наук, автор множества научных работ и изобретений, в том числе т. н. «схемы Шмуклера». Лауреат премии Правительства Российской Федерации (2001 г., посмертно).], заядлый болельщик «Спартака», собрался на матч ЦДКА – «Зенит»… Тогда на ЦДКА хотели попасть все, независимо от клубных пристрастий, так хороша была эта команда, трижды перед тем бравшая первенство Союза. Она и в том 1950-м снова стала чемпионом после годичного перерыва. С великими трудами папа добыл билеты на аристократическую Северную трибуну для себя, своего отца, жены и друга.
Мой отец, каким он был, когда я родился. Семейный архив
Моей будущей маме предстояло вот-вот рожать, она должна была уехать к своим родителям в Киев, но в тот день, на прощание, собралась на стадион вместе с вернувшимся из очередной командировки мужем. Неожиданно в Москве появилась мамина подруга по армии инженер-лейтенант Кира Сухорукова, которая служила на Дальнем Востоке и в отпуске с мужем заглянула к своей бывшей командирше отделения. Два билетика отдали гостям, а отцу пришлось раздобывать другие, но они оставались уже только на демократическую Восточную трибуну. Это были блаженно-легендарные времена, когда на Динамо чуть ли не каждом матче народу было битком, а потому мои папа и мама на этом матче оказались разлучены…
Итак, 3 июня 1950 года вся компания из комнатки моих будущих родителей на Нарышкинской аллее отправилась через Петровский парк на стадион «Динамо». ЦДКА вышел на этот важнейший в моей жизни матч в составе: вратарь Чанов, беки Крушенок, Башашкин и Нырков, хавы Водягин и Родин, и форварды Гринин (к), Николаев, Соловьев, Чайчук, Демин.
Армейцы, вообще-то, были намного сильнее, но в тот раз питерский кипер Леонид Иванов творил чудеса, и матч закончился всухую, и, говорят, армейские форварды даже ему букет цветов подарили. На трибунах стадиона, рассчитанного на 54 000 зрителей, разместилось 70 000[2 - согласно данным сайта http://www.cska-games.ru/], а у меня, видимо, задатки болельщика были уже тогда, и от переживаний я сильно размахивал руками и топал ногами, так что за 15 минут до конца матча мой дед со стадиона повел сноху прямиком в роддом на Лесную. Это был чуть ли не единственный случай в жизни, когда мне пришлось уйти с матча ЦСКА до его окончания. Родился я в начале второго ночи уже 4-го. Жизнь, которая началась таким оригинальным образом, в таком стиле потекла и дальше.
С самим моим рождением связан не только футбольный, но и трагикомический бытовой анекдот. В те уже далекие времена никаких нынешних методик внутриутробного определения пола младенца не существовало. Тогда это был такой забавный аттракцион: угадай – мальчик или девочка? А в данном случае вопрос стоял остро: мой дед, у которого уже были две внучки, настоятельно требовал от своего сына производства продолжателя рода, что было для него очень принципиально.
И вот мой свежеиспеченный папа наутро после знаменательного матча, как только начала работать справочная роддома, стал туда названивать. Опять же, никаких многоканальных справочных и кнопочных телефонов еще не было – просто надо было раз за разом накручивать шестизначный номер, пока не отпилишь палец дыркой диска… Но вот, с какого-то там раза в трубке длинные гудки вместо коротких, потом голос: – Справочная! Потом: – Да, родила Костинская, мальчик, вес девочки – 2900…
И – бряк трубку, оставив отца в недоумении по поводу того, кто же и в каких количествах родился. Ясность внес только повторный дозвон…
Надо учесть, что моему рождению сопутствовали обстоятельства, вполне обычные для того времени – поженившиеся летом 49-го года молодой специалист БПК и молодая специалистка долгопрудненской Центральной аэрологической обсерватории жилплощади не имели никакой. Некоторое время они скитались по съемным углам и комнатам, но все это было непрочно и кончилось тем, что как-то поздним вечером, придя из театра к дверям очередной коммуналки, ключ от которой им дали приятели, они обнаружили врезанный в дверь новый замок. Из-за двери раздавалось рычание жильцов, что внутрь их больше не пустят ни под каким видом – им без молодых соседей было куда комфортнее, да и виды открывались на «бесхозную» жилплощадь. Спорить с этим было невозможно – с гражданами, проживающими без прописки, милиция не миндальничала.
А тут, оказавшись ночью под открытым небом, мои будущие родители посмотрели друг на друга и расхохотались. Даже много лет спустя, вспоминая тот момент, они улыбались…
Потом, по мере того, как мое грядущее появление на свет становилось все очевиднее, руководство БПК решило войти в положение молодого ценного кадра, и выделило моему отцу прямо там, где он работал, комнату площадью 8,75 кв. м., зато с потолком в пять с половиной метров. Положенная на бок, она имела бы намного большую площадь… При Рябушинских это была комната горничной, но от тех времен остался только массивный, с фигурной головкой латунный ключ, очень смахивающий на золотой ключик Буратино, а в новые времена там должно было поместиться четыре человека – два инженера, домработница и ребенок.
