Край

Он закрыл глаза – держать их открытыми представлялось непосильным трудом – и снова провалился в сон, из которого вывело прикосновение к руке – в месте трещины возникла сверхчувствительность. Теперь до конца жизни будет ныть перед дождем.

– Проснулся, – сказала женщина в белом халате. – Я думала, ты сутками будешь валяться без просыпу от такого физического истощения.

Он разглядывал ее лицо, глядя снизу вверх. Оно показалось ему знакомым.

– Вы Елена Владимировна, мама Однорогова.

– Да, – подтвердила она. – Димка уже получил за устроенное вами вчера безобразие.

После таких слов полагалось устыдиться и покаяться, однако стыда он не чувствовал. Более того, он ощущал полную удовлетворенность, слегка испорченную тем, что он при всей компании потерял сознание, словно девчонка.

– Тебя на «скорой» везти пришлось. Еще один такой рецидив и мы тебя не спасем. Нельзя шутить со здоровьем.

– Обещаю.

Она напоследок покрутила его голову, посветила фонариком в зрачки, посчитала пульс, заставила открыть рот и показать горло. Саня послушно подчинялся командам, но заметил запоздалую реакцию своих движений.

– Это нормально в твоем состоянии, – пояснила врач. – Заторможенность характерна для третьей стадии болезни Края.

– А сколько их всего? – поинтересовался он, чтобы оценить, насколько плохи его дела.

– Четыре. Еще чуть-чуть и было бы поздно. Теперь курс лекарств нужно прокапать заново, а лежать здесь придется на две недели дольше, до полного выздоровления. Ясно?

Саня кивнул.

– Вы бабушке не говорили? Не надо ей сообщать. Она старенькая, у нее сердце слабое.

– Исключительно ради здоровья бабушки, – пообещала врач. – К тебе посетители.

Она вышла из палаты раньше, чем он успел узнать, кто именно хочет его видеть. Он слышал, как в общем коридоре Елена Владимировна сказала «Можете зайти, но ненадолго, ему нужно много спать». Сане опять захотелось закрыть глаза и провалиться в приятную дремоту.

– Привет, – перед ним показалась Ольга.

– Здравствуй, – удивился Саня. – Ты что тут делаешь?

– Проведать пришла. Это я тебе вчера «скорую» вызывала. Ты упал, а я перепугалась. Ты почти дышать перестал, думала, рядом с тобой в обморок упаду.

– А пацаны? – из-за потери сознания он не имел понятия, чем дело кончилось.

– Разбежались, кто куда, один этот… – Ольга запнулась, – …одноногий остался. Помог тебя до скамейки дотащить.

– Однорогов, – поправил Саня. – Митька.

– Не знаю, но на него так врач кричала, я подумала, он расплачется.

«Бедный Димка. Досталось ему за вчерашний вечер».

– Можно присесть рядом? – спросила Ольга, выглядевшая не такой уверенной. Обычно ей палец в рот не клади.

– Садись, – он чуть отодвинулся от края, освобождая место.

Она аккуратно села, и только тут он обратил внимание на большой белый пакет у нее руках.

– Что это?

– Ты о чем? – не поняла Ольга. Саня с трудом двигался, и она не могла сообразить, куда он смотрит.

– Пакет.

– А-а-а… – протянула она. – Подарок тебе на день рождения.

– Я родился зимой, – уточнил он. – Где-то в январе.

Она улыбнулась.

– Судя по вчерашним крикам врачей, ты заново родился.

Она достала из пакета подарок. Саня большим усилием воли опустил глаза. А когда внимательно разглядел, узнал и рассмеялся. Ольга уставилась на него озадаченно, не тронулся ли он случайно умом, пока его вчера откачивали. Он не мог ответить и продолжал смеяться.

– Ты чего ржешь? – спросила она, готовая обидеться.

– Ничего, просто… – от смеха болели мышцы, поэтому Саня нервно подергивался. – Знала бы ты, чей это мяч!

– Чей? – Ольга стала серьезной, догадываясь, что с сюрпризом она лопухнулась.

– Коня.

– Какого коня? – она заподозрила, что без воздействия на мозг не обошлось. – У тебя, случайно, температура не поднялась? Выглядишь не очень хорошо. Какие-то животные мерещатся.

– Просто кличка такая, – пояснил Саня, прекращая смеяться. – Конев, тот самый, который вчера вас жизни учил. Кстати, откуда мяч у тебя?

