Нездоровые люди

Пациент пациенту, как известно, врач. «Мало ли, кто там в университетах пять или семь лет учится, всё равно лечить не может, и что, что они там книги читают, вон раньше лечили знахари травами, и все люди здоровые были и не болели», – раздаётся из одного угла палаты во время обхода. «Да, да. Всё верно. Мы в молодости какими здоровыми были, когда в деревнях жили», – отвечает уже противоположный угол. «Всё верно, всё верно. Поддерживаю, вчера в газете читал, что классическая медицина себя полностью дискредитировала, один вред от неё. А прививки! Вы же знаете, что они вредны, и толку от них нет», – тут уже все хором.

«Иной раз эти рассуждения так угнетают, и просто хочется побыть одной», – часто жаловалась мне Маша в личных беседах.

Все эти постоянные доказывания неверности выбранного способа лечения, постоянные жалобы в проверяющие инстанции, вечные отписки в эти инстанции, неадекватные родственники и друзья пациентов, извечные просьбы быть внимательнее к моему папе, маме, брату, сестре, сыну, мужу, дочери, внучке… И каждый требует, требует, требует!

И ни от кого не дождёшься обычных слов благодарности. Я порой молчу и понимаю, что Маше просто нужен громоотвод, а мне просто собеседник, и мы в какой-то степени друг друга дополняем.

Вот только я на гром или молнию не похож, мне больше подходит роль несостоявшегося дождя – все его ждут, ждут, ожидают, а его всё нет и нет. И я так же: Маша мне всё рассказывает, рассказывает, а я её слушаю, слушаю и делаю вид, что меня нет рядом, молчу, одним словом.

Тем более что вот уже как неделю меня перевели в палату с престарелыми пердунами, которые любят вспоминать свои похождения в молодости. Это, конечно же, нужно обсудить во всех тонкостях с соседом напротив, а главное, дать мне кучу наставлений (мол, учись у нас, молодой, перенимай опыт), нравоучений и, конечно же, дать множество советов, как лучше подкатить к «моей» медсестре.

– Вон, смотри, твоя идёт. Халат у неё просто обалденный, – порой слышалось из больничного коридора.

– Я-то в твои годы и не такое вытворял, что я только не делал, – назидательно мне сообщал другой собеседник.

Реально было ощущение пещеры: вроде бы ты один, но всё время кажется, что кто-то рядом, тебе не одиноко, но кто-то капает и капает на мозги, как вода со сталактита, и ты начинаешь медленно-медленно сходить с ума. Ты вроде формально не одинок, но особо поговорить не с кем, тебя не слышат, а ты и сам собеседника слышать не хочешь. Света в конце тоннеля не видно, только мрак, да и попутчики постепенно меняются, и тебе их уже не сосчитать. Для кого-то всё кончено, а для кого-то всё только начинается, а если есть начало пути, то всегда будет его конец.

Больницу мы в шутку называем «Последний путь», то есть зайти сюда можно, а вот уйти на своих двух не у всех получается. Для кого-то путь действительно получается последним, и порой становится жутко от сцен прощания родных с их заболевшими родственниками, которым осталось немного. Кто-то вспоминает последние моменты, кто-то даёт напутствия на оставшуюся часть жизни, кто-то просто, обнявшись, плачет, словно пытаясь урвать нить жизни и заставить эту самую нить катиться дальше и дальше.

Всё это, конечно же, дико раздражало и наводило уныние, и я всегда ждал дня дежурства Маши. Сидеть или лежать в палате было совсем невмоготу, всё жутко бесило, и чтобы время шло быстрее, я искал время на общение или человеческую помощь моей медсестре.

Особенно мне запомнился день, когда в больницу привезли детей из Уфы Они направлялись в Барселону. Практически все дети имели тяжёлые заболевания глаз, кто-то из них был полностью слепым, кто-то был слеп на один глаз или имел тяжёлую патологию. Чартерный самолёт, на котором перевозили детей, не смог продолжить полет из-за плохой погоды в Каталонии, и было принято решение осуществить посадку в аэропорту Шереметьево.

Так как дети нуждались в особом уходе, то было принято решение разместить их в нашей Химкинской больнице, благо ехать от аэропорта до больницы было недолго, да и их пребывание, по всей видимости, не предполагало длительного периода, ибо в любой момент погода в Барселоне могла измениться на солнечную и ясную.

