Моя дорама в 35 лет (2 истории о сильных женщинах)

– А вы убиваете их каждый день ложью!

Они замерли, дыхание сплетаясь в яростный танец. Маша почувствовала, как его руки дрожат – не от гнева, а от страха. Впервые он показал слабость.

– Что вы выберете? – прошептал он. – Правду или…

Его губы были в сантиметре от её. Она знала, что если поцелует его сейчас, то предаст всё, во что верила.

– Я…

Телефон завибрировал, разрывая паутину момента. Сообщение от матери: «Прилетаю завтра. Встретишь?».

Эпилог:

На рассвете Маша стояла у реки, сжимая в одной руке распечатки, в другой – фонарь-сердце. Вода несла обломки ночных фонариков, как души, не нашедшие покоя.

– Прости, – прошептала она, не зная, кому адресует слова: Мин Хо, Чэ Ён, или себе самой.

Первый луч солнца упал на воду, когда она подожгла документы. Пепел, смешавшись с туманом, уплыл к морю, унося с собой выбор, который она так и не смогла сделать.

А в офисе KimCo Мин Хо разглядывал осколки указки, думая о том, что цемент действительно замешан на крови. И иногда лучше позволить трещине остаться, чем рушить всю стену.

Глава 10. «Самгетан в полночь»

Офис погрузился в тишину, будто город за окнами внезапно выдохнул и затаился. Свет неоновых вывесок пробивался сквозь жалюзи, рисуя на стенах полосатые тени, похожие на клетку. Маша сидела за столом, уткнувшись лбом в клавиатуру. Цифры на экране плясали перед глазами, сливаясь в белый шум. Провал переговоров висел в воздухе тяжёлым шлейфом, как запах гари после пожара. Она закрыла глаза, пытаясь заглушить голос Джеймса из прошлого: «Ты либо спасаешь сделку, либо хоронишь карьеру». Карьера, казалось, уже копала себе могилу лопатой её собственных ошибок.

Где-то на этаже скрипнула дверь. Маша не подняла голову – наверное, уборщик или охранник. Но шаги, мягкие и размеренные, приближались именно к её кабинету.

– Вы всегда работаете в темноте?

Она вздрогнула. Голос Мин Хо звучал непривычно тихо, без привычной ледяной остроты. В дверном проёме он стоял с термосом в руках, одетый не в костюм, а в простую чёрную водолазку. Без галстука, с растрёпанными волосами, он казался чужаком в собственном офисе.

– Что вам нужно? – спросила Маша, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– В Корее, – он вошёл, не дожидаясь приглашения, – лечатся едой. А не гневом.

Он поставил термос на стол, открутил крышку. Пар, ароматный и густой, поднялся к потолку, унося с собой запах куриного бульона, имбиря, чеснока. Самгетан. Маша невольно сглотнула слюну – последний раз она ела сегодня утром, да и то украдкой, кусок тоста с кофе.

– Я не голодна, – солгала она, но желудок предательски заурчал.

Мин Хо достал из сумки лакированную пиалу и деревянные палочки. Звук, с которым он наливал суп, напомнил ей детство: мама на кухне, зимний вечер, пар от борща на столе.

– Вам необязательно говорить, – он поставил пиалу перед ней. – Просто ешьте.

Она взяла палочки, но пальцы дрожали. Первый глоток обжёг губы, но боль была приятной, живой. Бульон растёкся теплом по груди, смывая комок неудач. Маша зажмурилась, вдруг осознав, как сильно ей не хватало этого простого жеста – кто-то накормил, не требуя ничего взамен.

– Почему? – спросила она, не открывая глаз.

– Потому что сегодня я понял: вы боретесь не с компанией, – он сел напротив, его тень слилась с её тенью на стене. – Вы боретесь с собой. И это… изматывает.

Она подняла глаза. В свете настольной лампы его лицо казалось мягче – морщинки у глаз, лёгкая щетина, шрам на руке, который она теперь замечала каждый раз.

