Никто, кроме нас

Смотря на разыгрывающуюся картину драмы, не могу сдержать улыбку. Да, в этом и была особенность Мартины. Этот маленький дьяволенок не щадит никого. Умная и хитрая. С каждый прошедшим днем она напоминает мне его.

Оставляя вино на столик, подхожу к дочери.

– Милая, и что ты собираешься делать с этой бедняжкой? – сажусь рядом, и мы вместе рассматриваем рыпающегося червяка, немного зеленоватого оттенка.

– Я хотела посмотреть, – выпучивает глаза Тина, как кот из «Шрека». Не хватает только поднять ручки в мольбе.

– Но теперь нужно отпустить, верно? – поглаживая по шелковистым волосам, даю понять, что ругать никто не собирается.

Тина кивает, медленно отпуская насекомого на газон.

– Пока-пока, червячок, – махает малышка рукой и выпрямляется, начиная трясти пальцами, – Они теперь в грязи, – морщит она маленький нос.

– Вот видишь, Софи, червяка больше нет, – успокаивает Ленора дочь, крепко прижимая к себе. Подруга улыбается мне, явно забавляясь ситуацией.

– Правда? – Софи закрыла глаза руками, не желая открывать.

Смотря на хитрую ухмылку, заигравшую на лице Тины, уже могу предположить, что она задумала. И, прежде чем успеть опередить беду, моя дочь с «прекрасным характером», уже бежит к Софи.

– Я несу его к тебе!

В конечном счёте, Софи уходит с красными от слез глазами и шоколадом в руках, который Тина подарила в знак примирения. Я умываю хулиганку и укладываю на ночной сон.

Это был целый ритуал. Тина всегда спит в окружение любимых плющевых игрушек, крепко прижимая к себе мягкого ворона. Али – так мы прозвали верного друга. Я обязательно читаю ей сказку, без которой она не засыпает, нежно поглаживая за ушком. Моя дочь засыпает в любви, тепле и с улыбкой на губах. Что могло быть лучше?

Приглушив ночник, выхожу из комнаты, оставляя дверь приоткрытой. Хочется одного: принять душ и поскорее заснуть. Во сне мысли не тревожат, как и прошлое. Травяной чай помогает уйти в сон быстрее. Меньше думать о нем. Погрузиться в темноту. Не помнить ничего.

Пять лет прошло.

1825 дней и ночей.

Так много…

Я отпускаю злость и обиду. Точнее могу заглушить. Но все ещё трепетно помню его глаза, хмурый взгляд или улыбку, предназначенную исключительно мне. Такое невозможно забыть просто так. Помню чувство безопасности, когда находилась с ним, даже если мы всегда были в эпицентре бури. А сейчас было страшно. Страшно за Тину. Она – слабое место. А больнее бьют по уязвимой точке.

Уже было вхожу на кухню за чаем, когда слышится звонок в дверь. Смотрю на часы и вижу, как стрелка пробивает девять вечера и знаю, кто мог быть за дверью в такой поздний час.

Маттис стоит на пороге с букетом красных роз. Он улыбается, делая шаг на встречу, когда открываю дверь. Отвечаю тем же, принимая букет и нежный поцелуй в губы.

Ничего.

Ничего не чувствую. Нет фейерверка чувств, эмоций и желания углубить поцелуй, обнять и прижаться. Все это совершенно не то, что я ощущала с Даниэлем. Слишком резкий контраст

Хотя, какого хрена я сравниваю?

– Вышел с работы, сразу к тебе, – Маттис закрывает за собой входную, пока я разбираюсь с цветами, замочив их в вазе на кухне, – Соскучился, – рассматриваю цветы, стоя у столешницы, когда он подходит сзади, обнимая и целуя в шею.

Кратко улыбаюсь. Закрываю глаза, пытаясь расслабиться и принять тепло мужчины.

Моего. Мужчины.