– Отец дал, – призналась Ольга и добавила с серьезным видом, словно на допросе по делу о тройном убийстве. – Он предложил, чтобы я подарила его своему парню.

Она замолчала, а Саня, по причине болезни думавший туговато, некоторое время переваривал сказанное. Ольга терпеливо ждала, пока до него дойдет. Спустя мгновение по вытаращенным глазам Сани стало понятно, что до него дошло, но вместо радости последовало удивление:

– Даже после всего, мною сделанного? – спросил он, и эта мысль не хотела укладываться в голове. – Я думал, ты никогда не простишь.

– Я и не простила, – сказала Ольга. – Тебе придется примерным поведением доказывать, что ты достоин второго шанса.

– Не понимаю, – он по-прежнему плохо разбирался в женской психологии, но маленький червячок сомнений тихо нашептывал, что не так уж и не прав Платон, рассказывая про свои «нет», которые «да».

Ольга взяла его руку:

– Пока мы ехали, врач рассказала о последствиях болезни Края. Думаю, из-за нее ты с катушек съехал.

– Возможно, – хотел бы он быть уверен, что в нем говорил Край. – А если я опять «тронусь»?

– Тогда натравлю на тебя Катю.

– Только не это, – попросил Саня.

– Ладно, расслабься, она нашла тебе замену.

Он хотел сказать еще что-то, но дверь открылась, и незнакомый голос медсестры сообщил, что посещение окончено, и пациенту нужно отдыхать.

Уходя, Ольга внезапно склонилась над Саней и поцеловала в губы. Он растерялся, поэтому поцелуй получился неловким и скомканным.

– До завтра, – она исчезла, оставив пакет с мячом возле прикроватной тумбочки.

Саня расплылся в довольной улыбке и заснул.

ГЛАВА XII. Укус змеи

50.

Она нервничала, не зная, чем занять себя на два часа, оставшиеся до приезда Платона.

Нормальных туфлей насчитывалась ровно пара, не оставляя простора для мучительных сомнений – сомневайся-не сомневайся, а альтернатив нет. Лизка примеряла платье, потом другое, затем долго чередовала, выясняя, какое подходит к обуви. На невысокой Лизкиной фигуре удачней сидело второе, но туфли замечательно сочеталась с первым, а сумочка – выбивалась из стиля во всех вариантах. Потом она решила, что оба платья отвратительны, ей нечего надеть и вообще она никуда не пойдет.

– Успокойся, – сказала себе. – Ты не девчонка, чтобы нервничать! Обычная встреча со старым знакомым. Нужно расслабиться и отдохнуть…

Назвать старым знакомым – сильно упростить ситуацию. Совершенно непонятно, чего она хотела от этого вечера. Развеяться, вернуться в прошлое, повторно войти в ту же реку?

Некстати вспомнилась Маринка, но Лизка прогнала ее из мыслей. Ото всей ситуации пахло предательством. Она устала терзаться сомнениями, прилегла на диван и не заметила, как задремала.

Разбудил ее настойчивый звонок.

Она подскочила. Ровно секунда ей понадобилась, чтобы вспомнить, где находится, и окунуться в панику по поводу того, что Платон уже пришел, а она не готова.

Позвонили еще раз.

Бросилась в коридор, прильнула к глазку и разглядела сосредоточенное лицо Платона, нетерпеливо терзающего кнопку звонка.

Делать нечего. Она предстала перед Платоном босиком и в одном халате.

– Ты не готова? – кинул вместо приветствия он, оглядев ее от заколки до шлепок. – У нас по времени заказано.

– Я мигом, – пообещала она и неприятно удивилась его недовольному тону. – Ты пока посиди тут, подожди.

Он опустился на табурет у входа и принялся ждать, гипнотизируя минутную стрелку наручных часов.

Лизка вихрем унеслась в комнату, быстро надела первое попавшееся платье – уже неважно, какое именно, – и в два счета навела макияж. Но это произошло молниеносно лишь в ее воображении. В действительности прошло двадцать минут.

Платон нетерпеливо раскачивался на табурете, деревянные ножки громко поскрипывали. Лизка чуть не крикнула по привычке «Ольга, хватит доламывать мебель», но вовремя опомнилась, но неприятный осадок остался.

– Я готова, – объявила она, представая на пороге комнаты в боевом облачении.

– Наконец-то, – с облегчением выдохнул он, вскакивая с табурета. – Мы опаздываем.

