Условия человеческого существования

Последнюю фразу он бросил в адрес учительницы из второй школы. Разложив на коленях диктофон с проводами и наушниками, та щёлкала кнопками, плохо представляя, вероятно, систему управления звукозаписывающим аппаратом.

– Зачем записываете, я спрашиваю?

– Для памяти! – пискнула учительница. – На уроках будем изучать. У нас таких лекций достать нельзя…

– А-а… Тогда ладно, записывайте. Отвлекаясь от темы, замечу, дорогие друзья, что меня и в Москве с этими лекциями… не печатают. Боятся! Боятся слова правды. А кто боится? Наши враги! Они все – одного глобалистского проекта микроячейки, сгруппировавшиеся по идеологическим соображениям и псевдооккультным признакам. Для каждой достаточно подачи одного условного сигнала, чтобы выступить единым «братством вольных каменщиков». Именно под таким озвученным публично сигналом фактически консолидировались с противниками люди из самого близкого окружения главы Амельяновского района во время последней предвыборной кампании. Помните, как это было? Я помню, потому что помогал товарищу Кошкину в его святой борьбе с предателями наших общих идеалов. Понятное дело, им не было необходимости участвовать в тайных сборищах, но они внимательно следили за каждым публичным словом командоров. Повадки, поведение, логика поступков и событий, условные знаки подталкивают микроячейки к созданию братства.

Сергей Михайлович почувствовал в затылке холодок. Такое ощущение он испытывал однажды, давным-давно, когда разговаривал с соседом по студенческому общежитию, утверждавшим, что ему удалось установить мыслительный контакт с цивилизацией Марса. Потом соседа быстро и тихо увезли добрые дяди в белых халатах.

А голос Махрюты наливался силой:

– Речь идёт о формирующейся в глубине России местной агентуры международной буржуазии, готовой к восприятию опознавательных сигналов не только из Москвы, но и из США, Израиля, Германии. В тридцатые годы прошлого столетия аналогом её были различные оппортунистические и ревизионистские группировки троцкистского толка. Теперь эти силы вышли на авансцену современной российской истории. Руки у них развязаны. В Амельяновске они уже готовятся к новой классовой схватке за власть. Не будем забывать, что на носу выборы!

– Да! – взвился Кошкин. – Вот именно.

– С этого бы и начинали, – сказал Саша Новожилов Сергею Михайловичу.

Махрюта опять принялся сверлить редактора взглядом, но не на такого напал: Новожилов в ответ почти дружески улыбнулся. И московский критик поскакал дальше по кочковатой целине своей лекции. Скакал он так долго, что учительница из второй школы научилась управляться с диктофоном и даже сумела поменять кассету. А Бровеносец, привалившись к плечу Сергея Михайловича, заснул. Старость не радость. Проснулся он лишь на призыв начальника района:

– Есть вопросы к Егору Васильевичу? Это… задавайте.

– Вы ничего не сказали про Буратино, – сказал Сергей Михайлович – сам чёрт дёргал его за язык. – Ведь именно в Амельяновске Алексей Толстой обдумывал эту повесть.

– Прекрасный вопрос, прекрасный! – откликнулся Махрюта и посмотрел на Сергея Михайловича почти ласково. – О сказке «Золотой ключик» я не так давно написал отдельную работу. Сейчас хочу переделать в книгу.

– Вы садист, золотой мой, – сказал Бровеносец Сергею Михайловичу.

– Точно, – поддержал его Новожилов. – Садюга!

– «Золотой ключик» – сказка для взрослых, – убеждённо сказал критик и литературовед. – Она написана с большим смыслом, с огромным подтекстом. Скажу коротко…

Конечно, коротко у него не получилось. Оказывается, в «Золотом ключике» Алексей Толстой заложил кучу символов, и они становятся понятны только теперь. И только махрютам, подумал тут же Сергей Михайлович, который с нарастающим страхом вслушивался в ахинею, которую с брызгами слюны нёс московский критик.