Согласившись на эти отношения несколько месяцев назад, поняла: может быть, любовь – это не поток чувств, постоянное желания видеть своего мужчину, хотеть его, желать прикосновений? Возможно, любовь и есть то, что между нами с Маттисом? Тихие ужины, за которыми чаще всего говорит он, а я молча слушаю. Букет роз, бутылка вина, нежный поцелуй, который не осмелюсь продолжить, понимающая улыбка Маттиса. Он скажет, всему свое время, а я мысленно подумаю: когда же это время?

После фильм закончится. Я снова не осмелюсь сказать остаться. Он возьмёт пиджак, обнимет на прощание, кратко поцелует, скажет, что не стоит провожать и уйдёт, закрывая дверь.

Он будет тихо ждать, когда я привыкну. А я буду ждать, когда забуду другого.

Может это сработает, а может и нет. Сейчас, в тишине и спокойствии этих отношений, не хочется об этом думать.

– Как прошел день? – спрашивает Маттис за просмотром очередной серии «Доктора Хауса». Его рука лежит на моем плече, поглаживая, а взгляд устремлен в телевизор. Перед нами попкорн и содовая, как и всегда.

– Утром был урок у старшей группы, потом забрала Тину, – начинаю спокойно, закинув в рот соленую сладость, – Она сегодня поймала червяка, – тут Маттис весело усмехается, и я тоже, вспоминая хитрую усмешку дочери, – Довела до слез Софи, но в конце извинилась, подарив шоколад.

– Наверное это кризис четырёх лет. Такое есть в психологии, – глаза Маттиса загораются, в который раз доказывая, насколько он любит свою работу, – В таком возрасте у детей появляется потребность быть самостоятельными. Много перемен в желании и реальности.

– Да, возможно, – соглашаюсь, пожимая плечами.

Но я ведь прекрасно знаю, что это никакой не кризис. Мартина с рождения такая. Бунтарство в её крови. И сколько бы не приходилось отрицать, Тина – копия своего отца. Её характер словно скопировали и вставили с Даниэля. Судьба послала самое прекрасное в моей жизни, которое напоминало о самом ужасном.

– Хотел пригласить вас на ужин с Тиной. На выходных. Как смотришь? – уже стоя у порога и забирая пиджак из моих рук, предлагает Маттис.

– Почему бы и нет?

Маттис явно рад. С сияющими глазами он обнимает меня, целует и забрав ключи от машины, которую я одолжила сегодня, уезжает.

Дом вновь погружается в тишину. Молчание. Лёгкий осенний ветерок. Желания закрыть глаза и упасть прямо здесь. В прихожей.

Все было чужим.

Ирландия. Этот дом. Соседи. Будни.

Чувства.

Эмоции.

Отношения.

Это не я. Все здесь не мое.

Это глушило. И глушит по сей день. В течение пяти лет.

Я скучаю по теплому и морскому воздуху Италии. По горячему рассыпчатому песку под ногами. По чёрному кофе и круассанам, которых ничто не заменит в Ирландии.

А еще…какая-то извращенная часть моего сердца, скучает по его прикосновениям, голосу, запаху, глазам и губам. И я ненавижу себя за это.

Я ненавижу тебя, Даниэль Грассо Конселло.

ГЛАВА 3

Даниэль

Мы словно лодки пытаемся пробиться в настоящее,

но нас безжалостно относит в прошлое…

Великий Гэтсби (The Great Gatsby) (2013)

Ник Каррауэй

Запах свободы.

Говорят, после заключения это что-то особенное.

Ты свободен.

Но я этого не почувствовал. Словно и там за решёткой, и здесь за пределами неё, я в огромной бездне.

Без птички, каждая частичка этого мира, кажется чужой.

– Ну что, можно встречать тебя с шампанским? – встречает Тристан с распростёртыми объятиями, стоя облокотившись об капот машины.

– Как мне к тебе обращаться? Дон Даниэль? Или господин? – не перестает подшучивать друг.