Выскочил из квартиры и побежал вниз по ступенькам. Лизка в недоумении посмотрела вслед, испугалась, что Платон уедет без нее, натянула туфли-колодки и устремилась следом.

К счастью, автомобиль еще стоял напротив подъезда. Она, слегка прихрамывая, направилась к нему.

Лизка испытывала большие трудности с автомобильными дверцами – или ей не хватало сил, или она не сразу догадывалась, за какую ручку тянуть, поэтому надеялась на помощь Платона. К ее досаде Платон сидел на водительском месте, не замечая ее мучений, и прислушивался к шуму прогреваемого двигателя.

– Чего замерла? – наконец, он обратил внимание на Лизку. – Открывай и садись, мы совсем опоздали.

Она с растущей досадой дергала ручку, приготовившись потерять над собой контроль и расплакаться, но на пятой или шестой попытке у нее получилось.

Мимо прошла тень и поздоровалась нетрезвым голосом.

– День добрый.

Лизка оглянулась, но увидела лишь затылок, украшенный красными оттопыренными ушами, просвечивающимися при свете фонаря. «Кто-то из соседей», решила она и проскользнула в салон.

Едва уселась, как Платон вдавил педаль газа. На всем протяжении пути, Лизка бросала на него косые взгляды, но он не замечал и ехал с хмурым лицом.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Нет, – ответил он резко, – с чего ты взяла?

– Какой-то ты нервный.

– Не люблю опаздывать.

Больше ничего за всю дорогу сказано не было. Лизка пожалела о своем согласии на эту встречу. Ужин еще не начался, а ей уже не нравилось.

Так, в полном молчании добрались до кафе. Без единого слова вошли в помещение, и Платон повел ее к столику с табличкой «Зарезервировано». Он даже не оглянулся, чтобы удостовериться, что Лизка за ним успевает. А она не поспевала. Туфли буквально через несколько шагов превратились в инструмент для пыток и сильно сдавливали ступню.

В Платоне не просматривалось ни капли такта, ни внимательности, ни услужливости.

– Наше место, присаживайся, – буркнул он, подал официанту знак и пояснил: – Предварительный заказ, сейчас принесут.

Лизка сняла плащ и повесила на крючок. Ей все меньше и меньше нравилось, как проходит вечер. Никаких «расслабиться», «вспомнить юность» она не ощущала и близко.

– Что интересного на работе? – поддержала она разговор. Ее смущал молчаливый Платон, нервно постукивающий пальцами по столешнице.

– Все хорошо, меня пытались убить, – ответил он беззаботно, словно попытка убийства являлась событием неприятным, но не из ряда вон выходящим. – Подробностями делиться не буду, и ты никому говорить не должна.

Лизка на мгновение потеряла дар речи. «Наверное, у него шок и поэтому он так себя ведет», подумала она. Это, по крайней мере, хотя бы немного объясняло странное поведение Платона.

Его обыкновенная аккуратность и элегантность куда-то испарились. Воротник на рубашке некрасиво заломился, на пиджаке недоставало двух пуговиц, волосы торчали в стороны, словно после взрыва, а сам Платон постоянно дергался, суетился и крутил в руках столовые приборы – вилку, нож, перечницу, солянку и салфетку.

Лизка никогда его таким не видела, и без привычного лоска он превращался в заурядного индюка с огромным самомнением.

– Ты не ранен? – спросила она, изображая сочувствие.

– Нормально, жить буду, – отмахнулся он. – Я добьюсь, чтобы этого урода сгноили в милицейских застенках до суда!

У Лизки на секунду проскочила мысль, что «этим уродом» мог оказаться Тальберг, но не осмелилась уточнять.

– Что заказал?

– Принесут – увидишь, – он скорчил недовольное лицо, словно она донимала его глупыми расспросами.

Беседа не клеилась, Лизка мысленно корила себя за глупость.

После недолгого, но неловкого молчания, официант приволок вино. Платон схватил бутылку и разлил по бокалам.

– За нас, – предложил он.

Лизке не хотела пить «за нас». Никаких «нас» в обозримом будущем она не видела, но молча сделала маленький глоток.

– Ты же за рулем!

– Ерунда! – отмахнулся он. – Лиза! Поговорим начистоту.

«Вот и развлеклась, и отдохнула, и развеялась». Она поняла, что дальше последует трудный разговор, которого напрасно надеялась избежать.

– Хочу сделать тебе предложение, – объявил Платон будничным тоном, словно подобные события в его жизни случалось ежедневно. – Даже кольцо есть – как положено.

