«Свет и Тени» французских маршалов времен эпопеи неуемного «генерала Бонапарта» (Тулон, 1793 – Ватерлоо, 1815): от Бернадота до Мармона

22 февраля 1797 г. войска Бернадотта прибыли в Милан, столицу Ломбардии, причем, беарнец сразу же не сошелся характером по какой-то пустяковой причине с начштаба Бонапарта – Бертье. С самого начала отношения генералов не задались и никогда уже не наладились.

При личной встрече 3 марта в местечке Ла Фаворита, близ Мантуи, Бонапарт и Бернадотт не понравились друг другу, по крайней мере, так принято считать. Действительно, слишком разные, это были люди, и (повторимся!) слишком… похожи, преследовали одни и те же цели: прославиться и подняться как можно выше, благо после революции это стало возможным независимо от происхождения. Известно, что после знакомства Наполеон глубокомысленно изрек: «у него французская голова с римским сердцем». Бернадотт оказался столь же немногословен, но более конкретен: «…Я видел небольшую фигуру, грубую и злую в поведении и манере держаться…» Скорее всего, Жан-Поль-Батист уже тогда разгадал «всю далеко идущую суть» своего нового начальника. У очевидцев создалось впечатление, что оба генерала восприняли друг друга с очень и очень большой предосторожностью: оба «хитроумца» почувствовали друг в друге соперника, причем, непримиримого. Это первое впечатление не обмануло ни извилисто-многогранного «корсиканского выскочку», ни изворотливого выжидалу беарнца.

Намечалось интереснейшее противостояние-противоборство: гений против крепкого характера или, наоборот!?

…Между прочим, тогда началось и наглядное противостояние между двумя французскими… армиями: за спиной у Бонапарта стояла его «итальянская» армия со всей ее «южной» спецификой местоприбывания (теплый климат, благодатная природа, богатые города, много красивых податливых женщин и т.п.), а Бернадотт и его войска – с рейнского театра военных действий – были представителями иной формации. Если первые были порывисты и экспансивны, то вторые – конкретны и подтянуты. «Рейнцы» считали себя выше всех, способнее всех других. Военные Рейнской армии полагали, что именно они выносят наибольшие тяготы войны и делают для победы больше других. «Рейнцы» были намного лучше укомплектованы, снаряжены и экипированы, что впрочем, не мешало «итальянцам» под началом Бонапарта бить врага гораздо эффективнее, чем их «северные» «братья по оружию»! Ко всему прочему, офицеры-«рейнцы» считали Бонапарта «паркетным» генералом, выскочкой, который получил генеральские «погоны», расстреливая сограждан на улицах Парижа (подавление бунта 13 вандемьера), а на выгодное назначение и вовсе через… дивные «врата рая» своей «видавшей виды» супруги-экс-«подстилки» Барраса и прочих парижских деляг. Недаром Бонапарта прозвали генерал Вандемьер! Солдаты же Итальянской армии считали Бонапарта своим кумиром и чуть ли не богом, к тому же относились к солдатам Рейнской армии с плохо скрываемым недовольством. И те и другие насмехались друг над другом: «наполеоновцы» обзывали «бернадоттовцев» – «роялистами», получая в ответ – прозвище «якобинцы». Дело доходило до драк и дуэлей. Жертвами не прекращавшихся дуэлей по слухам стали без мало 350 солдат и офицеров! (Посмотрите замечательный фильм о многолетней вражде двух гусар из той богатейшей на различные события эпохи «Дуэлянты» Ридли Скотта (1977 г.) – автора полуфантастического «Гладиатора» и средневековой притчи «Последняя дуэль», возможно, кое-что станет вам наглядно понятно. Впрочем, о вкусах не спорят.) По вполне понятной причине одним из наиболее рьяных дуэлянтов оказался и наш наваррский петух Бернадотт. Для начала он вызвал на дуэль правую руку Бонапарта Бертье! Потом по рассказам (уже тогда или несколько позже?) на очереди у него стоял сам классик фехтования той поры несравненный бретёр Ожеро! И еще неизвестно, как сложилась бы судьба нашего горбоносого бахвала и наглеца, если бы не Наполеон. Ему удалось развести бретеров по углам. Но с той поры никто из «итальянцев» терпеть не мог «рейнского выскочку» из Беарна. Ко всему прочему, Бернадотт добавляет масло в огонь, еще больше ожесточая непростые взаимоотношения, сложившиеся как между ним и Бонапартом, так и между солдатами. Так, накануне битвы при Тальяменто, Бернадотт обращается к солдатам своей 4-й дивизии со следующими словами: «Солдаты! Всегда помните о том, что вы пришли из Самбро-Маасской армии и что на вас взирает Итальянская армия». И, тем не менее, скупой на похвалу Бонапарт после осмотра частей Бернадотта отдал должное выучке и дисциплине приведенных к нему бернадоттовских солдат: «…они были превосходны, в отличном состоянии и безупречно вымуштрованы». Столь же объективен был и его старый приятель генерал О. Ф. Мармон (1774—1852): «… они, бесспорно, превосходили их (имеются в виду итальянские части Бонапарта – Я.Н.) в поведении, дисциплине и военной подготовке»…

