Нездоровые люди

– Я же по первому образованию учитель истории, – обратился он к врачу.

Тот одобрительно кивнул и сказал, что это почётная профессия.

– Почётная, почётная, – несколько раз ехидно повторил водитель, ещё пару раз приветственно помахав рукой в сторону движущейся процессии. – Я знаю, куда они идут, сам сегодня хотел пойти, но сегодня работаю тут, – разводя руками и будто бы в пустоту сказал водитель, переключив передачу машины.

– Ты знаешь, такая интересная штука, вот я ровно десять лет тому назад так же шёл, как они, был частью коллектива, а потом всё, как отрезало, во всём разочаровался, и бросил это дело… Не, ну вот ей-богу, как такое могло случиться? Чтобы один под «соусом» защиты демократии расстрелял парламент страны, который, по сути, эту самую демократию отождествляет? – обратился он к врачу, но тот сделал вид, что ничего не услышал и смотрел в сторону, вытирая стекло, которое слегка запотело.

– Не, ну ей-богу, не страна, а парадокс, – продолжал свой монолог водитель. – Приходит один, обещает народу золотые горы, получает полномочия, а потом раз, и как отрезало, а вы меня не так поняли, а я имел в виду другое, а этого я не говорил, а тут я решить проблему не могу, а не нравится вам – вы сейчас получите подзатыльник, не угомонитесь, тогда патронов мы жалеть не будем! И каждый раз мы на те же самые грабли наступаем. Да и само это место несчастливое.

– Вы, Александр Александрович, в курсе, кстати, что в первую русскую революцию больница, в которую мы сейчас едем, принимала на лечение пострадавших с Пресни?

– Нет, не слышал. Вроде как всегда же детской больницей была?

– А, вот видите, – улыбаясь, как бы подкалывая, продолжал водитель. – Да, да, Пресня тогда пылала, вообще нехороший этот район Москвы, нехороший, я бы сказал, что самый несчастливый. Сколько тогда людей погибло, сколько в 1993-м, и ради чего, и, по сути, за что? В обоих случаях «царь» одерживал верх, а всё благодаря псам режима, всё они лижут с руки царёвой, всё они.

– Ну, а вы, стало быть, тогда за демократию были? – спросил врач, пристально смотря в лицо водителю.

– Ай, демократия, дерьмократия – всё одно и то же, – махнув рукой, ответил водитель. – Ты знаешь, за что мы тогда были? Мы были за нашу страну, чтобы её не разрушили эти три негодяя, чтобы не было такой нищеты и разграбления всего того, что было создано за те семьдесят с лишним лет. Вот за что все мы были. А это понятие одно, слово, не более… Придумали же ещё демократию, вон он, ему теперь ещё и памятники ставят, и себя же он тоже считал демократом, вернее, демократически избранным президентом России. Я тогда только университет окончил, мне первую зарплату выдали, так я на неё прожить мог максимум дней десять, и этого хватило только на хлеб, без масла! А они, твари, икру жрали за наш счёт!

Разговор становился каким-то более ожесточенным, я понимал, судя по тембру голоса и по тональности, что водитель чувствовал разочарование от каких-то произошедших событий, которые, по всей видимости, случились совсем недавно или давно, но я о них ничего никогда не слышал или просто не знал.

– Ты знаешь, я ведь тогда там был, в Белом доме. Как нас тогда только не называли, и фашистами, и предателями, и негодяями. Но самое обидное, когда по нам начали стрелять, убивать, а толпа стояла на проспекте Калинина, набережной и аплодировала им. А мы? Мы же за их будущее умирали, за их пенсии, пособия, за их права, а они… – в этот момент водитель ударил кулаком по рулю и выругался матом.

– Я студентом был тогда, особо эти события не помню. Разве что помню, что нас отпустили из университета пораньше, и мы поехали к кому-то на дачу.

– Бухать, наверное, не иначе, – вдруг рассмеялся водитель.

– Ну, не без этого, – одобрительно улыбнулся врач, словно вспоминая те моменты.

– Вот так всегда у нас. Кто-то за бравое дело, а кто-то в сторонке посмотреть, постоять, мол, глядишь, и пронесёт, и всё как-то само образумится, и всё как-то само наладится.

–Да-а-а-а, – протянул врач и начал кивать головой.

