Книга 2. Хладный холларг

– Кто ты? – спросил Быстросчет, в тайне надеясь своим вопросом огорошить незнакомца.

– Ты оставил свои тайны себе, я оставлю свои при себе, – отвечал тот спокойно. – Я пришел к тебе, чтобы говорить о том, что сделать тебе должно. И сделать так, чтобы не осталось от тебя лишь твое имя, ибо даже и не знаешь ты, какие силы поднял против себя.

– Почему я должен верить тебе?

– Иного выхода у тебя нет, ибо, когда снег сойдет с земли, он обнажит твой обглоданный скелет. Такова воля хол-конублов Куупларга.

– Пусть идут. Мне не страшно.

Поорат улыбнулся.

– Никто не пойдет на тебя. На это нет у них ни времени, ни сил. Ты будешь отравлен, как и Дарул Грозноокий. Не плач, сестрица. Ты была предупреждена. Иди, оставь нас. – Когда расплакавшаяся холлара вышла вон, ее брат подсел к холкуну и быстро заговорил:

– Есть тебе помощники внутри ларгов. В каждом ларге есть. На нас ты сможешь положиться, но и мы должны тебе верить. То, что задумал ты и Варогон – правильно, да только не знаете вы, что помыслы ваши давно раскрыты. Не придут ларги в Белокостье, ибо указано саарарянам пленных пасмасов да холкунов из Прибрежья в поля выгнать, да урожай собирать. Из Оридонии придут, лишь реки ото льда отойдут, гуркены с пшеницей и множество скота. Ты правильно понял, задумали они нам под корень извести, но что-то им все планы преломило, и без нас они не справятся теперь. То нам не спасение, то лишь отсрочка, но ей надо нам воспользоваться. – Поорат пытливо взглянул на Каумпора, но тот молчал. – Варогону весть отправь, пусть в Эсдоларг идет, на выручку к Лугту Шраморукому.

– Кто это такой?

– Тот, кто поднял восстание.

– А Ди.. льт.

– Дигальт? Нет, он храбрый брер, но не умен до такого дойти.

– Хорошо, – кивнул Каум.

– Надобно успеть ему помочь. Коли огонь появился в Прибрежье, врата открываются. В лето, которое будет, ларги и брезды вместе пойдут в Холмогорье и сокрушат второй Боорбрезд. Да, не смотри на меня изумленно, хол, Глыбыр Длинномеч жив, я точно знаю это, ибо видел его своими глазами, и он копит силы. Потому и надобно удержать Эсдоларг.

Была уже глубокая ночь, когда девушки прекратили петь.

Каум вернулся на свой чердак.

– Будешь ли сегодня у нее? – тихо спросили его из темного угла.

Быстросчет вздрогнул и резко бросил:

– Нет, не буду. Пусть засыпает. – Он смягчился. – Скажи, что люблю ее, но боги велят сегодня провести ночь со своими мыслями.

Служанка удалилась.

Каумпор подумал о Раките, которая, верно, сейчас обидится на него, ибо для девушки лишь недавно познавшей сладость близости с мужчиной, каждая ночь была большим ожиданием. Мысль о возлюбленной не успокоила его, как это было всегда.

Остаток ночи Каум не смыкал глаз, невидящим взглядом разглядывая потолок, где блеклыми переливами плескались отблески рочиропсов.

Поорат смутил его душу так же сильно, как в тот день, когда он понял, что жизнь его круто изменилась и караван из Фийоларга не дойдет до своей конечной цели. Положение Быстросчета оказалось гораздо сложнее, чем ему представлялось.

Кауму видилось, что во Владии есть четыре силы помимо него: брезды, холкуны, оридонцы и эсдоларгцы. К своим силам он относил Варогона, Нагдина Рыбака и людомаров-лесовиков, бывших людомарами в той же степени, в которой он был Ругом из Давларга. Но рассказ Поората, одновременно, и спутал ему картину, и многое прояснил.

Каум понял, отчего, вдруг, ненавидящие друг друга ларги и Прибрежье вмиг замиряются, а Могт Победитель, захватив семь городов, останавливается, и все силы бывших врагов направляются на одну цель – Эсдоларг и второй Боорбрезд. Ежели это все правда, то задумки Каума и не задумки вовсе, а глупости, которые можно отринуть в прах прошлого.

