Закат полуночного солнца

Абсурдность ситуации заключалась еще в том, что произошло это неприятное действо, испугавшее людей и нарушившее сложившийся порядок, в непосредственной близости от залива Терпения – одноименный полуостров выступающий на пятьдесят с лишним верст и образующий дугообразный залив виднелся с левого борта и был доступен невооруженному глазу. Залив открытый в 1643 году голландским мореплавателем М. Г. Де Фризом и был назван им заливом Терпения, поскольку его экспедиции пришлось пережидать здесь длительное время густой туман, не дававший возможности продолжить плавание.

Не было в тот день и привычного здесь тумана, погода вновь радовала в этом безрадостном на солнечные лучи местности. И тут такое. Да уж, терпения не хватало большинству, раз нервозность себя стала проявлять уже с третьего часа морского путешествия.

Львович, явно превышая свои должностные обязанности с одной стороны, а с другой – поступая вполне обыденно, как для такой потасовки, на вопрос старшего матроса о длительности наказания для глупцов ответил:

– Да хоть перманентно. Лишь бы не бузотѐрили. Пусть посидят; даже не корми денѐк, пусть заодно и похудеют, может научаться, раз не научились раньше, правильному поведению. Не говори мне о них, поступайте как желаете. Сейчас бы стариков успокаивать, ей Богу. Я такой дурости ещѐ не видел»

Прошедшая ночная вахта у Евгения Николаевича не дала ему в полной мере ознакомиться с добытыми документами. Отвлекаться на управление в некоторые моменты было опасно, в виду непредсказуемости ночи.

Толерантность к морфию росла, но он еще держался, платком вытирая мучительный пот, вызванный жаром от ломки. Глаза болели, хотелось спать, но он стоял на своем и изучил примерно треть от всего объема, мог и больше, но не сумел. Перед концом смены, положил документы обратно в сейф, уведомил, что они еще ему будут нужны. Кто знал, что нужные ему доктора имеют фамилии начинающиеся с последних букв алфавита, а в этой ведомости все «дела» шли в алфавитном возрастании. Он был разочарован – ни одного врача. Но он знал, что они есть, знал, иначе бы не могло бы быть. Ну как же без них? Терпение, терпение…

И лишь заступив следующим днѐм на вахту – ровно через двадцать четыре часа, не выдержав мук и вновь покорившись яду, он продолжил свою деятельность по поиску необходимого врача. Он был уже точно уверен, что никогда не обратиться к судовому – этот идиот вѐл себя ужасно, полностью закрывшись и изолировавшись от остальных. Он выглядел хуже Евгения Николаевича, будто и сам был таким же как его возможный «пациент». Лишь отсутствие проблем со здоровьем и обращений сдерживало команду капитана от еще одного неприятного «открытия».

Врублевского что-то наигрывал на небольшой дудочке, чтоб хоть както скоротать время. Да, Евгений нашѐл двух докторов – да, их профиль не указывался, к великому сожалению, осталось лишь взять ведомость о размещении и узнать номера кают и попытаться откровенно, тет-а-тет поговорить о своей беде.

И следующего дня – едва только закончился завтрак, он направился к нужной каюте, располагаемой в ярусе второго класса, где и должен был найти пассажира. К великой радости ему открыли. Но дальше не заладилось. Как только Евгений Николаевич стал подходить к тому, чтоб начать общение, его стали игнорировать:

– Уважаемый, как вас там, не помню. Я не занимаюсь врачебной деятельностью и советами, пожалуйста, не мешайте, я очень устал, я не сплю уже шесть суток. Поймите меня, у вас же есть доктор на корабле, вот к нему и обращайтесь. У вас же что-то простудное – выпейте чего-то погорячей, и так далее. Ну вы знаете.

– Нет, нет, подождите. У меня другая проблема, большая. Можно я закрою дверь? Личного характера.

– Ну я же попросил вас уйти. Мне не до вас, сегодня я не врач, мне самому плохо. Пожалуйста, идите к моему другу Алексею Иннокентьевичу – он рядом, через три каюты, вот к нему и обращайтесь. Простите, но если я сейчас сорву свою попытку заснуть – сойду с ума.