– Ага. А ведь приди тогда москвичи и студенты к нам на помощь, дай мы отпор, гляди, и сегодня иначе жили. И не закрыли бы заводы, не разворовали все эти колхозы, не размотали эту армию к чертям собачьим, а?

– Да черт его знает. Кто сейчас ответ даст, как бы правильно нужно себя вести в той или иной ситуации. Никто не знает, как сделать верный выбор, а задним числом, как в народе говорят, все всегда правы.

– Но опыт-то, опыт-то исторический нужно учитывать всегда… А у нас каждый век наступаем на одни и те же грабли, каждый век.

За этими разговорами мы подъехали к детской больнице, и я стал выходить из кареты скорой. На улице было так же отвратительно, как и раньше. Измороси не было, но лил дождь, а ветер все усиливался и усиливался, гоняя по тротуару жёлтые листья, которые взлетали, кружась в хаосе, и резко падали на землю.

Само здание я толком разглядеть не успел, да и времени особо не было, так как хотелось скорее забежать в больницу и почувствовать себя в тепле. В приёмной было много народу, в основном родители и дети. Было очень тесно и как-то темно, так как тусклый свет лампочек озарял пространство не полностью. Я присел на скамейку, как мне сказал врач скорой помощи, и начал ждать.

Из приёмного покоя раздавались детские крики, плакал какой-то маленький ребёнок, которого уговаривали чуть-чуть потерпеть, но он не слушался и продолжал визжать. Эхо от его визга разлеталось по всему коридору, но никто не обращал на это внимание и, по сути, все присутствующие к его плачу и крику быстро привыкли, хотя крик был всё громе и громче.

– Ну что, готов лечь в больницу? – обратился ко мне внезапно появившийся врач скорой.

– Да, готов, куда мне ещё деваться?

– Тогда следуй за мной, мне нужно тебя сдать в добрые руки местных врачей.

Я послушно последовал за моим проводником в белом халате. Мы шли каким-то длинным коридором, стены которого явно не видели ремонта с момента постройки этой больницы. Всё вокруг выглядело дико обшарпанным и грязным, но не потому, что кто-то не убирался, напротив, сам пол был чистый, а вот всё остальное выглядело мрачно из-за тут и там отклеивающихся частей обоев, свисающих частей потолка или разбитых плинтусов.

Мы поднялись на второй этаж, и мне было сказано сесть у стола в центре коридора. Надпись на столе гласила: старшая медицинская сестра.

В коридоре было тихо, и я просто сел на облезлый стул, который начал скрипеть от моих телодвижений. Спустя короткое время ко мне подошла старенькая бабушка в белом халате, на бейдже которой было написано: Агнесса Ивановна Реброва, старшая медицинская сестра.

– Значит, это ты у нас Семён, и значит, ты приехал к нам в поиске своего диагноза? – с лёгкой улыбкой и смотря мне прямо в глаза спросила Агнесса Ивановна.

– Да, я из Химкинской больницы.

– Хорошо, хорошо. Ну что же, пройдём в палату № 310. Сегодня она освободилась, пока что устроим тебя туда, а завтра план диагностики врач определит и будет видно, куда тебя заберут.

Благо палата № 310 находилась в двух шагах от стола, и нам не пришлось далеко идти. Сама палата представляла из себя небольшое помещение с очень высокими потолками и была рассчитана на четырёх пациентов. В палате было одно большое окно округлой формы, но окно было закрыто, и в палате было очень душно.

– Пока что располагайся, принесу тебе через несколько минут твои постельные принадлежности, – закрывая дверь, Агнесса Ивановна мило улыбнулась и ушла.

Я продолжал стоять на месте и не хотел садиться на кровать с железной основой, тем более в карете и на приеме я достаточно насиделся. Мне захотелось посмотреть, что там творится на улице после дождя, и я подошел к окну, которое было в ужасном состоянии, ибо его давно не протирали с внутренней стороны, и оно порядком пропылилось и содержало массу разводов. Я попытался выглянуть и присмотреться, что же именно происходит на улице, как в этот момент зашла Агнесса Ивановна, принеся с собой аккуратно скатанный матрас, подушку и небольшое одеяло.

– Ну что, кровать выбирай сам, какая тебе больше нравится, и обустраивайся, ужин будет спустя часа два, так что можешь поспать немного.