«Как же поступить?» – твердил про себя Каум, и не находил решений, ибо он не привык мыслить несколькими пластами. Пред ним всегда вставали явные враги. Он видел их. С ними и боролся. Но, когда за одним врагом, стоит другой, а за ним третий, или, что еще хуже, когда и за врагом, и за другом стоит один владетель, как здесь драться?! С кем и против кого?

У Быстросчета дико заболела голова. Он резко сел и схватил ее руками. Холкун вдруг осознал, какой щепкой, безмерно малой песчинкой является он в этом бушующем велиководье больших дел.

***

Лиса выгнулась дугой и с размаху влетела мордочкой в снег. На миг она вся скрылась под снежным настом, а после появилась вновь, с недовольством облизывая запорошенный снегом нос. Большие умные глаза зверька, черневшие на белоснежной шкуре, внимательно оглядывали пространство под собой.

Стрела, стремительно вырвавшаяся из-за почерневших от морозов стволов деревьев ближайшего леска стремительно пронеслась в локте от ровной снежной поверхности и прошила насквозь лису, прыгнувшую вверх. Зверек запищал, завертелся волчком, рванулся было в сторону, но оступился и провалился под снег.

Из леса вышли двое. Они медленно прошли к тому месту, где лежал белый меховой комочек. Один из двух охотников поднял зверька и бросил себе на плечо. Мужчины переглянулись и пошли дальше.

– Куда же теперь-то, братец?

– Слишком многое открылось мне, чтобы наперед надолго загадывать, Бор. Видится мне, что уйти надо мне из ларга. Не думал я, что так зло боги надо мной посмеются. – Говоривший поник головой и тягостно вздохнул.

– Не печалься, Каум, – похлопал его по плечу Бор, – обойдется…

– Нет, не обойдется. Здесь не обойдется.

– Чего? – не понял его брат.

– Не обходится в таких делах. Не так, как в других… в таких делах. Трудно мне тебе это объяснить. – Он задумался. – Ну, разве, что… Припомни, как мы на речку ходили, да по ней до переката плыли, что у старой мельницы. Помнишь?

– Помню.

– Мы тогда с Ирпором о чем только заботились. О тебе да о Сате. Еще приглядывали за едой да одеждой, а более ничего. Сразу в путь пускались. А после, ты уж не видел этого, когда я с отцом впервые в путь пошел караваном, тогда готовился я несколько дней, а он и подавно. – Голос у Каума внезапно охрип, и он схаркнул. – Когда же я свой караван готовил, то большую луну покоя не знал. А тот… который последний был… от зимы до зимы мне покоя не было.

– Ага, – неопределенно поддакнул Бор.

– Снова ты не понял. Большие дела не терпят везения. Не должно в них разгильдяйству быть. Слишком большие они, чтобы одной удачливостью их вести. Слишком большие!

– Понял… теперь понял, брат…

– Там, рядом с ними… с ней я вторую душу обрел. Черна душа у меня была, как прознали мы, что Фийоларг порушен. Черная, как тресня, что мы с тобой делали. Не вынесу ежели их потеряю. Второй ошибки не вынесу.

– Как же ты тогда? Чего думаешь? Ну, говори же, братец! Чую же, что мысли недобрые. Почему сказать не хочешь?

– Страшусь.

– Чего?

– Что услышат.

– Кто?

– Они.

– Они?

Каум остановился и огляделся по сторонам. Лес вокруг него стоял притихший, словно бы присмиревший в ожидании тайн, которые должны были быть поглощены его дубравами.

– Ты многое узнать должен, – зашептал Быстросчет. – Сейчас узнать должен то, что я долго не знал, но знать должен был. Первую тайну я тебе выдал.

– Про «обойдется»?

– Да, про это. Вторая же тайна в том, что, – Быстросчет воровато огляделся, – чем ближе ты к тому месту стоишь, откуда менять возможно многое…

– Управлять?

– … тем больше невероятного тебя окружает.

– Магии.

– Да.

Теперь уже Бор остановился и нахмурился, пытаясь понять смысл слов брата.

– Выходит, – осторожно начал он, – твои слова кому-то нужны становятся… чтобы услышать? – Каум кивнул. – Они, – Бор поднял глаза к небесам, – хотят тебя слышать? Тебя? – Быстросчет снова кивнул. – А для чего?

– Для разного. Кто подслушать, чтобы испоганить замыслы, а кто и помочь. Хотя подобного не бывало или не приметил я помощи себе.

– Не гневи богов владянских, Каум. Ты жив – не это ли милость?

