Моя дорама в 35 лет (2 истории о сильных женщинах)

Мин Хо поднял голову. Он разбирал чёрные камни на песчаном подносе – дзен-сад в миниатюре. – Это человечно, – сказал он просто, проводя грабильками волну на песке.

– Человечность не накормит акционеров! – Маша швырнула папку на стол, сметая часть узора. – Вы хороните компанию вместе с вашими принципами!

Он встал, медленно, как тигр, готовящийся к прыжку. – Вы когда-нибудь теряли дом, мисс Волкова? – спросил он, глядя в окно, где городские краны танцевали бетонный балет. – Эти люди… их предки строили KimCo, когда ваша страна ещё боролась с последствиями войны.

Телефон в её сумке завибрировал, словно пытаясь разрядить напряжение. Маша увидела имя – «Мама» – и сердце упало. Они не говорили два года.

– Алло? – её голос дрогнул.

– Машенька… – в трубке послышались всхлипы. – Папа… в больнице. Инфаркт.

Мир сузился до точки. Она услышала, как Мин Хо говорит что-то, но слова тонули в гуле крови в ушах. Белые стены, чёрный стол, красные цифры отчётов – всё поплыло, как акварель под дождём.

Аэропорт Инчхон. 21:47.

Снегопад в Москве парализовал Шереметьево. Рейс задержан на неопределённый срок. Маша стояла у стойки авиакомпании, сжимая билет, на котором расплывались капли – то ли от снега, принесённого кем-то на ботинках, то ли от слёз.

– Вы можете переночевать в гостинице, – сказала девушка-агент, но её голос звучал как из туннеля.

Маша вышла на улицу. Ледяной ветер с Жёлтого моря рвал волосы, смешивая запахи дизеля и солёных водорослей. Она шла, не разбирая пути, пока не упёрлась в вывеску с иероглифом «술» – алкоголь.

Бар был крошечным, как каюта корабля. Стены, обитые деревянными панелями, дрожали от басов k-pop. Маша опустилась на табурет, скинув каблуки, которые впивались в ноги с утра.

– Соджу, – бросила она бармену, указывая на первую бутылку в ряду.

Напиток обжёг горло, но боль была приятной – настоящей, в отличие от тупой тяжести в груди. Она достала телефон, глядя на последнее фото с отцом: рыбалка на Волге, он смеётся, держа щуку размером с ребёнка. «Ты всегда ставила карьеру выше семьи», – сказал он когда-то.

– Вы тоже ненавидите дождь? – знакомый голос заставил её вздрогнуть.

Мин Хо сидел рядом, его чёрное пальто блестело от капель. Без галстука, с растрёпанными волосами, он выглядел… человечным.

– Я ненавижу снег, – выдавила она, заказывая ещё соджу. – Он выглядит чистым, но скрывает грязь.

Он кивнул, разглядывая этикетку на бутылке: – Моя мать умерла в снежную бурю. Отец ехал за лекарством и… – он сделал глоток, – машина упала в овраг.

Тишина повисла между ними, мягкая, как бархат. Маша не заметила, как её рука легла на его – холодную, испачканную чернилами.

– Почему вы платите пенсии? – спросила она вдруг.

– Потому что однажды я стал тем, кто отнимает дома, – он повернулся к ней, и в его глазах она увидела ту же боль, что грызла её сейчас. – Не хочу повторить ошибку.

Они пили молча, пока дождь за окном не превратился в шепот. Когда бармен начал гасить свет, Мин Хо накинул ей на плечи свой шарф, пахнущий сандалом.

– Завтра будет солнце, – сказал он у выхода.

– Или новый дождь, – она поправила шарф, чувствуя, как тепло просачивается сквозь шерсть.

Он улыбнулся впервые за всё время: – Тогда возьмите зонт.

На улице они разошлись в разные стороны. Маша шла, держа шарф у лица. Впервые за годы она не думала о цифрах. Только о том, что снег в Москве, возможно, уже укрыл больничные крыши, как белое покаяние.

