Фабрика #17

На мгновение показалось, что крайний справа рабочий – смотрящий мимо объектива и словно стесняющийся участия в этой инсталляции – похож на самого Коренева, но с бородой и усами. Впрочем, человек стоял далеко от камеры, и детали изображения терялась в фотографическом зерне, позволяя списать схожесть на парейдолическую иллюзию.

Несмотря на лубочность картинки, пошлость лозунга и примитивность оформления, ощутил себя черепахой, перевернутой на панцирь и вынужденной дергаться и сучить ногами. Захотелось сбежать.

– Пошлость и безвкусица, – дрогнувшим голосом высказал авторитетное мнение и проглотил ком в горле. – Хотя бумага дорогая, мелованная. При таких затратах можно было раскошелиться на нормального дизайнера.

– В том-то и дело, – подхватил Ваня. – ОНИ хотят сделать по уму.

Он налегал на слово «они».

– Пусть в типографию обращаются, мы при чем?

– Брошюрка, это так, баловство. Ее нам для информации прислали. Иллюстративный материал, так сказать.

Коренев положил буклет на стол фотографией вниз. Ему продолжало казаться, что женщина взывает к нему с беззвучной мольбой.

– И что от нас требуется?

– Сущая безделица, – сказал Ваня. – Хотят к столетию предприятия издать книгу. Огромный том с качественной печатью и небольшим тиражом, чтобы хранить в местной библиотеке и дарить гостям города и фабрики. В юбилейном издании, само собой, должна быть отражена столетняя история предприятия и нарисованы радужные перспективы. Интервью, с директором, главным инженером и старожилами, их фотографии, стихи талантливых слесарей… Оформлением и версткой займутся другие люди, с тебя исключительно текстовый материал.

– Объем исследовательской работы колоссальный!

– Во-первых, при фабрике есть библиотека с архивом, а во вторых, твоя командировка продлится целых три месяца.

– Эти месяцы надо на что-то жить! Наших командировочных хватает только на соль и спички.

Ваня достал из ящика стола чек.

– Две трети – твои. Половину выдаю авансом.

Цифра впечатляла, но вспомнился парадокс высокого вознаграждения, вычитанный в их же газете в разделе «А знаете ли вы?». Однажды ученые – заметка умалчивала, были ли эти ученые британскими – пришли к выводу, что уровень оплаты влияет на качество и скорость выполнения работы, причем не самым очевидным образом.

Те, кому платили скромно, задержались со сроками, задание выполняли спустя рукава, но с поставленной задачей справились. Работники с достойной средней оплатой трудились с максимальной отдачей и уложились в отведенный срок. Но когда группе людей предложили огромные деньги за несложное задание, возникла странная ситуация – горбатиться никто не хотел, работа ползла медленней улитки, и к установленному часу не было готово и трети.

– Сроки какие?

– Говорю же, три месяца.

– Мало, – заявил Коренев. – Не успею.

– Чепуха! Ты сегодняшнюю статью вмиг накатал.

– Это лишь маленькая статейка, а не целая книга!

– Во-первых, в ней картинок и фотографий больше, чем текста, а во-вторых, в спешке ты пишешь лучше. В состоянии стресса рождаются шедевры.

– Столетняя история задрипанной фабрики не станет шедевром.

– Бледный ты какой-то, на тебе лица нет, – перевел тему Ваня.

– Ничего серьезного, утомился. Поездка к Дедуле аукается – от него до шоссе пришлось пешком идти. Туда-то я на такси ехал, а на обратном пути связь пропала, в их глуши сигнал не ловится.

– Не отпускал бы таксиста, все равно визиты к Дедуле короткие.

– Я был бы признателен, если бы вы с Виталиком рассказали мне это перед поездкой, – сказал Коренев.

– Берешь заказ? Считаю до трех, раз, два…

– Не знаю.

Внутренний голос советовал отказаться, но гонорар позволил бы заткнуть пару-тройку существенных дыр в домашнем бюджете.

Два «я» вели спор. Ленивое «я» говорило, что нечего связываться с «колхозом» и плодить безвкусицу, лучше провести время с пользой – книги почитать, вторую нетленку написать. Другое, более жадное и деловитое «я» требовало принять предложение и выдать на-гора юбилейную агитку о славных буднях трудового коллектива.

Ваня гипнотизировал Коренева, пока тот разбирался во внутренних ощущениях.