– И то верно. – Каум хмыкнул досадливо и, резко подняв голову, посмотрел на брата: – Считаешь ли меня за глупца, али за припадочного теперь?

– Нет, брат. И со мной подобное стало происходить, – вдруг признался Бор. – Только ты это понял, а я страшился понять. – Он встрепенулся: – Скажи, оттого, что магии становится больше вокруг нас, становимся ли мы магами… ты магом стал?

– Не стал, – ответил Каум, и вдруг расхохотался от души. – Подобно бабам сплетни ведем, а?

– Верно, – улыбнулся Бор и снова стал серьезным: – Обыграем ли мы их, братец? Не ровня мы им.

– Обыграем… – Каум глубоко вдохнул и крякнул: мороз щипал нос. – Надо обыграть!

Со стороны леса донеслись звуки, походившие на старческий кашель. Казалось, лес, отсмеявшись с братьями, пытался прочистить горло, отхаркивая остатки смеха.

Из-за стволов показался всадник на коне, покрытом толстой попоной. Она скрывала животное с головы до середины ног.

– Диковинный зверь, коли не знать, что конь, – хмыкнул Бор. – Неплохая задумка.

Задумка и впрямь была неплохая. Попона, вышитая так, словно бы это было туловище неведомого зверя, навевала ужас. Казалось, по снегу на них идет многоглазое чудовище, оскалившись клыками.

– Хол, – подскакал к ним Цитторн, – словили двух конублов. Языки у них, что помело. Многое готовы рассказать. Пойдешь ли слушать?

– Пойду, – кивнул Каум.

***

Он почти не понимал, что делает. От этого сердце неимоверно щемило. Ему казалось, что он поступает правильно, но это только так казалось, а между казалось и надо сделать, – он знал – была прорва.

Бессонные ночи тянулись мучительно долго. Каумпор коротал их, сидя, привалившись спиной к ноге Улата, своего верного коня. О чем он думал? Он и сам этого не знал. Его мысли состояли из осколков воспоминаний, густо перемешанных с образами настоящего и посыпанных отрывками из размышлений и полуфантастических помыслов.

Каум оказался беспомощным перед ситуацией, которую открыл ему Поорат. Иной раз на ум приходило: «Лучше бы уж и не говорил!» До этого было тяжело, но заблуждение в том, что он все понимает, помогало, придавало решимости. Теперь же за ним не было ни того, ни другого.

Осталось лишь одно чувство, на которое он мог ориентироваться. Чутье. Чутье загнанного в ловушку зверя. Он еще не знает, где ловушка, но чувствует ее.

Ночное небо цвета спелой смородины дрожало отблесками сотен звезд, куполообразно нависших, казалось, над самой головой. Какой ответ Каум искал среди звезд, он и сам не представлял, но с недавних пор, посиделки в одиночестве стали приносить пользу. В голове прояснивалось. Думалось легко и стройно.

В который раз он подтвердил сам себе, что правильно сделал, когда уехал из Ормларга. Он отбыл в тот момент, когда должны были состояться выборы холларга. Если бы он остался и избрался – в чем Каум не сомневался – те, кто избрали его, подписали бы себе смертный приговор. Не стал бы Куупларг терпеть под собой такого холларга, каким бы стал Каумпор.

Быстросчет остался почетным ларг-холом, ублажил своим решением множество жадных до власти и тщеславия конублов и безмерно раздражил Урсуну, которая не понимала, да и не могла понять ситуацию.

Когда старая холлара узнала, что Каум собрался отбыть восвояси, она сказала ему холодно лишь одну фразу:

– Ей скажи, что отбываешь по делам, дабы ждала тебя.

Более холлара на глаза Каумпора не являлась и приказала не пускать его в свои покои.

С Ракитой Быстросчет виделся почти каждый день, и каждый день обещал ей, я вернусь.

– Ты вернешься? – врывалась она к нему на чердак каждую ночь, бросалась на его узкую лавку-кровать, зарывалась в его грудь лицом и плакала, плакала, плакала.

Он не знал, чувствовала ли она, что видит его в последний раз или нет, но рыдала она надрывно и долго. Сердце его разрывалось на куски при виде ее слез, но, сжав зубы, он твердил себе, что делает это ради нее.

Ему теперь слишком много лет, чтобы из-за эмоций ставить под угрозу жизни двух самых дорогих ему женщин. Он терпел острую боль в сердце, не давал слезам набегать на глаза, улыбался, называя Ракиту дурехой и врал ей, я вернусь.