Зачем домработница? А вот зачем. При Сталине, о котором почему-то тоскуют те, кто его и не нюхал, декретный отпуск составлял всего 28 дней до и 28 дней после родов, а потом маме надо было выходить на работу. Продолжал действовать закон, запрещавший увольнение с работы по собственному желанию. И вот мой дед сходил на биржу домработниц у Патриарших прудов и привел оттуда 19-летнюю Аню. Четыре года она была членом нашей семьи, на ней держался дом во время тяжелой болезни моей мамы. Только когда все закончилось благополучно, Аня уехала в Томилино в барак к своему мужу. Спустя два года у нее родился сын, которого она назвала тоже Юрой.
Теперь понятно, почему папа напрягся, когда ему сообщили о мальчике и девочке разом?
По краешку
Самое первое отчетливое и связное мое воспоминание – это лето 1952-го года в селе Евдаково: нам навстречу идет стадо гусей, и мама говорит мне, чтобы я не подходил к ним, потому что они щиплются, но я же чувствую, что они хорошие, все-таки подхожу и глажу по шее большого гуся.
Мама, я и гуси. с. Евдаково, 1952 г. Семейный архив
А потом папа сажает меня на спину здоровенной свиньи. Помню, что мои ноги не обнимают спину животного, а торчат практически в шпагат… Свинья срывается с места и бежит, мне это очень нравится, но тут мама сдергивает меня со свинской спины. Она, наверное, испугалась, что свинья меня сбросит, и я ушибусь, а у меня осталось чувство поломанного кайфа. До сих пор… Ничего бы свинья мне не сделала, она что, не понимает, как себя с маленькими вести?!
Все эти маленькие семейные события протекали на совсем не веселом фоне того, что творилось в стране. Отец мне рассказал, что еще в 48-м, когда развернулась откровенно антисемитская кампания «по борьбе с космополитизмом», профессор Рамзин[3 - Рамзин Леонид Константинович (1887–1948) – создатель Бюро Прямоточного Котлостроения, автор т. н. «котла Рамзина», профессор. В 1930-м приговорен к смертной казни по фальсифицированному процессу Промпартии, помилован с заменой «9 грамм» на 10 лет, работал в «шарашке» – Особом Конструкторском Бюро (ОКБ) ГПУ, в 1936 г. освобожден, награжден орденом Трудового Красного Знамени и Сталинской премией. Учитель моего отца.] в частном разговоре посоветовал ему: – Борис, постарайтесь, как можно меньше, бывать в Москве!
Опыт еще довоенного сидельца подсказывал профессору, что вероятность попасть в поле зрения тех, кому на глаза лучше не попадаться, меньше вдали от места постоянной прописки и работы.
А зимой с 52-го на 53-й мгла стала сгущаться непосредственно вокруг нашей семьи. В журнале «Новый мир» начали было публиковать роман Василия Гроссмана «За правое дело» (продолженный затем легендарной «Жизнью и судьбой»). Через несколько дней «Комсомолка» отозвалась о нем вполне благожелательно, вот и моя мама что-то в таком духе позволила себе произнести на работе. А еще через день в «Правде» появилась статья исполнителя разных грязных дел по литературе Бубеннова, в которой он смешал роман с грязью. Публикацию немедленно оборвали – статья в «Правде» означала гнев на самом высоком уровне, выше некуда. Не исключено, что и «Комсомолке»-то дали роман похвалить ради провокации.
Парторг обсерватории маме пригрозил, что ее «антипартийная оценка» романа Гроссмана будет обсуждена на партсобрании. Чем такие обсуждения кончались, известно… Но тут маме «страшно повезло»: еще до всей этой истории она из-за постоянного покашливания обратилась к врачу, и ей сделали рентген легких. И как раз на следующий день после угрожающего разговора вызвали в поликлинику и отправили в диспансер – туберкулез. Бог знает, как бы обернулось, если бы не диагноз…
Параллельно с этими нашими семейными обстоятельствами той зимой полыхнуло «дело врачей»: целую группу лучших медиков страны, почти сплошь евреев, объявили «убийцами в белых халатах», злоумышлявшими на особу государя. В печати и на митингах требовали повесить их на Красной площади… Среди обвиняемых был и генерал-майор медицинской службы Мирон Семёнович Вовси, в годы войны – главный терапевт Красной Армии, создавший, по общему признанию, образцово работавшую систему, сохранившую жизни миллионов бойцов и командиров и вернувшую множество из них в строй. Десятки маршалов и генералов прекрасно знали врача Вовси и понимали, что он никакой не убийца в белом халате и не немецкий шпион, как написал ему в дело садист-гэбешник, при том, что всю родню генерала убили на Украине гитлеровцы. Знали, но не защитили товарища. А маршал Конев еще и отличился яркой речью, в которой требовал казней. Носились совершенно дикие слухи о том, как врачи отравляют пациентов, тысячи людей тогда умерли, потому что боялись лечиться, да и лечиться стало не у кого, потому что успели уволить и пересажать тысячи врачей.