– Ну? Что думаешь? – не выдержал главный редактор.

– Не знаю. И хочется, и колется.

Ваня вздохнул и выложил последний козырь:

– Тебе лучше на некоторое время исчезнуть из города. Местный авторитет Арам, под чьей крышей находились убитые азиаты, пообещал разобраться и найти виновных. Я, конечно, постараюсь тебя не сдавать, но если начнут пытать, долго не продержусь, даже майор не поможет.

Ваня был серьезен. Ситуация поворачивалась так, что выбора не оставалось. Нужно соглашаться и надеяться, что до него не доберутся, пока он будет сидеть на фабрике и записывать мемуары пожилых и ответственных работников.

Ваня продолжал сыпать доводами:

– Оплата высокая, скроешься из города и заляжешь на дно, издашь первую полноценную книгу – будет, что писать в графу «Имеющиеся публикации»…

Главный редактор попал в точку. Именно эту графу хотелось заполнить в заявках, прилагаемых к рукописи. Человек публиковавшийся имеет более высокие шансы на рассмотрение и принятие к последующей публикации.

– Черт с тобой!

– Молодец! Умница! – обрадовался Ваня. – Зайди в бухгалтерию, пусть командировочные оформят. Пока будешь оформляться, сообщу заказчикам о твоем согласии.

Коренев уставился на тыльную сторону брошюры и продолжил сидеть.

– Слушай, а почему ты мне предложил? – спросил он. – Может, кто-то бы из наших заинтересовался. Например, Михайленко, он и пишет быстро, и с деньгами у него вечные проблемы – все-таки пятеро детей. Он в командировку поедет, будто в отпуск на море. Три месяца вдали от семьи – для него мечта десятилетия. Жене грех жаловаться, потому что Михайленко столько за четыре года не зарабатывает.

– Хотят именно тебя, – сказал Ваня и сглотнул.

– В смысле «именно меня»?

– В прямом. Позвонили и потребовали, чтобы ты лично написал этот опус, а прочих даже рассматривать не желают. Я сразу Михайленко предложил, я же стараюсь заботиться о сотрудниках. Но они уперлись, ни на кого другого тебя менять не согласны.

– Странно, откуда им обо мне известно?

Ваня развел руками:

– Никогда на фабрике не был, ничего сказать не могу.

Подозрительно.

– Им кто-то тебя порекомендовал, – предположил Ваня. – Я бы не заморачивался. Ну, захотелось людям дать тебе работу, подумаешь, делов-то.

– Вот это и подозрительно. Ни с того, ни с сего…

– Накручиваешь. Я бы согласился без раздумий, но мне никто не предлагает, – вздохнул Ваня. – Не рассиживайся, иди к бухгалтеру за авансом. Вернешься – определимся с датами, телефонами и с прочей чепухой.

Коренев пошел к двери, но на пороге остановился и спросил:

– Ты помнишь, как посылал меня на выставку детского рисунка?

Ваня прищурил глаз.

– Было дело. Ты, кстати, так и не принес статью, а я на нее оставил место в макете. Пришлось заполнять полосу рубрикой «Знаете ли вы?» Знаете ли вы, сколько у улитки зубов?

Ваня взял лежащий на столе острый карандаш и принялся затачивать перочинным ножиком. Получалось неаккуратно, грифельный кончик постоянно скалывался.

– Не моя вина. Выставка на следующий день закрылась, и меня попросили ничего не публиковать, – сказал Коренев.

– Какая досада, – отреагировал Ваня безразличным тоном.

– Мне сообщили, что неизвестный молодой человек в нетрезвом виде пытался испортить одну из картин.

Главный редактор сдавил карандаш, и тот с громким хрустом переломился. Ваня в молчании выбросил оставшиеся куски в мусорное ведро и смел со стола опилки.

– Я думаю, этим молодым человеком был ты.

– Да, я. И что?

– Почему?

– Не знаю, – Ваня взял другой карандаш, но не стал его точить, а лишь мял в руках. – Стою, смотрю, и вдруг на меня такая злость нашла. Она с портрета таращилась глазищами, словно сверлила… Прямо в душу заглядывала. Я испугался, в жизни так страшно не было, будто молнией ударило, и сразу протрезвел. Показалось, мгновение – и она во мне навсегда останется. Знаю, звучит глупо, но я решил не сдаваться и бороться, содрал картину и пытался ее растоптать, но мне не дали.