В Италии Бернадотт встретит Мюрата и, как уже отмечалось, даже подружится с ним. Правда, потом судьба и военные «пути-дороги» разведут их, но отважный беарнец надолго сохранит теплые воспоминания о самом лихом командире всей наполеоновской кавалерии – наследнике славы принца Руперта английского короля Карла I Стюарта и прусского короля Фридриха II Великого – Зейдлица! А вот с Бертье, как уже говорилось, отношения не сложилось: слишком разными они были людьми. Один – незаменимая «тень» «генерала Бонапарта», другой – в некотором роде его «отражение» в «кривом зеркале».

Очень скоро (16 марта 1797 г.) война представляет Жану-Полю-Батисту («сержанту – красивая ножка») и его «рейнцам» прекрасный шанс показать заносчивому «коротышке-корсиканцу» (на самом деле Наполеон не был низкорослым: просто на фоне своего рослого и видного генералитета, а потом и маршалата он таковым казался!) каковы его люди в бою с самим эрцгерцогом Карлом – безусловно, лучшим австрийским полководцем той поры – под Тальяменто. Именно его стремительная атака под ураганным огнем австрийской артиллерии решила исход дела.

Бернадот продолжает выполнять поставленные перед ним задачи. 19 марта он атакует крепость Градиска и после упорного боя, потеряв 500 человек, захватил ее. Правда, Бонапарт в своем очерке об Итальянской кампании несколько по-другому описывает эти события. «Дивизия Бернадотта, – пишет он, – появилась перед Градиской для переправы через Изонцо. Она нашла городские ворота запертыми, была встречена пушечными выстрелами и попыталась вступить в переговоры с комендантом, но он от этого отказался. Тогда командующий (Наполеон в своем очерке пишет о себе в третьем лице) двинулся с Серюрье на левый берег Изонцо… Для сооружения моста пришлось бы потерять драгоценное время. Полковник Андреосси, начальник понтонных парков, первым бросился в Изонцо, чтобы измерить его глубину. Колонны последовали его примеру, солдаты переправлялись по пояс в воде под ружейным огнем двух хорватских батальонов, обращенных потом в бегство… Во время этого перехода на правом берегу велась оживленная ружейная перестрелка: там дрался Бернадотт. Этот генерал имел неосторожность штурмовать крепость, был оттеснен и потерял 400—500 человек. Эта чрезмерная храбрость оправдывалась желанием самбро-маасских войск проявить себя в бою и, благородно соревнуясь, прибыть к Градиску прежде старых частей Итальянской армии».

Поэтому нет ничего удивительного, что вместо похвалы Бернадотт получает выговор, смысл которого заключался в следующем: не стоило штурмовать небольшую крепость и терять при этом столько людей; вместо этого, достаточно было просто осадить ее, а поскольку гарнизон не имел достаточного количества продовольствия, то сдался бы очень быстро.

…Между прочим, не исключено, что именно с той поры Бонапарт стал «притормаживать» Бернадотта, явно почувствовав в нем скрытые до поры до времени неограниченные амбиции. В своих характеристиках он называет его «одним из выдающихся защитников Республики», но на деле старается не дать Бернадотту развернуться, а то и отправить с глаз долой! И такая «оказия» скоро подвернется. Се ля ви: человек – человеку волк! Убей его или он убьет тебя! Среди военных – это аксиома: они убивают или… их убивают – кто проворнее, тот и… молодец-удалец! Не так ли!? Впрочем, это всего лишь «оценочное суждение»…

Затем дела пошли столь хорошо для французов, что Массена двинулся на Леобен, Жубер – на Линц, сам Бонапарт – на Вену. В конце концов, австрийский император наглядно задумался о (Леобенском) перемирие, за которым на горизонте «замаячил» (Кампо-Формийский) мир.