– Семён, у меня тут просьба, – садясь на мою кровать, начала Маша. – После капельницы, ты мне прямо срочно нужен. Нам детей привезли, и они почти все слепые, им бы помощник. Их покормить нужно, я надеюсь, ты поможешь? – спросила, улыбаясь, Маша, поглаживая мою подушку. – С ними сопровождающая едет, но она сейчас уехала в аэропорт узнавать, что там и как с перелётом, и должна приехать через час-два.

– Дети, слепые? А как им помочь? С ложки кормить?

– Да, у нас сестра-хозяйка заболела или отпросилась, – пожимая плечами, ответила Маша. – У нас капельниц сегодня тьма, далее плановые операции, я реально не смогу, а их так жалко, все маленькие, и летели в Барселону на операции, им там обещали помочь. У нас такие операции не делают, а вот там шансы на успех очень большие.

– Они на каком этаже?

– Они всё ещё в приёмном покое, мы их в кабинете сестры-хозяйки расположили. Я тебе покажу, где это. Да, тебе ещё «капаться» осталось минут десять, и я как раз всё организую, ну ты же поможешь? Тем более дети не кушали уже больше шести часов, их же отдельно кормить нужно. Я позвоню, и им принесут всё, повара в курсе. Ну и в целом можешь с ними посидеть, они хорошие, но непоседы, конечно, те ещё. Они меня просили им книжку про Барселону почитать, очень ждут хоть кого-то.

– Да, – как-то неуверенно отвечаю я, смотря в сторону моей капельницы, из которой что-то капает мне в кровь.

После капельницы мы с «моей» медсестрой направились в сторону кабинета сестры-хозяйки, из которой доносились визг и крик. Маша медленно открыла дверь и стала делать маленьким пациентам замечания о том, что в больнице себя нужно вести хорошо и нельзя шуметь. Маша начала усаживать детей по кроватям, говоря, что с ней в комнату заходит её личный помощник, который будет их кормить. Дети хлопают в ладошки и говорят, что очень проголодались и им хочется скорее покушать.

Мне было непривычно видеть столько маленьких детей в одной палате. Более непривычным было то, что все они носили затемнённые очки и держались дружно за руки. Всего в комнате было шесть маленьких пациентов, младшему из которых на вид было шесть лет, а старшему лет десять.

– Детки-конфетки, я вас приветствую, – торжественным голосом начал я.

– Ой, а вы кто? Давайте мы угадаем, – наперегонки начали кричать тонкие голосочки.

– Дядя врач или дядя медбрат?

– Не то и не другое, – строго ответила Маша. – Дядя пришёл помочь вас покормить и наконец-то угомонить. Вы всё же не на улице находитесь, не забывайте, что тут больница.

– Да, да, кушать! – опять загудели дети и захлопали в ладоши.

– Так, Семён! Сиди тут, а я пока что сообщу о нашей готовности повару.

Я сажусь на край одной из кроватей и начинаю молчать. В палате светло, но очень душно, меня охватывает какое-то внутреннее напряжение. Я впервые остался наедине с детьми, которые меня не видят, но знают, что я рядом, и я понимаю, что они смотрят в мою сторону и о чём-то шепчутся, сидя на кровати, стоящей напротив.

– Дядя, а вас как зовут? Семён? – спрашивает самая маленькая девочка.

– Да, так меня зовут, – отвечаю я, кивая в её сторону, но в этот же миг одергиваю сам себя, понимая, что дети меня не видят.

– А почитай нам книжку, нам так скучно. У нас много с собой, – резко вскакивая и направляясь с мою сторону, продолжает девочка.

– Какую книжку? У меня нет с собой никаких книжек.

– У нас много, вот я тебе сейчас дам, подожди.

Девочка отходит от меня, подходит на ощупь к углу кровати, достаёт из-под неё чемодан и пытается его открыть. Я спрашиваю, нужна ли ей помощь, но она отрицательно мотает головой и на ощупь вытаскивает книги.

– Вот, держи, – протягивает она мне несколько книжек.