Он достал из кармана маленькую коробочку и протянул на ладони:

– Открывай.

– Я еще замужем, – Лизка не ожидала, что он пропустит промежуточные стадии и перейдет сразу к последней. – И как-то не готова.

– Ты не спеши, обдумай хорошенько, – увещевал он, заметив по глазам ее замешательство. Чтобы склонить весы в свою сторону, добавил: – Отключи чувства и подумай логически. Ты, можно сказать, без двух минут как разведена. У тебя есть дочь-бунтарка, да и возраст уже не тот, чтобы пользоваться популярностью. Мое предложение – это лучший вариант для тебя. А о Тальберге не беспокойся, хоть завтра вас в ЗАГСе разведут без его присутствия. Я решение суда организовал, придешь, заявление подпишешь и готово!

Небрежно сказанные Платоном слова больно ранили Лизку. Она, конечно, не девочка, но и крест на жизни ставить не собиралась. До сей поры она об этом не думала, особенно с такой точки зрения. Ну и Тальберг, хоть и поступил, как редкостная свинья, тем не менее, не заслуживал заочного развода.

Настроение окончательно испортилось. Лизке все опротивело и ничего не хотелось – ни отдыхать, ни есть, ни пить, ни танцевать. Она бы с радостью ушла домой и рухнула в кровать. И никаких Платонов в радиусе трех километров.

– Ты плохо обо мне думаешь, – выдавила она.

– Я хорошо о тебе думаю, – возразил Платон. – Постоянно и непрерывно. Я сделаю твою жизнь лучше.

Она смотрела в окно, но так как солнце уже выключилось, она видела только собственное отражение. Замученное лицо когда-то красивой женщины. А может быть, она еще привлекательна? Почему-то же вьется возле нее Платон, замуж зовет, золотые горы обещает.

– Где Тальберг? Нету его, а я здесь, рядом в трудную минуту, – продолжал он. – Полная финансовая независимость. Можешь не работать.

– Мне нравится моя работа.

– Тогда можешь работать, – милостиво разрешил он. – Неважно.

– Для меня важно. Все важно.

Ему надоело держать коробочку на весу. К тому же, Лизка не выказывала желания ее открывать и любоваться на самое дорогое кольцо, отыскавшееся в этом Мухосранске.

– Я не давлю. Решение за тобой.

Она кивнула.

Принесли заказ. Она не притронулась к содержимому тарелки, а продолжала молча смотреть в стол.

– Кушай, на удивление вкусно, – Платон жевал с набитым ртом. – Могут, когда захотят. Хуже, чем в столице, мясо пережарено, салат не посолили, но на безрыбье, как известно…

– Не хочется, – перебила Лизка. – Нет аппетита.

Он бросил на нее подозрительный взгляд и продолжил трапезу. Он громко и шумно работал челюстями, а когда обсасывал кость, Лизку и вовсе передернуло.

– Зря не захотела, – он вытер салфеткой жирные пальцы. – Это лучшее из имеющегося.

Затем пригласил на танец. Она снова пожалела, что надела проклятые жмущие туфли, гори они синим пламенем.

Он взял ее за талию и повел. Лизка впервые оказалась в непосредственной близи от него, поэтому только сейчас учуяла слабый, но явный запах перегара, пробившийся даже сквозь ужин, проглоченный с таким аппетитом.

– К Ольге буду относиться, как к родной дочери – обеспечу, образование оплачу, на работу пристрою, – перечислял он тихо на ухо. – Ты же знаешь, у меня со связями в порядке, правильные люди на хлебных местах.

– Что значит «как»? – Лизка посмотрела широко открытыми глазами, переполненными неподдельного удивления.

– Что не так? Буду любить, как смогу. Тем более, она девчонка самостоятельная.

– Она и есть твоя дочь, клоун, – с нее словно спало наваждение, и вернулась способность трезво мыслить.

Он замер, пораженный ее словами. Дело принимало неожиданный оборот. Он осознал, что никогда толком и Ольгу не видел. Если бы увидел, заметил бы сходство. Что-то же досталось ей от него.

– Э-э-э… – протянул он. – Ты же говорила…

– Да, – разозлилась Лизка. – Ты был самовлюбленным болваном, с которым я не смогла бы прожить и года, не повесившись. Прекращай цирк, ты Димке сам об этом рассказал, а теперь изображаешь наивность.

– Ничего я не говорил. Я с ним и поговорить не успел. Он перебрал и «отключился».