– М-да, – протянул Коренев. – Сколько проблем из-за безымянного детского рисунка.

– Почему же? Было у нее название. Я его тоже порвал.

– И как же она называлась?

– «Многословие», – сказал Ваня, и карандаш в его руках снова сломался.

#11.

Он листал страницы рукописи, просматривал ненавистный текст и не узнавал строчки. Они были его, им написанные, но одновременно чужие, обезображенные сном. Бумага изменила цвет и превратилась из ярко-белого офисного прямоугольника в желтеющий пергамент с рассыпающимися уголками.

Буквы, напечатанные на довлатовском «Ундервуве» с его знаменитыми парящими в воздухе круглыми черными клавишами трансформировались в рукописный текст. Засечки и выносные элементы удлинялись, вытягивали спинки, прогибались по-кошачьи и сплетались завитушками в нечитаемую пушкинскую вязь. Он не столько читал, сколько нашептывал текст по памяти, словно молитву. Язык облачал мысль в шорох заученных строк.

Многословие.

Слово ударило топором в голову и разделило мозг на две половины – на логику и эмоции. Логика скукожилась до размеров спичечной головки и исчезла.

«Молодой человек, вы должны бороться с многословием. Она вам жизни не даст». Старый дурак, путающийся в местоимениях. Для него и кофе, небось, среднего рода.

Попытался прекратить чтение, но язык не слушался и продолжал произносить причудливые сочетания слогов, которых в книге не было:

– …прокрастинация, плеоназм, глоссофобия, логорея, претенциозность, палинфразия, обнубиляция, тифлосурдоолигофренопедагогика, фиброэзофагогастродуоденоскопия…

Сконцентрировался на руках. Сжал ладони в кулаки и перестал переворачивать обветшавшие странички. Рукопись вспыхнула и оставила тлеющие лоскуты, опадающие дождем.

Нужно проснуться! Ему известно, что он лежит на старой кровати, в продавленном матраце, и даже ощущает пружину, упирающуюся острым концом в ягодицу. Одно усилие, и он вырвется из кошмара в осмысленное бытие. Скучное, болезненное, беспросветное бытие.

В сон кто-то проник, словно прыгающий с десятиметрового трамплина олимпийский чемпион, бесшумно, но огромной энергией входящий в воду. Края сновидения раздвинулись, пропустили незнакомца и сомкнулись без следа.

– …прокрастинация, плеоназм, глоссофобия…

Слова пошли по второму кругу, но тише, словно их предназначение исполнилось.

Проснись! Немедленно! скомандовал себе и ощутил крадущуюся сзади прохладную пустоту. Холод тянул в пропасть. Появилось ощущение падения – самой неприятной разновидности, когда валишься назад беззащитной спиной.

По-кошачьи развернулся и приземлился на четыре лапы, то есть ноги… Или все-таки руки? В мыслях наступила путаница. Перед глазами блеснули черные лаковые туфли на высоком каблуке.

Рея!

– Андрюша, вставайте, – пропела она. Ее голос медовой патокой лился в уши и стекал сиропом по барабанной перепонке. – Негоже в вашем возрасте ползать на четвереньках. Вы взрослый и состоявшийся мужчина, которому полагается твердо стоять на ногах.

Она над ним подтрунивала. Он ненавидел быть объектом легкой иронии, не говоря об откровенных насмешках. Он привстал и неуклюжими движениями струсил пыль с колен.

Сон приобрел реалистичность. Привычная для сновидений размытость сменилась преувеличенной резкостью контуров.

– Настоящий джентльмен предложил бы девушке присесть, – сказала она.

Он сглотнул и осмотрелся. Они стояли в абсолютной пустоте, состоящей из бескрайнего пыльного пола и беспросветного мрака. Хотел сказать, что присаживаться некуда, но правой рукой задел что-то массивное.

Там стоял трон. Небольшой, замысловато украшенный позолоченными завитушками и драгоценными камнями, видимо, походный вариант, чтобы королева в любой момент могла присесть и полюбоваться зеленой травкой на фоне летнего заката, одновременно давая окружающим понять, что она королевских кровей, не имеющая ничего общего с грязной челядью.

– Садитесь, – предложил он.

– Спасибо, не сомневалась в вашем хорошем воспитании.

Быстрыми движениями балерины она взлетела по ступенькам и опустилась на сидение. Подол белого платья взмыл, надутый воздухом, и осел, обозначив контуры ее фигуры.

