Кровь и чернобыль

Яна Лихачева

Кровь и чернобыль

Глава 1: Первая Роса

Сон был не просто дурным – он был живым, плотным, словно ее завернули в мокрый, гнилой холст. Лилан металась в постели, сжавшись в комок, пытаясь вырваться из липких объятий кошмара.

За окном, в кромешной тьме, шевелился лес.

Не ветер качал верхушки сосен – нет. Шевелились сами деревья, старые и корявые, их ветви, словно костлявые пальцы, царапали по стеклу. Скрип был тихим, настойчивым, похожим на скрежет старых костей. И они шептали.

Сначала это был едва различимый шорох, сливающийся с шумом листвы. Но постепенно он нарастал, обретал форму, превращался в голоса – десятки, сотни беззвучных, проникающих прямиком в сознание голосов. Они перешептывались, спорили, плакали. А потом слились в один, ясный и неумолимый, прорезавший мрак:

«Ли-и-ла-ан…»

Она резко села на кровати, сердце колотилось где-то в горле, заставляя ее задыхаться. Простыни, сбитые в беспорядке, были влажными от пота. В комнате царила привычная тишина старого дома, пахнувшего пылью и деревом. Только за стеной, в гостиной, монотонно тикали ходики.

«Просто сон, – судорожно глотая воздух, прошептала она себе. – Снова просто сон».

Но что-то было не так. Ощущение было слишком реальным, слишком осязаемым. Отзвук того шепота все еще звенел в ушах. Она медленно, почти боязливо, повернула голову к окну.

Лес стоял смирно, чернея на фоне чуть светлеющего неба перед рассветом. Никакого движения, только неподвижные силуэты.

Лилан выдохнула, уже почти успокоившись, и провела рукой по лицу. Нужно было просто умыться, выпить воды и забыть.

И тут ее взгляд упал на само окно.

Стекло было в росе.

Но это была не обычная, прозрачная утренняя роса. Она была густой, маслянистой, цвета ржавчины и запекшейся крови. Она стекала по стеклу медленными, тягучими каплями, оставляя за собой длинные, багровые следы. В тусклом предрассветном свете эта жидкость отливала неестественным металлическим блеском.

Лилан замерла, не в силах оторвать глаз от зловещего узора. Холодный комок страха снова подкатил к горлу. Она не решалась подойти ближе, но ее ноги сами понесли ее к окну.

Она протянула дрожащую руку, но не посмела прикоснуться к стеклу. От него исходил легкий, едва уловимый запах – сладковатый и противный, как запах тления и старой меди.

Это была первая роса. И она знала, глубоко в окоченевшей от ужаса душе, что это только начало. Лес не просто звал ее по имени. Он теперь оставил ей свой знак.

Она отшатнулась от окна, прижимая ладони к вискам, пытаясь втолковать себе, что это галлюцинация. Последствие кошмара. Нервы. Что угодно, только не то, чем это выглядело – знаком, пришедшим из самого ада ее сновидений.

«Воды, – прошептала она, – нужно просто умыться».

Лилан, не глядя на окно, почти бегом вышла из спальни и спустилась вниз, в ванную. Щелчок выключателя осветил кафель, знакомый до мелочей. Она резко отвернула кран и, набрав в пригоршни ледяной воды, плеснула ее в лицо. Капли стекали по шее за воротник старой футболки, заставляя вздрогнуть. Она подняла голову, глядя на свое отражение в зеркале над раковиной.

Бледное, испуганное лицо. Широко раскрытые глаза, под которыми легли темные тени. Мокрые пряди темных волн прилипли ко лбу и щекам. Она выглядела так, будто не спала неделями.

И тогда она это увидела.

На ее левой щеке, чуть ниже скулы, где секунду назад была просто влага от умывания, проступал тонкий, извилистый узор. Словно прожилка на мраморе. Но цвет был не синеватый, а тот самый, ржаво-багровый. Кровавая роса была не только на окне. Она была на ней.

С криком ужаса Лилан провела рукой по щеке. Палец оказался чистым. Она судорожно потрясла головой и снова вгляделась в зеркало. Ничего. Кожа была чистой, лишь влажной и бледной. Иллюзия. Наверное.

Сердце все еще бешено колотилось. Она глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. «Собирайся, – приказала она себе мысленно. – Ты Лилан Фэрроу. Ты не веришь в сказки и проклятия. Это стресс. Переезд. Старый дом».