Я учтиво поблагодарил эту милую женщину и застелил свою кровать. Делать особо было нечего, но спать я не хотел и просто лег на кровать. Я долго думал обо всём: сначала о своём будущем, далее о настоящем и в конце – о прошлом. И прошлое мне казалось лучше. Что может быть лучше жить здоровым, ловким и смелым? Вот сейчас бы опять в первый класс и после уроков кататься с друзьями на велосипедах, представляя, как будто ты гоняешь на гоночном байке, или, наоборот, как будто ты летишь на гоночном болиде «Формулы 1»? Но увы, я не маленький мальчик, и лежу в больнице, и у меня реально какие-то проблемы, которые нужно как-то решать. Мысли уносили меня то вверх, говоря, что все образуется, то, наоборот, прибивали на самое дно, рисуя самые негативные сценарии, которые непосредственно могут со мной случиться. Кто придет ко мне на могилу? И тут же я отгоняю эти мысли и представляю себя катающимся на качелях. Как же хорошо окончить четверть без троек и получить причитающееся мороженое или большой торт от любимой бабули, но вот торт исчезает, и в моих руках кружка воды и сухарик. Я валяюсь на песке и загораю, но тут же лежу в больничной палате, и никого нет рядом…

За этими мыслями прошло несколько часов моей больной жизни. Далее был весьма скромный ужин, после чего я захотел пройтись по коридору и посмотреть, кто, как и я, лежит в палатах. Но в коридоре никого не было, а за столом сидела та самая Агнесса Ивановна и что-то заполняла в статистический бланк. На её столе играл радиоприемник. Я прошёл мимо и сделал вид, что будто бы не услышал о том, что там говорили и какая музыка играла. Я просто начал ходить от одного конца коридора в другой и периодически проходил мимо стола. Сквозь закрытые двери я слышал, как в палатах кто-то с кем-то разговаривает, но в коридоре никого не было, так как, очевидно, что все уже лежали в кроватях и готовились ко сну.

Агнесса Ивановна обратилась ко мне:

– Скучно? – Я ничего не ответил ей и просто сел рядом, покивав утвердительно головой. – На вот послушай радио, можешь даже станции переключать, – но я не стал этого делать и просто сел рядом.

По радио шла политическая передача. Обсуждали какое-то событие минувших лет. Люди звонили в студию и высказывали своё мнение в прямом эфире. При этом те, кто был за это событие, должны были звонить по телефонному номеру с последними цифрами на 02, а кто был категорически против, должны были звонить на номер с последними цифрами 01. Люди в эфире активно выражали своё мнение, часто коверкая слово «демократия», почему-то говоря «дерьмократия», и какого-то мужчину проклинали, просто обзывая автократом. Вторая часть звонивших в эфир часто говорила, что было бы явно лучше, если бы победили защитники и такой бы нищеты не было бы, а был бы мир и порядок, и страну в итоге удалось бы как-то возродить, а главное, что не было бы войны, и пьяный мужик понёс бы заслуженное наказание. Ведущий эфира, как мне показалось, был не совсем объективный, так как звонивших в эфир часто перебивал и пытался упрекнуть в том, что это именно они начали стрелять первыми и получили по заслугам, а то, что никто не был в итоге наказан, является высшей мерой справедливости, так как в итоге всех зачинщиков из тюрьмы выпустили, и именно они виновны в этом перевороте.

Слушать это было крайне неинтересно, и я вдруг, набравшись откуда-то взявшейся смелости, спросил у Агнессы Ивановны:

– А вы что думаете?

– Ух ты, какой любознательный! – опешила моя собеседница, отложив письменную ручку от бумаги и удивлённо начав разглядывать меня.

– Ну вот они что-то говорят, про какую-то демократию, расстрел какого-то Белого дома, защитников Конституции, Конституционном Суде… – неуверенно продолжил я и затих.

– Я в то время в Склифе работала, вспоминать ту ночь я не хочу. Да и утро было так себе… Много людей везли из дома Советов в наше учреждение, так что тебе лучше этого не знать.

– А что не знать? – продолжая удивляться этой новостью, настаивал я на продолжении разговора.

– Что-что? В Москве тогда танки стреляли по Белому дому. Ты не слушаешь разве, что они обсуждают?

– Нет, не слушаю, – медленно проговорил я, переведя свой взгляд на радиоприёмник и замолчав.