Глава 6. «Ночь в ханоке»

Ханок встретил Машу тишиной, которая звенела громче любого оркестра. Деревянные стены, выбеленные рисовой бумагой, отбрасывали узоры теней от фонарей в форме лотосов. Воздух был пропитан ароматом кедра и сушёных трав – не то чтобы неприятно, но чуждо, как запах чужого детства. Маша поправила строгий пиджак, чувствуя себя попугаем в клетке среди изящных ханбоков, скользивших по полу, словно лепестки сакуры. В Дубае корпоративы гремели фейерверками над бассейнами с шампанским, здесь же даже смех гостей казался приглушённым, будто прикрытым шёлковым веером.

– Мисс Волкова! – Юри, одетая в нежно-голубой ханбок с вышитыми журавлями, схватила её за руку. – Вам нужно переодеться! Все сотрудники в традиционной одежде, а вы…

– Я не знала, – пробормотала Маша, глядя на свои лаковые лодочки, которые резко контрастировали с белыми носками гостей.

– Ничего! – Юри сунула ей свёрток. – Это от Мин Хо. Он велел передать.

Шёлковый ханбок цвета спелой сливы оказался на удивление лёгким. Маша надела его в крошечной комнатке, где вместо зеркала висела медная пластина, искажавшая отражение. «Как я здесь выгляжу?» – подумала она, пытаясь завязать ленту на талии. Получилось криво, но времени не было – за дверью уже звали к началу церемонии.

Лабиринт.

Ханок оказался ловушкой. Каждая комната, соединённая извилистыми коридорами, была похожа на предыдущую: низкие столики с керамической посудой, циновки с геометрическими узорами, свитки с каллиграфией, которую Маша не могла прочесть. Она отстала от группы, свернула не туда и теперь блуждала, слыша обрывки смеха и звон посуды, но не находя источника. Бумажные двери манили призрачными силуэтами, но открывались в новые лабиринты.

– Идиотка, – прошептала она по-русски, спотыкаясь о порог.

– Нет, просто новичок, – раздался мужской голос за спиной – на чистом русском.

Маша обернулась так резко, что чуть не уронила фонарь, стоявший в нише. Мин Хо стоял в двух шагах, одетый в тёмно-синий ханбок, расшитый серебряными нитями. В его руках был поднос с чашками, из которых поднимался пар.

– Вы… – она задохнулась от неожиданности.

– Учил в университете, – он поставил поднос на пол, словно это было самым обычным делом. – Отец настаивал, чтобы я изучал язык «будущих партнёров».

Маша прижалась спиной к стене, чувствуя, как сердце колотится о рёбра. Он говорил без акцента, лишь с лёгким придыханием на «х», как московский интеллигент.

– Почему вы не сказали раньше? – спросила она, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Вы не спрашивали, – он поднял чашку, протягивая ей. – Зелёный чай. Чтобы успокоить нервы.

Она взяла чашку, их пальцы ненадолго соприкоснулись. Чай оказался сладким, с нотками женьшеня.

– Вы потерялись, – констатировал он, глядя, как она морщится от необычного вкуса.

– Это ваш план? – она сделала глоток смелее. – Заманить меня в ловушку и заставить пить… это?

– Мой план, – он шагнул ближе, и тень от фонаря скользнула по его лицу, – был провести скучный ужин. Но вы, как всегда, всё усложняете.

Где-то вдалеке заиграла гайда – тонкая, как паутина, мелодия. Мин Хо вдруг протянул руку:

– Танцуете?

– Что? – она отпрянула.

– Русские ведь любят танцы, – в его глазах мелькнула искорка насмешки. – Или это тоже миф?

Он не ждал ответа, уже ведя её по коридору в комнату, где на низком столе дымились блюда с токпокки и жареными кальмарами. Гости сидели на полу, хлопая в такт музыке, но когда Мин Хо поднял руку, воцарилась тишина.

– Мисс Волкова согласилась показать нам русский танец, – объявил он по-корейски.