Как раз тогда маму в первый раз забрали в больницу в тяжелом состоянии… Что-то она сказала папе о врачах – де, не может быть, чтобы это все было выдумкой, а папа, вообще-то человек железной выдержки, нежно любивший жену, впервые за их совместную жизнь резко ей ответил, что все это дело – самая настоящая антисемитская провокация, и что он ни на грош не верит этому бреду и удивляется, как в такое могла поверить его Базенька…
Известных стране еврейских деятелей заставляли подписывать письмо к правительству с просьбой защитить евреев от погромов и выселить их на Амур. Герой Советского Союза генерал армии Яков Крейзер, писатель Илья Эренбург, авторитет которого в войну был огромен и известнейший бас Большого театра Марк Рейзен отказались, а остальные послушно подписали. К деду прибежал его старый товарищ и рассказал, что у них на Московской Окружной железной дороге на запасных путях накапливают десятки составов теплушек для депортации.
В депортации 1904 года из Бессарабии на Волынь погибли двое моих малолетних внучатых дядьев – младших братьев бабки. В 1949-м году была проведена одна из самых вегетарианских депортаций в советской истории, когда выселяли в Казахстан вообще непонятно за что и почему понтийских греков Абхазии, и, вследствие этого не очень зверствовали, но все равно весь их путь был усеян могилами умерших в пути…[4 - Об этом написал мой однокашник Гарик, родившийся из-за депортации не в родном Сухуме, а в Чимкенте. Никто, даже греческая печать, не согласились это опубликовать, и вот – пришлось мне. Харлампий Тирас. Женщина и дом. http://www.yu-b-shmukler.narod.ru/Friends/Tiras_Zhenshina.html]. Случись выселение евреев на самом деле, у нас бы шансов не было даже доехать до места, поскольку погромы планировались не только по месту выселения, но и по пути следования. А мы бы были особенно хороши – отдельно от отца, который редко бывал в Москве, мама с туберкулезом и я – неполных трех лет от роду.
А потом источник и затейник смертельной для нас опасности, напугавший себя до паранойи собственной выдумкой о врачах-убийцах, лишенный квалифицированной медпомощи, взял и помер. И тут, похоже, притихли даже самые жестоковыйные, и мгновенно оказалось, что врачи – не убийцы, а жертвы, и один из них – отоларинголог Фельдман потом успел полечить меня.
Усатый Вельзевул даже за гробом еще чуть не убил нас напоследок – мама собралась было со мной на его похороны, но отец, по счастью бывший в те дни в Москве, категорически этой ей запретил. Как выяснилось впоследствии, туда же намылилась и моя будущая теща, в то время – старшая пионервожатая 235-й школы, вместе со своими пионерами. Они припоздали и оказались у спуска к Трубной, когда там уже было кровавое месиво, и милиция их отсекла. Поскольку теща к тому времени еще не успела родить дочку, ставшую впоследствии моей женой, у меня был шанс не только самому там кончить свои краткие дни, но и будущей подруги жизни лишиться… Наверное, это был первый из моментов, которые могли оказаться для меня фатальными, но всякий раз обходились без трагического исхода.
Знаменитая тетка Юля и я. Ок. 1954 г. Семейный архив
Реально круче всех в нашей семье пришлось в те дни моей тетке – младшей сестре отца Юле – тогда десятикласснице. Она-таки попала в смертельную давку, но ее кто-то выбросил из толпы вверх – на плечи и головы спрессованных людей, и солдаты, стоявшие на грузовиках, выловили ее и перетащили на другую сторону. Она впоследствии написала об этом жуткий рассказ «Последний нонешний денечек».[5 - Юлия Исааковна Шмуклер (р. 1936). Младшая сестра моего отца, кандидат физ. – мат наук, автор сборника «Рассказы», в т. ч. упомянутый http://lib.ru/NEWPROZA/SHMUKLER/rasskazy.txt]
А я этого всего сам не помню и воспроизвожу по рассказам родителей. Удивительно – про гусей и свинью в деревне помню, а про смерть Сталина – нет. Еще в памяти от того 53-го года – большой, совсем почерневший сугроб у ворот виллы «Черный лебедь», мимо которого мы с папой и мамой идем 1 мая в гости. Весна была поздней, да и лето вошло в историю климатологии и кинематографии как холодное.[6 - «Холодное лето 53-го года» – кинофильм режиссера Прошкина. Последняя замечательная роль Анатолия Папанова]
Гибель богов
Шаг в шаг с грозившими смертью событиями нашей жизни разыгрывалась сюрреалистическая трагедия футбольной команды ЦДСА. Да, в ту пору детства золотого, когда учатся говорить и общаться с животными, у меня были отличные шансы лишиться не только жизни и будущей жены, но и любимой команды.
Вождь вообще всегда внимательно следил за армией, а после войны заопасался, как бы насмотревшиеся на европейские картинки и нахлебавшиеся фронтовой вольницы молодые воины-победители не «захотели странного». И, начиная с 46-го года, потянулись чередой новые расправы над боевыми генералами и офицерами – сажали, а то и расстреливали, как маршала Худякова и генералов Гордова и Рыбальченко. Коснулось нешуточное внимание Самого Недреманного Ока и армейского спорта…
Футбольная команда ЦДКА была включена в Группу «А» первого первенства СССР весной 1936 года в последний момент. Очень кстати в 35-м она завоевала титул чемпиона Москвы, который тогда весьма ценился, но в первых чемпионатах страны, не блистала. Дважды она оказывалась в таблице последней, и только всякие организационные манипуляции сохраняли ей место в высшем обществе. Потом ЦДКА приподнялся с приглашенными из «Динамо» Алексеем Грининым, Валентином Николаевым из «Локомотива» и Владимиром Никаноровым из «Пищевика». Из «Металлурга» забрали результативного центрфорварда Капелькина и левого края Григория Федотова, которого все обожали и считали гением футбола. Те, кто мог сравнивать, говорили, что Эдуард Стрельцов в свои лучшие годы напоминал Григория Ивановича, но все хором считали, что по индивидуальному мастерству Федотов был много выше. Мой папа с особенным восхищением вспоминал фантастический по точности федотовский удар с лета, которым он по заказу мог уложить мяч в любой угол.