– Еще рано для этого, – отвечаю, по-дружески обняв и пожав в ответ ладонь адвоката.

– Твой отец вызывал меня вчера, – Тристан проходит к водительскому месту. Мы садимся в машину, где от палящего итальянского солнца, которое не щадит даже осенью, спасал кондиционер, – Мы разбирали имущество и некоторые нюансы. Думаю, именно сейчас время говорить об этом, – улыбается самодовольная морда. Будто доном становлюсь не я, а сам Тристан.

– Возможно и так, – безразлично пожимаю плечами, откидываясь на бежевое сиденье из натуральной кожи.

Тристан, мать его, Костано обожает комфорт. Но, признаюсь, сейчас это сиденье было лучшим, на чем теплилась моя задница за последние пять лет.

***

Дом, который никогда не был для меня таковым, снова дает ощутить себя чужим. Бесспорно, величайший особняк Конселло великолепен. Массивные колоны, возвышавшиеся до небес, красивые ставни, шикарный бассейн и фонтан. Деревья вокруг, свежий воздух, тишина. Но сама аура словно мертва. Ожесточена. Сможет ли этот дом увидеть свет? В нем никогда не было должного тепла. Особняк будто кутался льдом.

Выхожу из машины, рассматривая все вокруг.

Ничего не изменилось.

Кажется, с того дня, пять лет назад, прошло несколько дней.

Не изменилось ничего, но изменился я.

Не успеваю вступить за порог дома, как на встречу выбегает Инесс. Такая взрослая, но по-прежнему озорная, взбалмошная и родная. Конфетка повисла на моей шее, громко крича:

– Господи! Я так скучала! Так скучала! – её голос полон радости, но все равно чувствуется проскальзывающие нотки грусти, и молюсь, не видеть её слез. Обнимаю Инесс в ответ, с лёгкостью оторвав от земли.

Я и вправду скучал по этой занозе в заднице. Её игривым, растянутым «брати-и-и-к», и щенячьим глазам, когда она просила что-то.

– Тоже скучал, конфетка, – опустив Инесс, оставляю поцелуй на лбу девчонке, – Надеюсь, ты не творила глупостей без меня?

Инесс отстраняется. Яркая улыбка становится напряжённой. Ее взгляд скользит за мою спину. Не трудно догадаться, на кого она смотрит. Но я все же слежу за взглядом сестры. Я все ещё помню то сообщение. Но уверен, Тристан понял меня. Думаю, несколько лет в Ломбардии, где он приводил все в порядок после Марко, пошли ему на пользу.

– Брат, – Инесс хватает меня за локоть, прерывая гляделки, – Никаких глупостей, – она поднимает левую руку со смущённой улыбкой, показывая блестящий бриллиант на безымянном пальце, – Я помолвлена. Свадьба через несколько месяцев, – девчонка нервно сглатывает при этом, что мне совсем не нравится.

Я знаю о помолвке. И все еще не могу свыкнуться с этой мыслью.

– Как ты согласилась? – прекрасно помню злость Инесс, когда отец впервые заговорил о сыне Кизаро. Она была готова бежать. Но сейчас. Что изменилось сейчас?

Инесс снова кидает взгляд на Тристана, и в ее темно-карих глазах мелькает едва заметная обида.

– Просто повзрослела.

– Конфетка, – заставляю посмотреть Инесс в мои глаза, аккуратно поднимая подбородок указательным пальцем, – Ты знаешь: одно твоё «нет», и я сделаю все, чтобы расторгнуть помолвку, – настойчивый взгляд говорит за себя.

Инесс шмыгает носом, вновь обняв крепко-крепко.

– Нет, брат. Все правда в порядке, – она хлопает меня по плечу, – Валентин оказался хорошим парнем, и совсем не такой, как его отец.

Об этом я тоже слыхал. Валентин Кизаро постепенно занимал место своего отца. Люди довольны его работой.

– Дядя! – теперь на веранде дома собираются все.