– Вы сумасшедший! – прошипела Маша, но он уже включил на телефоне мелодию – «Калинку», которую, видимо, скачал специально.

Она замерла, чувствуя, как сотни глаз впиваются в неё. Потом глубоко вдохнула и закружилась, как делала это в детстве на школьных утренниках. Шёлковые рукава ханбока взметнулись, сливовый цвет смешался с серебром его одеяний, когда он неожиданно подхватил её, повторяя движения. Гости засмеялись, зааплодировали, а Юри крикнула: «Да вы пара из дорамы!».

После.

Они сидели на веранде, где лунный свет струился сквозь решётчатые окна. Мин Хо расстегнул воротник ханбока, обнаружив цепочку с маленьким медальоном.

– Мать была русской, – сказал он вдруг, открывая медальон. В нём была фотография женщины с глазами цвета осеннего неба. – Она научила меня языку. И… этому танцу.

Маша протянула руку, но не коснулась фото. – Что с ней случилось?

– Она уехала, когда мне было десять, – он захлопнул медальон. – Сказала, что Корея душит её, как слишком тесный ханбок.

Где-то упала ветка, вспугнув сверчка. Маша вдруг поняла, что дрожит – от холода или от чего-то ещё.

– Почему вы показали мне это? – прошептала она.

– Потому что вы… – он запнулся, впервые за вечер потеряв уверенность, – напоминаете мне её. Такую же упрямую. Такую же потерянную.

Он встал, его тень накрыла её, как крыло. – Не заблудитесь по пути в зал.

Когда он ушёл, Маша подобрала с пола опавший лепесток магнолии, застрявший в складках её ханбока. «Потерянная», – повторила она про себя, но теперь это слово звучало не как приговор, а как начало пути.

А в главном зале гости пили макколли и спорили, не была ли эта странная русская женщина на самом деле призраком – тем, что появляется, чтобы изменить судьбу.

Глава 7. «Тень прошлого»

Вечерний Сеул тонул в мареве тумана, превращая небоскрёбы в призрачные силуэты. Маша сидела с Юри на крыше многоэтажки, куда подруга притащила её «посмотреть на город без масок». Между ними дымилась жаровня с сосисками, купленными в ближайшем CU, а внизу, как светлячки, мигали огни машин. Юри, обычно болтливая, сегодня молчала, перебирая края своего розового пледа.

– Ты знаешь, почему Мин Хо такой… ледяной? – наконец спросила она, не глядя на Машу.

Тот самый тон – полушепотом, словно боясь, что ветер разнесёт тайну – заставил Машу отложить палочки.

– Он… – Юри обняла колени, – пять лет назад потерял невесту. Автокатастрофа.

Воздух стал густым, как сироп. Где-то внизу засигналила машина, и звук пролетел между ними, будто пуля.

– Они были помолвлены со школы, – продолжила Юри. – Чэ Ён… её звали. Дочь партнёра отца. Идеальная пара, как в дорамах. – Она бросила в жаровню бумажную салфетку, наблюдая, как пламя лижет края. – В день аварии они поссорились. Он хотел отменить свадьбу, сказать родителям, что любит другую…

Маша невольно вскрикнула: – Другую?

– Ага. – Юри усмехнулась. – Какой-то иностранкой. Случайно встретил в университете. Но Чэ Ён умоляла не рушить планы семьи. Они сели в машину, он за руль…

Пламя салфетки погасло, оставив чёрный след.

– Говорят, он выжил чудом. А она… – Юри провела пальцем по горлу, – металл пронзил её здесь. Он три месяца не говорил. А теперь… – она кивнула в сторону офиса KimCo, – стал таким.

Маша встала, подойдя к краю крыши. Ветер трепал её волосы, смешивая запах гари с ароматом османтуса из ближайшего парка. Где-то там, в этом городе, Мин Хо жил с дырой в сердце, которую она по глупости приняла за холодность.