– Опять врешь, – не поверила она. – Ты всегда врешь.

– Что значит «опять»? – вспылил он. – Я никогда не вру.

Спустя мгновение он осознал ошибку. Лизка взорвалась и возмутилась на все кафе:

– Маринке ты про сегодняшний вечер тоже правду расскажешь? С подробностями опишешь?

– У нас с ней сугубо физические отношения, – сухо проронил он.

– Это у тебя с ней сугубо физические, а она быть с тобой хочет не только раз в неделю! – почти кричала Лизка. – Ты ее первая серьезная любовь с детства, она за последние месяцы духом воспрянула. Ты бы видел, какая она замученная после развода ходила! У нее две радости в жизни – сын и ты. Я сюда пришла, чтобы это тебе высказать.

– Я… – он замолчал. Кровь приливала к щекам, но сосуды протекали слишком глубоко, и он никогда не краснел, чем всегда гордился. Навалилась тяжесть, и он будто стал еще ниже. Посмотрел на гневные Лизкины брови и сказал сквозь зубы: – Врет она и хочет меня охомутать, чтобы уехать в столицу и жить на мои деньги. Вам всем только этого и надо, на бывшей жене насмотрелся.

– Придурок, ты ничего не понял. Тебе не я интересна, тебе нужен трофей, ты до сих пор не можешь себе простить поражение Димке. Скажешь, неправда? – она не стала ждать ответа, и добавила ультимативным тоном: – Я ухожу и прошу не звонить, не писать, в гости не приходить. Пятнадцать лет не виделись, остаток жизни замечательно переживем друг без друга.

Она сняла с крючка плащ и надела, не с первого раза попав в рукав. Платон хотел подскочить и помочь, но она одернула руку и проговорила голосом полным твердого льда:

– Не прикасайся ко мне. Никогда.

Схватила сумку, набросила на плечо и решительным шагом рванула к выходу.

Он остался сидеть, раздумывая о том, что должен пребывать в ярости, но внутри ничего не шевельнулось, только легкая досада портила настроение. И даже новость об Ольге на самом деле не особо впечатлила.

Почему-то вызывало беспокойство, расскажет ли Лизка Маринке о произошедшем. С другой стороны, ему будет проще с порвать с Мариной.

Он заказал коньяк.

51.

Тальберг второй раз в жизни сидел у начальника службы безопасности. Владелец кабинета сменился, но мебель и внутреннее убранство за предыдущие пятнадцать лет ничуть не поменялись.

Платон так и не появился. Удалось выяснить, что он отказался от водителя и уехал на служебном автомобиле. Телефон не отвечал на звонки. После нескольких попыток дозвониться и отключения солнца сообразили, что сегодня уже ничего случится.

– Мы не полиция, – развел руками Безуглый. – Формально, я в его подчинении, и если он вменяем, я обязан соблюдать субординацию и выполнять приказы и распоряжения руководства. Но моя б воля, я бы его в бараний рог…

– Я думал, вы по линии министерства.

– Не совсем, зарплату я получаю тут. Меня сюда в ссылку отправили за прокол на предыдущем месте.

Тальберг удивился, хотя из чувства такта не стал расспрашивать, что именно нужно сделать, чтобы оказаться в Лоскутовке. Но Безуглый сам пояснил:

– На беду выявил хищение, которое не стоило выявлять. Но пошел на принцип.

«А ведь нормальный, судя по всему, мужик», – подумал Тальберг, привыкший не доверять людям в форме, особенно если их работа состоит в непрерывном контроле твоей деятельности на предмет нецелевого использования целевых средств.

– Тогда напишу заявление, – объявил он. – Самотек многим может стоить жизни.

– Не надо, – попросил Безуглый. – Во-первых, бесполезно, потому что у Демидовича такие связи, сам же за решеткой и окажешься. Поверь, я на своей шкуре прочувствовал. А во-вторых…

– Я должен, – перебил Тальберг. – Это мой долг ученого.

– Заладил, как попугай, «я должен, я должен»! – передразнил Безуглый. – Тебе больше всех надо?

– Да. Ведь я нашел способ добывать краенитовую пыль, а теперь получается, я в ответе за последствия. Если бы не я, ничего бы не случилось. Ни с Кольцовым, ни с Самойловым.

– Вроде ученого, который бомбу придумал?

– Да, именно так.

– Понимаю. Но ты же не умеешь будущее предсказывать. Ты просто хотел, как лучше.