Тем временем прозорливый Бернадотт все чаще приходит к мысли, что независимо от того, насколько хорошо или неудачно он будет действовать – все равно это вызовет неудовольствие Наполеона. Его отношение к Бонапарту становится еще более недоброжелательным.

Бернадотт размышляет о продолжении военной карьеры в каком-нибудь для него более приятном месте и не под началом «тормозящего» его Бонапарта. Он подает рапорт в Париж об отпуске и последующем переводе в Индию. Наполеон был совсем не против убрать слишком самостоятельного беарнца из своей армии куда-нибудь подальше. Он даже снабдил его «в дорогу» 50 тыс. франков из суммы в 5 млн. франков от продажи захваченного им «Ртутного рудника». (Себе он оставил 800 тыс. франков.) Но из Парижа пришло сообщение, что вакансий в Индию нет, и Бернадотту следует перейти на административную работу в одной из завоеванных провинций Италии. Жан-Поль-Батист всегда был «парень-непромах» и согласился на время сменить амплуа, приняв руководство над Фриаулем. Как показало время, это был бесценный опыт (для будущего короля Швеции) по администрированию, потом будут Ганновер, Ансбах и Гамбург (очень организованные в структурном плане богатые немецкие города, где всегда было чем «поправить» свой бюджет любому ухватистому «наместнику»).

Спустя какое-то время он, все же, энергично запросился в Париж, в котором никогда не был и был милостиво туда отпущен Наполеоном. Тем более, что «нарисовалась» оказия: должен же был кто-то из высоких офицерских чинов отвезти в Париж пять… захваченных у австрийцев знамен. Правда, в письме к Директории командующий Итальянской армией лестно именует Жана-Поля-Батиста «превосходным генералом, уже стяжавшим славу на берегах Рейна и… одним из тех командиров, которые в наибольшей степени содействовали славе Итальянской армии».

Впервые оказавшись в столице лишь в 34 года, Бернадот вместо нескольких дней, которые должна была длиться его миссия, находится там семь… недель. Он выяснил, что там вовсю идет «закулисная подготовка» к очередному государственному перевороту – так называемому перевороту 18 фрюктидора (4 сентября). Этот первый во Франции той поры военный переворот прошел быстро и бескровно. Карно успели предупредить и он, выражаясь современным молодежным слэнгом, стремительно «ударил по тапкам» – кинулся в бега. Благодаря поддержке Бонапарта Директория усидела у власти. Войсками руководил заранее посланный туда его ставленник генерал Ожеро, и Бернадотт решил не ввязываться в «мероприятие» (тем более, что на него никто не делал ставки), где его роль не была точно прописана и было не известно какие дивиденды он может получить, если все будет о`кей. Дальновидный Жан-Поль-Батист предпочел на три дня исчезнуть из столицы и в неизвестном месте переждать события.

Уже тогда наглядно проявится главная черта его характера: никогда не ввязываться в опасные дела (ни на поле боя, ни в дворцовых кабинетах), если он заранее не обговорил-прописал себе той роли, которая его устраивает по всем параметрам.

Так было и в только что прошедшем перевороте 18 фрюктидора – так будет… всегда!

Бернадотт, человек военный, проведший в сражениях и на бивуаках несколько лет, ошарашен той жизнью, которая кипит в Париже. Он не может отказать себя в удовольствии кинуться с головой в круговорот раздольной парижской жизни, где все тебе доступно, если в карманах у тебя есть «звонкая монета». Его можно увидеть не только на всевозможных увеселительных мероприятиях в салонах, на улицах, в театрах, но и на торжественном приеме, устроенном Директорией в стенах Законодательного корпуса, в Люксембургском дворце, где заседают сами директоры.

Естественно, Бернадот, не забывает и о своей миссии, и ежедневно отправляет Бонапарту донесения с подробнейшим отчетом о положении в Париже.

