Пограничье двух миров

Я не ошибся. Вот он, всадник – господин Хатамото Кентаро. Его скакун взвизгнул, тормозя у ворот, и стражник мой – тот самый, что за мною ходит день и ночь, ни слова не говоря – поспешно кинулся вперёд, ухватил поводья и крепко удержал коня, пока господин спешивался. Кентаро был в полном самурайском облачении – сверкающем на солнце, тяжёлом, как сама власть. Он прошёл мимо меня, не удостоив ни взглядом, ни кивком.

Я только опустил голову…

– Вот тебе и дружба, – пробормотал я себе под нос. – Ещё недавно вместе выпивали, а нынче – будто и не знаем друг друга…

Он быстро скрылся в доме, за тяжёлой дверью, а я остался на траве, провожая его взглядом. Что-то случилось, это было видно по его лицу, по спешке в движениях. Но не моё это было дело – не сейчас.

Я заметил, как при появлении господина всё вокруг будто застыло. Служанки, что только что бегали по двору, хихикали, что-то обсуждали вполголоса, теперь – как по мановению палочки – замолкли и рассыпались по сторонам. Ни одного лишнего жеста. Ни улыбки. Все как заведённые пружинные игрушки – словно как марионетки – одни и те же жесты , если такие в правде и бывают.

Мне даже как-то не по себе стало. Словно жизнь ушла из этого места и осталась только тень порядка.

Я вздохнул, откинулся на траву и посмотрел в небо – там, между ветвями, уже горели первые звёзды.

– Ай да, Кентаро… – проговорил я почти с лаской. – Как ты быстро снова стал чужим. Ну ничего. Всё узнается со временем.

Тихо… Только кузнечики стрекочут да трава шелестит под лёгким ветерком. Я уже почти задремал, лежа на боку, когда услышал лёгкое «пссс» и сдержанный смешок. Приоткрыв один глаз, я увидел – у ограды, совсем рядом с тем местом, где я лежал, снова собрались дети. Те самые – что шепчутся, хихикают, прячутся, когда я оборачиваюсь. Сегодня их было трое. Две девчонки – одна с ленточкой в волосах, вторая с соломенной корзинкой, и мальчишка в штанах до колен, весь в пыли.

– Эй, зверь, ты живой? – вдруг сказал он, не таясь.

Я чуть приподнялся на локте и скосил взгляд. Все трое разом отпрыгнули за забор, визгнув. Я усмехнулся.

– Ага… живой, – пробормотал я, нарочно громче, чтоб слышали. – И даже говорить умею.

Прошло меньше минуты, как из-за забора, прямо передо мной, снова высунулась макушка – та самая, мальчишеская.

– Ты… и правда человек? – спросил он шёпотом.

– А ты думал – кто? Леший?

Он нахмурился, размышляя.

– У тебя глаза… не такие.

– Это потому, что я с севера, – ответил я, – оттуда, где снега много.

– Холодно?

– Очень. Там даже души замерзают.

Он удивился.

– А ты страшный.

– Ты тоже, – сказал я, щурясь. – Особенно утром, небось.

Девчонки засмеялись где-то за его спиной. Он оглянулся и с важным видом полез выше по забору, на самую жердь. Я уже хотел сказать, чтоб слез, как вдруг он поскользнулся, замахал руками и – хлоп! – грохнулся с той стороны, прямо ко мне под ноги.

– Эй! – я вскочил.

Он сидел в траве, смотрел на меня с ужасом и дрожал. Потом у него на глазах выступили слёзы, он вцепился руками в ногу и заорал:

– Кааааасан! Туууусааан! (Мама! Папа!)

Я медленно подошёл, на корточки присел, посмотрел – нога цела, только ссадина.

– Тише, – сказал я мягко. – Не бойся. Я не трону. Видишь, у меня рук почти не осталось – всё в порезах. Только и могу, что листья разглядывать.

Он глотнул слёзы, сопел. Я снял с пояса платок – тот, что мне как-то отдали служанки, и аккуратно обвязал вокруг его коленки.