Я удивлённо смотрю на девочку и понимаю, что хоть она и ничего не видит, но она всё делает на ощупь замечательно. Отдав мне книжку, девочка возвращается на своё место и тихо садится. Я начинаю смотреть, что она дала мне в руки, и выбираю жёлтую книжку с названием: «Путеводитель по Барселоне». Я медленно прочитываю название по слогам вслух и предлагаю начать с неё. Дети одобрительно соглашаются, кивая головой, и в этот момент в комнату заходит Маша, говоря о том, что сейчас нам привезут обед и мы все будем кушать.

Состав обеда ничем не отличался от стандартной еды любой российской больницы. Каша, суп, хлеб и сладкий чай.

Маша показала, как именно нужно кормить детей, и мы начали делать это вместе, для начала подвязав каждому ребёнку на шею слюнявчик. Сначала даётся команда открыть рот, далее содержимое ложки в него загружается, и начинается процесс усваивания пищи. С одной стороны, всё просто, но попробуй это сделать, учитывая, что твой подшефный тебя не видит, да ещё и крайне непослушен и более капризный, чем ты в его возрасте. Как же хорошо видеть, думаю я про себя в этот момент, как же хорошо уметь говорить, поддакивает мне мой внутренний голос, на который я не обращаю внимания. Я делаю свою работу ответственно и молча, ориентируясь на Машу, которая также молчит и одобрительно подбадривает своего пациента, гладя его по голове. Я смотрю на неё, на своего пациента и пытаюсь так же его погладить, но, по всей видимости, делаю это неумело, так как содержимое ложки проливается на пол.

Закончив с обедом, мы встаём и хотим унести из палаты тарелки и ложки, как вдруг кто-то из детей вспоминает про книжку и требует выполнить обещание. Маша недоумённо смотрит в мою сторону и, утвердительно качая головой, даёт мне указание остаться и прочесть детям книжку, забирая из моих рук тарелки.

Я беру путеводитель и начинаю его листать.

– Ну, начинай, – торопят меня дети, начиная слегка прыгать на кровати.

– Да, да, – вторю им я и открываю содержание книги. Нахожу раздел «Олимпиада» (почему-то это первое, что меня заинтересовало) и спрашиваю у детей:

– Давайте я прочитаю вам про Олимпиаду?

– А что это такое? – спрашивает меня кудрявая девочка, сомкнув ладони в замок.

– Олимпиада – это спортивные соревнования, которые проводятся в определённой стране. Наверно, Олимпиада проводилась в Барселоне.

– А что такое соревнование?

– Соревнование – это процесс определения лучшего спортсмена.

– А кто такие спортсмены?

Я вдруг понимаю, что передо мной не просто дети, а нездоровые дети. И не просто нездоровые, как и я, а реально нездоровые, а более того, незрячие! Нужно что-то попроще, чтобы не было много лишних вопросов, даёт мне подсказку внутренний голос. И я опять же возвращаюсь к содержанию и начинаю искать что-то попроще. Так, транспорт города явно неинтересно, далее население, этнический состав также неинтересно, климат, я думаю, тем более, а вот, нашел, глава «Достопримечательности».

– Дети, давайте я прочту вам про достопримечательности Барселоны?

– А что такое достопримечательности? – переспрашивают дети почти хором.

– Достопримечательности – это главные символы города, которые отражают его культурное величие и стиль.

– Мы всё равно это всё не увидим, – обиженным голосом говорит мальчик, снимая с себя очки, и смотрит в мою сторону.

Я отчётливо вижу большие красные точки на белках его глаз. Остальные дети в этот момент отворачиваются и начинают как бы что-то искать, резко поворачивая головы в разные стороны.

– Ну хорошо, не хотите про достопримечательности, давайте про что-то другое.

– Что другое? Мы всё равно ничего этого не увидим, – не унимается мальчик и продолжает пристально смотреть в мою сторону. – Тебе не понять, у тебя есть глаза, а у нас их, считай, нет!

– Ну я тоже больной, я же не просто так в больнице лежу, – отвечаю я и закрываю путеводитель.

– Стой, стой, стой, – перебивает наш спор девочка, которая и дала мне эту книжку. – Прочитай, нам интересно, да? – обращается она к другим детям, которые хором отвечают: «Да».

Я снова открываю книгу и начинаю с выражением читать детям, словно сказку, обо всех достопримечательностях города. Тут и причудливые названия районов города: Тибидабо, Монжуик, Педральбес, Гуэля парк, и смешные названия улиц и площадей: Гауди, Гуэля, Мила.