– Почему ты рассказала мне? – спросила она, не оборачиваясь.

– Потому что ты похожа на неё.

Офис. Полночь.

Маша не планировала задерживаться. Но после слов Юри ноги сами понесли её в архив – пыльную комнату за серверной, куда даже уборщицы заглядывали раз в год. Полки гнулись под папками с надписями «2000-2005», «Финансовые отчёты», «Персонал». Она искала… что? Подтверждение? Оправдание?

Свет фонарика выхватывал паутину, старые кофейные пятна, папку с пометкой «Корпоративные события». Внутри – фото с благотворительных ужинов, открытий филиалов… и газета.

«Трагедия на мосту Банпо: наследник KimCo чудом выжил в страшной аварии».

Фотография была размытой, но достаточно чёткой, чтобы Маша уронила фонарик. Чэ Ён, в разорванном платье цвета фуксии, лежала на руках у Мин Хо. Её лицо – овал сердца, губы, приоткрытые в немом крике, волосы, слипшиеся от крови – было её лицом. Нет, не совсем… но сходство бросалось в глаза. Как если бы они были сёстрами, разлучёнными в детстве.

Маша схватилась за полку, чувствуя, как пол уходит из-под ног. В ушах зазвенело, и вдруг она услышала звук – металлический скрежет, крик, гул мотора. Флэшбек? Или её воображение рисовало картины из рассказа Юри?

Она выбежала из архива, прижимая газету к груди. В лифте, зеркальные стены множили её бледное отражение, и Маша вдруг поняла: Мин Хо смотрел не на неё. Он видел её – Чэ Ён, призрак, который она невольно воскрешала.

Улицы Сеула. 2:17.

Маша шла, не разбирая пути. Фонари отражались в лужах, превращая асфальт в звёздное небо. Она остановилась у моста Банпо, где разноцветные фонтаны танцевали под грустную балладу K-pop. Именно здесь, как писала газета, машина Мин Хо врезалась в ограждение.

– Вы тоже пришли попрощаться?

Маша обернулась. За ней стояла пожилая женщина в чёрном ханбоке, с корзиной белых хризантем.

– Простите? – Маша потёрла виски, думая, что это галлюцинация.

– Цветы для погибших, – женщина указала на реку. – Духи тонут, если им не оставить лодочку с цветами.

Она протянула Маше хризантему. Та взяла её автоматически, чувствуя, как лепестки дрожат на ветру.

– Вы её видите? – вдруг спросила старуха, прищурившись. – Иногда они возвращаются. Особенно если кто-то носит их лицо.

Маша отступила, цветок упал в воду. Когда она подняла глаза, женщины уже не было – только корзина, качающаяся на волнах.

Кафе. Утро.

– Ты что, совсем спать не хочешь? – Юри, с растрёпанными волосами и в маске для сна на лбу, тыкала в её телефон. – Ты прислала мне смс в три ночи: «Она похожа на меня». Кто она?

Маша молча положила на стол смятую газету. Юри побледнела, как мел.

– О-мо… – она прикрыла рот ладонью. – Ты… ты как реинкарнация.

– Не смейся, – прошептала Маша.

– Я не шучу! – Юри схватила её за руку. – В Корее верят, что души иногда возвращаются в новых телах. Особенно если смерть была… несправедливой.

Маша взглянула на своё отражение в окне. Утро превратило стекло в зеркало, и ей вдруг показалось, что за её спиной стоит Чэ Ён – в окровавленном платье, с глазами, полными упрёка.

– Он звал тебя, – прошептала Юри. – В больнице. Врачи говорили, он кричал «Верните её!» на том языке… – она посмотрела на Машу, – на русском.

Офис Мин Хо.

Маша ворвалась без стука. Он сидел за столом, разглядывая старую фотографию в деревянной рамке. При её появлении перевернул её, но она успела увидеть – Чэ Ён смеётся на фоне вишнёвых деревьев.

– Вы знали, – Маша бросила газету на стол. – Почему ничего не сказали?