– Вы ненавидите меня? – вырвалось у неё.

Он замер, держа в руках свою пиалу. Потом неожиданно улыбнулся. Не насмешливо, не вежливо – по-настоящему. Улыбка преобразила его, будто луч солнца пробился сквозь шторм.

– Ненависть – это роскошь, которую я не могу себе позволить.

Они ели молча. Маша ловила кусочки курицы, мягкие от долгой варки с каштанами и женьшенем. Внезапно он протянул ей бумажную салфетку:

– У вас… – он указал на уголок рта.

Она смутилась, вытирая губы, но он рассмеялся – низко, грудным смехом, от которого дрогнула лампа.

– В Дубае вас не учили есть палочками?

– В Дубае меня учили не доверять тем, кто приносит суп после скандала, – парировала она, но без злости.

Он наклонился вперёд, оперев локти о стол. Расстояние между ними сократилось до дыхания.

– А в России?

– В России… – она потянулась за чашкой воды, чтобы скрыть дрожь в руках, – суп приносят только те, кто хочет остаться.

Тишина повисла, как хрупкая ёлочная игрушка. Мин Хо взял её пиалу, наполнил снова.

– Моя мать говорила: «Самгетан – это не еда. Это объятие в тарелке».

– Она русская, – вспомнила Маша историю про медальон. – А вы… вы похожи на неё?

– Нет. – Он откинулся на спинку стула, его лицо снова стало маской. – Она умела прощать.

Флэшбек. Детство Маши.

Десять лет. Она провалила математическую олимпиаду. Сидела на кухне, рисуя слёзы на запотевшем окне, пока мама варила куриный суп. «Ешь, – сказала она, ставя тарелку. – Проблемы перевариваются лучше на сытый желудок».

– Моя мама тоже… – Маша оборвала себя, потрогала медальон на шее – подарок отца. – Она считает, что суп – для слабаков.

Мин Хо протянул руку, едва не коснувшись её пальцев.

– Тогда, может, нам стоит быть слабаками? Хотя бы сегодня.

Они допили суп под вой ветра за окном. Когда термос опустел, он собрал посуду, но задержался у двери.

– Спасибо, – выдохнула Маша.

– За суп? – он приподнял бровь.

– За то, что не сказали: «Я же предупреждал».

Он кивнул, и в его глазах мелькнуло что-то, что она не смогла прочитать.

– Завтра будет новый день. И новый суп, если захотите.

После его ухода Маша нашла на столе забытый им платок. Шёлковый, с вышитым иероглифом «Ин Нэ» – терпение. Она прижала его к лицу, вдыхая запах сандала и куриного бульона.

А в лифте Мин Хо стирал со своей ладони каплю супа, случайно попавшую туда, когда их пальцы едва не соприкоснулись. Он улыбался – незнакомой, забытой улыбкой человека, который вдруг вспомнил, что значит заботиться.

Глава 11. «Танец без границ»

Студия находилась на пятом этаже старого здания, где время оставило следы в трещинах на стенах и скрипящих половицах. Маша стояла у входа, сжимая в руках кроссовки, которые Юри настоятельно велела надеть вместо каблуков. Через приоткрытую дверь доносились звуки фортепиано – томные, как шепот влюбленных, переплетавшийся со стуком каблуков о деревянный пол.

– Ну же! – Юри, в облегающих леггинсах и майке с надписью «Dance Like Nobody’s Watching», толкнула ее в спину. – Ты же хотела понять корейскую культуру? Начни с тела.

Зал был залит мягким золотистым светом, струившимся из бумажных фонарей. Десяток девушек в одинаковых белых майках и черных шортах повторяли движения преподавателя – женщины лет пятидесяти с седыми волосами, собранными в тугой пучок. Ее руки извивались, словно крылья бабочки, а ноги выбивали ритм, напоминающий биение сердца.