Практичный Бернадотт заводит ряд нужных знакомств в правительстве (в частности, с вышеупомянутым директором Полем Баррасом – человеком, игравшим определяющую роль в политике Франции той бурной поры) и «закидывает удочку» кому-надо в надежде получить достойный его амбиций и таланта пост, например… военного министра или командующего знаменитой Рейнско-Мозельской армией после того как внезапно скончался легендарный генерал Гош или о переводе на службу во всю ту же Индию либо на худой конец – в Канаду! Но, ни тут – ни там, нигде не сложилось. Потом ходили слухи, что и здесь не обошлось без «руки» Бонапарта! Якобы даже вдали он все время контролировал ситуацию с темпераментным и упрямым беарнцем, рвавшимся на первые роли в армии.

Максимум, что ему предлагают пока – удовольствоваться второстепенной должностью командующего так называемой армией Центра со штаб-квартирой в Марселе. Для такого амбициозного человека как Бернадот это предложение – почти оскорбление, однако, несмотря на гнев, бушующий в его груди, ему приходится проявить сдержанность и дипломатичность во время отказа принять данный пост. Свой отказ он облекает в стандартную для того времени форму, мол он не обладает еще теми качествами и способностями, которые необходимы для такого высокого поста.

Вот и пришлось тщеславному и честолюбивому Жану-Полю-Батисту возвращаться в Итальянскую армию под начало столь «обожавшего» его… Бонапарта!

История сохранила нам несколько любопытных версий их знаменательной после парижского «вояжа» Бернадотта встречи. Одна из наиболее популярных (по воспоминаниям генерала Сарразена) гласит, что когда Бернадотт прибыл к Наполеону в замок Пассериано, где располагалась резиденция главнокомандующего Итальянской армии, в точно назначенное ему время, то якобы Дюрок вежливо попросил его немного подождать в приемной, пока главнокомандующий разберется со срочными бумагами из Парижа. Импульсивный и самолюбивый беарнец (наваррец) Бернадотт очень громко возмутился, заявив, что такая фигура как он имеет полное право на немедленную аудиенцию и негоже держать его в передней ибо даже Директория не позволяла себе такого.

То, что случилось дальше, стало для заносчивого Жана-Поля-Батиста хорошим уроком и заставило его впредь опасаться столь же амбицозного, как и он, корсиканца – уже тогда не подпускавшего никого на пушечный выстрел на своей «Полководческий Олимп». Примечательно, что так поступали все великие полководцы от Александра Македонского до А. В. Суворова.

Одна из интерпретаций случившегося далее гласит, что услышав громогласно-гневную тираду Бернадотта сквозь двери своего кабинета, Бонапарт тут же сам открыл дверь и вышел к «дорогому гостю» с «ангельски-вкрадчивым» выражением лица и с плотно стиснутыми от раздражения губами. (Создалось впечатление будто он намеренно стоял за дверью и очень внимательно слушал реакцию не пускаемого внутрь адъютантом самолюбивого генерала-«рейнца»!? ) Генерал Бонапарт очень вежливо извинился перед генералом Бернадоттом, очень мягко и ласково заметив, что никогда и не помышлял затевать какие-либо церемонии со столь знаменитым соратником, тем более его Бонапарта «правой рукой»! После этой приторно-сладкой тирады, «корсиканский» главнокомандующий Итальянской армии, взял им же самим взвинченного «рейнского» «дружка-наглеца» под локоток и пригласил прогуляться в тиши соседнего парка, дабы посоветоваться о «важных делах в Париже».

Далее началась трагикомедия, если, конечно, брать на веру то, что чаще всего излагается в литературе!

Бонапарт интересовался мнением «правой руки» об их выдающихся соратниках по борьбе с врагами Революции: Массена, Клебере, Гоше и Серюрье. Затем последовала внезапная смена темы. Бонапарт с ученым видом знатока стал задавать «своей правой руке» вопросы, которыми ставил Бернадотта в неловкое положение по причине малого знания тем истории и политики, в частности, принялся обсуждать особенности построения македонской фаланги и римского легиона. Не слишком сведущий в военной теории, Бернадотт тут же сник. А выпускник двух военных учебных заведений (Бриеннского военучилища и одной из самых престижных в Европе – Парижской военшколы), кадровый военный (поцелованнный богом артиллерист по специальности) Наполеон Бонапарт, как бы, не замечая, созданной им самим неловкости, с упоением продолжал «копать вглубь» каверзной для собеседника темы. Никто не знает, сколько времени коварно-властный корсиканец «преподавал» высшую военную науку хвастливо-амбициозному беарнцу (наваррцу).