– Вот так. Теперь ты – воин. С повязкой.

Он удивлённо замолчал. И вдруг сказал:

– Осиэру…

– Что?

– Осиэру. Это значит – учить. Я тебя буду учить.

– Чему ж ты меня научишь, а? – усмехнулся я.

– Словам. Чтобы ты не был глупый.

Я не сдержал смеха.

– Спасибо, добрый учитель.

И тут, из-за угла, выбежал мой стражник, как всегда с выражением булыжника на лице, с мечом в руке. Он встал между мной и мальчишкой, будто защищая ребёнка от меня. Я медленно выпрямился, сдерживая раздражение.

– Отойди, – сказал я, глядя ему прямо в глаза. – Не всегда сила в стали.

Он не шелохнулся.

– Этот мальчик – мой первый ученик, – добавил я уже громче. – Не тронь его.

Наконец он убрал меч. Я провёл рукой по волосам мальчишки. Тот уже не плакал. Смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

– Как тебя звать-то, а?

– Рику, – ответил он. – А тебя – я знаю. Ты – Арусекэй.

– Почти угадал, Рику, – усмехнулся я. – Почти…

Мальчишка вскочил с травы, вытер ладошкой нос, и, обернувшись, крикнул весело:

– Я ещё загляну к тебе в гости!

И вприпрыжку побежал прочь, к своим товарищам, которые, выглядывая из-за забора, тут же бросились наутёк, хихикая и перешёптываясь.

Я невольно улыбнулся. Не успел я к вечернему часу растянуть ноги, как на следующий день он снова был тут. Пришёл, будто так и надо – сел рядом и стал показывать на разные предметы.

– Ки! – сказал он, указав на дерево. – Ки! Понимаешь?

Я кивнул, повторил за ним:

– Ки.

Он просиял, хлопнул в ладоши и тут же показал на землю:

– Цути!

– Цу… ти, – повторил я, медленно, как бы пробуя на вкус.

– Хорошо, хорошо, – одобрил он и стал показывать дальше: на небо, на камни, на мой сапог. Я слушал, повторял, морщился, когда язык не слушался, но в глазах у меня будто разгоралась искра – словно я снова был мальчишкой и учил первые молитвы от деда в селе.

Прошло не меньше месяца с той первой встречи. Может, чуть больше – я не вёл счёта дням. Но за эти недели я уже мог понимать простую речь. Слов пятнадцать, потом двадцать… А к концу второй недели я уже узнавал отдельные фразы у служанок. В третью – пытался отвечать. Местные сперва посматривали с усмешкой, но потом уже кивали с уважением. Не каждый чужак старается выучить их язык.

Мы с мальчонкой – я уж знал, что его зовут Рику, – сидели у меня у сарая или на траве у дома. Он приносил с собой обломки дерева, рисовал палкой в пыли, объяснял, как что пишется. Я повторял за ним, порой со смехом, когда путал слова. Он смеялся тоже, но не зло – по-доброму.

– Не "тори", а "тори"! – поправлял он меня. – "Тори" – это птица! А ты сказал "тори", как "укради".

– Ну и ну, – говорил я, – чтобы меня поняли, надо не говорить, а петь.

Он смеялся, откинув голову, и хлопал меня по плечу.

Как-то раз, когда солнце уже клонилось к закату, он пришёл серьёзный, задумчивый. Сел рядом и долго молчал, а потом заговорил:

– Ты знаешь, скоро может быть беда. Я слышал, как отец говорил с дядей. Клан Ямасиро, у них на севере земли, хотят напасть на наш край. Господин их – Ямасиро Гэндзи – жаден и жесток. Говорят, он уже шлёт лазутчиков.

Я нахмурился, но виду не подал. Погладил Рику по голове.

– Многое ты слышишь для своего возраста. Но за рассказ – спасибо. Лучше знать, чем ждать в неведении.

Он кивнул, но глаза у него оставались тревожными. Для мальца – уж слишком взрослыми.