Конспективно лекция Махрюты про Буратино сводилась к тому, что Золотой ключик – это символ революционной борьбы трудящихся с угнетателями, а театр за нарисованным очагом – счастливая Советская страна. Сын рабочего класса столяр Джузеппе, выходец из творческой интеллигенции шарманщик Карло, прочие представители беднейших слоёв населения в лице кукол театра Карабаса Барабаса и пёс Артемон, символизирующий солдатскую массу, борются с бесчеловечным капиталистическим обществом. А его олицетворяет Карабас Барабас. Кот Базилио и лиса Алиса – организованная преступность на службе олигархии. Даже наука в лице Дуремара, беспринципного соглашателя, состоит на посылках у толстого кошелька. А Страна Дураков – европейская заграница.

– Вот, цитирую по памяти, – Махрюта собрал лоб в гармошку. – По тротуарам вечером гуляли сытые коты в золотых очках под руку с кошками в чепчиках. Это о Стране Дураков. Где вы в нашей стране видели кошек в чепчиках? Пошли дальше. Поле чудес – это финансовая система капитализма. Антинародные банки только и ждут, пока вы закопаете свои денежки на таком с позволения сказать поле. Гениальное предвидение великого писателя! Алексей Николаевич более полувека назад сумел разглядеть звериную сущность современной финансовой системы. Закапывайте ваши денежки и ждите, пока вырастет дерево с валютой! Не надо работать на благо общества – только закапывай трудовые накопления. Что из этого получилось, мы помним по реформам пресловутого Гайдара. Буратино закапывает деньги на Поле чудес, но счастья не находит. В нём медленно просыпается классовое сознание, и в конце повести он становится в ряды борцов с угнетателями.

Глава района, слушая Махрюту, обильно потел от невероятных умственных усилий. А Сергей Михайлович всё сильнее ощущал холодок в затылке… Наконец, Махрюта иссяк.

– Спасибо, Егор Васильевич! – с явным облегчением вскочил Кошкин. – Спасибо за… это самое… прекрасную лекцию. Теперь прошу озвучить ваше предложение.

– Оно и ваше тоже, дорогой Александр Иванович, – Махрюта улыбнулся хозяину кабинета. – Без вашего понимания обстановки…

Все в отчаянии замерли, предвидя новую лекцию – про обстановку. Но Махрюта уловил настроение слушателей и не стал размазывать кашу по столу.

– Предлагаю увековечить память о пребывании классика советской литературы в Амельяновске. Мы откроем музей Алексей Николаевича Толстого в доме, где он останавливался. Оказывается, дом еще цел. Музей станет первой ласточкой. Потом можно будет создать при нём большую библиотеку с произведениями наших классиков, киноконцертный зал и картинную галерею. Мы создадим Заволжский центр Алексея Толстого, мы покажем всему миру, как умеем заботиться о наших национальных культурных маяках. К нам поедут люди со всей необъятной страны – поклонники творчества мастера, писатели, журналисты. Наконец, и областная власть обратит внимание на Амельяновск, как на культурную столицу Заволжья.

– Кто за это предложение – прошу голосовать! – опять вскочил Кошкин. – Поднимайте руки, а то потом скажете, что я единолично… это самое… Об финансовой стороне… это самое, конечно, подумаем. Есть у нас олигархи – куриный царь Ткаченко и этот самый… король бензаколонок. Как его фамилия?

– Черепок, – сказал Новожилов.

– Точно, – кивнул Кошкин. – Черепок. Я б с такой фамилией… это самое… удавился бы! А он деньги лопатой… Вот и пускай поделятся с народом, эти самые Ткаченко и Черепок! Наворовали – пускай поделятся. Правильно, товарищи?

На том и порешили. Кошкин поручил Сергею Михайловичу, «как местному писателю», сделать статью для районной газеты о пребывании Толстого в Амельяновске. Болкунова напишет отчёт с собрания интеллигенции и решение об открытии музея.

– А я обосную это решение политически, – сказал Махрюта. – На днях занесу статью. Чтобы местные аборигены были в курсе. А то, знаете ли, сидят в своих анклавах, смотрят оглупляющий телевизор и ни о чём не думают.

Учительница из второй школы вызвалась провести у себя конкурс на лучшее сочинение о Буратино. Потом, мол, эти творения детских умов займут достойное место в экспозиции музея. Глаза учительницы при этом сверкали так же вдохновенно, как и выкаченные буркалы Махрюты. Сумасшествие заразно, с грустью подумал Сергей Михайлович.