В 38-м армейцы впервые добрались до призового места, но чемпионство по-прежнему забирали лишь московские «Динамо» и «Спартак». Потом началась война, после первого отчаянного года, когда было не до футбола, армейская команда снова собралась в Москве, и к довоенному составу стали добавляться новые классные игроки: Владимир Демин из «Спартака», Иван Кочетков из «Торпедо», позже Александр Петров, Виктор Чистохвалов и, главное, Всеволод Бобров – из низовых армейских команд. К 1944-му году, когда команду принял также перешедший из «Динамо» тренер Борис Андреевич Аркадьев, армейцы оказались впервые сравнимы по мощи с динамовцами и явно превзошли ослабевший «Спартак». Именно тогда у ЦДКА – команды победоносной армии появился массовый болельщик.
Правда, главные трофеи армейцам дались опять же не сразу, но у нас легко и быстро не получалось никогда… В 44-м в финале против ленинградского «Зенита» был упущен возобновленный Кубок СССР, и лишь в год Победы, армейцы завоевали свой первый союзный титул – обыграли в финале следующего розыгрыша Кубка принципиальнейшего соперника – московское «Динамо». А в 46-м пришла и первая победа в первенстве, следом – еще две, и этот «хет-трик» долго был рекордом Советского Союза по чемпионствам подряд. И все это время главный соперник – московское «Динамо» – раз за разом оставался у армейцев за спиной.
Потеряв Григория Федотова по возрасту и из-за хронического вывиха плеча, а Боброва – из-за того, что командующему авиацией Московского округа генералу Василию Сталину хотелось сделать чемпионом свою команду ВВС МВО[7 - название этой команды прямо так и расшифровывалось: Вася Ворует Спортсменов], армейцы, тем не менее, после отступления в 49-м на второе место, в 50-м (по случаю моего рождения, вероятно) и 51-м в сильно обновленном составе вернулись на первое место и оставались безусловным лидером советского футбола. Будущее казалось безоблачным, потому что, уже пережив смену лидеров в атаке (в центре заиграли Вячеслав Соловьев и Борис Коверзнев), команда справилась с проблемами и была готова к дальнейшему развитию. Даже дублеры тоже стали чемпионами, а впоследствии многие из них играли на уровне класса «А». Победил ЦДСА и в 52-м, да-да, и в 52-м…
Вот тут начинается сама печальная история гибели армейской команды. Надо учитывать, что товарищ Сталин к футболу и к спорту вообще был равнодушен, ценил, разве что, спортивные парады. Любил он театр, кино и балет – смотрел некоторые спектакли многажды. Говорят, «Дни Турбиных» загнобленного им Булгакова – раз 16… А спорт – нет, не любил… Предположу, что вождь, известный большой любовью к порядку и регламентации, с большим трудом терпел непредсказуемые ситуации и непредсказуемостых талантов. Особо непредсказуемых он старался лишить возможности проявлять эту черту. Вот балет, где точно известно, кто и куда прыгнет и когда завертится в 32-х фуэте, ему нравился, тем более что это, действительно, красиво. В футболе же, дальнем потомке рыцарских турниров, все основано на конкуренции и импровизации. Такое вождю понравиться не могло! Единственный случай, когда он одобрительно усмехнулся в усы, глядя на футбол – это было цирковое зрелище, устроенное летом 36-го братьями Старостиными на Красной площади – с заранее расписанным сценарием, с которым вождя ознакомили. Николай Петрович потом очень гордился своими выдумкой и организаторским талантом…
И вдруг Сталин, с его специфическим отношением к спорту и к международным контактам советских людей, решил выпустить своих спортсменов на мировую арену. Рационального объяснения такому вольту я лично так и не нашел – уж очень он противоречил всему, что делалось и до, и после, и одновременно – политике, направленной на всемерную изоляцию СССР от внешнего мира. Единственное, что приходит в голову – это пропагандистская операция, призванная с помощью спорта убедить советских и несоветских людей в эффективности сталинского строя и восполнить в классической римской формуле «хлеба и зрелищ» недостаток первого вторым.
Итак, СССР вступил в олимпийское движение и в 1952-м году стал спешно готовиться к Олимпийским Играм в Хельсинки. Сборная СССР по футболу не собиралась с 35-го года, и международный опыт у советских футболистов ограничивался немногочисленными турне клубных команд. Представление о собственных силах было искажено результатами победного турне московского «Динамо» в Великобританию – к тому времени семилетней давности. Мало кто тогда в СССР знал, что англичане играли совсем не в лучших составах – большинство их корифеев еще служили в оккупационных войсках в Германии. Напротив, динамовцы в этом турне только усилились питерцами Архангельским и Орешкиным, а также армейцем Бобровым.