Словно бы сон прошло это время перед ним. Будто бы со стороны он смотрел на себя, разомлевшего и растерянного от обрушившихся на него со всех сторон неудач. Однако ставки были слишком высоки.

– Обыграем, – повторил Каум в ночной небосклон то, что сказал днем брату.

Чутье, как ему казалось, верно вело его там, где не видел разум. Во всяком случае, он еще был жив.

Не понимая, что делать, Каум лишь по наитию пришел к выводу, который был правильным во всех случаях развития событий, кои он множество раз продумывал. Он признавался себе, что навряд ли догадался о таком, пребывая в дружбе с разумом.

Чутье подсказало ему, что линии судьбы, которые вели его врагов к цели проходили через три неизменные точки: через Ход Обреченных, через Эсдоларг и через Холмогорье. Сливаясь воедино и усиливаясь, таков был замысел у истинных хозяев Владии, враги будут дополнять друг друга, а после, соединившись, обретут такую силу, какую не переборет никто и ничто.

Сам того не зная, Варогон показал Каумпору, как надо мешать исполнению воли всевечных неизвестных. Оттягивая на себя значительные силы саарарцев, Ветер Равнин вынуждал их пригонять в лагерь Кина лишь необученных крестьян из Прибрежья, которые были плохи не то, что в штурме крепостей, но даже и в хорошей драке.

Кауму повезло меньше. Он находился подле той точке, где враги появятся не поодиночке, а уже слившись воедино. Могт Победитель и Совет хол-конублов Куупларга выступят вместе и драться нужно будет с ними обоими. А когда так, то шансов на победу у Быстросчета практически не было.

«Потому и не останавливает меня ни колдовство, ни магия. Не боятся меня. Не большая помеха я», – думалось ему, и он зло усмехался.

За ним шло почти тысяча двести человек. Все они прекрасные воины и грозная сила, но в Приполье, у города. Против Куупларга все они – пыль.

Эта мысль в последнее время мучила Каумпора более всего. Он не хотел умирать без выгоды, без смысла.

Удар брездов и холкунов из Холкунии Чернолесской решал исход битвы, которая шла сейчас в Эсдоларге. Тогда напрасны становились жертвы воинов Варогона и Лугта Шраморукого.

Каум не находил себе места от осознания своего бессилия. Он скрежетал зубами и просил помощи богов. Не находил покоя то тех пор, пока его воины не схватили конубла со звонким именем Залла.

Хотя саарарец сейчас уже превратился в окровавленную глыбу льда, лежащую под корнем свидиги, но его нашейный медальон нестерпимо жег грудь Каумпору. Этот медальон давал ему надежду на спасение, ибо он показывал, что старые боги Владии не оставили своих верных сторонников.

***

Ничто не могло сравниться по красоте с зимой у Паучьей норы подле Желтой реки. Несмотря на грозное название, местность, где располагался купеческий городок-крепость, прозванный Баптормом, представляла собой живописную округлую низменность, по которой катили воды семнадцать притоков Желтой реки.

Весной все они выходили из берегов, образуя сплошное озеро, на котором тут и там возвышались небольшие островки. К лету вода сходила, открывая взору путников сочные заливные луга, на которых буйствовала растительность всевозможных окрасок.

Повсюду звенели ручьи. Дичи и зверья было столько, что Паучья нора привлекала к себе охотников со всех окрестных пасмасских деревень.

С недавних пор эти места перестали быть таким гостеприимными, какими были всегда. Бапторм, выросший на центральном острове Паучьей норы, прозванном Древодержнем, буквально за один год, не только испортил мирный ландшафт своими по-саарарски грубыми кубообразными формами, но и принес атмосферу страха в эти окрестности. Долиной Воя окрестили окрестные пасмасы это место.

За два года крепость приросла вторыми стенами и обширным городком при них. Постройки поглотили всю землю островка, где был срублен даже священный Древодержень – великий мек, росший в долине с незапамятных времен. Его жрецов саарарцы, частью, перебили, частью, продали в рабство.

Торговля в городе процветала настолько, что один из кварталов города уже покоился на сваях, выйдя за пределы острова. Остовы домов были крепки и могли выдержать любое половодье.

Лишь зима снова превращала ландшафт в мирную нарядную картину. Рощицы, сбегавшие в долину с Синих Равнин, стояли запорошенные снегом и инеем. Они блестели под лучами солнца, искрясь и переливаясь на радость тем немногим, кто ехал в эту пору в Бапторм.