– Это современный танец, – прошептала Юри, ставя Машу в конец ряда. – Здесь нет правил, только чувства.

Маша попыталась скопировать движение – поворот с вытянутой рукой, – но ее конечности будто принадлежали другому человеку. В Дубае она блистала на паркете в платьях от Elie Saab, но это… это было иным. Грубым. Искренним. Как рычание зверя вместо полированного вальса.

– Расслабься! – крикнула преподавательница, заметив ее скованность. – Дай телу говорить!

И тогда заиграл джаз. Саксофон застонал, барабаны застучали, и Маша закрыла глаза. Внезапно она снова была в баре Дубая – дым сигар, звон бокалов, смех итальянского инвестора, чьи руки скользили по ее талии. Она закружилась, забыв о правильных па, позволив бедрам самим вести ее. Шелест одежды слился с шепотом воспоминаний: «Ты как робот», – говорил Лука, но теперь ее движения были живыми, даже яростными.

– Браво! – Преподавательница захлопала, когда музыка стихла. Все обернулись к Маше, которая, запыхавшись, вдруг осознала, что танцевала одна.

– Ты… – Юри округлила глаза. – Ты словно в трансе была!

Но прежде, чем Маша успела ответить, раздался медленный хлопок из угла зала. Мин Хо стоял у двери, опираясь на косяк, в темно-синем костюме, который резко контрастировал с неформальной обстановкой.

– Вы умеете удивлять, мисс Волкова, – произнес он по-русски.

Тишина стала такой плотной, что Маша услышала, как капля пота упала с ее подбородка на пол. Юри первая нарушила молчание:

– Мин Хо-сси! Вы что здесь делаете?

– Моя сестра владеет этой студией, – он сделал шаг вперед, его взгляд прикован к Маше. – А я… когда-то преподавал бальные танцы.

Флэшбек. Университетские годы Мин Хо.

Дождь стучал по крыше спортзала. Молодой Мин Хо, в белой рубашке с закатанными рукавами, вел партнершу – японскую студентку – через венский вальс. «Вы родились для этого», – шептала она, но он видел лишь отражение в зеркале: сын магната, обязанный танцевать по правилам, которые не выбирал.

– Почему бросили? – вырвалось у Маши.

Он подошел так близко, что она различила запах его одеколона – бергамот и что-то древесное.

– Потому что настоящий танец не терпит рамок. – Его рука непроизвольно повторила движение преподавательницы – волна от плеча к кончикам пальцев. – Но вы, кажется, это уже поняли.

Юри, не терявшая времени, включила музыку снова – на этот раз «Fly Me to the Moon» в джазовой аранжировке.

– Докажите, – бросила она вызов Мин Хо, толкая Машу к нему. – Покажите, что корейский бизнесмен умеет больше, чем читать отчеты.

Секунда колебания – и его рука легла на талию Маши. Тепло сквозь тонкую ткань майки заставило ее вздрогнуть.

– Вы ведь помните базовый шаг? – спросил он, но уже вел ее, смешивая фокстрот с чем-то своим.

Они двигались как два элемента одной стихии – ее порывистость и его сдержанность создавали напряжение, превращавшее танец в диалог. Маша вспомнила уроки в Москве, где учитель кричал: «Расслабься!», но сейчас ей не нужно было расслабляться. Каждое прикосновение Мин Хо было вопросом, каждое движение – ответом.

– Вы… – она запнулась, когда он резко развернул ее под рукой, – танцуете как человек, который ненавидит правила.

– А вы – как та, кто их боится, – парировал он, притягивая ее ближе на медленном повороте.

Музыка ускорилась, переходя в свинг. Мин Хо неожиданно отпустил ее, дав свободу импровизации. Маша закружилась, вспоминая дубайские ночи – золото, шик, фальшивые улыбки. Но теперь не было платья за тысячу долларов, только потная майка и босые ноги, выбивающие ритм на потертом полу.