Лукас и Нера выбежали первыми. Они выросли. Лукас стал почти ростом с меня в свои одиннадцать лет, а Нера такая же застенчивая. Тепло, которое вижу в их глазах радует. Я все ещё дядя Даниэль для них. Габриэль и Каир накидываются крепкими объятиями, говоря о том, что новая стрижка мне идет больше. К слову, волосы стали короче. Адриана вышла последней, обняв с сияющими глазами.

– Мы скучали, – выдыхает она, и я слышу в ее словах слезы, но Дри быстро предотвращает лить сопли, – Пошли в дом, – широко улыбается девушка, – Наверное, ты соскучился по нормальной еде.

Несмотря на смятения внутри, этот маленький круг людей вокруг, создает тепло. Быть может, мир в котором мы живем, лишен настоящих любви и доверия, но в такие моменты в окружении семь по-особенному прекрасны и доказывающие обратное.

За столом собрались все. Впервые за долгое время я позвал Габриэля и Каира сесть вместе с нами. За все правления отца, такой практики никогда не было. Но сейчас…когда он не в силах даже встать с кровати, все будет меняться.

Кристиана все время у мужа, что дает больше свободы Инесс. Адриана занимается открытием фонда для детей сирот. Она изменилась за эти годы. Её глаза сияли, в них горела жизнь. Я искренне рад. Ведь именно таким хотел видеть её Диего.

У остальных ничего не изменилось.

Габриэль, Каир и Тристан продолжали активную жизнь холостяков.

– Моя мама все ещё надеется меня женить, но все мы знаем…

– Что посадить твой член на замок невозможно, – перебивает Каир Тристана, заставляя всех засмеяться.

Стол наполнен всевозможными итальянскими блюдами. Запах лазаньи дурманит голову. Дри права, я всерьёз соскучился по нормальной домашней еде. Думаю, это и объясняет, почему уплетаю все с большим удовольствием, будто ничего не ел вовсе.

– А если честно, почему ты категорически отказываешься жениться? – после вопроса Габриэля, все внимательно прислушиваются.

Тристан замялся, его челюсть резко напряглась. Синьору адвокату явно не нравится зашедшая тема разговора. Однажды ему разбили сердце. И он явно не готов доверять женскому полу вновь. Ну, кроме их кисок на ночь.

– Тот же вопрос могу задать и вашим персонам, – оглядывает всех Тристан, – Почему вы ещё не женаты?

Габриэль не сдаётся.

– Если когда-нибудь я встречу подходящую девушку, обязательно женюсь, – друг оставляет в сторону приборы, – Я не отрицаю, но ты – да, – он хитро качает головой, вытирая уголки губ салфеткой, – Ты отказываешься принимать этот факт.

– Да, – кивает Тристан, цепляя руки поверх стола, – Я не собираюсь связывать себя узами брака. Более того, и не буду.

– Как же самоуверенно, Трис, – смеется Адриана, положив мне в тарелку курицу в томатном соусе. Сейчас она напоминает любую бабушку, задачей которой являлось накормить своего внука до отвала. Ладно, я не против.

– Пожалуй, я пойду. У меня вокал, – Инесс, молчавшая все это время, резко встает. Она сверлит взглядом Тристана, а после разворачивается и уходит.

Скажу сразу, мне совершенно не нравится эта муть.

– А что насчёт тебя, Дэн? – кидает вопрос Каир, – Слышал, после конфликта с товаром, Дон Лоренцо решительно хочет женить тебя на восточной красавице, – он улыбается, а я готов втащить ему кулаком, несмотря на нашу многолетнюю дружбу. Знаю, он не со зла. В этом и есть Каир. Сначала его гребаный рот говорит, а потом думают мозги. Хотя последнее утверждение спорное. – Вито Гамбино продал своего брата за три гроша, и теперь бизнес пошел на спад. Зейд серьезно настроен взять отмщения, либо же женить вас со своей дочерью, что даст им подушку безопасности в будущем.