И действительно, начав слушать внимательнее тему эфира, до я понял, что звонившие на станцию люди резко осуждающе выступали по отношению к действующему тогда президенту, некоторых ведущий отключал от эфира, когда речь переходила на оскорбления или проклятия.

– Ты ещё слишком мал, и надеюсь, подобное не увидишь. Что пришлось увидеть мне тогда, – поправляя очки на носовой перегородке, чуть тихо продолжила Агнесса Ивановна. – Очень много людей пострадало просто ни за что, и никто не мог предположить, что в центре города, средь бела дня будут массово расстреливать безоружных людей только за то, что они не хотели нового порядка и новых устоев! Я далека от политики, что тогда, что тем более сейчас, но в тот день я увидела последствия этой самой политики и поняла, что бывает, когда стороны не могут договориться и начинает литься кровь.

Окончив свой монолог, она кивнула в мою сторону, и в этот момент к нам подбежала какая-то девочка, говоря о том, что у нее опять болит в животе, и начала плакать. Агнесса Ивановна взяла её под руки и пошла с ней в палату, сказав, что сейчас даст таблетки и позовёт дежурного врача.

Я же остался сидеть у стола и продолжил слушать радиоприёмник. Эфир шёл очень оживлённо, люди буквально рвали жилы, доказывая свою правоту, и никто не желал уступать оппоненту. Но в целом обе стороны конфликта сходились во мнении, что никто не получил в итоге того, что хотел. Обе стороны были обмануты, но при этом стороны конфликта не желали и, наверное, не могли простить того, кто их обманул.

Особенно мне запомнился диалог матери одного из трагически погибших в те дни с ведущим эфира. На её резонный вопрос, кто виноват в смерти её сына и будет ли когда-нибудь найден виновный в этом, ведущий как-то ехидно ответил, что он не знает, да и вообще никто не просил её сына быть в здании Верховного Совета в те дни. Эти последние слова вызвали особенное негодование как у самой матери, так и у приглашенных гостей в студии (в эфире началось гудение, и, как мне показалось, кто-то начал топать ногами и свистеть). Женщина продолжила, что уже десять лет она не может добиться справедливости, хоть какой-то компенсации и хоть каких-то извинений от новой власти, которая и виновна, по её мнению, в смерти её сына, но никто (она несколько раз медленно повторила это слово), никто не может дать ей ответ на её вопрос.

Поняв, что как такового ответа не будет, она просто положила трубку, не сказав на прощание ни единого слова, попросив лишь Бога рассудить всех и воздать каждому по заслугам.

В конце эфира каждой стороне дали высказаться, как бы поставив точку в том, за что они боролись и получили ли в итоге желаемое или нет. Обе стороны признали, что никто не вышел победителем. Один из тех, кого пригласили в студию радиостанции, сказал, что его именно так учили всю жизнь: не быть слабым и безвольным, защищать свои идеалы и отстаивать интересы своей Родины, которая, по его словам, была захвачена кучкой реформаторов. И эти самые реформаторы мало того, что обманули, так и ещё и ограбили не богатых, а самых бедных и беззащитных, поставив их на грань нищеты и вынудив не то чтобы жить впроголодь, а напротив, сделали всё для того, чтобы они знали, что такое голод. Именно эти реформаторы, а не те, кто стрелял с обеих сторон, виновны как в самом кризисе, так и в его последствиях, которые, по словам этого человека, ещё долго будут аукаться поколениям.

Наверное, нет ничего более мучительного в жизни, как смерть близкого тебе человека, особенно когда этот самый близкий человек гибнет за некую идею, цель которой или суть ты не разделяешь, или даже, наоборот, не поддерживаешь. Так, по всей видимости, и произошло с этой женщиной и со всеми теми людьми, которые звонили в эфир. Мне показалось, что спустя десять лет они так и не смогли примириться внутренне со своими оппонентами, что и говорить, они не смогут простить смерти своих близких людей и тех, кто лишил их жизни, и не смогут этого сделать никогда!

После окончания эфира уже другой диктор начал читать новости монотонным голосом, а я принял решение идти в палату и ложиться спать, так как в коридоре стало тихо, и только лёгкий крик и слёзы той самой девочки чуть слышно раздавались эхом в коридоре.

Спать мне было сложно, я старался переосмыслить услышанное, но какого-то толкового ответа найти не смог, как и не смог сделать для себя вывода.