– До свиданья, извините, извините…

***

Наш капитан и не думал, что его так отошьют, да еще так грубо. Но почему? Ему сразу и перехотелось идти к следующему. На своѐм молоке обжѐгся, на чужую воду дуть ли? Он опустил руки и решил не идти. Это было ошибкой – но в такой ситуации без помощи со стороны никак, и он потерял силу в себе.

«Грозное» Охотское море не доставляло никаких проблем. На протяжении всего следующего дня стояла восхитительная погода, позволившая без проблем приблизиться к пятидесятой широте. Курс корабля смещался по диагональному направлению – впереди «Гельвецию» ожидала встреча с Курилами – еще одним место для жарких споров за территориальный контроль, «Геркулесовыми» столбами перед входом в «настоящий» Тихий океан.

Ах, как жаль, что «Гельвеция» практически не приспособлена, практически, к ловле рыбы. Это ведь настоящая сказка и блаженный рай для рыбака. С большим огорчением на бескрайнее море смотрел боцман – вспоминающий свои ежемесячные походы сюда в мирные времена. И ох, как давно это было. Вспоминал он и берег Сахалина – и найденный янтарь необычайной красоты, вишнево-красного цвета, размером в ладонь.

– Через два дня будем в Петропавловском порту, ночью пройдем меж Онекотаном и Парамуширом. Надо будет весточку дать – а то мало ли что там произошло, можем нарваться на проблемы. – во время завтра сказал Боцман.

– Проверьте пункт радиотелеграфа, завтра с утра и отправим сообщение. – сухо ответил Константин Львович, поедая нехитрую похлебку и рыбу с консервы.

– Да может перестать давиться ей, Отец, может попробуем половить? – И как ты себе это представляешь?

– Может через лебедку как-то. Ваше дело. Странно конечно, но я бы не отказался.

– Ну-с, сворганьте, спорим на добычу, если будет хоть что-то съедобное, готов взять вахтовую смену на себя. Но не в укор времени. Да уж, сам вспоминал десятый год.

– Ну и ладненько. Через час попрошу ребят, у них как раз смена заканчивается, час времени заберу, вдруг получится, хотя представляю я себе это весьма странно. У нас есть сеть – но лично мне сложно представить, чтоб ее закинуть. Я пошѐл – вечером жду результата.

По мере приближения к Курильским островам ветер становился все более и более жестким. Волны подхватывали инициативу и они становились серьезными. То благополучие, которым встретил «Гельвецию», ошибочно называемую некоторыми пассажирами – Венецией, оборачивалось тяжелыми проводами. В десятом часу утра стали виднеться, еще не очень отчетливо, вулканы острова Парамушир – названия, имеющего айнскую этимологию (айнский – малый язык, распространенный на острове Хоккайдо).

«Пара мосир» – «широкий остров» являлся одним из островов Северной группы Большой гряды Курильских островов.

Видимость снижалась постепенно, и седьмой день путешествия оказался самым неблагоприятным для наблюдений. Лишь поздной ночью – ориентируясь на приборы, стало понятно, что еще через пару дней пароход дойдет до малого острова Макарунши – и надо было смотреть в оба, ибо видимость была на уровне 300 метров – то бишь 450 саженей. Почему большинство измерительных единиц указано в русской, а не метрической системе измерений? Обязательный переход на метрическую в Российской империи не состоялся, и эта система длин стала необязательной, но разрешенной к использованию лишь в 1898—1899гг.

Будучи людьми не прогрессивными, а можно сказать, что и ультраконсервативными, вся команда корабля использовала в обиходе прежнюю систему, хоть и была знакома с новой, ставшей уже очень скоро общепринятой. У советов данная система вытеснила русскую в восемнадцатом году.

Семен Семѐнович проснулся в разбитом состоянии – ноги и руки выли от меняющейся погоды. Он уже стал жалеть, что решил на старосте лет намерять на себе одеяние «разведчика», но его потешали скудные и весьма гиперболизированные представления о Америке, которым он обманывал мозг и глаза – видевшие до боли скучную картину за иллюминатором. Слежка проводилась и являлась, как и он полагал ранее, крайне скучным занятием. Его подопечные ушли играть в карты с одним из тех, кого большевики посчитали нужной целью. Он лежал и думал о великом?

Нет, в такие мрачные дни – а был уже октябрь, как вы понимаете, а здесь это было похуже самого мрачного ноябрьского дня для среднестатистического жителя необъятной России, особо не подумаешь. Хотелось спать и ничего не делать.