Адриана кидает в него салфетку, стреляя возмущенным взглядом, явно говоря заткнуться.

– Этого не случилось пять лет назад, и не случится сейчас, – аппетит резко пропадает, и я тоже оставляю приборы, делая глоток красного вина, – Пусть горит его зад, мне не нужна его дочь. Тем более по правилам я не могу на ней жениться, ясно?

Зара Гамбино не была итальянкой и по традициями клана я не мог на ней жениться, ведь всегда требуется чистая кровь в браке с прямой родословной Дона.

– Тебе нужен наследник, Дэн, – вмешивается Габриэль.

Все вокруг замирают, переводя взгляд с меня на друга.

Дри рядом заметно напрягается, потянувшись за водой, явно чувствуя возникшее напряжение. И тут понимаю, что она знает правду. Единственная, кто знает, что сделала Андреа.

– Не тебе решать, что мне нужно, а что нет, – встаю изо стола, направляясь к выходу.

Да, прозвучало грубо. Но весь этот разговор вывел из себя. Не хочется говорить о будущем, о детях. Потому что их у меня запросто не будет.

«Я сделала аборт» – слова, которые прочно засели в голове, сейчас заставляют жилку на шее играть сильнее и сжать руки до белизны костяшек.

– Ты не хочешь стать отцом?

– Нет, и тема закрыта. Единственная женщина, которая могла сделать меня отцом, ушла пять лет назад.

Она лишила меня этого права.

Адриана опускает взор, теребя подол своей голубой рубашки. Каир прокашливается, пытаясь развести обстановку. Тристан же утопает в своих мыслях.

– Пора бы забыть прошлое, дружище, – выдыхает устало Габриэль.

Он всегда был голосом разума в нашей компании, и сейчас, в какой-то степени прав. Но так ли просто это сделать? Забыть прошлое?

Нет, невозможно. Его можно лишь игнорировать.

– На тебе многолетний клан, твои солдаты, семья и люди, которые верят в тебя, – перечисляет он, – А ты думаешь о той, что ушла, – в этом он тоже прав, но Габриэль никогда не любил. Он был так же жесток, не прикосновен и холоднокровен, как и я когда-то, до встречи с Андреа.

– Габриэль, – шикает Адриана, стреляя взглядом в его сторону, – Ты переходишь границы.

– Ты просто блять, меня не поймёшь, – вырывается с языка слишком жёстко.

– Почему же?

– Да потому, что никогда, никого не любил, – сам не верю, когда повышаю голос и яростно выплескиваю эти слова. Всё вокруг превращается в горящую массу, или горю я сам, понять невозможно.

Ухожу, разворачиваясь и не желая никого видеть. Дорога до комнаты кажется длиною в жизнь. Не хочется переходить порог спальни, хранящей столько воспоминаний. Смятые простыни, растрепанные волосы Андреа по всей подушке, сонный взгляд, её возмущения, обнаженное тело.

Сколько отголосков сохранило в себе это место за четыре месяца нашего общего проживания. С раздельных ночей на диване, до общих на кровати, чувствуя её тепло и размерное дыхание на коже. Все будто дежавю, прошлось перед глазами, но открыв комнату, не улавливаю даже её запаха диких роз. Пять лет прошло. Это было невозможным. Как же много «невозможного» появилось в жизни. И среди этого списка, на первом месте – Андреа.

Спальня осталась нетронута, но при этом изменилось абсолютно все. Атмосфера, запах, ощущения.

Видно, заранее навели чистоту. Все блестит, но не имеет ценности. Вхожу глубже, следуя к гардеробной. Когда оказываюсь в ней, интуитивно тянусь к шкафчикам, где когда-то висели вещи Андреа. Но за дверями пустота. Пыльная и удушающая. Напоминает ту, что поселилась в груди.

Куда дели вещи? Впрочем, мне должно быть все равно. Но нет. Опять, черт бы все драл, невозможно.