За окном тарабанил дождь, и ветки деревьев, склонённые ветром, стучали в окно моей больничной палаты, имитируя звуки выстрелов, мне казалось, что также била молния, которую я, наслушавшись разговоров о войне, ассоциировал со звуками взрывов. Спать под такое звуковое сопровождение как-то расхотелось, но и бодрствовать после услышанного не хотелось тем более, хотелось поскорее забыться и раствориться во сне, чтобы отбросить от себя все эти рассуждения и мысли.

Спустя несколько часов рассуждений и ёрзаний лежа на спине я уснул, но за ночь просыпался несколько раз из-за того, что мне снились кошмары. Какие-то моменты из этих ужасов я вроде даже помнил: танки, перекошенные от ужаса люди, бегающие в пылающем от огня коридоре, всюду осколки битого стекла, звуки хруста этого стекла, чьи-то стоны, крики, вопли, некий посторонний шум, слова: «Врача, срочно», всюду почему-то чёрная кровь и люди в форме с нашивками…

Это ещё ничего

Утром следующего дня я проснулся от того, что кто-то резко распахнул дверь в палату, и я услышал топот чьих-то ног. Просыпаться особо не хотелось, и я просто повернулся на другой бок, надеясь, что смогу продолжить спать, но шума стало только больше, особенно раздражал звук шуршащего целлофанового пакета и чья-то возня. Спустя время возня успокоилась, и я услышал диалог двух людей, а именно матери и сына.

– Дима, ты только не переживай… Всё будет хорошо.

– Да, я уверен в этом.

– Я к тебе каждый день буду приходить, навещать.

– Хорошо.

Я наконец-то окончательно проснулся и начал медленно подниматься. Напротив меня в обнимку сидели женщина и её сын. Женщина гладила его по голове, а он в это время смотрел в пол, сильно опустив плечи. Его маме было на вид лет 40, или, может быть, больше, я всё же не могу определить возраст на глаз, её завитые волосы лежали неровно, а отсутствие макияжа на лице говорило о том, что поездка в больницу для неё то ещё испытание.

Больше меня, конечно же, поразил её сын, который был очень бледным, что особо подчеркивали его тёмные волосы и карие глаза. Но ещё более меня удивила его неестественная худоба. Я и раньше встречал худых людей, но чтобы настолько сильно, как мой нынешний сосед по комнате, я видел впервые.

Мать продолжала гладить сына по голове, а он всё так же смотрел в пол и едва дышал. Я поймал на себе взгляд его матери и кивнул ей головой, она же в ответ просто тяжело вздохнула и поспешила извиниться за то, что они меня разбудили.

– Да ладно, я уже собирался просыпаться, – подавляя зевоту, ответил я и потянулся.

– Вы тут который день, как тут в целом? – с выраженным интересом спросила моя собеседница.

– Я тут второй день, меня вчера привезли из Химок. У меня плановый медицинский осмотр, не могут выяснить точный диагноз.

– А у нас, – в этот момент мама похлопала сына по спине и приобняла его, – плановая операция.

Сын как-то нехотя начал растворяться в её объятиях, но никаких эмоций на его лице не было.

– Понимаю, – кивая ответил я и вышел в коридор, направившись в сторону туалета, который уже был забит другими детьми, и я решил вернуться обратно в палату.

Мои новые соседи так же продолжали сидеть в обнимку, я же сел на свою койку и начал разглядывать потолок в надежде увидеть там что-то интересное, но в этот момент дверь в палату открылась и вошла медицинская сестра, растерянно обратившись к матери Димы:

– Вам необходимо покинуть палату. Скоро начнется утренний осмотр, и следовательно, посторонних в палате быть не должно. Так что попрошу вас.

– Ну всё, давай, – целуя сына в щёку, мама встала и направилась к выходу, сын же не проявил никаких эмоций и только посмотрел ей вслед, не сказав ни слова.

– Ну что, давай знакомиться, – сказал я, встав с кровати и подойдя к своему новому другу.

Он перевёл на меня взгляд, слегка вопросительно посмотрел в мою сторону и тихо ответил:

– Давай.

Я подошёл ближе, протянул руку и пожал её Дмитрию. Его руки были сильно холодными, а рукопожатие очень мягким, эмоций каких-либо он не проявил, а просто продолжил молчать дальше. Я как-то попытался его разговорить, но понял, что это дело не особо перспективное, и решил всё же пойти умыться и почистить зубы в туалете, благо времени уже прошло достаточно и я надеялся, что он свободен.