…Правда, по другой версии наполеоновский экскурс Бернадотту в историю военной тактики прошел в еще более унизительной для самолюбивого беарнца форме и с некоторыми нюансами! На офицерском (генеральском) обеде Наполеон принялся публично, но, как бы, между прочим, выяснять у беарнца-самоучки без классического военного образования, его «компетентное» мнение о структурно-организационных особенностях самых знаменитых тактических построений древности – греко-македонской фаланги и римского легиона. В тоже время, необразованный, но сметливый Бернадотт проглотил все публичные колкости корсиканского «всезнайки» и каждый раз ловко переводил разговоры на нюансы нынешних пехотных построений, где он с несомненным достоинством отстаивал свои «кровью оплаченные» взгляды на современный бой…

Но зато после того как Наполеон так «мягко и ласково» поставил Бернадотта на место, тот все понял. Он не только плотно засел за книги по военной истории, но после каждой прочитанной главы, обязательно обсуждал ее со своими адъютантами. Время покажет, что Бернадотт был способным учеником.

Другим результатом «непонятки» между Бернадоттом и Бонапартом, спровоцированной последним, стало письмо первого к Баррасу с просьбой немедленно отпустить его из Италии. Дело в том, что его «итальянские коллеги по ремеслу» с раздражением и даже с презрением воспринимали как его самого, так и его, порой, неадекватные в чужих глазах, поступки. В частности, по тем или иным причинам именно тогда (или, все же, раньше?) его вызвал на дуэль генерал Брюн, а того поддержал самый известный в армейской среде бретер и дуэлянт Ожеро – один из признанных классиков фехтования той поры. Правда, поединок так и не состоялся, поскольку Бонапарт, узнав об этом, запретил ее. Амбициозный беарнец просит назначить его на другие театры военных действий: на Корфу, в Реюньон и даже в Португалию, но только не в так называемую «Английскую армию» Бонапарта, который в ту пору планировал вторжение на Британские острова. Бернадотт умел скрывать свои обиды, но никогда их не забывал.

Так или иначе, но генералу Бонапарту генерал Бернадотт отправил дружеское письмо, полное благодарности за предоставленную честь сражаться под его началом. Так бывает или, вернее сказать, так принято поступать, когда люди не хотят иметь друг с другом дела, но и не хотят ссориться. Впрочем, истинные причины такого «маневра» остались «за семью печатями».

Бернадотт рассчитывал, что его назначат на Ионические острова, но не сложилось. Не получились и другие «комбинации», в частности, возглавить войска в… Италии, т.е. вместо генерала Бонапарта! И тогда Директория предложила Жану-Полю-Батисту совершенно иное амплуа: сменить острую шпагу военного на отточенное перо дипломата… в Вене!

…Между прочим, ходили слухи, что такому «реприманду неожиданному» в немалой степени опять-таки поспособствовал его… «старый недруг» Наполеон!? После всем памятной «встречи двух друзей» крайне амбициозный генерал Бонапарт предпочел убрать «наглого неуча» из армии с глаз долой. Невероятная напористость и повышенное честолюбие Бернадотта не на шутку его встревожили. Не хотел недавний триумфатор Итальянской кампании, чтобы на его месте в Италии оказался командующим генерал Бернадотт, что грозило бы непредсказуемостью для очень далеко идущих планов Наполеона – планов диктатора. Видя в нем своего соперника в борьбе за власть в Париже, Бонапарт вовсю расхвалил Директории… дипломатические способности Бернадотта. И с его подачи норовистого и самонадеянного вояку-самоучку отправили послом в побежденную Австрию…

Бернадот соблазнился перспективой прославиться теперь уже на политической арене, заняв один из ответственнейших дипломатических постов, ибо «Вена была в то время полюсом, вокруг которого вращалась вся европейская политика…». Помимо этого его могло привлечь и довольно солидное жалованье – 144 тыс. франков. Причем он сразу же получил половину ежегодной суммы плюс 12 тыс. франков на дорожные расходы.