Быстрым шагом направляюсь к выходу, и как только распахиваю дверь, врезаюсь в девушку, вышедшую из угла. На вид ей двадцать с чем-то. Форма домработницы, говорит о должности в доме. От неожиданности и страха, девушка с немного рыжеватыми волосами, роняет все полотенца из рук.

– Синьор, – она опускает взгляд, явно боясь посмотреть на меня.

Разбираться с этим недоразумением нет желания. Перехожу к делу.

– Мне нужна Джулия. Где она?

Услышав имя старой и доброй Джулии, девушка поднимает взгляд недоумения.

– Бабушка…ой, – качает она головой, – Джулия…она, – девушка – очевидно её внучка – замялась, и это злит. Скажет она что-нибудь или нет?

– Бри, ты…, – слышу Джулию и оборачиваюсь. Экономка застыла около нас, – Синьор, – женщина кивнула со сдержанной улыбкой.

– Синьор искал тебя, бабушка, – подает голос та самая Бри.

– Хорошо, ты можешь идти, – Джулия взглядом дает понять, что она свободна, а после вновь обращается ко мне, – Добро пожаловать, – тёплые карие глаза щурятся от улыбки, – Рада вас видеть, – во взгляде женщины промелькнуло что-то материнское, и вспомнились моменты, когда я впервые попал в этот дом. Джулия заботилась обо мне больше всех, пока отец не сказал, что хватит бегать за ребёнком, и я должен учиться быть мужчиной. После этого наше общение сократилось. Тогда я был маленьким, и помню, как плакал. А теперь кажется, что тот мальчик, и я сейчас, совсем разные люди. Будто все, что было в детстве стало неправдой. – Чего-то желали?

– Да, где вещи Андреа? – звучит требовательно, словно если услышу ответ, который мне не понравится, будет плохо.

– Мы убрали их, – благо тут же отвечает Джулия, – Кажется, на чердак, – задумчиво подправляет она ленточку на голове, – Кристиана велела их сжечь.

От этих слов кулаки сжимаются, как и челюсть.

– Но я не смогла.

– Спасибо вам, Джулия.

– Кто бы, что не говорил, – вдруг начинает экономка, – Я видела, как сильно вы любили, и не смогла сжечь те вещи, – кивнув мне, она уже было уходит, когда окрикиваю её.

– Ваша внучка.

Её лицо напрягается от этого упоминания. Возможно, Джулия и видела, как я любил Андреа, но это не мешает все еще чувствовать во мне опасность. В конце концов я Конселло. Во мне течет кровь отца.

– Она учится?

– Нет, у нас нет средств, чтобы обучать её, – качает отрицательно головой женщина.

– Она хочет учиться?

– Это её мечта на данный момент, – грустная улыбка касается её губ, – Но…

– Выберите ВУЗ. Я оплачу обучения.

Джулия поднимает удивлённый взгляд, разинув рот и замерев на месте.

– Но, Синьор…

– Не нужно, я делаю это потому, что хочу. Лучше порадуйте внучку, – мы стоим в коридоре второго этажа, и я слышу, как что-то шевелиться в соседней комнате. Бри или как там её, подслушивающая наш разговор, явно рада. – Габриэль поможет вам с оформлением документов и сдачей вступительных. Обратитесь к нему.

Джулия спешно благодарит меня, почти подпрыгивая на месте, и быстро убегает. Я же поднимаюсь на третий этаж, и подойдя к лестнице на чердак, опускаю её.

На крыше пахнет пылью и темно. Только падающие лучи солнца с маленьких круглых окошек, рассеивают темноту. Чердак совершенно не жилой. Тут хранится старое барахло, а местами ценные вещи, как картины стоимостью в миллионы, не подошедшие под интерьер дома, но нашедшие интерес в глазах Лоренцо Конселло. Их можно было продать, но отец никогда этого не делал. Он любит хранить все, что поднимает его самолюбие перед другими.