– Хотел бы я знать, зачем это затевается, – сказал Сергей Михайлович. – Не хочу ходить в потёмках – можно лоб разбить.

Они сидели в тесном и унылом кабинете Новожилова – редактор «Колоса» споро доставал стопки из кособокого скрипучего шкафа.

– Что ж тут непонятного, золотой вы мой, – вздохнул директор школы, которого тоже затащили в редакцию. – Что такое Амельяновск в масштабе даже нашей области, я уж не говорю про всю страну? Тьфу! Растереть и забыть – вот что это такое. Зато Амельяновск с музеем классика отечественной литературы – совсем другой коленкор.

– Точно! – поддержала его Болкунова, заместительница редактора. – Верно мыслите, Николай Сидорович. Без музея наш Амельяновск и на хрен никому не упал. А сделаем музей – будем в нём всероссийские литературные конференции проводить, приглашать депутатов, больших писателей и всяких начальников. В том числе и областных. Мне наш глава уже намекал на такие перспективы. И светился при этом, как стоваттная лампочка в сортире…

– Всё равно не понимаю, – упрямо сказал Сергей Михайлович. – Ну, конференция… Дальше что?

– Дальше – полезные контакты, – засмеялся Новожилов. – За рюмкой чая с губернатором нашему Кошкину будет легче выпрашивать средства на всякие районные нужды. Ведь приедет сюда и губернатор. В культурную столицу Заволжья – как не приехать! К тому же у Кошкина имидж поменяется: одно дело – дурак из-под танка, совсем другое – покровитель изящных искусств. Матвеевна!

В дверь тут же заглянула мышеобразная старушка.

– Ты что, подслушиваешь? Все равно ведь ничего не понимаешь… Лучше тащи, мать, закуску.

Вскоре Матвеевна расставляла на редакторском столе, заваленном бумагами, блюдца с синей колбасой, вздыбленным сыром и уставшими жить помидорами.

– А ведь я старшего Махрюту помню, – сказал Потёмкин, беря кусок колбасы. – Хороший был человек, душевный и превосходный столяр. Половина Амельяновска до сих пор сидит на его табуретках. Весь выложился, чтобы сынку дать образование… Не в коня корм, однако.

– Знаменательное совпадение, – задумчиво сказал Сергей Михайлович. – Папа-столяр тоже хотел выстругать из полена Буратино, но у него получился дятел.

– Поднимаем тару, – сказал Новожилов. – Давайте выпьем за то, чтобы этот образованный дятел однажды забыл про Амельяновск. Иначе он нам тут устроит Поле чудес и доставит всякого головняка.

– Уже доставил, – поморщилась Болкунова. – Завтра вместе с начальником управления культуры пойдём искать хату, где Толстой останавливался… Картинная галерея, блин, центр, киноконцертный зал! Новые Васюки будем строить, коллеги. Как бы пупки не надорвать…

– Ну, ездил в Амельяновск Махрюта, отдыхал на базе администрации, – сказал Новожилов. – Там хорошо – сосняк, Торгун рядом, пляж огороженный, кормёжка приличная. А на нашем солнышке можно загореть не хуже, чем на Канарах. Дёшево и сердито – только на билеты потратиться. Нет же… Затеялся с музеем. Видать, скучно человеку на пенсии.

– А ведь Махрюта сумасшедший, – сказал Сергей Михайлович. – Я не специалист, но и так видно: мания величия на фоне мании преследования. Неужели никто не понимает?

– Ну, сумасшедший, – пожал плечами Новожилов. – Где ты сейчас нормальных людей наберёшься? Такие страхи пережили – и с ума не сбежать? У нас, если помнишь, в девяносто третьем только митинг провели перед райсоветом – из трёх человек. А в Москве по Верховному Совету из танков лупили. Махрюта, говорят, в Белом доме тогда почему-то оказался. Вот крыша и поехала.

– Я его, не поверите, даже зауважала, – сказала Болкунова. – Человек нашёл золотой ключик к районному бюджету. И теперь будет его радостно потрошить вместе с нашим Карабасом Барабасом.