Конный разъезд коротал время игрой в кинжалы. Всадники избрали деревце и с дальнего расстояния метали в него ножи и кинжалы. Время текло медленно.

Уже смеркалось, когда один из всадников заметил вдалеке небольшой караван, двигавшийся в сторону Бапторма.

– Игга, мои глаза видят караван, – сообщил глазастый конник своему командиру.

Игга нехотя поднялся с земли, подошел к коню, легко запрыгнул на него и посмотрел в ту сторону, куда ему указывал воин.

– Глупцы, – сказал Игга. – Ваграр поджидает всякого в такую пору.

– Припозднились, – предположил третий конник.

– Будем осторожны, рары. Держитесь наготове. Дождемся, пока выедут подальше в поле и посмотрим.

Разъезд замер, а после выехал из рощи и стал сближаться с караваном.

– Стой, рар, – приказал Игга.

– Не рар я, привеликий, я пасмас, – отвечали им от каравана.

Все трое саарарцев мигов вытащили мечи.

– По какому праву ты здесь?

– Мой повелитель отправил меня с частью каравана в Бапторм. Сам же остался в Фийоларге.

– Кто твой хозяин?

– Залла… Залла из Макоторма по прозвищу Коновал, сын Коновала.

Игга знал Заллу из Макоторма и знал его помощника-пасмаса. Поэтому он поверил, но приказ заставлял действовать придирчиво.

– Открой нам свои телеги. Я желаю посмотреть, что везешь, – приказал он. Пасмас не стал противиться. Телеги были открыты взору разъезда. Ничего необычного в них обнаружено не было. – Проезжай, – разрешил Игга, получив себе в лапу несколько дебов.

Караван продолжил путь и вскоре скрылся за поворотом.

***

Как оказаться в двух местах одновременно? Об этом не знает даже самый умный олюдь. Даже беллер или чернец не знает об этом. Знает ли об этом доувен, Каум не пытался угадать. Ему было понятно, хотя он ни один, ни второй и уж, тем более, ни третий, но вынужден будет разрешить эту проблему.

Мукомол донес Быстросчету, что в городах пошла молва о том, будто бы вскоре Могт Победитель выйдет с армией из Боорбрезда и пойдет снова на холкунские города.

Людомары передавали ему увиденное: куупларгские гарнизоны в городах у Белокостья становятся все многочисленнее. Несмотря на зиму, один за другим холкунские войска ускоренными маршами перебрасываются к сочленению Холкунии Чернолесской и Прибрежной.

До встречи с Пооратом, Каум без труда бы распознал замысел городов и брездов, но теперь, когда он знал много больше, картина представлялась ему не такой простой и понятной.

Куупларгу будет сложно объяснить простым холкунам, как можно держать на южной границе большое количество войск, когда враг идет с севера. Конечно же, никто из Совета городов не боялся, что Могт возьмет больше городов, чем ему отмеряно, но как разговаривать с простыми холами?

Как ни бился, Каум не смог понять, каким образом хол-конублы решат эту задачу. Народ холкунский, как и всякий народ, знал много меньше своих правителей, но, подобно любому народу, не был глуп.

Не представляя, что предпримут хол-конублы, Каум, все же, знал, что их действия будут направлены на замирение с Могтом после того, как он возьмет положенные ему три ларга. Замирение может быть каким угодно, но только не в виде проигрыша или предательства. В этом случае, хол-конублы потеряют свое положение и власть.

С другой стороны, как только Могт Победитель выйдет из Боорбрезда в Синие Равнины, холкуны тут же потребуют от Куупларга возвращения войск от Белокостья. А этого хол-конублам никак нельзя допустить, ибо уже весной войска на юге должны пройти Ход Обреченных и Меч-гору и вступить в Холмогорье. Далее, их путь будет лежать к Новому Боорбрезду – так называли твердыню, которую воздвиг Глыбыр Длинномеч у подножия Доувенских гор.

Коли так, то Куупларгу не остается ничего иного, как изобразить наскок саарарских орд на свои южные границы, и замирение с брездами на севере.

Дабы не дать врагам соединиться в единую мощную силу, Кауму нужно было успеть помешать им в трех местах сразу: на юге у Прибрежья, где ему может помочь Варогон; на севере в землях Дыкков и в самой Холкунии Чернолесской, где помочь ему некому.