Усилия перед Играми были приложены незаурядные, и вместо первого круга первенства СССР был проведен специальный Всесоюзный турнир на приз Комитета по физкультуре и спорту с участием всех команд класса «А» и самой сборной СССР (вне конкурса), куда армейцы отдали чуть ли не полсостава и старшего тренера Аркадьева. Вы будете смеяться, но даже при таких обстоятельствах армейцы в этом турнире победили, что я и имел в виду, когда написал про их успех и в 52-м. Чемпионство им за это почему-то положено не было. После Игр, окончившихся для нас печально, был проведен тоже в один круг такой же турнир, но уже без сборной и без уничтоженного ЦДСА, и вот он почему-то назывался первенством СССР 1952-го года. Московский «Спартак» не брезгует числить за собой эту ублюдочную победу, а в моем сознании это навсегда осталось как величайшая жестокость и несправедливость, но ничего уже не поправишь…
Сборная же, помимо турнира, лихорадочно путешествовала по Восточной Европе в попытке за пару месяцев набраться международного опыта, который копят годами. Якобы, чтобы не подорвать зря престиж страны, команда выступала то под вывеской сборной Москвы, то ЦДСА. Для последнего были некоторые основания, поскольку армейцев в составе перебывало немало, но, в конечном счете, играли на Олимпийском турнире четверо – Юрий Нырков, Александр Петров, Валентин Николаев и Анатолий Башашкин, а запасной вратарь Никаноров ни разу на поле не вышел.
Если оценивать игру сборной СССР на хельсинской Олимпиаде вне политического контекста, то для команды-дебютанта серьезных мировых турниров результат совсем неплох. Хоть и с трудом, но победили непростую команду Болгарии, а потом отчаянно сражались с югославами, которые в те времена имели блестящий состав и несравнимо превосходили наших в международном опыте.
Первый матч с югославами стоил саги или оды: игра, в которой команда отыгрывается со счета 1:5 и в конце упускает возможность вырвать победу, несомненно того заслуживает. Три гола в той игре забил Всеволод Бобров, которого я в душе продолжаю считать нашим – армейцем, хотя он тогда уже год, как ушел в ВВС. А последним голом в той игре отметился игрок ЦДСА Александр Петров. Упустив возможность прикончить деморализованного соперника в первой игре, в переигровке наши усилиями Боброва сумели открыть счет, но потом кончились, видно, и силы, и фарт, и мы проиграли 1:3…
Рассматривая с нынешних позиций состав той сборной СССР можно только подивиться, как высок был средний возраст выходивших на поле. Только гипноз имен, казавшихся не только болельщикам непререкаемыми, и полное отсутствие опыта таких соревнований, как Олимпиада, могло привести к такому комплектованию. С перегрузкой сдвоенного матча, да против соперника такого класса, с которым раньше сталкиваться приходилось считанные разы, справиться не удалось. И все было бы ничего в нормальном государстве при нормальном отношении к спорту…
Беда была в том, что как раз тогда в социалистическом лагере разыгрался конфликт, в котором Сталин впервые столкнулся с сопротивлением достойного соперника. В Болгарии и Чехословакии им уже было устранено (в том числе – и физически) почти все руководство времен войны, а вот с Югославией вышел облом…
Маршал Йосип Броз-Тито на самом деле лично возглавлял боевые действия партизанских соединений Народно-освободительной армии Югославии, которая по своей боеспособности не уступала регулярным частям и приковывала к себе во время войны 26 болгарских дивизий, часть немецкой группы армий «Е» и хорватских усташей. Тито и в коминтерновских интригах понаторел, и, наловив нескольких советских диверсантов с заданием его уничтожить, прислал Сталину издевательское письмо, де, дорогой Иосиф Виссарионович, перестаньте тратить своих агентов, а то мне придется послать к вам одного своего, а второго мне посылать не придется. Это письмо потом многократно и с удовольствием поминала югославская пресса – я прочел цитаты из него в белградской «Политике» спустя двадцать лет…
Надо сказать, что письмо Тито, судя по всему, возымело действие, но с Югославией у Сталина стала «родня – врозь, дитё – об угол». Югославов выбросили из Коминформа[8 - Коминформ (Информационное бюро коммунистических и рабочих партий) – международная коммунистическая организация в 1947–1956 гг. Образован как замена распущенного в 1943 году Коминтерна (Википедия)] и третировали у нас в сатирическом журнале «Крокодил» не иначе, как кровавых агентов империализма. То есть, Югославия была страной, которой нельзя было проигрывать состязания ни при каких раскладах! Похоже, если бы продули Соединенным Штатам, и то не было бы такой истерически-неадекватной реакции…
Даже триумфальное для дебютанта выступление на хельсинкской Олимпиаде остальной советской команды на фоне «провала» футболистов было воспринято очень холодно, олимпийские чемпионы никаких добрых слов от родного правительства не дождались. А с футболистами обошлись еще круче. В советских архивах не сохранилось ни одного фотоснимка, ни одного кинокадра, рассказывающего о противоборстве советской футбольной сборной с югославами. «Позорное пятно» было буквально стерто из памяти народной (чистый Оруэлл!) после того, как товарищ Сталин расценил проигрыш югославам как политическое преступление.