Но он был доволен, кормили хорошо – он и сам уже поработал разок в роли кока, впервые в своей жизни. Но тогда еще стояло солнце и ему было весело на душе. А вот последние два дня сломили его оптимизм, и он мысленно просчитывал, взяв какой-то странный, будто пожѐванный собакой с одного угла, где мысленным штангенциркулем рассчитывал скорость движения и ориентировочное место прибытия до Америки.

Количество занятых различными играми и делишками, стало резко увеличиваться. Первичный интерес к окружающим реалиям постепенно угас. В кают-компаниях проходил момент социализации, где еще вчерашние незнакомцы стали обрастать дружественными связями. Еще недавняя тактика изоляции и отстраненности от связей с незнакомыми людьми постепенно складывалась как неправильно построенный карточный домик. И все же человек – несмотря на любовь к индивидуализму, это стайное животное. И чем больше проявляется его скукота и незанятость работой, тем больше он ищет повода для общения, занятия общеполезным делом, тем более он становится открытым и более честным.

А как недавний инцидент связал общением барынь! И понеслось. Пароход стал снова «обрастать» социальным духом, слухами о коварном капитане корабля, о негласном «сухом законе», и о том, как Константин Львович тиранизирует тех, кто идет против его правил.

Как и во всяком слухе и здесь была своя доля правды.

Алкоголь – как и на любом судне такого уровня среди членов экипажа понятное дело был запрещен, да и среди пассажиров тоже не рекомендовался, по причине отсутствия у пьющих всякой грани, хотя с этим делом могла помочь океанская вода с стабильной в любое время года температурой 0…+5 градусов по Цельсию.

И много кто бы выдержал в ней хотя бы пять минут? Не думается. Раз пьете – так меру имейте, здесь не скроешься и не побуянишь без привлечения внимания остальных – таков закон пчелиного улья.

Евгений Николаевич в трижды разбитом душевном состоянии стоял за штурвалом. Он проходил Четвертый Курильский Пролив и встречал Тихий Океан.

Снова наиболее серьезный к концентрации внимания момент попался на его вахту, но в этот раз ему помогал вновь боцман, пролив был широким, но вот названная ранее видимость – крайне слабая. Но все прошло благополучно. Важный момент был преодолен.

Повара сменялись одни за другим, и синтез коллективного мышления направлял недюжинные усилия на «придумывание» вариантом блюд из того, что имелось в наличии.

А было многое, разве что ананасов и мандарин не имелось совершенно. Были даже яблоки – правда, в виде вареньица, интересным образом попавшего в деревянной бочке с немалым объемом и под действие сахаров представляло собой кристаллизованный, до ужаса сладкий концентрат, светлокарамельного цвета! Сыты были и животные – они питались отдельно, проблематично было лишь ежу, птицам нашли зерно.

Хлеб не выпекали, ограничились лишь галетами, которых было заготовлено на без малого армию – сотни пудов. Велась борьба против грызунов силами матросов и поварят.

Вот уже и календарь сменил второе октября на третье. Шѐл легкий и достаточно теплый дождь – как для здешних мест. Видимость несколько улучшилась, за счет исчезновения тумана и меньшей облачности. Непостоянство в климате – второе «я» этого региона.

Камчатский полуостров, а вернее его южная оконечность – то, что вскоре будут называть Южно-Камчатским заказником – пожалуй самым медвежьим местом России.

Нигде нельзя увидеть одновременно столько косолапых рыбаков, сколько их собирается вдоль берегов Курильского озера во время нереста красного камчатского лосося – нерки. Корабль шѐл вдоль полуострова – так было проще держаться положенного курса на Авачинскую бухту. С левой стороны наконец, после надоедливых пейзажей, могущественно возвышались вершины.

Живое сердце южной пяди полуострова – кратерное озеро Курильское, которое увы скрыто от взгляда со стороны моря. Рожденное мощным взрывом вулкана, напоенное снеговой и дождевой водой, обрамленное вулканам. В небе близ берега можно было заметить сапсанов и каких-то белых птиц – на них и велась охота со стороны хищников. Разглядеть это можно было лишь в бинокль, так как человеческий глаз, к сожалению, не такой зоркий, как у многих хищных птиц и зверей.