Она медленно поднялась наверх, в свою спальню. Взгляд снова невольно потянулся к окну. И снова ее пронзил ледяной шок.

Стекла были чистыми.

Никакой красной росы. Никаких густых, тягучих подтеков. Только предрассветный туман за окном и смутные очертания деревьев.

Не веря своим глазам, она подошла вплотную и провела пальцем по холодному стеклу. Оно было абсолютно сухим.

Что это было? Игра света? Помутнение? Она была так уверена…

И тут ее взгляд упал на подоконник с внешней стороны. На темном, потрескавшемся от времени дереве четко виднелись несколько капель. Темных, почти черных в этом свете. И одна из них, самая большая, медленно, с трудом, скатилась вниз, оставив за собой короткий, но отчетливый багровый след.

Это не было галлюцинацией. Это было снаружи.

Внезапно с улицы донесся протяжный, душераздирающий крик. Не человеческий – животный, полный такого первобытного ужаса, что кровь в жилах Лилан застыла. Это кричала какая-то птица или зверь, и в этом крике слышалось предсмертное мучение.

Крик оборвался так же внезапно, как и начался. Воцарилась гробовая тишина, еще более зловещая, чем тот звук.

Лилан отпрянула от окна, дрожа всем телом. Первый луч утреннего солнца, бледный и холодный, робко пробился сквозь туман и упал на пол ее спальни. Но вместо облегчения он принес лишь четкое, неоспоримое понимание.

Кошмар не закончился с ее пробуждением. Он только что начался. И первая роса, кровавая и необъяснимая, была лишь его первым, тихим словом.

Дрожь не отпускала. Она исходила изнутри, ледяными волнами пробегая по коже, заставляя зубы стучать в такт бешеному ритму сердца. Лилан вжалась в стену у окна, не в силах оторвать взгляд от подоконника, от того единственного, теперь уже неоспоримого доказательства – темного, медленно расплывающегося пятна.

«Птица, – лихорадочно пыталась она найти логичное объяснение. – Сова ударилась о стекло… ранена…»

Но та мысль, что прорвалась сквозь тонкую пленку рационализма, была куда страшнее, первозданнее. «Оно оставило след».

Словно отвечая ей, в старом доме что-то щелкнуло. Тихий, сухой звук, похожий на треск ломаемой спички. Он донесся не из спальни и не из коридора, а снизу, из гостиной.

Лилан замерла, затаив дыхание, вслушиваясь в тишину, которая вдруг стала густой и тяжелой, как сироп. Тиканье часов за стеной больше не было слышно.

Она должна была проверить. Нельзя было просто стоять здесь, превратившись в столб страха. Взяв себя в руки, она медленно, крадучись, словно боясь разбудить саму тишину, двинулась к двери. Паркет под босыми ногами скрипнул, и этот звук прозвучал оглушительно громко, как выстрел.

Лестница в прихожую тонула в полумраке. Очертания знакомой мебели – тяжелого резного комода, вешалки с пальто ее отца – казались чужими, угрожающими, таящими в своих тенях нечто невидимое и внимательное.

И снова шепот.

На этот раз не во сне и не в голове. Он был едва слышным, физическим звуком, доносящимся из угла гостиной, где стояло дедушкино кресло-качалка. Неясный, шелестящий лепет, в котором невозможно было разобрать слов, но интонация была прежней – настойчивой, зовущей.

«Ли-ла-ан…»

Сердце ее упало и замерло. Это не было воображением. Воздух в комнате стал густым и холодным, пахнущим не пылью и деревом, а влажной землей и… медью. Тем самым сладковатым, тошнотворным запахом с окна.

Она сделала шаг назад, нащупывая рукой косяк двери, чтобы бежать, забиться в свою комнату, под одеяло, как в детстве. Но ее ноги словно приросли к полу.

Кресло-качалка перед камином медленно, плавно, без единого скрипа, качнулось вперед-назад. Оно было пустым.

И тогда она увидела это. На полированной поверхности комода, где еще вчера лежала стопка газет, проступили капли. Сначала одна, потом другая. Они появлялись из ниоткуда, будто выступали сквозь самую древесину, темные, почти черные в полутьме. Одна из них скатилась на пол, оставив на темном лакированном паркете короткий, жирный, багровый след.

Роса была уже не снаружи. Она была здесь. В ее доме.

Паника, сдерживаемая до этого силой воли, наконец прорвалась наружу. Лилан резко развернулась и бросилась наверх, не оглядываясь, не думая ни о чем, кроме одного – запереть дверь. Она влетела в спальню, захлопнула дверь и, дрожащими руками, повернула ключ. Спиной прислонилась к прочному дереву, пытаясь отдышаться.