ЦДСА в первенстве СССР успел еще напоследок обыграть супостатов – московское – 1:0 и тбилисское «Динамо» – 3:2. 13 августа 1952 года в 6 часов вечера армейцы вышли на поле стадиона Динамо в составе Никаноров, Крушенок, Башашкин, Нырков, Водягин, Родин, Гринин(к), Николаев, Соловьев, Бузунов, Демин против куйбышевских «Крылышек» и выиграли – 4:2. Отличились Гринин, Родин и Бузунов, а последний гол той команды на 85-й минуте отправил в сетку Владимир Демин… …и Вождь то ли произнес, то ли только рассказывают, что произнес (Сталин вообще не любил оставлять за собой документированных следов), де, часть потерпевшую поражение расформировывают[9 - по закону расформировывают часть, потерявшую знамя].… И ЦДСА погиб – команду сняли с первенства[10 - Сделано это было приказом председателя Спорткомитета Романова от 18 августа 1952 года].
Дополнительную мерзость ситуации придает то, что помимо всяких высоких слов о престиже советского спорта, кое-кто имел в этом деле свой шкурный интерес. И вся эта затея с предолимпийскими спаррингами сборной под флагом ЦДСА теперь представляется мне длинной провокацией Берии, который, в отличие от генералиссимуса, был отчаянным болельщиком «Динамо». Как раз в 51-м любимая команда жандармского маршала свалилась даже со второго места и финишировала пятой. ЦДСА по причине своих непрерывных побед был у Берия бельмом на глазу, а сам он был весьма чуток к высказанным и невысказанным мыслям Вождя и учуял «заказ» на ущемление армии.
Предвидя вероятное развитие событий, Берия постарался связать футбольную сборную с именем ненавистного ЦДСА, заранее свалить на него ответственность за весьма вероятную для понимающего человека грядущую неудачу и выбить из-под ног табуретку. Во всяком случае, после Олимпиады, где мы проиграли тем, кому с точки зрения Сталина проигрывать политически было никак нельзя, у Берия на руках оказался достаточный компромат, чтобы закопать главного и практически непобедимого конкурента, а заодно добиться главной цели – публичного унижения армии.
Форвард ЦДСА и той злосчастной сборной СССР Валентин Николаев[11 - Валентин Александрович Николаев (1921–2009) – правый полусредний команды ЦДКА-ЦДСА и сборной СССР, пятикратный чемпион ССР по футболу, тренер команды ЦСКА – чемпиона ССР 1970 года (см. далее в главе «Великолепная пятерка»). Инженер-полковник. Автор книги «Я – из ЦДКА!»] так и считал, что расформирование главной армейской команды страны решалось на уровне «такого солидного кабинета, хозяину которого не посмел бы перечить даже министр Вооруженных Сил СССР». Николаев и прямо называл имя того, кто стоял за этой интригой: Лаврентий Берия…
Характерно, что московских динамовцев в составе той несчастной сборной было трое: Бесков, Трофимов и Тенягин, но эту команду не сняли с первенства СССР и не расформировали ни на 75 %, ни на 60 %, что было бы логично, если сравнивать с ЦДСА. А ведь среди персональных клизм, расставленных тренерам и игрокам сборной, ярко выделяется полученная динамовцем Константином Бесковым с формулировкой «за трусость» (?!).
На многочисленные письма протеста от офицеров, которых лишили любимой команды, по советской традиции положили с прибором. Игроки ЦДСА на следующий год попытались побороться под флагом МВО, но и тот был злопамятно разогнан в середине года, как и футбольные команды других военных округов, чтобы продемонстрировать бессилие армии против произвола. Безработных игроков разобрали по клубам: в «Динамо» оказались Водягин, Петров и Родионов, к которым добавили Крижевского из ВВС. Оказавшийся беспризорным Бобров сыграл 4 игры за «Спартак», Бубукин из ВВС – в «Локомотиве», всех раскидали…
А дело было в том, что по весне 53-го Сталин «сыграл в саркофаг», и Лаврентий Палыч стал в этот момент то ли первым, то ли полуторным человеком в государстве (трудно себе представить, что в их с Маленковым тандеме верховодил последний) и «мог себе позволить». Он и раньше себя в футбольных вопросах не ограничивал: Сергея Сальникова забрали из «Спартака» в «Динамо» при еще более драматических обстоятельствах. У этого прекрасного форварда арестовали отца и поставили условие: переходишь к нам – мы твоего папу стрелять не станем. Папу для того, собственно, и взяли. Можно не сомневаться, что нас ждало бессменное чемпионство «Динамо» на долгие годы по всем видам спорта, кабы летом 53-го не перепоясали товарища Берию, как он других перепоясывал.
26 июня 1953 года Берия был схвачен армейскими генералами во главе с Москаленко. В декабре того же года он был ими же и расстрелян,[12 - Преподаватель нашей военной кафедры приватно рассказывал, что, будучи молодым офицером, в вечер ареста Берии участвовал в доставке его трупа в Донской крематорий. Якобы Берия был расстрелян сразу же, поскольку армейские генералы опасались реакции войск МВД. Похожую версию излагал в своей книге Серго Берия.] и, что характерно, тут же была воссоздана футбольная команда ЦДСА. Ей-богу, это – не совпадение. Высокопоставленные болельщики «Динамо» поджали хвосты, им стало не до футбола: они по кабинетам тряслись – то ли уже прыгать в окошко лубянского дома, то ли погодить. Некоторые не утерпели. Так что динамикам, от которых исходила интрига, разгром ЦДСА ничего не дал – чемпионом стал «Спартак», воспользовавшийся ситуацией, когда фавориты прежних лет либо исчезли, либо зализывали раны политических битв и междоусобиц.