Дикие земли на крайнем юге полуострова, неустанно штурмуемые Тихим океаном с восточной, и Охотским морем с западной стороны, не оставили равнодушных к грозной красоте, с постоянным опасением того, что вот-вот и сопки заиграют с пламенем и начнут тлеть. Да, и действительно – все окрестные и видимые с «Гельвеции» вулканы являлись действующими. С великим удовольствием, стоя на палубе толпы пассажиров смотрели на здешние виды. Да и соскучились они по свежему воздуху – благо им скоро повезет с этим и будет даровано время, чтоб постоять на суше, на все еще Русской, но такой далекой земле. Лишь гора Неприятная – являлась потухшим вулканом, а вот Желтовская сопка, Ильинская, и конечно Ксудач – весьма активными, то бишь «живыми».

Последний и вовсе извергался пятнадцать лет назад, по замечанию одного из географов, который увлекался вулканами и бывал здесь неоднократно, чем и вызвал для публики интерес, став своеобразным рассказчиком, лектором, с такой любовью рассказывая про кальдеры, кратеры и менее знакомые обычному гражданину слова.

Но эта идиллия не могла долго продолжиться – и в разговор вступил еще один знаток, но только фауны и флоры, который негодяйским образом переманил к более интересной темы для обсуждения большую часть непреданных слушателей, он как и полагалось по специализации рассказывал про растительный мир и про животных. А его друг – орнитолог, иногда встревал с рассказами про птиц – показывая на них прямо рукой. Прохладная погода и сырость вовсе не распугали путешественников, а горячий чай лишь продлил нахождение до позднего вечера. Ночью корабль впервые сильно снизил скорость хода – усталость обслуживающих его «сердце» давала о себе знать. Корабль шѐл с ходом в четыре узла в час и лишь утром вновь стал набирать скорость. Так, неосознанно, не хотелось прощаться с последним оплотом русского духа.

А что «охотой» на морских обитателей? Увы – затея оказалась глупой. Заброс получился неудачным и порвал сеть, что вызвало гнев у горедобытчиков. При поднятии сети обратно – случилось еще более неповадное дело, сеть разошлась на сотни «нитей», уж слишком древней она была и под воздействием холодной воды с ней что-то случилось. Капитан с боцманом посмеялись и разошлись по делам.

Но оказалось, это была не простая авантюра – а внутренний спор между ними. В итоге боцману пришлось сварить уху с сапога, и выпить «замечательный на вкус» прелестный бульон при всех на обед. Конечно это было смешно и подняло настроение на несколько пунктов точно. Издевательская натура Константина Львовича не знала мер, и эта шалость была одной из самых проявлений его безразмерной фантазии. Он пытался подколоть и Евгения Николаевича – но тот, сославшись на усталость, сорвал попытку.

Берег кардинально изменился, и был схож на Норвежский. Капитан предположил, что это подобие фьорд – узких, извилистых и глубоко врезавшийся в сушу морских залив со скалистыми берегами тем сопровождали корабль до вечера девятого дня путешествия.

Но это мнение было ошибочным с точки зрения каждого географа. Оказались позади сопки – Горячая и Мутновская, огромнейшие вулканы, вносящие страх и чувство даже какого-то раболепства. За час до ужина корабль вошѐл в Авачинскую бухту, уже было темно, но вечно белая маковка Корякской сопки привела в экзистенциальный восторг любителей фотографий – а этим увлечением страдали поголовно все. На фоне светящихся огоньков Петропавловского порта это выглядело сказкой.

Здесь уже все были готовы к причаливанию «Гельвеции», весточка, набранная одним из матросов, умеющих работать с радиотелеграфом успешно получена и на запрос был дан положительный ответ. И правильно – ведь ситуация на Камчатке была сложной. А вот для этого необходимо проследить за оригинальной историей борьбы за власть за последние годы. События 1917 года подняли страну на дыбы, не оставив в провинциальном благодушии и камчатскую «Тмутаракань». До Октябрьской революции в Петропавловске жили около двух с половиной тысяч человек, в основном, чиновничество с семьями. Довольно многочисленной прослойке полицейских и жандармов делать практически было нечего: воровали у нас редко, а про убийства – слыхать слыхали, но не видели.