– Я скажу господину Кентаро, – добавил я. – Ему стоит знать.

– Он уже знает. Просто молчит.

– Много людей у них? – спросил я, стараясь выговорить по-японски.

Рику пожал плечами:

– Не знаю. Но отец говорит – господин Кентаро тревожится.

Мы помолчали. Вечер дышал тёплым ветром, пахло сеном и дымом. А где-то в душе у меня всё крепло чувство, будто вскоре придётся выбирать – сидеть в сарае или стать частью того, что движется в этих землях.

Утро было тяжёлым. Сквозь щели в стенах сарая проникал холодный ветер, а свет восходящего солнца резал глаза. Я ещё не успел как следует очнуться, как услышал тяжёлые шаги – быстрые, звонкие, решительные. Кто-то шёл ко мне снаружи. Слышался крик, не разобрать слов, но голос был узнаваем – громкий, с хрипотцой, как будто у человека пепел в груди. Это был он.

Дверь распахнулась с резким скрипом, и в сарай вошёл господин – хатамото Кентаро. На нём были доспехи: чёрный лаковый нагрудник, украшенный гербом клана, наплечники с кистями, и пара мечей за поясом – катана и вакидзаси, как у самурая с честью и правом. Его лицо было напряжённым, взгляд – как лезвие.

Он остановился посреди сарая, вскинул голову и глянул на меня.

– Проснулся наконец? – сказал он. Его голос был холоден, как роса на клинке. – Слуги говорят, ты уже не бредишь, можешь ходить… Значит, пора и делом заняться. Я тебя кормил не за просто так, чужестранец.

Я приподнялся на локтях, не зная, что сказать. Молчал. Он шагнул ближе.

– Ты теперь под моей защитой, но и в моём долгу. Ты раб, но не пёс на цепи. И раз умеешь ходить – будешь ходить не только по двору. Я разрешаю тебе выходить за ворота, но с моим стражником. Он будет твоей тенью.

Он говорил твёрдо, но в голосе не было злобы – скорее, долг. Обязанность.

Потом он сел на брус у стены, рядом со мной. Помолчал. Снял перчатку и провёл рукой по лицу. Глубоко вздохнул.

– Мне рассказали, что к тебе ходит мальчик… учит тебя языку. Это хорошо, – он прикрыл глаза и будто ушёл в себя. На миг наступила тишина, только ветер свистел в щелях сарая. Он сидел так с минуту, потом заговорил снова, низко и глухо: – Ты странный человек, Алексей. С небес свалился. Но, может, не случайно. Этот остров скоро будет в крови. Грядут перемены.

Он открыл глаза, и в них было нечто новое – тревога?

– Ты ведь разбираешься в кораблях, верно? – спросил он уже другим голосом, внимательным.

Я кивнул. Не хотелось признаваться, но и лгать не стал.

– Так и думал. Ты пришёл с моря, значит, море в тебе. Я хочу, чтобы ты встретился с моим господином, даймё Канэгава Масанори. Он должен увидеть тебя сам.

Я нахмурился.

– Даймё? – переспросил я, не зная, что это слово означает.

Кентаро вдруг рассмеялся – коротко, как будто забыл, что умеет это делать.

– Даймё – это владыка земли. Господин всех нас. Он правит этим кланом. Я всего лишь его меч и щит.

Он встал.

– Готовься. Завтра ты пойдёшь со мной. Сегодня – гуляй по деревне, смотри, слушай. Но помни: ты здесь гость, хоть и невольный. Не позорь меня.

Я кивнул. Он бросил на меня последний взгляд и ушёл.

И в тот момент я понял: начался новый виток. Больше не сарай, не стены, не рабская тень. Я стал частью чего-то большего – истории, которую ещё не знал. Но чувствовал: впереди – не только испытания, но и шанс. Шанс обрести себя.

Возможно, если выпадет мне шанс… я узнаю, где моя команда.