– Мне идет? – спросила она и расправила складки на коленках.

Хотя царственный наряд был ей к лицу, он предпочел промолчать.

– Андрюша, вы бледны, – сказала она. – Переживаю за ваше самочувствие, вы нужны мне исключительно здоровым и с отменным аппетитом. А иначе у вас сил не хватит добежать до финиша.

Для чего? Какого финиша?

– Это большой секрет, – прочитала она его мысли. – Всему свое время и место. Но вы, конечно же, не откажетесь помочь беззащитной девушке, если ей понадобится помощь такого славного молодого человека?

Интуиция подсказывала, что помощь этой женщине – занятие непростое. Она не попросит что-нибудь банальное, вроде замены уплотнений в кухонном кране. Такие женщины требуют куда большего. Например, пожертвовать жизнью.

– Сдается, вы меня недолюбливаете, – сказала она, а он пообещал себе ни о чем не думать, чтобы никто не смог прочитать его мысли. Но обещать легче, чем сделать. Как можно не думать? На подобный подвиг из его знакомых способна лишь Оленька.

– Зря переживаете, я никому не дам вас в обиду, вы мне симпатичны, и я, право, кажется, немного в вас влюблена. Вы такой милый и многообещающий, в вас невозможно не влюбиться. Девушкам, конечно, нравятся поэты.

Вряд ли. Большинство писателей бедны, как церковная мышь, а на одних стихах далеко не уедешь, загремишь в ближайшую канаву бытовухи. И ладно бы, писал по-человечески, так ведь не получается ни черта. Поконченный человек, без будущего и настоящего.

– Вы слишком самокритичны, с таким подходом недолго на себе и крест поставить, а вы свое предназначение еще не выполнили.

– Какое?

– Ужас, до чего же вы нетерпеливый, все вам расскажи, да на блюдечке принеси. Секрет. Узнаете сами в нужный час, – повторила она пароль. – Но самоуничижаться вам запрещаю. Сохраняйте бодрость духа, тронуться крышей успеете в любое удобное время. В том большого подвига не нахожу, а страдальческое выражение лица вам не идет. Вы становитесь похожи не на поэта, а на мелкого щенка, которого хочется накормить, искупать и выловить блох.

Он и вправду ощущал себя в шкуре побитого пса.

– К вопросу о поэзии. Не поведаете ли, каковы итоги вашего маленького путешествия на «литературный симпозиум»? Вы же так это назвали? Было бы любопытно послушать. Не станет же человек с тонкой душевной организацией срываться в дальнюю дорогу без серьезного повода…

– Это дело личное, интимное, я бы сказал. – ответил он.

– Мы вместе находимся в вашем сне, куда уж интимнее. Или боитесь? – она заметила его замешательство и рассмеялась. – Не тревожьтесь, я не кусаюсь. Право, так забавно наблюдать за вами. Вы невинны и стеснительны, словно юноша. Не робейте, иначе потеряю интерес и оставлю вас в покое, как скучную игрушку.

Скорей бы! Он забыл, что обещал ни о чем не думать. Рея прочитала его мысли и расхохоталась.

– Маленький ребенок перед избавлением от игрушки, ломает ее, чтобы рассмотреть внутренности. Вас не пугает подобная перспектива? Шучу, не обращайте внимания. Лучше поделитесь, каким сакральным знанием осчастливил вас старичок-сморчок.

– Откуда вы знаете?

– Я вам снюсь. Вы думаете, во сне не могу себе позволить знать ВСЕ? Это лишь одно из приятных свойств сновидений, за которые я их обожаю. Но вы отвлекаетесь от темы разговора. До чего же утомительно тянуть из вас клещами по слову.

Она склонилась и оказалась с ним лицом к лицу. Он мог разглядеть поры на коже и маленькую родинку на щеке.

– ЧТО ВАМ СКАЗАЛИ?

Слова сопровождались многоголосым эхом, будто одновременно говорили несколько человек – женщина, мужчина и мальчик со щемящим дискантом Беловежской Пущи.

– Я должен избавиться от многословия, – он пребывал в потрясении от внезапной перемены в голосе Реи.

– Что, по-вашему, это значит?

– Ну, обычно к многословию относят избыток плеоназмов, перифразы, тавтология, периссология, – принялся перечислять он, вываливая всю филологию, вбитую в голову за годы обучения. – И эта, как ее, лого…

– Довольно, – перебила она. – Это потрясающе тоскливо. Дедуля так и не научился выражаться внятно. Что с него взять, старость, – посетовала она. – Все там будем, если повезет дожить. Но вам горевать нечего, вы дотянете до преклонных годов, обещаю.