За дверью царила тишина. Ни шагов, ни скрипа, ни шепота. Только стук ее собственного сердца в ушах.

Прошла минута, другая. Дыхание понемногу выравнивалось. Может, ей все это показалось? Может, это была просто… И тут ее взгляд упал на ее собственные босые ноги.

На бледной коже ступней, между пальцев, были размазаны липкие, ржаво-красные следы. Она принесла Кровавую Росу с собой, наступив в ту самую лужу в гостиной.

С глухим стоном отвращения Лилан оттолкнулась от двери и бросилась в ванную, чтобы смыть с себя эту скверну. А за ее спиной, в запертой спальне, на холодном стекле окна, медленно, словно из ничего, начала проступать первая, одинокая капля.

Глава 2: Старый Друг

Утро принесло с собой не облегчение, а леденящий душу городской слух. Он просочился сквозь стены домов, перелетел через заборы, зашептал на уста покупателям в единственном местном бакалейном магазине «У леса». Лилан узнала о нем, стоя в очереди за хлебом, зажав в кармане куртки скомканную тряпку, которой до блеска оттерла следы на полу и подоконнике.

– Элиас, – выдохнула пожилая миссис Гловер, качая головой, и ее голос дрожал от смеси ужаса и любопытства. – Представляете? Элиас Кроули. Нашли его в старой часовне на окраине. Говорят, он… он сам это с собой сделал. Но как…

Лилан застыла, сжимая булку хлеба так, что пальцы побелели. Элиас. Тихий, вечно улыбающийся старик, который иногда подрабатывал сторожем на кладбище. «Сам это с собой сделал». Слова висели в воздухе, тяжелые и ядовитые.

– И самое странное, – понизила голос миссис Гловер, заставляя Лилан невольно прислушаться, – вокруг него… на полу… была какая-то красная жидкость. Как будто роса. И пахло, говорят, медью.

У Лилан перехватило дыхание. Магазин поплыл перед глазами. Кровавая роса. Она была не только в ее доме. Она уже здесь, на улицах, и принесла с собой смерть.

Она выбежала из магазина, не дожидаясь сдачи, и чуть не столкнулась на пороге с высоким мужчиной в темной куртке.

– Осторожнее, – его голос был низким и усталым.

Лилан подняла взгляд – и замерла. Время словно споткнулось и откатилось на десять лет назад. Перед ней стоял Тайлер Морган. Но это был не тот мальчик, с которым она когда-то лазила по крышам сараев. Его лицо стало резче, угловатее, а в глазах, некогда таких же ярких и дерзких, как летнее небо, теперь стояла тяжелая, серая усталость. Он похудел, и в его осанке читалась скрытая напряженность.

– Тайлер, – выдохнула она, и имя прозвучало на ее устах чужим и неловким.

Он узнал ее не сразу, его взгляд скользнул по ней рассеянно, а потом резко сфокусировался. Его лицо не осветилось улыбкой. Напротив, оно словно окаменело.

– Лилан, – кивнул он сдержанно. Короткий, холодный кивок. – Слышала новости?

– Про Элиаса? Да… ужасно.

– Ужасно, – безжизненно повторил он. Его взгляд изучал ее, будто ища на ее лице что-то – вину, страх, притворство. – В этом городе последнее время много чего ужасного происходит.

Тишина между ними натянулась, тугая и неловкая. Все невысказанное висело в воздухе, тяжелее, чем слухи об Элиасе. Смерть его отца, Артура Моргана, месяц назад. Городской судья, столп общины. И долгая, темная тень, которую их семьи отбрасывали друг на друга на протяжении поколений. Фэрроу и Морганы. Первые поселенцы и городские власти. Две стороны одной проклятой монеты.

– Мне жаль… насчет твоего отца, – тихо сказала Лилан, подбирая слова. Это была правда, но звучало это фальшиво, как заученная фраза.

Тайлер усмехнулся, коротко и беззвучно. В его глазах мелькнула вспышка той самой старой обиды.

– Да? А он всегда говорил, что Фэрроу приносят городу одни несчастья. Может, он был прав. Стоило ему уйти, как все начинает сыпаться к чертям. Элиас был его другом.

Удар пришелся точно в цель. Лилан почувствовала, как по щекам разливается жар.