Он присоединился, их танцы больше не были парными, но синхронными, как волны одного океана. Когда последняя нота саксофона замерла, они стояли спиной друг к другу, дыхание сплетаясь в единый порыв.

Аплодисменты ворвались в тишину. Даже преподавательница улыбалась, вытирая слезу.

– Вы… – Мин Хо обернулся, его обычно безупречная прическа была растрепана, – умеете превращать боль в красоту.

– Это вы про танец или про слияние компаний? – Маша попыталась шутить, но голос дрогнул.

Он достал из кармана платок – шелковый, с вышитым журавлем – и вытер ей лоб.

– Про все, что действительно важно.

Когда они выходили, Юри подмигнула Маше, шепча:

– Если выйдешь за него, я спою на свадьбе.

Но Маша не слышала. Она смотрела на свою руку, все еще чувствуя отпечаток его пальцев на талии – метку, которая, казалось, изменила молекулярную структуру ее кожи.

А Мин Хо, оставшись в пустом зале, провел рукой по старому пианино в углу. Из-под крышки выпала пожелтевшая фотография: он и та самая японская студентка, застывшие в танце. «Прости, Аяко», – прошептал он, прежде чем разорвать снимок на мелкие кусочки, похожие на конфетти из прошлого.

Глава 12. «Поезд в Пусан»

Поезд KTX мчался сквозь холмы, окутанные утренней дымкой, словно нож, разрезающий шелк. Маша прижала лоб к холодному стеклу, наблюдая, как рисовые поля и крошечные деревушки мелькают за окном, будто кадры старой кинопленки. В Дубае она привыкла к лимузинам с тонированными стеклами, где кондиционер гудел, как улей, а водители в белых перчатках молча везли её по раскаленным магистралям. Здесь же всё было иначе: лёгкий гул колёс, запах свежего кофе из вагона-ресторана, пассажиры, укутанные в пледы с мультяшными персонажами. Даже скорость ощущалась по-другому – не показная роскошь, а уверенное скольжение вперёд, будто сам поезд дышал в такт ритму страны.

Мин Хо сидел напротив, его длинные пальцы перебирали страницы отчёта, но взгляд периодически устремлялся к окну. Солнечный луч, пробиваясь сквозь облако, золотил его ресницы, и Маша поймала себя на том, что считает их, как когда-то считала этажи в дубайских небоскрёбах.

– Вам не холодно? – он вдруг прервал тишину, не поднимая глаз от бумаг. – Кондиционер работает на полную.

– В Дубае я научилась переносить любой холод, – она нарочито откинулась на спинку кресла, вспоминая, как дрожала в платье из шифона под ледяным воздухом конференц-залов. – Там даже снег в торговых центрах искусственный.

– Как и многое другое, – он перевернул страницу, и Маша заметила, как его рука дрогнула на слове «убытки».

Поезд нырнул в тоннель, и на секунду их отражения слились в тёмном стекле. Когда свет вернулся, Мин Хо закрыл папку, отложил её в сторону.

– В Пусане мы встретимся с инвесторами порта. Они… – он запнулся, поправляя часы, – ценят прямоту. Но не грубость.

– То есть мои «дубайские методы» не сработают? – она ухмыльнулась, беря стакан с имбирным чаем.

– Ваши методы… – он сделал паузу, выбирая слово, – как ураган в пустыне. Иногда нужен дождь, а не песчаная буря.

Маша хотела парировать, но в этот момент поезд резко затормозил, и её чай расплескался, оставив коричневое пятно на рукаве его пиджака.

– Простите, я… – она потянулась за салфеткой, но он остановил её руку.

– Неважно. Всё равно пора менять. – Он расстегнул манжету, и Маша впервые увидела шрам – не тот, что от аварии, а другой, тонкий и белый, тянущийся от запястья к локтю. След, похожий на карту забытой реки.