Эта мысль не давала покоя. Она тлела где-то в груди, как уголь под золой, не давая забыть, кто я и откуда. Я не знал, живы ли они. Но если я здесь – может, и кто-то из них оказался поблизости. Моря странны и прихотливы: то разорвут всё в клочья, то выбросят на берег, как сеть с рыбой.

Я вышел из сарая, впервые не оглядываясь.

Стражник, тот самый – высокий, молчаливый, с лицом каменным, как истукан у ворот, – уже ждал. Он шагнул в сторону, давая мне дорогу, но не сделал ни звука, ни жеста. Только глаза – внимательные, как у ястреба.

Я прошёл мимо него. Он двинулся следом. Мы шли по узкой дорожке, выложенной плоскими камнями. Под ногами хрустела галька. По обе стороны – дома с покатыми крышами, заборами из тёмного дерева, в тени которых гнездились утренние лучи.

Деревня просыпалась. Женщины с вёдрами спешили к колодцу. Кто-то мёл двор, кто-то вешал рисовые снопы на сушку. Из окон доносился аромат варёного риса и рыбы на пару. Детвора, завидев меня, приникала к заборам, хихикала, тыкала пальцами. Кто-то крикнул:

– Нанбан! ( иностранец )

Я улыбнулся. Не со зла, а с любопытством. Здесь я был как журавль среди воробьёв.

Проходя мимо, я услышал, как одна из женщин шептала другой:

– Говорят, он пришёл с моря… как дух.

– А я слышала, он колдует, – прошептала в ответ вторая.

Я сделал вид, что не слышу.

Вскоре мы вышли к открытой площадке – здесь шумел рынок. Продавцы расставляли корзины с овощами, раскладывали на прилавках сушёную рыбу, морские водоросли, чай. Запахи были сильные, непривычные – сладковато-солёные, острые. Мимо пробежал мальчишка с бумажным змеем, за ним смеясь – ещё двое. Но завидев меня, замерли. Один ткнул пальцем:

– Он… настоящий?

Я кивнул.

Они взвизгнули и, смеясь, разбежались.

Мы прошли дальше. Стражник всё молчал. Лишь один раз, когда я остановился у уличного торговца, чтобы разглядеть маленькую фигурку из дерева – может, божество или дух-хранитель? – он сказал:

– Цукумо-гами. Не бери. Не время.

Я не понял, но кивнул. Его голос был глух, но уверенный. За всё это время – первый раз он заговорил.

Мы обошли почти всю деревню. В конце я сел на обочину, у старого каменного фонаря. Стражник остался стоять в двух шагах. Над деревней медленно поднималось солнце, освещая всё золотом. Ветер шевелил деревья за храмом на холме.

И вот в тишине, я снова подумал: если судьба привела меня сюда, значит, она не закончила писать мою историю. Если мне дали право говорить, слушать, ходить среди этих людей – возможно, она даст и шанс узнать, где мои товарищи. Кто выжил. Кто теперь где.

А пока… я буду смотреть. Слушать. Учиться.

Скоро я увижу даймё. А там – всё может перемениться.

Глава 3

Когда я впервые вышел один по улицам деревни, всё казалось мне иным. Воздух, запахи, голоса, лица – всё было чужое, и всё притягивало.

Я набрёл на додзё – деревянное здание с раздвижными дверями и свисающими полосками белой ткани у входа. Изнутри доносились выкрики и глухие удары. Я вошёл. Наступила тишина. Взгляды самураев впились в меня, словно лезвия. Они стояли в рядах – все в хакама, с обнажёнными катанами в руках. Мастера и ученики. И каждый – будто волк, выдрессированный, но готовый рвануться.

Я замер у порога, стараясь не дышать громко.

И тут они начали двигаться. Не драка – танец. Взмахи мечей были отточены, как движения балетных танцоров. Но это был иной балет – жестокий, быстрый, несущий смерть. Я вспомнил, как у нас на родине казаки пляшут, играя саблями у костра. Но это было иное. Здесь не было праздника. Был ритуал. Дисциплина. В каждом шаге – преданность, в каждом ударе – древняя воля.