Он медленно поднял глаза. В них не было ни злости, ни боли – только пустота, глубже, чем река Ханган.

– Вы не она, – произнёс он на русском. – И я не хочу, чтобы вы были её тенью.

– Тогда почему вы смотрите на меня так? – её голос дрогнул. – Почему подарили зонт? Почему танцевали со мной?

Он встал, подошёл к окну. Город кипел внизу, не зная их боли.

– Потому что вы… – он обернулся, и в его глазах блеснуло что-то живое, – напоминаете мне, каким я был до того дня.

Он протянул руку, едва не коснувшись её щеки, но опустил.

– Уходите, Мария. Пока не стало поздно.

Ночью Маша развернула зонт с иероглифом «Ким» и вышла под дождь. Капли стучали по шёлку, а в лужах мерцали отражения фонарей – как души, не нашедшие покоя. Она шла к мосту Банпо, где вода унесла хризантему, и крикнула в темноту:

– Я не она!

Эхо вернулось пустотой. Но где-то вдалеке, будто в ответ, заиграла та самая мелодия из ханока – грустная, как воспоминание, которое нельзя вернуть.

Глава 8. «Фонари и воспоминания»

Фестиваль фонарей вспыхнул в Сеуле, как огненная река, разлившаяся по ночному городу. Тысячи бумажных светильников плыли над головами – журавли, драконы, цветы лотоса, внутри которых трепетали огоньки, словно пойманные звезды. Воздух был густ от запаха жареных булочек и сладкой ваты, а под ногами шелестели опавшие листья гинкго, смешиваясь с шепотом молитв. Маша шла сквозь толпу, заворожённая этим танцем света и тени. В Дубае праздники сверкали золотом и неоном, но здесь магия была иной – древней, почти мистической, как будто сами духи предков спустились, чтобы водить хороводы среди живых.

Юри, в розовом ханбоке с вышитыми кроликами, тащила её к лотку с фонарями: – Выбери любой! Тут можно написать желание, и оно обязательно сбудется.

Маша протянула руку к фонарю в форме луны, но вдруг замерла. Сквозь толпу, словно сквозь туман, проступила знакомая фигура – Мин Хо, в тёмно-синем ханбоке, вел под руку пожилую женщину. Его мать. Лицо её было высечено из мрамора: высокие скулы, тонкие губы, глаза, холодные как зимний рассвет. Они остановились у лотка с ритуальными масками, и Маша невольно сделала шаг назад, но Юри уже махала рукой:

– Мин Хо-сси! Идёмте с нами запускать фонари!

Он обернулся, и их взгляды встретились. На мгновение время остановилось. Поток людей, смех детей, крики торговцев – всё исчезло. Остались только они: он с тенью боли в глазах, она – с фонарём, который вдруг показался тяжелее камня.

– Мисс Волкова, – кивнул он, подходя. Мать недовольно сжала его руку, но он аккуратно высвободился. – Вы уже выбрали фонарь?

– Она хотела луну, – влезла Юри, суя Маше в руки фонарь. – Пиши желание! Только не про работу, а то скучно будет.

Маша взяла кисть, обмакнула её в тушь, но рука дрожала. Что написать? «Вернуть отца»? «Понять мать»? «Перестать быть тенью»? Чернильная капля упала на рисовую бумагу, расплываясь как пятно боли.

– Допустите ошибку – желание не сбудется, – вдруг сказала мать Мин Хо на чистом английском. Её голос звучал как скрип льда под ногой.

Маша вздрогнула. Женщина изучала её с холодным любопытством, будто рассматривала насекомое под лупой.

– Мама, это Мария Волкова. Финансовый директор из…

– Из России, – закончила мать. – Да, я читала ваш отчёт. Жёстко. Бездушно. Как и подобает иностранке.

Фонарь в руках Маши затрепетал, будто пытаясь улететь. Мин Хо взял её локоть, неожиданно твёрдо:

– Пойдёмте к реке. Там лучше всего запускать.