До Пусана оставался час.

Отель «Haeundae Blue» ночью сиял, как жемчужина в оправе из тёмного моря. Маша стояла у стойки ресепшена, нервно теребя ключ-карту. Администратор, миловидный юноша с идеальной улыбкой, раз за разом повторял одно и то же:

– Простите, произошла ошибка. Забронирован только один люкс.

– Это невозможно, – Мин Хо стукнул ладонью по столешнице, и даже менеджер вздрогнул. – Я лично подтверждал бронь двух номеров.

– Видимо, ваш секретарь… – Маша начала, но он резко обернулся:

– У меня нет секретаря. Есть помощник, который не совершает ошибок.

Тишину разрезал гул прибоя за стеклянными дверями. Маша вздохнула, представив заголовки в газетах: «Российская бизнес-леди и корейский наследник: скандал в отеле».

– Я поищу другой отель, – сказала она, хватая чемодан.

– В сезон фестиваля? – администратор засмеялся нервно. – В Пусане все номера заняты до конца месяца.

Мин Хо сжал переносицу, будто пытаясь выдавить из себя решение.

– Люкс с двумя спальнями, – наконец выдавил он. – И отдельный счёт за всё, что мисс Волкова закажет в мини-баре.

В лифте зеркала множили их молчание до бесконечности. Маша поймала его взгляд в отражении – он смотрел не на неё, а сквозь неё, словно видел на стене расписание своих поражений.

Номер оказался просторным, но душным от неловкости. Две спальни разделяла гостиная с панорамным окном, где волны Японского моря бились в берег, как сердце в приступе паники.

– Я возьму левую, – они сказали одновременно и замерли.

– Вы же правша, – поспешила сказать Маша. – Вам удобнее справа.

Он кивнул, бросив портфель на диван. Его галстук уже валялся рядом, как сброшенная кожа.

– Выпьем? – он открыл мини-бар, доставая бутылку соджу с этикеткой «Как колодец в пустыне».

– Думаете, это поможет? – она села на барный стул, снимая туфли.

– В Корее алкоголь – не помощь. Это… переводчик. – Он налил две стопки, толкнув одну к ней.

Первый глоток обжёг, второй смягчил границы реальности. Маша рассказала о Луке первой – как будто соджу вытянул из неё историю, как занозу.

– Он говорил, я похожа на робота, – она крутила стопку в руках, наблюдая, как лунный свет играет в жидкость. – А потом попросил сделать инвестицию в его виноградники.

– И вы согласились? – Мин Хо расстегнул воротник, его голос потерял привычную жёсткость.

– Нет. – Она засмеялась горько. – Но почти. Потому что он был первым, кто увидел не «железную леди», а…

– Девушку, – он закончил за неё. – Которая боится, что её любовь будет стоить слишком дорого.

Волны за окном стихли, будто притаились, слушая. Мин Хо заговорил не сразу. Его история выходила обрывочно, как дым из потухшего костра.

– Мы росли вместе. Чэ Ён и я. – Он разглядывал свои руки, будто читал на них судьбу. – Отец называл это «слиянием активов». А я… я верил, что смогу полюбить по расписанию.

Маша не дышала. В его голосе была ярость, направленная внутрь – раскалённая игла, которой он пытался сшить разорванную душу.

– А потом появилась она. Аяко. – Он произнёс имя на японском так нежно, что Маша поняла – это та самая «другая» из истории Юри. – Она учила меня танцевать без правил. И…

Стакан со звоном ударился о стойку. Соджу пролился, как слеза.

– Я выбрал долг. А она выбрала смерть.

Тишина стала такой громкой, что Маша услышала, как бьётся её сердце – неровно, с пропусками. Она встала, обошла барную стойку, взяла его лицо в ладони. Шрам на виске оказался грубым под пальцами, как кора сожжённого дерева.

– Вы не виноваты, – прошептала она.