Я рассказываю детям про замки, дворцы, описываю архитектуру и пытаюсь сам же со стороны воспроизвести свой голос и поставить себя на место детей. Вот я иду по улице, вижу огромнейший дворец, который продолжает строиться и ещё будет построен неизвестно когда. Вот дом Бальо, в котором нет прямых линий, согласно местной легенде дом построен в форме дракона, в сердце которого вонзили меч. Далее мы сворачиваем в район Эшампле и видим здания, выполненные в стиле модерн, которым уже более ста лет, а самой знаменитой улицей этого района является улица Диагональ. Да и сам район в целом знаменит на весь мир тем, что его улицы образуют квадратные кварталы с характерными скошенными углами.

Я читаю и словно сам переношусь с детьми в этот чудесный и вечно тёплый город, только я не больной, как и они, а полностью здоровый. Нам можно всё: бегать, прыгать, кружиться на месте, и не будет никакой боли в груди, не будет никакой отдышки, не будет никакого головокружения, а главное, всё это можно пощупать и потрогать, ну и, конечно же, увидеть своими собственными глазами.

Дети слушают тихо и спокойно, никто не встаёт и не бегает, все сидят ровно. Я словно с ними перенёсся из дождливого и вечно мокрого октября в тёплый и солнечный город, который дарит ощущение вечного лета и какой-то свободы. Не нужно думать по триста раз, что надеть, когда выходишь на улицу, так как знаешь, что там просто тепло. Хочешь сходить на пляж, так пожалуйста, иди, там же полгода температура превышает тридцать градусов тепла.

Город создан для здоровых и стремительных людей, это реально город будущего.

Мы идём всей нашей компанией в парк развлечения, дети визжат от восторга и кричат, когда мы пробуем всё новые и новые аттракционы, нам весело каждую минуту, дух захватывает на очередном вираже очередной горки.

Мы пробуем на вкус местную еду, детям очень нравится Ботифара с фасолью. «Долой больничную кашу!» – кричим мы и требуем добавки. Мы гуляем по улицам и всё видим: дома, дверцы, окна, что происходит внутри этих помещений, мы даже «видим» запахи, и нам становится так хорошо, как ещё не было никогда.

Вдруг вихрь людей закручивает нас в какой-то фестиваль, и мы становимся его частью, и мы все вместе подтанцовываем под латинскую музыку, мы смеёмся, потому что мы молоды, и нам не нужно идти на забор крови, не нужно сдавать анализы, терпеть и не показывать боль, нет ни слёз, не страданий, у нас наконец-то получилось выздороветь. Мы останавливаемся на какой-то улочке, которая еле-еле вмещает всех желающих увидеть Кастейрес. Дети тут же пытаются проговорить по слогам это слово, но, увы, не у всех получается. «Кас-тей-рес», – повторяем мы вместе и наконец-то можем продолжить дальше наше путешествие, но нам не дают пройти, так как впереди люди выстраиваются в башни, и это реально человеческие башни. Но куда же без нас, простых башкирских ребят, скорее, скорее, канайй (то есть дети на каталонском), ведь без детей невозможно построить башню, именно ребёнок всегда карабкается наверх, как бы символизируя дух молодости и прогресса, устремлённого в будущее. Фиеста продолжается, и мы под ободрительные крики и возгласы идём дальше.

Начинает темнеть, но никому не становится страшно – над нами начинает летать настоящий дракон, но он на нашей стороне и не отправит нас в пекло лавы. Напротив, он указывает нам путь, и мы выходим на какую-то площадь, спустя секунду другая площадь озаряется множеством огней и искр, всё начинает пылать, но нет, это не огонь и не пожар, это фейерверк!

Я заканчиваю свой рассказ ещё парочкой едких историй и вижу, как дети увлечённо покачиваются в такт моим словам, и мне становится необычайно приятно.

Окончив рассказ, я пытаюсь вернуть книжку, но дети начинают капризничать и просить продолжить, уговаривая меня прочитать им про животных, рыбок, моря, океаны, леса и звёзды. Я беру книгу, но в палату заходит Маша, говоря, что детям пора собираться, так как их вылет будет осуществлен в ближайшие часы, транспорт уже подан к входу больницы. Дети оживлённо начинают собираться, и только одна девочка пытается найти меня на ощупь и обнять. Маша говорит мне об этом взглядом, и я разворачиваюсь и обнимаю её в ответ, она говорит мне спасибо и обещает привезти из Барселоны какой-нибудь подарок.