К Лаврентию Палычу у меня особое личное отношение – из-за него я единственный раз в жизни огреб от собственного отца. Когда пошел слух, что Берия расстрелян, мы с приятелем Витькой – он шести лет, а я – трех с половиной, во дворе дома, где мы жили, а наши отцы – и работали, исполнили услышанную где-то частушку
Берия, Берия
вышел из доверия,
а товарищ Маленков
надавал ему пинков.
Отцы наши вышли на улицу с черными лицами, и там же обоим всыпали по задницам. Единственный раз в жизни, потому и запомнил хорошо. А отцы, наученные горьким жизненным опытом, знали, что бывает за детскую болтовню, выдающую «кому надо», о чем говорят взрослые за закрытыми дверями своих комнат. До меня же все это дошло только существенно позже с осознанием, в каком времени мы жили, и чем могли обернуться наши куплеты.[13 - Я помню это радиосообщение, в котором говорилось, что Берия расстрелян как английский шпион. Он, несомненно, повинен в страшных преступлениях – гибели множества ни в чем не повинных людей и других злодеяниях, но не в том, за что его официально осудили. Почему-то так никто и не потрудился объяснить советскому народу, как получилось, что практически все деятели Октябрьской революции и герои Гражданской войны оказались шпионами всех мыслимых государств.]
И само это подведомственное Лаврентию «Динамо» я с детства недолюбливаю – под воздействием отцовского воспитания и жизненного опыта повсеместного столкновения со щупальцами этого монстра, охватывающими жизнь всей страны. В любом самом маленьком городишке его главная футбольная команда и стадион назывались «Динамо», а ее родительские структуры бдили над всей нашей жизнью.
Об истории гибели ЦДСА воспоминания проскальзывали в рассказах отца и других старых болельщиков, которые намекали или прямо говорили, кому мы обязаны своим несчастьем. И это при том, что было не совсем понятно, закончились «строгие времена» или нет, и можно ли уже рассуждать и предаваться воспоминаниям. Тогда, в 50-е, я всего этого по малолетству толком не понимал, но осадочек откладывался. Была и еще одна вполне материальная причина: мы жили у самого динамовского стадиона, и их болельщики в Петровском парке водились чуть ли не за каждым кустом. Вели себя нагло и задирали армейцев.
Ирония судьбы, но нынешние молодые армейские болельщики считают союзниками динамиков, наших исторических могильщиков! Между прочим, еще до эпохи исторического материализма армейские и гвардейские брезговали жандармским руку подавать.
В 54-м футбольный ЦДСА восстановили, но хребет был переломан и срастался потом мучительно. Была разрушена преемственность поколений и победная психология. Гринин и Николаев оставили футбол по возрасту, Никаноров, Нырков и Демин вернулись в состав, но уже почти не играли. По-настоящему продолжили карьеру только Башашкин и Петров. Лишился работы в ЦДСА и Борис Аркадьев. И все они перенесли страшный психологический шок. Наверное, не случайно почти весь тот состав: и режимившие, как Федотов, и пренебрегавшие, как Демин, очень рано ушли из жизни. Только отличавшийся невероятной энергией Николаев да фронтовик Нырков дожили до очень преклонного возраста.
«Конь» на коне. Я этого не помню, но вот нашелся документ в семейном архиве.
Государство передумало нас убивать, но с мамой по-прежнему было нехорошо. Ее положили в Боткинку, прооперировали, а потом долго долечивали. Сначала папа ходил к ней в больницу один, а потом, когда маме разрешили выходить ненадолго на улицу, стал брать меня с собой. В туберкулезный барак меня не пускали – боялись, потому что там было много больных с открытой формой.
Тогда Боткинская больница, кроме большого корпуса, состояла из множества бараков (в том числе, и туберкулезных – мужского и женского). Отец пристраивал меня к добродушным возницам, которые на запряженных лошадками санях развозили по больничным баракам молоко в больших жестяных бидонах, и я так катался по всей Боткинке. Было очень здорово: фонари светят, снег скрипит, лошадка фырчит… На остановках, пока вытаскивали бидоны с молоком и грузили порожние, можно было подойти к лошадке и погладить ее. Сделав круг по больнице, меня высаживали у туберкулезного барака, и мы с папой шли домой. Потом маму выписали, и в санках, запряженных настоящими конями, я больше не катался…
Мама уволилась с работы по болезни, а ее персональное дело из-за романа Гроссмана утратило актуальность – наступали новые времена.
Наступали они противоречиво да к тому же у меня наложились на период формирования личности, когда осознаются фундаментальные понятия о жизни и смерти. Я был «политизированным ребенком» – слушал наш двухпрограммный радиоприемник и переживал из-за корейской войны – дикторы очень ругали американских «поджигателей войны», а меня беспокоила перспектива погибнуть в ядерной катастрофе.