Один из них – старший, судя по чёрной повязке на плече – сделал шаг в мою сторону. Я понял, что задержался. Поклонился, как умел, и вышел, не дожидаясь окрика.

Дальше – рисовые поля. Мужчины и женщины ссутулившись тянули за собой воду, высаживали побеги, тянули носилки. Они не поднимали глаз, но слышали всё. Работали в едином ритме. Тяжело, но слаженно. Я шагал вдоль дороги, и ветер шевелил зелёные побеги – казалось, само поле дышало.

Я наткнулся на кузницу. Хотел было заглянуть – интересно же, как тут куют мечи, что с лёгкостью рассекают воздух. Но едва я ступил на порог, как изнутри вылетел худощавый кузнец с лысиной и жилами на руках, как у каната.

– Нэ! – гаркнул он, замахнувшись кувалдой. – Гайдзин, иру на!

Понял: не рады. Развернулся и пошёл прочь, а изнутри снова зазвенел металл. Сила, вложенная в каждый удар, была будто живая.

Прошёл дальше – к площади. Там стояли деревянные столбы, и длинные бамбуковые жерди. Рядом висела плеть. Воздух пах пеплом и кровью. Всё стало ясно. Место допросов. Место наказаний. И тогда я понял, откуда те крики, что по ночам разносились по деревне. Их не уносил ветер. Он приносил их – прямо к моим снам.

Я ушёл оттуда, сердце сжалось. Хотел глотнуть воды, уйти куда глаза глядят. Весна была в разгаре – деревья покрылись цветами, будто не ведали они страха и боли. И вот – река. Тонкий мост из тёмного дерева, и по ту сторону – поле, усеянное цветами. Я шёл неспешно, и вдруг заметил – на мосту кто-то стоял.

Силуэт – лёгкий, как сама весна. Девушка в кимоно. Когда я подошёл ближе, то остановился – дыхание перехватило. Такую не встретишь на рисовом поле. Наряд её – небесно-голубой с белыми ветвями сакуры, узор – тонкий, как дыхание утренней дымки. Лицо – будто резное. Глаза большие, чёрные, печальные и странно знакомые. Она повернулась ко мне, и я замер.

Её взгляд – глубокий, как озеро, в котором отражаются звёзды.

– …Аната ва… гайдзин? – тихо спросила она. Голос – как ручей в горах: прохладный, чистый.

– Россия… – выдохнул я, не зная, зачем сказал это.

– Ро-ши-а… – повторила она, будто пробовала слово на вкус.

Я хотел заговорить, сказать что-то. Но язык мой не повиновался. Мы стояли, разделённые мостом, но ближе друг к другу, чем с кем-либо за последние месяцы.

И вот тогда, как по велению судьбы, за спиной появился мой стражник. Каменный, молчаливый, как всегда. Девушка увидела его, и её взгляд стал другим – отстранённым, как будто мы и не встречались вовсе.

– Прощайте, – прошептала она, поклонилась и исчезла среди цветущих деревьев.

А я стоял, глядя ей вслед, и чувствовал, как ветер уносит её аромат – и вместе с ним часть моего сердца.

Она исчезла в ночи – так легко, словно её и не было вовсе. Как лёгкий ветер, что скользнул мимо, не оставив ни следа, ни тени. Я стоял, не сводя взгляда с того места, где она только что держалась за перила моста. Шаг вперёд – и её уже нет.

Я резко повернулся к стражнику.

– Кто она? Как её зовут? – спросил я.

Он стоял, как изваяние, будто слова мои не достигли его слуха. Ни вздоха, ни звука – только сдержанный, холодный взгляд.

– У тебя язык есть? – рявкнул я, раздражённо махнув рукой. – Хотя… с кого я спрашиваю, – пробормотал я уже себе под нос. – Как будто со стеной говорю…

Развернувшись обратно к мосту, я встал туда же, где минутой ранее стояла она. Опёрся на перила, взглянул вверх – небо было чистым, тёмно-синим, усыпанным звёздами, словно кто-то рассыпал по бархату алмазы. Под мостом тихо журчала речушка, отражая в себе эти звёзды. А напротив меня раскинулась сакура, полуприкрытая ночной тенью, но всё равно чарующе красивая.