– А вам откуда знать?

– Интуиция. Вы не отвлекайтесь и берите пирожочки, пока горячие.

Какие пирожки? Не успел удивиться, как оказался с Реей за одним столом, накрытым белоснежной скатертью со сложным фрактальным узором. Посреди круглой столешницы возвышался самовар, блестящий, доставленный прямо из магазина. Пока разглядывал собственное отражение на зеркальном боку, сообразил, что самовар электрический. Из него выходил шнур, который завитушками плыл по скатерти и нырял под стол.

Нагнулся, заглянул под скатерть, ожидая увидеть на полу розетку. Ничего, пусто. Очередная обманка-дразнилка.

А вот пирожки нашлись. Румяные, духовые, пышущие жаром, сложенные горкой на блюде.

– Кушайте, не стесняйтесь, вам понравится. Они не ядовиты, не нужно так рассматривать.

Пересилил себя и потянулся за пирожком. На него напал волчий голод и впервые в жизни он унюхал во сне запах выпечки, ласкающий ноздри. Зубы сами проломили хрустящую корочку и впились в воздушное тесто. Теплое вязкое вишневое повидло коснулось языка, и на мгновение едва не потерял сознание от наступившего блаженства.

– Божественно, – промычал он и передумал просыпаться. – Только ими бы и питался.

– Я подозревала, что пирожки вам понравятся больше рахат-лукума, – с удовлетворением отметила она. – Кушайте без стеснения, углеводы полезны для мозга. Во всяком случае, так говорят.

Кулинарное наслаждение множилось на столе. Рогалики с матовой какао-глазурью, румяные круассаны, слоеные торты с кремовыми розочками и шоколадными паутинками возникали из воздуха и заполняли доступное пространство стола. Но он не мог оторваться от пирожков, словно провалился на двадцать лет в прошлое.

– М-м-м, – мычал без стеснения. В конце концов, это его сон, и он вправе заниматься в нем, чем душа пожелает.

Рея наблюдала, как он набивает рот, и улыбалась. Наконец, протянула руку к ближайшему трехъярусному торту и легким движением фокусника сорвала с него бледно-желтую розу, которая вдруг оказалась не кремовой, а фоамирановой.

Он до сего момента и не подозревал, что знает такие слова, но одного взгляда на лепестки хватило, чтобы через непонятное сочетание звуков осознать их природу. Рея приколола цветок к волосам и разглядывала отражение в самоваре.

– Вы находите меня привлекательной? – спросила она.

– Угу, – промычал он, наминая выпечку. – Где вы научились так готовить?

– О, нет! Как вам такое в голову могло прийти? Я готовить не умею. У меня патологическая несовместимость с кухонной плитой. Я привыкла к духовной пище.

– А пирожочки, стало быть, волшебные.

– Ну почему же? Обычные. У бабушки определенно кулинарный талант.

– У Нины Григорьевны? – он перестал жевать и едва не поперхнулся. Чувствовал же, есть какой-то подвох. – Она-то причем?

– Это те самые пирожки, которые она испекла перед тем, как скоропостижно отойти в мир иной. Я подумала, негоже пропадать добру… Почему вы перестали кушать?

– Аппетит пропал, – ответил он и отложил недоеденную булку.

– Какой вы, однако, слабенький. Над вами работать и работать.

Воздух перерезал оглушающий писк. Пригнулся, словно ожидал авиаудара. Неприятный звук повторился, блюда задрожали и начали исчезать. Последним сбежал недоеденный пирожок, который на секунду ожил и попытался на крохотных ножках улизнуть со стола.

– Будильник, – пояснила Рея. – Удачи вам на фабрике.

– А вы и это знаете?!!

– Конечно. Я бы предпочла, чтобы вы не ехали, но, к сожалению, вы решили спрятаться.

Следующий писк ознаменовал окончание сна.

#12.

На следующий день Рея заходила то ли за солью, то ли сахаром, и пригласила на чай. К чаю шли покупные эклеры. Хозяйка больше расспрашивала, чем рассказывала сама, и он не имел представления, ни кем она работает, ни есть ли у нее семья, муж, дети, родители. Только раз она упомянула, что долго ждала случая переехать, но опять скрыла причину.