– Я обязан был предвидеть, – продолжал заниматься самобичеванием Тальберг.

– Ничего невозможно предугадать, даже то, включится ли завтра солнце.

Безуглый подошел к одному из шкафов, через стеклянные вставки на дверцах которого проглядывали стопки бумаг, собранные в скоросшиватели. Он нагнулся, открыл нижнюю секцию и достал бутылку.

К счастью, это оказался простой коньяк, а не затрапезная платоновка.

– Других спиртных напитков не признаю, – гордо объявил Безуглый. – Думаю, не помешает для снятия стресса.

– Лекарства, – Тальберг, показал на затылок. – Мне нельзя.

– Пожалуй. Я и забыл, что тебя Кольцов «оприходовал». Тогда рюмашку приму, если не возражаешь. А за Платона не волнуйся. Я обязательно что-нибудь придумаю – у меня тоже есть связи. Какая-нибудь проверка выявит нарушения. Ты поверь, у меня на Платона большой зуб.

Тальберг задумался, глядя на чучело зайца, которое исправно продолжал таскать следом. Олег выглядел уже не так белоснежно и имел слегка замученный вид. Тем не менее, он вдруг подмигнул и шепнул:

– Кольцов говорит, Платон нервничает. Интересно, почему? Есть над чем задуматься.

И снова замер.

– Не хотелось бы, чтобы институт пострадал. Слушай, – Тальберг перешел на «ты». – Николай Константинович обмолвился, что Платон нервный ходит и со здоровьем не в ладах, к чему бы это?

– Да, я тоже заметил, – подтвердил Безуглый. – Он такой после покушения.

– Покушение? – удивился Тальберг, размышляя, сколько событий он пропустил, находясь в анабиозе. – Кто покушался-то?

– Краепоклонник какой-то, псих. Я тебе ничего не говорил. Конфи… конфеде… конфиденциальная информация, следственная тайна. Ты никому!…

– Могила!

– Я оформлял разрешения на временные пропуска для «Вектора», – продолжал Безуглый, – так Талаев непрерывно орал на меня. Он и до этого раздражал, а в последний раз я ему разве что галстук не затолкал в…

– Я тут подумал, – перебил Тальберг, не дослушав, где именно едва не оказался галстук. – А вдруг, дело уже в шляпе, и нам даже ничего предпринимать не придется.

– В смысле?

– У тебя ключ от кабинета Платона есть?

– Обижаешь!

– Пошли!

Тальберг направился в приемную, не дожидаясь, пока Валентин Денисович отыщет нужную связку.

Наталья уже ушла, но у Кольцова еще горел свет – Мухин принимал дела, наслаждаясь одиночеством на новом месте.

Безуглый топтался у закрытой двери с табличкой «Зам. директора по научной работе» и открывал замок. На шум явился потревоженный Павел Владимирович, из-за последних событий переживающий, чтобы не напали на него самого.

– Что происходит? – спросил он.

– Ничего, – заверил Безуглый. – Следственный эксперимент особой важности. Попрошу не мешать.

– Какой эксперимент? – не понял Мухин. – И причем тут кабинет Талаева? Нельзя перенести мероприятия на утро?

– Тс-с-с. Тайна следствия, – Тальберг приложил указательный палец к губам. – Вопрос жизни и смерти.

Он переживал, как бы Мухин не учуял запах коньяка, но тот ничего не заметил, одарил еще одним недоверчивым взглядом и всосался в кабинет, тихо прикрыв за собой дверь.

Тальберг уверенным шагом направился к креслу Платона.

– Что ищем? – спросил Безуглый вслед. – Я потерял нить наших рассуждений.

Тальберг наклонился и на секунду исчез под столом. Через мгновение раздалось его радостное мычание:

– Нашел!

Он вылез, держа пустую бутылку «Лоскутовского черного золота».

– Нарушил первое правило самогонщика – не пить то, что гонишь, – икнул Безуглый. – Но как нам это может помочь? Компромат в виде одной пустой тары слабоват, честно тебе скажу.

– Я о краенитовой пыли не все рассказал, – пояснил Тальберг. – Она не просто вызывает агрессию. У того человека, которому в организм попал краенит, возникает навязчивая идея, что он теряет самое ценное в жизни.

– Сложновато, – признался Безуглый, переставший отличать науку от магии. – Если Платон пьет эту дрянь, значит, опасается потерять самое ценное.

– Правильно, – подтвердил Тальберг. – Видишь, элементарно.