3 и 4 октября

Весь сентябрь я также провалялся в больнице, выполняя домашние задания лёжа в своей кровати. Бабуля записывала для меня домашку, а я, лёжа в кровати, её выполнял. Каждый день она заботливо приходила в мою палату и приносила новый список, забирая то, что я сделал за прошедший день.

Никаких видимых улучшений я не ощущал, а врачи нашей Химкинский больницы так и не могли понять, в связи с чем шумы в сердце становятся всё более и более отчётливыми, и есть ли у меня аномалии в строении сердца или нет. В результате консилиум лечащих врачей принял решение об отправке меня в детскую больницу имени Н.Ф. Филатова.

– Собираемся, с вещами на выход, ваша карета подана, – палатная медсестра явно не будет церемониться, и уже подходя к моей кровати, начала стаскивать с подушки наволочку.

– Карета белого цвета с красными крестами? – слегка улыбаясь, спрашиваю я.

Но ответа не последовало, а последовал лишь пристальный взгляд в мою сторону.

В коридоре меня уже ждал врач скорой помощи, который должен был удостовериться в состоянии моего здоровья. Измерив пульс, температуру, он пошёл со мной по длинному коридору и вывел меня на улицу.

На улице стояла типичная осенняя погода, было довольно прохладно, и шла лёгкая изморось. Я ненавижу это ощущение резкой перестройки, когда из тёплого помещения выходишь на холод, да и ещё в лицо летят мелкие капли и дует ветер. Дверь в машину открылась не с первого раза, и пока я стоял на улице, успел продрогнуть. В машине скорой также было прохладно и пахло какими-то едкими запахами. Устроившись поудобнее в кресле, я хотел было пристегнуться, но понял, что ремень безопасности в нескольких местах порван и привязан лишь для вида.

Машина резко тронулась, и мы поехали из Химок в Москву. В Москве я бывал редко, хоть и ехать тут близко. У бабушки жили какие-то подруги в этом городе, плюс пару раз мы ездили с ней в театр, парк Горького и ВДНХ, и каждая поездка оставляла в моей памяти самые приятные впечатления, которые порой было интересно вспоминать и повторять, когда было грустно.

Вот мы идём кататься на каруселях, вот я довольный прошу её купить мне ещё мороженого, вот мы поднимаемся на колесе обозрения, и люди становятся всё меньше, а мы всё дальше от земли.

– А вон, внучок, видишь, какая большая башня стоит, – указывала в направлении Останкино бабуля, заискивающе смотря в мои глаза.

– Да, вижу, – отвечал я, разглядывая её очертания с нескрываемым удивлением и изумлённо открывая рот.

С друзьями я бывал в Москве пару раз, как-то сбежали из школы в восьмом классе и поехали гулять в район Речного вокзала, а ещё пару раз сбегали в кино на Арбате. Но самые тёплые впечатления от города остались от катания на коньках в парке Сокольники. Сначала ты и стоять-то не можешь ровно, но с каждым разом ноги всё более и более привыкают к конькам, и ты катишься быстрее и быстрее, набирая скорость и размывая попутный ветер. Вкус чая с лимоном, выпитый в ближайшей кафешке, не передать словами!

Воспоминания воспоминаниями, но они рано или поздно заканчиваются, и ты возвращаешься в настоящее.

Всё же есть разные ощущения от встречи с каким-то городом. Одно дело, когда едешь развлекаться или в отпуск, а другое, когда едешь решать какие-то проблемы или неполадки в жизни. Одну встречу ты мысленно притягиваешь к себе, а другую, наоборот, отталкиваешь и не хочешь её наступления, особенно если не уверен, что всё получится.

Я долго думал, можно ли вылечить эти самые шумы в сердце или нельзя, как мне дальше с этим жить? Будут ли какие-то последствия в жизни после операции, и будет ли сама эта операция? И где же эту операцию делать лучше? И делать ли её вообще или, может, не делать вовсе.

За этими размышлениями я не заметил, как прислонился к стеклу кареты скорой, как вдруг резко по этому самому стеклу начал бить дождь. Резко упала видимость, и мне ничего не было видно. Дождь хлестал с такой силой по стеклу, что казалось, оно может его пробить или сделать трещину. Я чуть отодвинулся от стекла и почувствовал, что на мою голову начали литься мелкие капли, по всей видимости, крыша машины в некоторых местах прогнила и, увы, дала течь.