Например, за весь 1916 год окружной суд рассмотрел пять или шесть уголовных дел. Стражи правопорядка, в основном, «трясли» с местных рыбу и пушнину, искали неплательщиков ясака, шлялись по кабакам и домам терпимости – благо их в городе хватало.

А вот к началу 1918 года Петропавловск сильно обезлюдел – осталось около тысячи горожан, остальных суровые вихри рассеяли по просторам теперь уже бывшей империи или по заграницам.

Но странно – чем меньше оставалось в Петрограде экс-подданных российской короны, тем больше появлялось торговых лавок, парикмахерских, ювелирных и прочих ремесленных мастерских. И в каждой такой точке можно было лицезреть личность восточной наружности: островная империя издавна вела политику отторжения Дальнего Востока от России. «Хакко иттио!» – «весь мир под японской крышей» – часть древнего самурайского закона Бусидо.

Шустрые эмиссары Страны восходящего солнца всячески подогревали и без того неспокойную обстановку, вербовали сторонников среди обиженных переворотами горожан, готовились выступить в роли гонимых, чтобы немедленно получить помощь в виде экспедиционных войск метрополии.

10 июля 1918 года в Петропавловск пришла телеграмма от русского консула в Японии, Лебедева с запросом, арестована ли советская власть, а не то… соли вам Япония не отгрузит! Руководители Совета находились во Владивостоке, члены Совета впали в ступор от растерянности.

Воспользовавшись беспомощностью Петропавловска, в селе Завойко (Елизово) клан Машихиных махом собрал волостной съезд, объявил диктатуру волости по всей губернии при подчинении еѐ сибирскому правительству.

Получив поддержку от скинувших рыбацкие робы подпоручика Колышкина, штабс-капитана Семѐнова, есаула Сальникова, прапорщика Охрименко, владельца мельницы Болтенко (прибывшего в Петропавловск с документами союза приамурских кооперативов, чтобы прикупить рыбы для нужд Владивостока), сельские властители Камчатки арестовали членов Совета и на пароходе «Завойко» отправили во Владивосток. Но оттуда в августе под видом инструкторов по кооперации прибыли коммунисты М. Воловников, Н.

Холодов, левый эсер (ставший большевиком в 1920 году) П. Маловечкин, возглавившие борьбу за восстановление власти Советов…

Во Владивостоке высадились японские оккупанты, сибирское правительство было с их подачи низложено Колчаком. Заодно слетело и «автономное временное правительство Завойковской волости». Губерния оказалась под белой властью. Но в ночь с 9 на 10 января 1920 года окрепшие борцы за власть Советов арестовали 25 офицеров и работников администрации Петропавловска. 10-го числа же на общем собрании жителей Петропавловска и окрестных сѐл был избран военно-революционный комитет. Возглавил его некий Маловечкин. В мае в состав комитета вошѐл Ларин. 11 января ВРК объявил по области власть трудящихся и, не откладывая дело в долгий ящик, приступил к организации добровольной охраны (милиции).

Летом 1921 года из Читы пришло сообщение о готовящейся высадке на полуостров полутысячной белой экспедиции во главе с Бочкарѐвым (по некоторым данным тех лет под этой фамилией выступал коммерсант Валентин Озеров, в своѐ время сдавший американскому предпринимателю Олафу Свенсону на шхуну «Мазатлан» за 220 тыс. долл. 75 винчестеров, полсотни автоматических револьверов «Ремингтон» большую партию казѐнной пушнины). В распоряжении Совета находились десять милиционеров и столько же сотрудников аппарата управления.

На собрании жителей города ревком принял решение уйти в глубь полуострова. 28 октября, завидев приближение парохода «Кишинѐв», набитого бочкарѐвцами, советская власть вместе с народной милицией ушла в сопки. Остановились в селении Колыгер близ Жупанова. В декабре того же 1921 года из Анадыря в Петропавловск перебрались Георгий Елизов, Митрофан Лонгинов и Пересвет-Солтан. Вначале они нашли приют в Сероглазке в семье И. Крупенина, но через несколько дней были арестованы. Белые не смогли за две недели допросов «расколоть» троицу на причастность к деятельности в пользу красных и отпустили еѐ восвояси. Те сразу подались в партизаны. В феврале следующего года Елизов уже командовал небольшим отрядом, который, присоединив по дороге десяток охотников – аборигенов, стал вблизи Петропавловска.