– Это что намек? Ты думаешь, моя семья как-то причастна к… к этому? – она махнула рукой в сторону центра города, где, она знала, уже собрались шериф и его люди.

– А разве нет? – Тайлер скрестил руки на груди. Его поза была закрытой, враждебной. – Ваша семья всегда была в самом центре всех странностей этого места. С самого начала. С твоей прапрабабкой, основательницей. Разве не ваша семейная легенда о «Каменном Сердце» и о той ведьме? После того, как отец нашел в наших старых бумагах…

Он резко замолчал, словно поймав себя на том, что говорит слишком много. Его взгляд снова стал острым, подозрительным.

– Ничего. Забудь. Добро пожаловать домой, Лилан. – Его голос снова стал гладким и холодным, как лед. – Похоже, на этот раз ты застала настоящее шоу.

Он кивнул ей еще раз, коротко и окончательно, и прошел мимо, толкнув дверь в магазин. Колокольчик над дверью звякнул весело и беззаботно, словно ничего и не произошло.

Лилан стояла на улице, сжимая в руках теплую булку хлеба, но ее всю била дрожь. Встреча с Тайлером оставила во рту вкус пепла и горечи. И самый страшный осадок оставили его недоговоренные слова. «После того, как отец нашел в наших старых бумагах…»

Что нашел судья Артур Морган перед своей смертью? И как это было связано с кошмаром, что начался у ее окна и уже забрал первую жизнь? Она смотрела на удаляющуюся спину Тайлера и понимала – он не просто старый друг. Он – живое напоминание о вековой вражде, и, возможно, единственный, кто знает часть правды. Правды, которая, похоже, начала убивать.

Лилан не помнила, как добралась до дома. Слова Тайлера звенели в ушах навязчивым, ядовитым эхом. «Ваша семья всегда была в самом центре всех странностей… С твоей прапрабабкой… ведьмой…»

Он знал. Или догадывался. И его отец, судья Морган, рылся в каких-то старых бумагах перед смертью. Что он мог найти? Что-то, связанное с проклятием? Или что-то, что заставило его поверить в старые сказки?

Она бросила нетронутый хлеб на кухонный стол и, обессиленная, опустилась на стул. Солнечный свет, льющийся в окно, казался насмешкой. Город за стенами этого старого дома был уже не тем безопасным, скучным местом ее детства. Он стал ловушкой, наполненной шепотом за спиной и взглядами, полными подозрения.

Ее мысли снова и снова возвращались к Тайлеру. К тому, как он смотрел на нее – не как на старую подругу, а как на представителя враждебного клана. Обида, которую она годами носила в себе на его семью, на его отца, который всегда смотрел на Фэрроу свысока, теперь встречалась с его собственной, зеркальной обидой. Они были заложниками истории, которую даже не до конца понимали.

Внезапный стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Сердце бешено заколотилось. Тайлер? Шериф? Снова эта… роса?

Она медленно подошла к двери, заглянула в глазок. На крыльце стояла миссис Гловер, ее лицо было бледным и озабоченным.

– Лилан, дорогая! – почти прокричала женщина, едва та открыла дверь. – Ты только представь, что теперь говорят!

– Что? Что говорят? – голос Лилан звучал хрипло.

– Про Элиаса! Говорят, он не просто… ну, сам на себя руки наложил. Говорят, он что-то бормотал, когда его нашли. Бредил. – Миссис Гловер понизила голос до конспиративного шепота, ее глаза блестели. – Будто бы повторял: «Она пришла… по следам росы…» И еще… «Фэрроу… она злится…»

Легенда. Все всегда сводилось к этой старой легенде, к прапрабабке и той казненной ведьме. И теперь, после столетий, кто-то – или что-то – оживило ее, вплело в жуткую реальность смерти Элиаса.

– Это просто слухи, миссис Гловер, – попыталась возразить Лилан, но ее голос дрогнул.

– Слухи? Дорогая, в таком городе, как наш, слухи – это единственная правда, что у нас есть, – покачала головой старушка. – Ты будь осторожна. Ты же одна в этом большом старом доме. И твоя фамилия… ну, ты сама понимаешь.

С этими словами она повернулась и засеменила прочь, оставив Лилан стоять на пороге с тяжелым камнем на душе. Ее фамилия. Фэрроу. Клеймо. Проклятие.