Река Ханган. 21:34.

Вода отражала огни, превращаясь в зеркало для двойного праздника – земного и небесного. Маша стояла на мостках, чувствуя, как Мин Хо наклоняется, чтобы поджечь её фонарь. Его дыхание коснулось шеи, и она закрыла глаза, вспомнив, как он танцевал с ней в ханоке.

– Готово, – прошептал он.

Фонарь взмыл вверх, закрутившись в танце с другими. Маша следила за ним, пока он не стал точкой среди сотен таких же.

– Что вы загадали? – спросил Мин Хо, не отводя взгляда от неба.

– Чтобы те, кого мы потеряли, нашли покой, – она посмотрела на него. – А вы?

Он достал из рукава фонарь в форме журавля. Вместо желания на нём был нарисован иероглиф «용서» – прощение.

– Иногда я представляю, что она там, – он указал на огни. – Смотрит и смеётся над моими глупыми попытками всё исправить.

Маша хотела ответить, но в этот момент ветер резко рванул, сорвав с неё шарф. Мин Хо поймал его на лету, и их пальцы сплелись в борьбе с шелком. Она почувствовала шрам на его руке – тот самый, от аварии, – и вдруг поняла: это не шрам. Это шов, соединяющий прошлое и настоящее.

– Мин Хо-я! – крикнула мать, стоявшая вдалеке. Её фигура, очерченная светом фонарей, напоминала стелу на могиле.

Он отступил, шарф выскользнул из рук, упав в воду.

– Вам пора, – сказала Маша, но он уже повернулся к ней, держа в руках другой фонарь – крошечный, в форме сердца.

– Этот… для нас, – он вложил его ей в ладонь. – Если осмелитесь.

После.

Юри, жующая такояки, нашла её на скамье у воды.

– Ну что, признался в любви? – фыркнула она, садясь рядом.

Маша развернула фонарь-сердце. Внутри, вместо желания, был стих хайку на корейском:

«Луна в реке дрожит. Тень прошлого и новая нить. Выбор за тобой».

– Он странный, – прошептала Маша, но Юри схватила её за руку:

– Смотри!

На другом берегу, где толпа редела, Мин Хо запускал фонарь за фонарём. Каждый – в форме журавля. Каждый – с тем же иероглифом. Они поднимались к звёздам, как стая птиц, унося с собой груз вины.

– Он просит прощения у неё, – сказала Юри. – А ты… ты его шанс простить себя.

Ночь закончилась внезапным дождём. Фонарики, намокнув, падали в реку, но Маша всё сидела, сжимая в руках бумажное сердце. Где-то в темноте, под шум воды, ей почудился смех – лёгкий, как звон колокольчика, и печальный, как эхо прошлого.

Глава 9. «Дубайские методы»

Переговорная комната напоминала арену. Длинный стол из чёрного мрамора блестел, как лезвие, а стены, украшенные серыми абстрактными полотнами, усиливали ощущение стерильности. Маша положила перед собой папку с цифрами, отточенными до бритвенной остроты. В Дубае такие встречи длились минуты: холодные расчёты, подписание контрактов под аккомпанемент шума фонтанов. Здесь же каждый шаг был ритуалом, каждое слово – взвешенным камнем в чаше весов.

– Начнём, – сказала она, щёлкнув лазерной указкой. На экране всплыл график: красная линия убытков KimCo ползла вниз, как змея к хвосту. – Сокращение отдела логистики на 30% и автоматизация процессов дадут рост прибыли на…

– Стоп. – Мин Хо поднял руку. Его голос, обычно ровный, дрогнул, будто под ним треснул лёд. – Вы снова предлагаете уволить людей.

– Не людей, – поправила Маша, ощущая во рту привкус дубайского песка. Там её называли «Циркулярной пилой» за умение отсекать лишнее. – Неэффективные активы.

Он встал так резко, что кресло с грохотом упало. В комнате повисла тишина, густая, как смог над Сеулом.