Обхожу все помещение, разыскивая коробки, и когда вижу наполовину открытую, из которой торчал кусочек золотистой ткани, подхожу, вытягивая ее. Это карнавальная маска. И она принадлежит Андреа, я прекрасно знаю, ведь сам и покупал. Крепче сжимаю ее, словно через тонкую ткань, мог прикоснуться к птичке, и подношу к лицу, вдыхая давно забытый и до боли любимый аромат диких роз. Он слабый, но даже это прекрасно.

Запихиваю маску в карман. Внимание привлекает прозрачная обложка для платья, лежащая поверх всех коробок. Поднимаю его и в мыслях словно старая заедливая пластинка, заигрывает та ночь, когда птичка порхала в нем в нежном танце.

Порой, лежа на койке в тюрьме, я прокручивал в голове именно этот танец. Плавные движения, белое платье и горящие глаза. Это давало не сойти с ума.

Сейчас, я бы все отдал, чтобы увидеть ее вновь. И странное собственническое чувство заигрывает внутри. Оно говорит о том, что, если когда-нибудь я увижу дьяволицу вновь, больше никогда не отпущу.

Больше. Никогда. Не. Отпущу.

А значит ты ее найдешь.

***

Дверь в комнату отца приоткрыта.

Стою перед ней добрых десять минут, так и не находя силы открыть и войти.

Ненавижу его. Всю свою осознанную жизнь желал его смерти.

Перед глазами все ещё воспроизводится старая и больная картина: дрожащая улыбка мамы и светло лесные глаза, пытавшиеся скрыть страх. А потом ее крики и ненавистный взгляд в сторону отца. Выстрел. Тишина.

Но сейчас, тот монстр не в силах даже подняться с места.

Он у самой могилы. Вот где ты сейчас, Лоренцо Конселло. Это твоя участь.

В конце концов вступаю в комнату, в последние несколько месяцев превратившуюся в больничную палату. Лоренцо Конселло лежит в постели. К тонким венам прикована игла, и, если прислушаться, слышны капельки системы. Отец поворачивает голову – единственное, на что он способен в данный момент – и увидев меня у порога, застывает в немом страхе.

Никогда не видел в его глазах страха, но сейчас не только вижу, но и чувствую запах. Он боится меня, потому что знает, чего от меня ожидать.

– Пришёл меня убить, сын? – хрипло произнёс дон, заставляя уголкам губ дернуться в краткой ухмылке.

Продвигаюсь ближе и сажусь на кресло около кровати.

– Каждый свой день в этом доме, рядом с тобой, – начинаю тихо, переходя на шепот, – Я жаждал твоей смерти, – взгляд следит за пульсом на мониторе. Пик-пик-пик.

– Я…я…

– Ты. – цежу сквозь сжатые зубы, наклоняясь к нему и заставляя дышать ещё тяжелее, – Ты изнасиловал мою мать! Отнял меня у неё! Ты убил ее! – нервы на грани.

Отец слишком близко. Он задыхается, желая что-то сказать. Его пульс на мониторе начинает пищать.

– Мое…моё последнее желание, сынок, – кашляет отец, чуть ли не выплевывая легкие. Звучит жалобно, но совершенно бесполезно. Я не буду его жалеть, – Женись на дочери Гамбино. Я обещал, они…они начнут войну.

– Никогда, – ответ заставляет Лоренцо затрястись и сжать мою руку, которую резко отдергиваю.

– Он…он, – ещё один жалобный вздох и мы оба чувствуем приближения смерти, – Убей меня, и дело с концом.

Стало смешно после сказанного. Нет, я решил, что это будет слишком легко.

Твоя смерть настигнет тебя здесь, Лоренцо Конселло.

– Если бы мама была жива, – наконец смотрю в его глаза, – Она не хотела бы твоей грязной крови на моих руках, и я не буду делать этого. Жизнь наказала тебя самого. Ты уйдёшь с этими грехами в могилу, – ни одна мускула не дергается на лице, когда я спокойно поднимаюсь.