Рея из сна отличалась от живущей по соседству, но после сновидения оба ее образа – реальный и приснившийся – смешались до неразличимости.

Впрочем, он готовился к командировке, и его больше занимал вопрос, куда именно он направляется.

Фабрика семнадцать.

Странное название. Взять вот «Завод шампанских вин» и не «Приволжский текстиль». Сразу понятно, чем организация занимается. А тут сплошные загадки.

Откуда взялось число? Количество любовниц директора? Год основания? Вспомнил текущую дату. Нет, не семнадцатый. На всякий случай, отсчитал сто лет назад. Как ни странно, все равно не семнадцатый.

Между тем, структура названия казалась знакомой. Он испытал дежавю, словно уже бывал на подобной фабрике. Во сне? В детстве? В фильме? Гнетущее воспоминание о будущем.

Хрясь! Раздвоившаяся действительность склеилась с хлопком. Вспомнил. Это звалось ЗАТО. Закрытое административно-территориальное образование. У них всегда названия с циферками: Арзамас-16 или Житомир-21.

В одном из таких официально несуществующих населенных пунктов жил его дядя – мамин брат. Попасть в город можно было исключительно по пропуску, имея родственников среди местных жителей. Мать при каждом посещении давала расписку об ответственности за несанкционированное разглашение сведений. Молодой солдатик в шапке-ушанке из искусственного голубоватого меха задавал вопросы юношеским ломающимся баритоном, пытавшемся для строгости звучать басом.

Маме надоело проходить досмотр при каждой поездке и заполнять одну и ту же анкету – не был, не имею, не привлекался, – и она заявила, что с нее хватит и ноги ее там больше не будет. Теперь уже дядя приезжал к ним с ответными визитами, словно на курорт. После северного холода континентальный климат тянул на «юга». С собой привозил деньги и кусочек богатой жизни – московскую сырокопченую высшего сорта и пресловутый чай со слоном.

Никто не знал, чем он занимался, но даже о выезде на отдых в Болгарию, которая, как известно, не заграница, ему полагалось только мечтать.

Итак, ЗАТО.

Хорошая попытка, но логики не прослеживалось. Номерные города скрывались, а руководство фабрики собиралось заплатить немыслимую сумму за целую книгу. Значит, догадка неверна.

Достал с полки каталоги предприятий и организаций, выданные в редакции для работы.

Нашел! Целый абзац крупными буквами.

«ЗАО «ФАБРИКА 17» – компания полного цикла с богатой историей. Продукция отличается высоким качеством исполнения, так как для производства используется сырье лучших поставщиков. Предприятие обладает развитой логистикой, осуществляет доставку в любую точку мира и имеет большое количество партнеров в стране и за рубежом».

Все. Перечитал. Перевернул страницу на случай, если окончание потерялось на обороте, но и там было пусто. Скудно, такое можно написать о любой организации.

Ну, ничего, первый справочник комом. В конце концов, у него целая стопка «Золотых страниц промышленности» и «Расширенный список предприятий». Сейчас он возьмет другой томик, перелистает до буквы «Ф» и найдет…

«ЗАО «ФАБРИКА 17» – компания полного цикла с богатой историей. Продукция отличается высоким качеством исполнения…»

Тьфу!

Второй, третий, десятый. Одно и то же, словно птица говорун, отличающаяся умом и сообразительностью.

Какой может быть ассортимент у такого предприятия? Мужские трусы, радиаторы парового отопления, могильные оградки или резиновое изделие второго номера? Металл? Текстиль? Электроника?

Позвонил Ване.

– Чего тебе? – спросил сонный голос. – В такую рань.

– Полдень!

– Я только лег. Вчера была пятница. Нормальные люди в пятничный вечер отдыхают. И в субботу тоже.

– Рад за тебя, но я через три часа в командировку уезжаю, а до сих пор понятия не имею, куда меня посылают.

– Мы же разобрались. Ты едешь на фабрику. Запиши, а то забудешь и опять трезвонить начнешь. Как же башка болит! – он застонал. – Спать хочу, потом поговорим.

Он явно намеревался бросить трубку, и Коренев поспешил сказать:

– Подожди. Что на фабрике производят?

– Прояви смекалку, поищи. Не в каменном веке живем, информационная революция ради кого свершалась?

– Ну, я же не настолько туп. Искал, но ничего не обнаружил. Ты сам-то знаешь? Ты же с ними общался.