– На кого намекаешь, Антоновна? – засмеялся Новожилов.

– На американского президента. Я вот думаю, мужики… Правильно вас Махрюта не уважает. В другой обстановке за одних аборигенов ему бы дали в морду. А вы утёрлись…

Болкунова была женщиной одинокой, а потому грубой.

– Хоть и сумасшедший, но какие-то вещи правильно трактовал, – продолжала заместительница редактора. – Вот чувствую, мужики, что верно говорит, а принять не могу. Глянешь на его спесивую рожу – и хочётся всё сделать наоборот…

Домой Сергей Михайлович добрался промокшим.

– Ты же на совещание в администрацию ходил! – удивилась Светлана Петровна. – Там что, наливали?

– А то, – буркнул Сергей Михайлович. – Начальство наливает – как откажешься! Глава района на брудершафт предлагал выпить… Не мог же я его коту за пазуху послать.

Он не стал ужинать. Переоделся в сухое и спустился во двор, который был похож на все дворы амельяновских коммунальных жилищ. Пустое вытоптанное пространство, огороженное ветхим облупленным штакетником. По периметру изгороди росла лохматая смородина и несколько старых вишен. В смородине постоянно застревал мусор, в вишнях прятались воробьи. В углу двора стоял покосившийся деревянный сортир, обитый внутри для борьбы со сквозняками раскисшим картоном. Рядом – щелястый сарайчик. За ним – под окаменевшим от грязи тентом хранилась древняя легковая машина «запорожец». Хозяин этого авто давно сам хранился на амельяновском кладбище, и машина служила, так сказать, его мемориалом. Посреди двора еле угадывался оплывший холмик с редкими почерневшими бодыльями – клумба.

Уже к дому поднялась неутомимая лужа. В ней отражался фонарь. Дождь с шорохом дробил отражение. Сергей Михайлович не боялся стихии в плаще и высоких болотных сапогах. Достал из общего сарайчика лопату и полчаса ковырялся в воде, как старатель на золотом прииске. Прокопал под забором канал со двора к придорожной канаве. Не Панамский, но тоже глубокий. Пока докурил сигарету – вода и сошла.

– Терпенье и труд все перетрут! – объявил Сергей Михайлович чёрному небу. – А ваш золотой ключик воткните… сами знаете, куда!

И тут дождь кончился. Испугался человеческого терпенья и трудолюбия, надо полагать.

Ночные бдения

Откуда в нашей провинции этот первобытный страх перед любым дятлом из Москвы? Известный критик… Кому известный? Он ведь походя обгадил всех амельяновцев, назвав их аборигенами. Нашел острова Кука… К сожалению, наши аборигены Махрюту не съедят, как островитяне съели капитана. И напрасно Бровеносец называл Махрюту новым Хлестаковым. Это не так. Хлестаков ловил случай, а Махрюта случай создаёт, под себя конструирует. Видать, туго в Москве с литературной критикой, не прокормишься. Скорей всего, она Махрюту и раньше не очень-то кормила – критика. Иначе я бы хоть по фамилии знал этого… литературоведа.

Права Болкунова – Махрюта с Кошкиным устроят из музея политическую и финансовую кормушку. Оказывается, она давно знает нашего известного неизвестного литературоведа. Любознательная женщина, да еще столько лет в газете – мечта разведки. Она и рассказала про Махрюту много интересного. Всю жизнь отирался в литературной печати. Пописывал рецензии и заметки с писательских мероприятий. Вот такое литературоведение. Даже в Союз писателей не смог вступить по причине профнепригодности. Вышел на пенсию – и решил заняться Алексеем Толстым. Он бы и Шолоховым занялся, да там поляна занята.

Почему его поддерживает Кошкин – понятно. Махрюта ему с выборами помогал. Как умел, так и помогал. Притащил из Москвы политтехнологов, например. И ведь Новожилов при всей его ершистости не пикнет – будет печатать белиберду Махрюты. Материться про себя – и печатать. А мы будем аплодировать Егору Васильевичу, известному московскому… И руки, что характерно, не отсохнут. Привыкать, что ли, аплодировать всякой сволочи! Только раньше сволочи были крупнее, а нынче мельчают на глазах. Вот что обидно: даже сволочь переводится. Исчезают волки, остаются только волчьи блохи.