Не исключено, что приложил свою руку к назначению популярного генерала неопытным послом в Вену и «хитрейший из хитрейших» в области интриги той поры епископ Отенский Шарль-Морис де Талейран-Перигор (1754—1838). Фигуру эту в истории Франции конца XVIII – первой четверти XIX вв. принято считать исключительно влиятельной, эдаким «серым кардиналом» подковерных комбинаций, которого сам Наполеон «величал» лучшим плутом среди всех министров того времени. Есть и несколько иные прозвища у этого «колченого дьявола в сутане», например Большой Подонок Большой Политики. Впрочем, в политике не бывает маленьких подонков. Правда, это всего лишь «оценочное» суждение.

Так вот, этот «плут из плутов» знал, что делал, когда назначил Бернадотту очень высокую зарплату – 144 тыс. франков в год «плюс» 72 тыс. франков «подъемных» (впрочем, есть и иные данные о «подсластилях» амбициозного беарнца), чем в определенной мере развеял некоторые сомнения наваррца в необходимости столь кардинальной трансформации. (А ведь узнав о том, что его отсылают на дипломатическую работу, Бернадот по началу отказался от этого поста, но, пораскинув мозгами, с учетом финансового содержания, согласился.) 1

1 января 1798 г. он уже полномочный посол Франции в Вене.

Получив свое назначение, он, даже не дожидаясь дипломатического паспорта, двинулся прямиком в Вену. Здесь явно сыграло в очередной раз его самомнение, нежели неопытность в дипломатических делах: на его взгляд, раз он получил назначение, то его должны были пропускать на всех пограничных пунктах. Естественно, без соответствующих документов, он был остановлен на границе австрийским патрулем. Бернадотт был разгневан таким неуважением к французскому послу и заявил, что если его не пропустят дальше, он расценит это как объявление войны Франции. Эти угрозы так подействовали на австрийских пограничников (напомним, что Австрия только-только проиграла Франции войну!), что, не желая осложнять ситуацию, они подняли пограничные шлагбаумы. Так безродный Бернадотт, «накачанный» хитроумнейшим Магистром Интриги аристократом Шарлем-Морисом де Талейраном, без паспорта и верительных грамот (!) прорвался через австрийские пограничные кордоны и его «диппоезд» из трех замызганных грязью карет с бешеной скоростью помчался по чистейшим мостовым австрийской столицы.

Прибыв в Вену 8 февраля 1798 г., он обосновался в бывшем дворце князя Лихтенштейна, находившемся в нескольких сотнях метров от резиденции австрийского императора. 27 февраля он вручил свои верительные грамоты канцлеру Францу Тугуту, а 2 марта был принят самим императором.

Интересно, что нашему беарнскому герою было рекомендовано проводить «наступательную» жесткую линию в отношении австрийцев. Директория требовала, чтобы Бернадот любыми средствами добивался отставки барона Тугута со своего поста и вел диалоги со всеми, особенно с политиками, исключительно с позиции силы. В общем, следовало особо с имперским двором не церемониться и всячески подчеркивать превосходство молодой французской республики над побежденной ею монархической, дряхлеющей час от часу, австрийской «старушкой-шлюшкой». Тем более, что совсем недавно французы гильотинировали одну из ее принцесс, правда, заодно с ее мужем – французским королем. Директория посчитала, что именно «солдат-генерал» жестко покажет венскому двору, что и в дипломатии можно и нужно уметь «наматывать на свои штыки… вражеские кишки»!

И вот отнюдь не аристократ по происхождению, уроженец провинциального городка из Наварры, всю жизнь до того проведший в казармах, походах, на биваках и полях сражений, оказался в самом центре чопорной великосветской Вены с «ее элитным кружевным дамским нижним бельем» и «всем остальным». Там он тут же стал ее настоящей «достопримечательностью», причем довольно скандальной.

Началось все с того, что республиканский Париж не стал делать традиционный в таких случаях запрос о желательности (или нет) для Вены именно этого посла. И, тем более, получать на него соответствующий общепринятым дипломатическим канонам агреман, а нагло – без спросу и без стука – вломился в «закрытую дверь». Так не было принято в старомодной и чопорной монархической Европе!