После всех процедур я вернулся в палату, мои сосед положения своего не изменил и продолжал смотреть в пол… Я заправил кровать и чуть-чуть приоткрыл створку форточки, чтобы в палате стало легче дышать. Мне было как-то неуютно, когда я смотрел в сторону соседа, он напоминал мне чем-то отдалённо одинокую ворону на кладбище. Сгорбленный, худой, чёрный, с белыми пятнами у глаз и в одежде тёмных тонов. Он так же продолжал сидеть не двигаясь, периодически тяжело вздыхая. Мне хотелось его морально подержать, я тоже был бы не особо весел при слове «операция», но что-то внутри подсказывало мне, что этого делать не нужно и я сделаю только хуже.

За этими мыслями дверь в палату открылась, и я увидел своего нового соседа, который сидел в инвалидной коляске.

– Аккуратно, аккуратно, – говорил он, когда медсестра не совсем верно рассчитала параметры дверного проёма, въезжая в наш скромный номер.

– Так, – обращалась медсестра к парню, сидящему на кресле, – какую кровать тебе хочется выбрать? Эту? – указывая пальцем на кровать рядом с окном. – Или вот эту? – указывая на соседнюю кровать с моей и разворачивая своего пассажира по направлению движения, продолжала медсестра.

– Эту, – показывая указательным парнем в сторону кровати у окна, ответил парень и сам поехал, активно перебирая руками колеса.

– Вам, может, помочь? – учтиво спросил я, смотря в этот момент на новенького и медсестру.

– Нет, спасибо, – одёрнул мой собеседник, спрыгнув с кресла, и спокойно самостоятельно чуть ли не по-пластунски начал залезать на кровать. Я смотрел на его самостоятельные действия, и понимал, что это человек, по всей видимости, крепкого духа, который знает, что такое трудности, ибо одной ноги у него не было.

– Завтра тебе будут новый протез примерять, а пока отдыхай, – закрывая дверь, напоследок сказала медсестра и ушла.

В комнате стало очень тихо и спокойно. Я лежал на кровати и решил лечь на бок, смотря в стену напротив меня. Ничего такого в ней не было, она была одного монотонного цвета, а мне почему-то хотелось каких-то красок или яркого цвета. Соседи также продолжали молчать, и ничего интересного в таком положении явно не было.

Спустя короткое время нам в палату принесли еду. Больничная еда, конечно же, не мёд. Обычно завтрак состоит из пустой каши, хлеба с маслом и стакана чая. Я было попробовал помочь поднести еду соседу без ноги, но он запретил мне это делать и сам решил проблему с доставкой еды на свою кровать.

Мы ели молча, разве что Дмитрий делал это очень медленно, как будто кто-то поставил его на паузу или заморозил время.

После того как я закончил со своей кашей, я пошёл помыть посуду и хотел помочь с этим соседу без ноги, но он несколько раздражённо ответил, что сможет сделать это сам и в моей помощи не нуждается.

И действительно, мой сосед без ноги всё сделал сам: добрался до туалета, сам помыл тарелку и кружку и смог самостоятельно вернуться в палату. Без колебаний взобравшись на кровать опять же по-пластунски.

– Ловко ты это делаешь, – глядя на соседа в момент его заползания, резюмировал я.

– Ха-ха, ну да, – ответил он улыбаясь. – В моей ситуации иначе и нельзя. Завтра, вроде, протез должны поставить, может, избавлюсь от этой чёртовой рухляди, – глядя на инвалидное кресло, ответил он, не убирая с лица улыбки.

– Меня, кстати, Семёном звать, а тебя как?

– Меня Максимом, вот и познакомились, – кивая, ответил мой собеседник, уже сев на кровати и свесив одну ногу к полу.

Я подошёл к нему и пожал ему руку, на моё удивление, или же он сделал это специально, он сильно сжал мою ладонь, глядя мне прямо в глаза.

– Да, надеюсь, протез тебе поможет и ты будешь ходить, а может, даже бегать.

– Ох, как мне хотелось бы… Уже лет пять мучаюсь с этим, – кивал Максим в сторону кресла, чуть-чуть изображая на лице гримасу мучения, поджимая свои губы. – Обычный день, переходил дорогу в неположенном месте, далее на меня наезжает мотоциклист, и всё…