– Что за чудное дерево… – выдохнул я. – Словно сама ночь украсила его лепестками.

Я стоял так долго – минут тридцать, может, больше. Просто смотрел в темноту, улыбаясь сам себе, как глупец. Странное чувство наполняло грудь. Лёгкое, но тёплое. Щемящее. Незнакомое. Я не знал её имени. Не знал, кто она. Но всё внутри гудело, будто я пережил нечто важное, значительное.

Ночь в деревне была тиха. Лишь стрекот сверчков да шорох листвы вдалеке. Я брёл по тропинке, прислушиваясь к своим шагам.

Добравшись до своего сарая, я улёгся на охапку сена. В темноте было тепло, пахло сухой травой, но… я не мог уснуть. Сердце билось, как после бега, а перед глазами вновь и вновь всплывал её образ.

Глаза. Такие… глубокие, тёмные, будто в них отражалась вся ночь. Их невозможно было забыть. Взгляд – мягкий, но сильный, будто в одно мгновение он пронзал насквозь и проникал в самую душу.

А голос… Такой тихий, словно шелест ветра в сакуре. В нём не было ни страха, ни холодности – только спокойствие и что-то притягательное, неуловимое.

Я лежал, не двигаясь, и вдруг понял – я вспоминаю её чаще, чем Родину. Чаще, чем свои сны. Она появилась всего на миг, а теперь – в мыслях, в груди, в этом странном, беспокойном ощущении.

Я не знал, что это. Никогда прежде не влюблялся. Да и слово "любовь" мне казалось чем-то из сказок. Но сейчас… сейчас я будто начинал понимать, как это бывает.

Только не до конца. Пока – ещё нет. Пока – просто её глаза, её голос, её исчезновение в ночи.

И что-то внутри… что-то тёплое, нежное, хрупкое.

Я уснул, наконец, глубоко и спокойно. Впервые за долгое время мне снилось не море, не дом…

А она.

Настал день, которого я ждал и боялся одновременно. Сегодня меня должны были вести на аудиенцию к местному даймё – правителю этих земель. Я не знал, что он за человек. Возможно, мудрый и справедливый, как в старинных книгах. А может, суровый и безжалостный, как буря на море. Но где-то глубоко в душе я надеялся, что он не станет вершить судьбу пленника с жестокостью.

Проснулся я на рассвете. За тонкой, бумажной перегородкой ещё бродили сумерки, но двор уже наполнялся звуками – скрипели полозья телеги, скрикивали птицы, и кто-то точил меч вдалеке.

Я вышел к главному входу и встал у порога, ожидая, когда за мной придёт господин дзёдай Кэнтаро.

Солнце поднималось медленно, окрашивая утренний туман в янтарный цвет. На камнях у входа оседала роса. Я стоял и слушал, как бьётся моё сердце – тревожно, учащённо. Через некоторое время, наконец, раздались шаги. Из-за угла вышла молодая служанка в серо-голубом кимоно. Она указала рукой в сторону дома:

– Заходи, – коротко бросила она, не глядя мне в глаза.

Я вздрогнул и поспешно шагнул внутрь, словно боялся опоздать на последний корабль. Полы дома были гладкими, прохладными, и я невольно задержал дыхание, когда оказался в главном зале.

Комната была просторной, устланной татами, по углам – лаковые сундуки, оружейные стойки, бронзовые курильницы, источающие тонкий аромат. В центре стоял господин Кэнтаро. Он был высок, серьёзен, с сосредоточенным, как у воина, лицом. Вокруг него сновали трое слуг – мужчины, одетые в простые, но опрятные хакама. Именно мужчины традиционно помогали самураю облачаться – не женщины, ведь доспехи были тяжёлыми и священными, частью боевой чести.