– А вы? – он прикрыл её руки своими. – Виноваты ли вы, что предпочли одиночество предательству?

Они не заметили, как ветер распахнул балконную дверь. Ночь ворвалась в комнату, принеся запах водорослей и далёких кораблей. Маша дрожала, но не от холода. Его лоб коснулся её лба, дыхание смешалось с солёным воздухом.

– Мы оба боимся, – он говорил почти беззвучно, как будто слова были не для чужих ушей. – Боимся, что нас полюбят не за то, что мы есть, а за то, что мы притворяемся.

Гудок парома в порту разрезал момент. Маша отступила, вдруг осознав, что держит в руках не только его лицо, но и осколки его тайн.

– Завтра важный день, – сказала она, пытаясь вернуть голосу твёрдость.

– Да, – он провёл рукой по лицу, стирая следы от её пальцев. – И нам стоит отдохнуть.

Но когда Маша легла в чужую постель, она долго смотрела на полоску света под его дверью. И только когда свет погас, уснула под рокот моря, повторявшего как мантру: «Стоит… Не стоит… Стоит…»

А Мин Хо стоял на балконе, курил редкую для него сигарету и думал, что море в Пусане пахнет иначе, чем в Сеуле – смесью свободы и тоски, как их странный танец между долгом и желанием.

Глава 13. «Письмо в Москву»

Ночь опустилась на Сеул, завернув город в шёлковый шарф из огней и теней. Маша сидела за узким деревянным столом у окна, за которым небоскрёбы мерцали, как гигантские светлячки. Перед ней лежал лист бумаги – белый, чистый, пугающий своей незаполненностью. В углу комнаты тикали часы-кукушка, подарок Юри («Чтобы не забывала, что время здесь течёт иначе!»), а на краю стола стояла чашка зелёного чая, остывшего ещё три попытки назад.

Перо дрогнуло над строкой, оставив кляксу. Она смяла лист, швырнула в мусорную корзину, где уже лежали пять таких же жертв её нерешительности. Шестой лист начал жить с обращения, которое она не произносила вслух два года:

«Мама…»

Слово выглядело чужим, как иероглиф, значение которого она забыла. В Дубае письма матери были краткими: «Всё хорошо. Здоровья. Маша». Теперь же мысли путались, как нити в руках неопытной швеи.

– Ты что, стихи пишешь? – дверь распахнулась, и в комнату впорхнула Юри с подносом токпокки. Пар от острой закуски смешался с запахом чернил.

– Уходи, – Маша прикрыла рукой бумагу, но подруга ловко выдернула черновик.

– «Кажется, я влюбляюсь в человека, который видит во мне другую…» – Юри прочла вслух, растягивая слова как конфету. – О-мо-о! Да ты героиня нашей дорамы!

Она плюхнулась на пол, обнимая подушку с принтом анимешного кота.

– Должна быть сцена с дождём! – Юри размахивала листком, будто флагом. – Или он спас тебя от падающего фонаря! Или вы случайно поцеловались, когда…

– Ничего этого не было! – Маша выхватила письмо, чувствуя, как жар поднимается к щекам.

– Значит, было что-то лучше, – Юри подмигнула, набивая рот токпокки. – Рассказывай.

И Маша заговорила. О том, как Мин Хо молча подставил руку, когда она поскользнулась на мокром полу офиса. Как он запомнил, что она пьёт кофе без сахара, но с корицей. Как однажды в лифте их пальцы случайно соприкоснулись у кнопки 20-го этажа, и мир на секунду остановился.

– Ты слышала себя? – Юри закатила глаза. – «Случайно соприкоснулись» … Да вы уже в 12 серии должны были переспать!

– Это не дорама! – Маша схватилась за чашку, но чай давно остыл. – Это…

– Жизнь? – Юри перебила, внезапно серьёзная. – Но именно поэтому она страшнее. В дорамах мы знаем, что герои выживут. В жизни… – она потянулась за письмом, – можно обжечься.