Так размышлял Каум, восседая на Улате. В который раз холкун прокручивал выводы, сделанные в мучительных размышлениях, в своей голове, отшлифовывая их до зеркального блеска, и страшась только одного – ошибиться. Его утешала мысль о том, что про его помыслы никто не знает. Даже ближайшие соратники не понимают, что он намерен делать, а рот его крепко заперт на самый надежный замок.

И Цитторн, и Мавуш Мукомол доводили до несостоявшегося правителя Ормларга слухи и сведения о больших запасах, которые Куупларг перевозит в города близкие к Белокостью.

Собрав воедино все эти доносы, Каумпор, наконец-то, решился.

– Приполье, Руг, – подъехал к нему Вэндоб Однострел.

– Где Тихий?

– Там остался. Рассматривает.

– Какой он… ларг? – вырвалось у Быстросчета, ибо ему вдруг стало боязно подъехать и взглянуть самому.

Вэндоб пожал плечами, ларг, как ларг.

– Бор с вами? – зачем-то спросил Каум.

– Да, с Цитторном он.

Упоминание о брате, который уже глядит на их родной город, придало Кауму сил, и он, понукая коня, поскакал вслед за Однострелом.

Фийоларг изменился настолько, что, если бы Каум не знал, что они идут к их родному городу, он проехал бы мимо города, не приняв его и не узнав.

То, что раньше было массивными стенами, теперь представляло собой нечто среднее между расползшимся от дождей валом, на котором похилились маломощные деревянные стены и башенки, которые, на опытный взгляд Каума, не выдержали бы даже самого слабого удара плечом. Самыми крепкими во всей этой оборонительной конструкции были врата. Обитые железом, они грозно глядели в Приполье, где раскинулись в беспорядке грязные халупы поместной бедноты.

Каум скосил глаза на свой отряд, медленно подтягивавшийся к передовому разъезду. Да, для таких городков его отряд – это сила! И он горько усмехнулся.

– Встанем в удалении. Ждать надобно, – приказал он и отъехал прочь.

Воины, приученные к жизни в лесу, быстро состроили на отдаленной полянке шалаши для себя и коней, и устроились на длительную стоянку.

Через несколько дней в шалаш к Быстросчету вбежал Киланв сын Мясника.

– Пришли, холларг. Они пришли, – радостно оскалился он.

Быстросчет отложил палочку, которой писал на дощечке, и кивнул ему:

– Призови Тихого. – Через мгновение перед шалашом остановился Цитторн. Брезд был заспан и часто широко зевал. – Цитторн, проверь, здесь ли те, кого ожидаем. Коли, да, – готовься!

К ночи стало ясно, что дождались, кого хотели.

Каум подошел к углу своего шалаша, выудил из баула самодельную фигурку Владыки, а за ним и Кугуна. Холкун долго молился им, прикладываясь губами то к одному уху идолов, то к другому.

Снаружи послышался топот копыт.

– Стой, Тихий! – выбежал к отряду, готовому уйти в ночную мглу Каум. – Я буду с тобой.

– Кто-нибудь останьтесь. Негоже всем сразу. А вдруг, чего?! – недовольно пробурчал брезд.

– И я вызвался, братец, – раздался из темноты голос Бора. – Не отговаривай. Я иду.

Каум открыл было рот, но остановился, повернулся в сторону и позвал: – Вэндоб. – Когда холкун подбежал к нему, приказал: – За меня здесь встань. – Тот кивнул.

Быстросчет вскочил на коня и посмотрел вверх: темное ночное небо, казалось, улыбнулось ему и одобрительно покачало россыпями созвездий.

***

Ножи туго входили в промерзшую землю. Взбираться на вал оказалось не такой легкой задачей, как казалось днем издалека. Каум внезапно ощутил, как же он отяжелел за то время, пока проживал в Ормларге.

Пальцы руки дрожали от натуги и от холода. По спине катил холодный липкий пот. Быстросчет задыхался, стараясь сдерживать хриплое от напряжения дыхание, дабы не дать настенной страже повода поднять шум.

Цитторн, несмотря на свои размеры, взбирался намного быстрее холкунов. Бор не отставал от него.

«Порода и молодость», – с завистью подумал Каум, глядя на брезда, и вымученно улыбнулся.

Семь всадников, спешившись недалеко от крепостного вала, шестеро из них пробрались ко рву, перемахнули через него, благо зима сковала льдом воду в нем, и принялись взбираться к похилившемуся частоколу.

Когда Каум, наконец, оказался у почерневших от времени бревен, он привалился к ним и долго приходил в себя, неприятно удивленный своей слабостью.