– Вы думаете, всё решают деньги? – он ударил кулаком по столу, и стаканы с водой заплясали. – Эти «активы» десятилетиями кормили семьи! Их дети учатся в наших школах, их родители…

– Умирают в нищете, если компания обанкротится, – перебила Маша. Её голос звучал металлически, будто робот, зачитавший сценарий. – В Дубае я спасала фирмы, выбрасывая за борт балласт. Здесь ничем не отличаетесь.

Мин Хо подошёл так близко, что она увидела тонкий шрам у его виска – след от аварии, о котором Юри не рассказывала. От него пахло сандалом и гневом.

– Вы не в пустыне, мисс Волкова. Здесь цемент замешан на крови тех, кого вы называете балластом.

Он выдернул из её рук указку, сломал пополам и бросил на пол. Красный луч, словно рана, метнулся по стене.

– Совещание окончено.

Архив. 23:18.

Маша щёлкнула фонариком, пробиваясь сквозь мрак комнаты, где время, казалось, застыло в паутине. Стеллажи, гнущиеся под тяжестью папок с 1970-х, хранили секреты, о которых не знал даже Мин Хо. Она искала козырь, последний аргумент, чтобы сломить его упрямство.

– «Финансовые отчёты. 1998-2002», – прошептала, сдувая пыль с корешка. Год азиатского кризиса. Год, когда KimCo чудом выжила.

Страницы шуршали, как осенние листья. Цифры плясали в луче света: займы, списанные долги, переводы на офшорные счета… Имена. Она узнала их – партнёры отца Мин Хо, ныне влиятельные депутаты.

– Не может быть, – прижала ладонь к губам, словно боясь, что дыхание разнесёт улики. В Дубае такие документы становились оружием. Здесь они пахли смертью.

Фонарик выхватил фото: молодой Ким Мин Хо (отец) пожимает руку человеку, чьё лицо она видела в новостях – министр, осуждённый за коррупцию. На обороте надпись: «Долг возвращён. Спасибо за понимание».

Маша схватилась за стеллаж, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Это был не просто скандал. Это была мина, способная разорвать не только KimCo, но и всю страну.

Бар «Чёрный лебедь». 00:47.

Соджу горел в горле, но не мог сжечь ком стыда. Маша перебирала листы копий, сделанных на дрожащем от страха ксероксе. Юри, сидевшая рядом, молчала, впервые за всё время.

– Ты понимаешь, что это значит? – наконец спросила Маша. – Он… они десятилетиями скрывали махинации.

– А ты понимаешь, что будет, если это раскроешь? – Юри указала на фото. – Эти люди убьют. Не метафорой.

Фонарь за окном мигнул, осветив лицо Маши в зеркале. Она увидела там не «циркулярную пилу», а испуганную девочку, которая когда-то боялась взять чужой зонт.

– Я должна…

– Спасти свою совесть? Или карьеру? – Юри перебила, схватив её за запястье. – Ты же знаешь, чем это кончится для него.

«Его». Не для компании. Для Мин Хо.

Офис Мин Хо. 2:11.

Она ворвалась без стука, бросив папку на стол. Он спал, склонившись над бумагами, лицо беззащитное, как у того мальчика с зонтом из её воспоминаний.

– Проснитесь, – толкнула его за плечо. – Вы знали?

Он медленно поднял глаза, ещё не полностью вернувшись из мира снов. Потом увидел документы, и тело напряглось, как у зверя, учуявшего опасность.

– Где вы это взяли?

– Неважно, – она ткнула пальцем в фото отца. – Вы покрывали это?

Он встал, заслонив свет от окна. Его тень проглотила её.

– Вы не понимаете, как устроен наш мир. Иногда грязь – это клей, который не даёт всему развалиться.

– В Дубае я вычищала грязь, – она закусила губу, чтобы не кричать. – И буду делать это здесь.

Он схватил её за плечи, пальцы впились в кожу.

– Вы уничтожите не только компанию. Вы убьёте тех, кто верил нам!