Один из них поднял наплечник – крупную пластину с золотым гербом клана – и аккуратно уложил на плечо Кэнтаро. Второй крепил пояс с катаной. Третий затягивал широкие обмотки на голенях. На господине был церемониальный наряд – не боевой доспех, а тёмно-синее камисимо с широкими рукавами, украшенное белыми знаками его рода. На поясе – даиси, длинный меч с чёрными лакированными ножнами. Всё это делало его похожим на живое воплощение закона и власти.

Когда они закончили, Кэнтаро подошёл ко мне. Я чуть отступил, боясь даже взглянуть ему в глаза. Он посмотрел на меня сверху вниз, смерил взглядом и хлестнул ладонью по плечу – не грубо, но жёстко.

– Никакой даймё не захочет смотреть на оборванца, – бросил он. – Отмыть его. Побрить. Одеть прилично.

Он махнул рукой, и слуги молча кивнули.

Меня вывели во внутренний сад, к деревянной бане с каменным чаном. Там уже стояла горячая вода.

Я неловко снял свои тряпки – остатки одежды, в которой прибыл сюда. Меня тщательно вымыли – тёплой водой, рисовой губкой, с особой церемониальностью. Казалось, что даже это очищение здесь – часть обряда.

Потом меня усадили, и один из слуг начал осторожно сбривать щетину с моего лица. Я сжал кулаки, но терпел. Сбрив бороду, он вытер лицо мягкой тканью.

Затем мне принесли чистое кимоно – простое, но целое, цвета тёмной охры. Поверх накинули лёгкий хаори с белым гербом, а на пояс заткнули деревянный меч – букен. Настоящее оружие пленнику, конечно, давать не стали.

Я смотрел на своё отражение в воде и не узнавал себя. Чистый. Опрятный. Почти как местный юноша. И в то же время – чужак.

Мы вышли за пределы усадьбы. Господин Кэнтаро сел на своего коня – вороного, с искусно украшенным седлом. Я шёл позади. По бокам его сопровождали четверо самураев – в доспехах, с холодными лицами. Их катаны блестели в утреннем солнце, словно предупреждение.

Я шёл за ними, и всё внутри было сжато. Не от страха – от того, что судьба моя теперь зависела от одного взгляда, одного слова неизвестного даймё.

Сначала казалось, что замок близко – вроде виден уже сквозь деревья, словно рукой подать. Но чем дольше мы шли, тем отчётливее я понимал: он стоит на самом краю деревни, возвышаясь на холме, как каменный страж, охраняющий свои владения. Мы шли больше часа, молча, под палящим солнцем, в сопровождении воинов в доспехах.

Но когда я увидел замок вблизи – у меня буквально перехватило дыхание.

Это не было похоже ни на один замок, который я видел раньше – ни на европейские крепости с зубчатыми башнями, ни на каменные дворцы в России. Передо мной возвышалась архитектура другого мира: многослойная, как веер, величественная и в то же время почти воздушная.

Белоснежные стены замка устремлялись вверх, а крыши, уложенные черепицей в виде выгнутых чешуек, напоминали драконьи крылья. Углы крыш изящно загибались вверх, словно тянулись к небу. На самых верхних ярусах были установлены золотые фигуры – кажется, фантастические рыбы, которых японцы называют "ситайхоко", охраняющие от пожаров.

Мы приближались к главным воротам. Они были колоссальны, укреплены железом, словно созданные не для людей, а для титанов. На стенах стояла охрана – десятки, а может, и сотни солдат в одинаковых доспехах. Они сновали туда-сюда, как муравьи, каждый при деле.

Ворота открывались не сразу – им потребовалось несколько минут, чтобы отодвинуть тяжёлые створки, открыв путь внутрь. Я уже собирался шагнуть, но оказалось, это только первые ворота.

За ними был узкий, тёмный проход, как горло зверя, с бойницами по бокам. На стенах, за решётчатыми окнами, стояли лучники, готовые разрядить стрелы в любого, кто осмелится войти без дозволения. А в конце туннеля – вторые ворота, не менее массивные.