На крыше своей заставы «красные» водрузили деревянный макет пулемѐта, а сами, разъезжая на лыжах во все стороны, имитировали многочисленность. По ходу дела захватили и расстреляли направлявшегося в Паратунку полковника князя Лукомского. Может, человек искупнуться ехал…

Вскоре елизовцы заняли село Авача. По возвращении местных жителей с охоты и по прибытии членов ревкома, было решено созвать съезд, который и состоялся в Завойко. Согласно решению съезда делегат от жителей ительменского села Ухтолок и ряда других деревень Тигильского района, первый председатель Тигильского кооператива, телеграфист Илларион Васильевич Рябиков вместе с двумя камчадалами был послан в Петропавловск с требованием к японскому консулу и городской Думе очистить город от власти белых и вывести прочь из бухты японские кораблей.

С ними разговаривать не стали. Делегатов-камчадалов на второй день прогнали, а Рябикова после нескольких месяцев издевательств и пыток убили в трюме парохода «Свирь».

2 июня 1922 года партизаны заняли располагавшуюся близ Петропавловска сельхозферму, потеряв в бою за неѐ Тушканова, Давыдова, Бохняка и Войцешека. Японцы высадили десант с крейсера «Читозе», и красные отступили, решив организовать… добровольный! отряд из охотников, поселившихся вдоль реки Камчатка.

Таким образом ситуация вокруг Петропавловска на октябрь двадцать второго напоминала осаду, в глубине полуострова, совершенно неподалеку развивался красный флаг, чего до последних дней не было в Владивостоке, несмотря на постоянно проявляющие себя «приступы» красных партизан в окрестностях Спасска и на берегу Татарского Залива отделявшего Сахалин от Приморского края. Нагло вошедший в бухту Петропавловска корабль не оставался незамеченным. В последнее время, редкому зашедшему кораблю радовались – хоть какая-то работа немногим муженькам, помимо действительно надоевшего морского ремесла. Да и трудно было не услышать не такую уж миниатюрную «Гельвецию», гордо окуривающую – обдающую пепельно-черным дымком крошечную Авачинскую бухту, «шаманку» с моря.

Несмотря на поздний час и по обыкновению холодную погоду – в микроклимат этого региона вмешивались гряды льда на окружавших вершинах сопок; к пристани все же стали стекаться люди. Швартовка корабля произошла успешно – пассажиров еще при свете предупредили о том, что корабль будет простаивать здесь не менее полных суток, если не двое. Да и мало кто спал – искали одежду потеплее и ожидали возможности ступить на каменный или деревянный причал, жаль, что длинная ночь была впереди.

Через громкоговоритель было сообщено о прибытии в Петропавловский порт. Также было сообщено – что в дневное время можно будет прогуляться, и сейчас спешить без особой нужды на сушу не нужно, так как до утра «Гельвеция» будет стоять без дела. Таким образом, сэкономив время, да, именно так, не зря перед Камчаткой была снижена скорость хода – чтоб не прийти утром и сразу же начать работать – а ее хватало, а чтоб ночь провести спокойно и не у штурвала, а с якорем в дно морское.

Устали люди – они же понимали, что впереди будет куда большой промежуток без отдыха, равным примерно в два раза большему расстоянию чем от Владивостока до Петропавловска. Ванкувер по всем подсчетам казался иной цивилизацией – Магеллановым подвигом. А впереди еще был и Лос-Анджелес. Такого класса судно так далеко никогда не ходило и первоначально не было разработано на такие огромные расстояния.

Небольшая часть наиболее любопытных и бесстрашных пассажиров, в основном из числа мужчин, одетые как надо, с головными уборами, женщин практически не было – решили дождаться рассвета, да и действительно холодно было, промерзать не желали, решили пройтись по простенькой набережной этого рыбацкого городка – одного из самых первых и самых восточных форт-постов самодержавия. Петропавловск был основан в далеком 1740 году и на протяжении всей свой истории представлял малонаселенное – лишь к середине XIX века преодолевшее тысячный рубеж, поселение, с не самым стабильным числом населяющих, как было описано ранее. Название Петропавловский острог получил от имѐн кораблей-пакетботов «Святой апостол Пѐтр» и «Святой апостол Павел».