Она закрыла дверь и, прислонившись лбом к прохладному дереву, зажмурилась. В ушах снова зазвучал шепот из кошмара, смешиваясь с холодными словами Тайлера и сплетнями миссис Гловер. «Лилан… Фэрроу… она злится… по следам росы…»

Она открыла глаза и невольно посмотрела вглубь коридора, в полутьму, ведущую в гостиную. Ту самую, где ночью качалось пустое кресло и выступала из ниоткуда ржавая жидкость.

И тут она это увидела. Не на полу, не на мебели.

На стене, у самого входа в гостиную, висел старый, потемневший от времени портрет ее прапрабабки, Элинор Фэрроу. Художник изобразил ее строгой, с высоко поднятой головой и загадочным, почти скорбным взглядом.

И прямо поперек холста, по шее нарисованной женщины, стекала одна-единственная, медленная, густая капля. Багровая. Как кровь. Или как роса.

Это было послание. И оно было адресовано лично ей.

Город за стенами гудел от тревоги и слухов, Тайлер Морган смотрел на нее с холодной ненавистью, а древнее проклятие, казалось, оживало с новой силой, выбирая ее своим следующим сосудом. Второй главы еще не закончилась, но Лилан уже понимала – ее личная война только началась. И врагов у нее было куда больше, чем она могла представить.

Глава 3: Наследие

Трясущейся рукой Лилан стерла багровую каплю с портрета прапрабабки. Палец оказался чистым – краска на холсте не была повреждена. Но от этого не стало легче. Это видение, галлюцинация или нечто большее, было четким сигналом: корни происходящего уходят глубоко в прошлое. В ее прошлое.

Она спустилась в подвал.

Это место она всегда ненавидела. Оно пахло временем – не благородным запахом старины, а затхлым, тяжелым духом плесени, влажной земли и забвения. Лампочка под низким потолком мигала, отбрасывая пляшущие тени на груды хлама: старую мебель, накрытую пыльными чехлами, ящики с елочными игрушками, коробки с ее детскими вещами.

Но сейчас страх перед подвалом мерк перед страхом перед тем, что творилось наверху. Здесь, среди этих теней, она надеялась найти ответы.

Она отодвинула тяжелый сундук с зимней одеждой, под которым в полу была едва заметная ручка – люк в еще более низкое, техническое помещение, о котором она знала лишь по рассказам отца. «Там архив, Лили, – говорил он. – Вся наша история. Иногда она бывает тяжелой».

Люк с скрипом поддался. Пыль столбом взметнулась в воздух. Внизу вела крутая деревянная лестница в абсолютную тьму.

Спуск казался вечностью. Воздух внизу был ледяным и густым. Она нащупала выключатель. Загорелась тусклая лампа, освещая маленькое, почти кельистое помещение. Вдоль стен стояли простые деревянные стеллажи, заставленные картонными коробками и папками. Но в самом центре, на грубом деревянном верстаке, покоился один-единственный предмет.

Кожаный сундук, почерневший от времени, с массивной металлической застежкой. Он выглядел чуждо среди обыденного хлама, как реликвия из другого времени. На крышке, вытисненная в коже, была та же самая эмблема, что и на медальоне Элинор Фэрроу на портрете наверху – стилизованное древо с переплетенными корнями и кроной.

Сердце Лилан забилось чаще. Она подошла и коснулась застежки. Металл был ледяным. Она потянула, и замок с глухим щелчком поддался.

Внутри, на слое пожелтевшей шелковой ткани, лежала стопка тетрадей в кожаных переплетах и одна, отдельная, большая книга в потертом черном сафьяне. Лилан взяла ее в руки. Кожа была шершавой, почти живой на ощупь. На обложке не было ни названия, ни имени. Она открыла ее на первой странице.

Уставшие, поблекшие чернила вывели дату: «14 апреля 1892 года». А ниже – имя: «Элинор Фэрроу».

«Сегодня мы окончательно решили основать здесь поселение. Место это дикое, но сильное. Лес старыми душами шепчет. Иногда мне кажется, он предупреждает. Но я не могу отступить. Не теперь».

Лилан перевернула страницу, потом еще одну. Это был дневник. Не хроника великих свершений, а личные, сокровенные мысли ее прапрабабки. Описание первых построек, трудностей, рождений и смертей. И сквозь все записи, как настойчивый рефрен, проходил лес. Всегда лес.

«3 июня 1893. Майя, девушка из поселенцев, пропала. Говорит, ушла в чащу и не вернулась. Все шепчутся о «хозяине леса», о старых духах. Я не верю в сказки. Но ночью слышала, как деревья стонут. Или это ветер?»