Флэшбек. Дубай. Ночь после провала.

Маша лежала в пустом номере отеля, стиснув в руке смятый лист с отказом от инвестиций. Лука ушёл, оставив записку: «Ты слишком холодна даже для пустыни». Она тогда поклялась: никаких чувств. Только цифры, только контроль.

– Почему он? – Юри прервала воспоминание. – Почему не красивый актёр или весёлый музыкант?

– Потому что… – Маша обвела пальцем контур кляксы на бумаге, – он видит меня настоящую. Ту, что под костюмом.

Юри вздохнула, достала из кармана телефон:

– Тогда заканчивай письмо. Или я сама напишу твоей маме, что её дочь влюбилась в корейского принца!

После её ухода Маша снова взяла перо. Слова лились теперь легко, будто Юри пробила плотину её страхов:

«…Он не дарит цветов. Не говорит комплиментов. Но когда мы спорим о цифрах, я ловлю себя на мысли, что хочу проиграть – лишь бы он посмотрел на меня без этой ледяной маски. Мама, я боюсь. Боюсь, что это любовь. Боюсь, что это не она. Боюсь, что ты никогда не простишь мне, что я выбрала Сеул, а не Москву…»

За окном запел соловей – редкий гость в каменных джунглях. Маша подошла к стеклу, прижала ладонь к холодной поверхности. Где-то там, в 20 этажах ниже, мчались машины, спешили люди, жил город, который стал её ловушкой и спасением.

– «Ты как героиня дорамы», – усмехнулась она, повторяя слова Юри.

Но дорамы заканчивались за час. А ей предстояло жить с этим чувством – острым, как запах имбиря в самгетане, хрупким, как бумажный фонарь.

Она дописала письмо, запечатала в конверт с наклейкой из сеульского музея. Но вместо адреса на конверте появились только координаты: «55.7558° с.ш., 37.6173° в.д.» – широта и долгота их далёкой дачи под Москвой, где отец учил её ловить рыбу.

– Всё равно не отправлю, – прошептала, пряча конверт в ящик стола, под стопку отчётов.

Но когда через час Мин Хо неожиданно постучал в дверь («Я проходил мимо. Вам не нужна помощь с завтрашней презентацией?»), она поняла: письмо уже пишется само – каждым взглядом, каждым неслучайным «случайным» касанием.

А внизу, под балконом, Юри фотографировала окно Маши для соц. сети с подписью: *«Любовь в стиле K-drama. Эпизод 13. Поцелуй под дождём скоро?»*

Глава 14. «Карусель в заброшенном парке»

Парк «Сон наяву» встретил их шелестом высохших листьев и скрипом ржавых ворот, которые когда-то были выкрашены в цвета радуги. Теперь краска облупилась, обнажив металл, проржавевший до дыр, словно время выгрызло из них куски воспоминаний. Мин Хо толкнул калитку, и та начала стучать на ветру, будто аплодируя их нелепой отваге.

– Отец построил это место, чтобы люди забывали о войне, – сказал он, раздвигая завесу плюща, опутавшего арку входа. – Теперь здесь забывают даже птицы.

Маша шагнула за ним, и её туфли утонули в ковре из хвои и битого стекла. Аллеи, некогда вымощенные гладкой плиткой, теперь напоминали зубы старика – кривые, с провалами, поросшими крапивой. Ветви деревьев сплелись над головой, создавая туннель, где свет пробивался редкими золотыми иглами.

– Вот здесь была карусель, – он указал на площадку, где из земли торчали обломки металлических лошадей. Одна из них, с выбитым глазом и гривой из колючей проволоки, застыла в прыжке, будто пыталась сбежать от судьбы.

Маша прикоснулась к холодной гриве. В Дубае она видела карусели из чистого золота в торговых центрах, но эта, умирающая, казалась прекраснее.