В это время мы остановились у светофора, и я увидел, что стоим мы напротив очень высокого здания белого цвета. Я видел это здание на обложке учебника истории за 10-11 класс и успел прочитать на фасаде: «Дом Правительства». Здание казалось мне чем-то вроде огромной горы, с одной большой вершиной, на фоне соседствующих с ним зданий оно выделялось как своими размерами, так и занимаемой площадью. На этом месте я ранее никогда не был и попытался его разглядеть поподробнее, но что-то разглядеть было сложно, ибо машина тронулась с места.

– О, смотри, какая красота, уже отремонтировали, а ведь лет десять тому назад здание было чёрным от гари, – обратился к врачу водитель.

– Ну да, народу тут полегло тогда немерено, – ответил ему врач.

– А что это за здание и что за чёрный цвет? – спросил я, пересев на кресло, стоящее рядом с дверью.

– Это здание бывшего Верховного Совета, а вон видишь, напротив дом-книжка, – ответил мне водитель, показав рукой в противоположную сторону.

Я посмотрел в окно и увидел действительно высотное офисное здание в виде открытой книги. Моему удивлению не было предела, всё-таки в наших Химках таких строений, очевидно, не было, и дом-книжка смотрелся очень интересно. Особенный лоск придавало ему размытое стекло, так как капли, стекающие по окну, ломали линии и конструкцию дома-книги, позволяя на время представить изменение его конструкции, что не могло не удивить или ввести в некий ступор.

С одной стороны, стоял белый дом, напоминающий неприступную гору, а с другой стороны стояла уже открытая книга, которую закрывать не нужно было, ибо всё написанное в ней было и так понятно читателю.

– А что за чёрный цвет, про который вы ранее сказали? – повторно спросил я у водителя скорой.

– А это тебе учитель на уроках истории расскажет, что тут случилось. Ты ему вопрос задай, он тебе ответит. Только ещё спроси, лучше ли ему жить стало при новой конституции и зарплату подняли ему или нет?

Я отрешённо посмотрел в его сторону и решил не продолжать разговор, а просто рассмотреть эти места поподробнее. Улицы в этом районе Москвы были широкими и очень чистыми, дома росли только ввысь, было видно, что мы находимся где-то в центральном районе города, и от этого было как-то комфортно. Магазины, торговые ларьки, множество народу и дорогих иномарок. Было как-то приятно, и от этого мне становилось лучше.

Краем уха я слышал оживлённый разговор своих «попутчиков», водитель что-то пытался доказать, а врач ему поддакивал.

– Нет, ну ты посмотри, что он сделал, а?

– Ну да. Стрелять по мирным людям явно было лишним!

– Да что лишним, это же государственное преступление! И эти военные туда же, выполнили приказ, без какого-либо сожаления, столько народу загубили, и что в итоге? Получили то, что он им обещал? Конечно же нет, и не получат никогда.

Мне стало интересно, что же они обсуждают, и я начал прислушиваться, но рёв мотора и гул с улицы не позволяли этого сделать, тем более голос у водителя был тихим, но достаточно эмоциональным.

Я же продолжал смотреть в окно и увидел, что около какой-то станции собиралась небольшая процессия с красными флагами, людей было не очень много, но они шли торжественным маршем и остановились у светофора. В основном это были пожилые люди, и я вдруг вспомнил про бабушку, как же она теперь будет ко мне приезжать в Москву из наших Химок, ей же будет сложно преодолевать каждый день столь сложный маршрут. И куда идут все эти бабушки в каких-то старых осенних пальто и повязанных косынках. Я почему-то вспомнил кладбище, так как туда люди обычно приходили в таких же бесцветных одеяниях, просто или даже серо. Тут также одни бабушки, дедушек практически не было, но все шли строем и организованно.

Процессия, как я сказал, была небольшой, но стоило посмотреть на противоположный конец улицы, как я увидел ещё одну такую же вереницу людей пожилого возраста.

Мы остановились у светофора, и водитель как-то по-дружески посигналил проходящим мимо машины людям с красными флагами, они ответили одобрительными возгласами и криками. Я попытался расслышать, о чём водитель разговаривает с врачом, и стал вслушиваться чуть глубже.