«11 января 1894. Сегодня судья Морган предложил мне руку и сердце. Разумный брак, союз двух сильнейших семей. Но я не могу. Мое сердце принадлежит другому. Тому, чье имя я не смею произнести даже здесь. Он ушел в лес и не вернулся. Иногда мне кажется, я вижу его глаза в глубине между деревьями…»

Лилан замерла. Предок Тайлера предлагал руку ее прапрабабке? И она отказала ему? Из-за кого-то другого, кто «ушел в лес»? Это была не просто история – это была личная драма, отголоски которой, казалось, доносились сквозь века.

Она листала дальше, страницу за страницей, пока ее взгляд не упал на запись, от которой кровь застыла в жилах. Дата была смазана, но читалась четко: 1898 год.

«Они схватили Марию. Называют ее ведьмой. Говорят, она насылала порчу на скот, что дети болеют из-за нее. Ложь! Вся ее вина в том, что она была красива и целила травами, и что сердце Лорда Моргана пылало к ней ненавистью за мой отказ. Он ведет процесс. Он требует костра. Я бессильна что-либо сделать. Сегодня ночью я слышала, как земля в лесу стонала. И на окне, снаружи, я видела капли, красные, как кровь. Лес плачет. Или это она плачет? Я боюсь, что мы совершаем ужасную ошибку, последствия которой падут на нас и наших детей. Я спрячу этот дневник. Пусть правда, какой бы горькой она ни была, не умрет вместе со мной».

Лилан откинулась назад, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Мария. Ведьма. Судья Морган. Ложное обвинение из-за неразделенной любви и мести. И красные капли на окне… Роса. Она появлялась и тогда.

Она лихорадочно перевернула еще несколько страниц. Дневник обрывался за несколько дней до даты казни. Но на последней, чистой странице, кто-то другим, более грубым почерком, вывел всего одну фразу, от которой у Лилан перехватило дыхание:

«Проклятие падет на род Морганов, но тень его накроет и Фэрроу. Пока Каменное Сердце не будет возвращено, кровь будет литься, как роса».

Она сидела в ледяном подвале, сжимая в руках дневник, эту тяжелую книгу правды. Кошмар обрел имя – Мария. И историю – историю предательства и жестокости, совершенной их предками. И теперь, спустя столетие, проклятие, рожденное тогда, пришло по их следам. И первая его жертва, Элиас, возможно, была лишь началом.

Она нашла наследие своей семьи. И оно было пропитано кровью.

Лилан сжала кожаную обложку так, что костяшки пальцев побелели. Воздух в подвале стал густым, им было тяжело дышать. Каждое слово из дневника впивалось в сознание, как заноза, выстраивая ужасающую картину. Не сказку. Не легенду. А реальную историю несправедливости, мести и страха, которая тянулась сквозь поколения.

Каменное Сердце. Что это было? И где его искать? И что значило «возвращено»? Куда? Ведьме? Но ее давно нет.

Она снова заглянула в сундук, под шелковую подкладку, и ее пальцы нащупали еще один предмет – маленький, плоский, завернутый в промасленную ткань. Она развернула его. Это был медальон, точная копия того, что был на портрете Элинор, но не расписной, а вырезанный из темного, почти черного дерева. С обратной стороны была короткая, изящная надпись: «Ищи под свидетелем».

Под свидетелем? Что это могло значить? Свидетель чего? Казни?

Внезапно лампочка над ее головой мигнула и погасла, погрузив подвал в абсолютную, непроглядную тьму. Лилан ахнула, инстинктивно прижав дневник и медальон к груди. Тишина стала оглушительной, ее уши заложило, словно от перепада давления.

И сквозь эту тишину, слабый, как шелест сухих листьев, донесся шепот. Не извне, а изнутри, прямо у нее в голове.

«…моя кровь… в твоих жилах…»

Голос был чужим, изможденным, полным неизмеримой скорби и гнева. Женским.

«…они солгали… все они солгали…»

Лилан зажмурилась, пытаясь выгнать этот звук. «Уходи», – мысленно взмолилась она.

«…найди… мое… сердце…» – шепот стал настойчивее, в нем послышалась стальная воля. «…или следующая капля… будет твоей…»

В ту же секунду в висках у нее резко застучало, а на запястье левой руки, там, где проступала вена, она почувствовала ледяной ожог. Она вскрикнула и в панике провела по коже пальцами. Кожа была чистой, но ощущение холода и жжения не проходило, словно на нее капнули жидким азотом.