Тогда же, поздней весной 54-го, значит, мне еще не исполнилось четырех, как-то вечером папа пришел с работы и сказал, что ему достался билет в Мавзолей Ленина и Сталина. В Мавзолей тогда ходили по билетам, которые распространяли по организациям, вот и до БПК очередь дошла. Мне сказали, что надо будет очень рано встать, и мы поедем на автобусе.
Конечно, наутро я проснулся, как только родители зашевелились, и стал одеваться. Было еще совсем темно, когда мы вышли во двор к автобусу БПК – мне очень понравилось, как водитель открывает дверь с помощью длинного складывающегося никелированного рычага. Все еще в полной темноте мы подкатили к ограде Александровского сада, и вскоре милиционеры стали выстраивать очередь, покрикивая: – Граждане, вставайте в колонну по четыре!
Мы стояли так очень долго, а потом вдоль толпы, хвоста которой я с папиных плеч уже не видел, снова побежали милиционеры: – Граждане, приготовьте билеты!
Билеты проверяли при входе в сад, потом – уже в очереди, потом на выходе из сада. Мне казалось, что все это тянется безумно долго, вроде бы можно было поговорить с папой, но все кругом говорили приглушенно или шепотом, и я стеснялся.
На Красной площади мы оказались, когда рассвело – было, скорее всего, около восьми… Очередь двигалась рывками, а нам еще и повезло – когда мы оказались перед входом, стали бить часы на Спасской башне, и к Мавзолею, печатая шаг, подошла смена караула. Пожалуй, это мне понравилось больше всего – как бойцы с оружейным лязгом и совершенно механическими движениями мгновенно поменялись местами, и смена застыла, как каменная.
И вот, наконец, мы в Мавзолее! При входе папе сказали спустить меня на землю, а потом можно будет взять на руки. Полутьма, красное и черное, ступени вниз. В зале я сначала увидел яркий свет в центре, а только потом – лежащих за стеклом вождей. Дедушка Ленин, о котором я слышал столько хорошего, был в темном костюме, всё, как обещали – с высоким лбом, похожий на портреты. Дедушка Сталин, конечно, выглядел поярче – он был в мундире генералиссимуса с красивыми погонами, геройскими звездами и орденскими ленточками.
Очередь медленно двигалась мимо саркофагов, а меня мучил вопрос – по радио я же все время слышал, что Ленин – вечно живой. И вот я никак не мог решить – вожди умерли или все-таки, может, спят?
У меня с идеологией трудности вообще с раннего детства. В «Черном лебеде» центрального отопления не было, зато была котельная, в которой работало несколько истопников. Одного из них, добродушного пожилого мужика по имели Ермолай, но которого все во дворе звали «дядя Милеша», он, действительно, был добрым и как-то очень тепло относился к нам, институтским детям. И вот с ним у меня оказался связан первый в жизни неразрешимый философский вопрос. В свои четыре—пять лет я был совершенно индоктринирован коммунистической идеологией и никак не мог уложить в голове: как же в коммунизме, который должен наступить в ближайшем будущем, будет с дядей Милешей? Ведь он в своей вымазанной углем телогрейке, всегда немножко под хмельком, никак не монтировался с идеальным обществом, куда все мы следовали… Я испугался мысли, что для наступления коммунизма придется ждать, когда он умрет, а с другой стороны, ужасно жалел, что ему не достанется такого счастья…
Тогда же оказалось, что дружба народов и социалистический интернационализм – это не совсем то, что говорят окружающие. Как-то во дворе старшие девчонки стали меня дразнить: – Еврей, еврей! Я не знал, что это такое, но, как и любой ребенок, прекрасно почувствовал, что меня хотят обидеть. Из объяснений родителей, я понял, что изначально принадлежу к какой-то особой группе людей, которую некоторые неизвестно за что ненавидят. Позже я предпочитал сразу обозначать свою национальную принадлежность – во избежание недоразумений.
Первый шаг в самостоятельность
И как же так получилось, что я за ЦДСА стал болеть при папе – отчаянном спартаковце? Сам он попал в красно-белые в 38-м году, когда окончив школу с «золотой рамкой»[14 - Аттестат о среднем образовании с золотой рамкой – эквивалент позднейшей золотой медали – давал в те годы право на поступление без экзаменов почти в любой вуз], приехал из своего родного Днепропетровска в Москву и поступил в Энергетический Институт. Конечно, одним из первейших этапов его знакомства со столицей стало посещение футбола, а там оказалось, что за команду промкооперации играют его кумиры из родного города – Лайко и Корнилов, и судьба его симпатий была решена.
Папа был для меня абсолютным авторитетом и, объективно, весьма яркой личностью, выделявшейся в тогдашней веселой компании молодых инженеров БПК. Помимо напряженной работы над прямоточными котлами во всех уголках страны Бюро жило весьма насыщенной жизнью: регулярно устраивались концерты художественной самодеятельности, и одним из их организаторов и непременным пианистом-аккомпаниатором был мой отец. Лет с четырех он и меня стал втягивать в эти затеи – ставил на стул, и я читал всякие шуточные стихи. Не уверен, что это было педагогично, но все же научило меня не бояться аудитории.