Конечно, надо было просто встать и уйти с совещания. А как потом жить в Амельяновске? Ещё раз убеждаюсь: чтобы иметь гражданское мужество, надо быть совершенно свободным от всех обязательств – перед семьёй, в первую очередь. Человек должен быть гол, сир и неприхотлив. Тогда он может говорить и делать всё, что угодно, потому что ему нечего будет терять. Кроме своей жизни, разумеется. А кому нужна чья-то бесполезная, никчемная жизнь?

Швейк и воинский устав

Сергей Михайлович стоял на посту – в крохотной стеклянной будке контрольно-пропускного пункта. Шлагбаум, выкрашенный красными и белыми полосами, лежал на металлической рогульке, преграждая путь на территорию части. Дорога от шлагбаума вела к жёлтым зданиям казарм, штаба, спортивного городка и ангаров с танками, укрытыми от наглых объективов американских спутников-шпионов. А за жёлтыми кубиками поднимались округлые Уральские горы, украшенные золотом и багрянцем – ранняя осень в здешних лесах была так же прекрасна, как и в родных местах Сергея Михайловича.

После призыва он попал в эту Богом забытую глушь – в «карантин». Через месяц обещали допустить к присяге. А уж потом всех молодых солдат разбросают по частям Уральского военного округа. Пока же молодых учили маршировать, отдавать честь и ходить в караул. Два дня назад Сергей Михайлович караулил свинарник – посменно. Обидело, что не дали автомат – на пост его отправили вооруженного только штык-ножом в потёртых ножнах. Причем разводящий, наглый маленький ефрейтор, предупредил:

– Ножик не вынай! А то свиньи со страху обосрутся.

А вот стоять на КПП было хорошо. Только скучно. За всю смену прошла одна хлебовозка. Пока Сергей Михайлович, согласно инструкции, сверял её номер со списком допущенных к проезду в часть автомашин, водитель, толстый сержант в грязной стёганке, злостью изошёл:

– Ты, салага, обязан меня знать. Я тебя хлебом кормлю, сучонок! А ты из себя начальника строишь… Ну, погоди!

– Если будете ругаться, вызову караул, – сказал Сергей Михайлович. – А вас я по уставу знать не обязан. Может, вы диверсант? Тогда так и скажите.

Сержант молча светил зубами до тех пор, пока Сергей Михайлович не сверил номер машины и не поднял шлагбаум.

В самом конце смены, когда солнце уже пряталось за горы, подъехала чёрная «волга» и раздраженно побибикала. Сергей Михайлович, однако, не испугался, а подошёл к водительскому окошку, приложил пальцы к пилотке и сказал:

– Попрошу предъявить документы.

– С дуба рухнул? – засмеялся водитель. – Ты хоть знаешь, чья это машина?

– Разберёмся, – пообещал Сергей Михайлович.

Тут он разглядел на заднем сидении подполковника.

– Вас, товарищ подполковник, тоже прошу предъявить…

– Анатолий Васильевич, – повернулся водитель к пассажиру, – можно я ему в репу дам?

– Отставить, Рябоконь, – сказал подполковник и протянул Сергею Михайловичу красную книжицу.

Сергей Михайлович не поленился сходить в будку, где на столе под стеклом были разложены образцы всех удостоверений, имеющих, так сказать, хождение на окружающей территории. Он, конечно, догадывался, что подполковник не будет разъезжать по этой территории на казённой «волге» с поддельным удостоверением, но игра ему понравилась. Через минуту он вернул документы пассажирам «волги», поднял шлагбаум и козырнул. Рябоконь, проезжая, скорчил рожу.

На утреннем построении старшина Агапов – из молодых, но злых – назвал фамилию Сергея Михайловича.

Сергей Михайлович, как учили, сделал два шага, молодцевато повернулся кругом и застыл. Стриженые бошки в шеренге с любопытством на него уставились. С фланга в центр строя вышел командир роты, капитан Бондаренко, худощавый усатый пьяница, внимательно посмотрел на Сергея Михайловича, тоже назвал его фамилию:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.