Семь Чудес Рая

– Краски, – пошевелил губами художник, снимая с носа сосну и освобождая от измазанных грязью пальцев русло рисованной реки.

– Там, в углу, – просто сказал незнакомец и исчез в проеме звездного неба.

Художник творил всю ночь. Его пальцы обрели гибкость лиан, руки – легкость крыльев, мысли – чистоту родника, а глаза – невиданную зоркость, различая отдельные волокна холстины и атомарную структуру красок. Волосяной же пучок кисти, оставаясь единым, включал в работу каждый волосок, удерживая на себе ту ценнейшую каплю, что требовалось уложить точно на свое место, не смешивая с другими.

Художник создавал образ столь важной для него мысли с закрытыми глазами, видения сердцем было достаточно – впервые в жизни понятие «счастье» обрело плоть, кровь, запах и вкус. Утром, прижимая свое детище к груди, он поспешил на бульвар, где обычно пропадал целыми днями в надежде выручить хоть пару монет за написанные им картины.

Едва он занял свое привычное место, к нему подошел высокий жгучий брюнет в котелке и длинном плаще цвета чернеющей бездны и таких же черных очках.

– Что у вас, молодой человек, покажите? – сказал он повелительно и указал тростью на сверток в руках художника.

– Лик Божий, – с гордостью ответил мастер и снял с картины рогожку.

Холст был абсолютно белый, как первый снег, еще не коснувшийся земли, как свадебное платье невесты, еще не пошитое, а только в девичьих мечтах, как парус судна на горизонте, когда ждешь на берег того, кого любишь. Кроме этого истинного искреннего цвета на холсте не было ничего.

– Я беру ее, – сказал высокий господин и достал из кармана увесистый кошель. – Она стоит всех сокровищ мира, но это все, что я взял с собой.

– Благодарю вас, – улыбаясь, ответил художник и, спрятав картину в рогожу, протянул ее покупателю. Элегантно одетый мужчина не менее элегантно принял драгоценное приобретение и, повернувшись спиной к молодому человеку, слегка цокнул тростью о мостовую: – Незнакомец, ты где?

Тут же к нему подбежал ретривер, радостно размахивая хвостом и тыкаясь в полы плаща. Получив от господина кусочек сахара, он подставил золотистую башку под свободную руку и взял для верности в зубы трость.

– Веди домой, – сказал хозяин, и парочка неторопливо отправилась в сторону городской площади.

Бархан забвения

«Кто помнит свой урок, друзья?» —

Спросил, собравшихся у храма

Священник и услышал «Я»

Из уст новорожденного Адама.

***

Бархан забвения вырастает над могилой первочеловеков, песчинка к песчинке сбиваются плотно события, наслаиваются друг на друга разногласия, склеиваются взаимной неприязнью, придавливая собой останки «Сошедших-из-Рая» суетливостью земного бытия, и только ветер, что находит силу свою в самом центре пустыни, срывает с погребения тех, что едва улеглись на него и не успели еще закостенеть намертво, сохраняя внутри любовь, а значит, и способность рассыпаться, быть подвижными, но таковые в меньшинстве, и бархан продолжает расти.

Мы бредем к нему, увязая в песках времени, каждый своим путем, обжигая утомленные ноги раскаленными частицами собственных страхов, треволнений, обид и одиночества, называя сей мучительный процесс жизненной дорогой, напоминающий муки ада, отчего-то ожидаемые нами в конце этой самой дороги. Не есть ли представление о финале сублимацией самого бытия в нашем исполнении? Не творим ли мы собственными руками то, чего начинаем страшиться с самого появления на свет, переживая по поводу потерянного рая, забыв о нем изначально, в ожидании адского горнила, с неподъемными цепями и тлеющими углями?

***

– Ты счастлив, Адам? – спросила Ева, глядя на мужа, задумчиво наблюдающего за перемещением солнца по небосводу.

Проведя здесь, на Земле, после изгнания из рая три столетия, Адам многому научился, в том числе и фокусам со временем – задерживать дневное светило в зените, а затем резко стряхивать его в закат стало одним из любимых развлечений первого человека (справедливости ради надо отметить, что подобные экзерсисы супруг Евы устраивал в личном пространстве, поэтому остальные жители планеты ничего особенного не замечали).

– А что это, счастье? – отвлекся Адам от своего занятия и повернулся к жене. Ева выглядела сейчас, как и в день изгнания из сада: внешность ее не претерпела изменений благодаря стараниям Адама, который не забывал и о себе. На фоне сменившихся уже пяти поколений они считались вечно молодыми, потомки так и называли их – вечными.

Ева знала, о чем спрашивала. Для нее рай навсегда остался вожделенным. Это было место, где она родилась, где встретила Адама, где был уют и достаток. Возвращение в сад – вот счастье, именно этого она ждала все время пребывания здесь, на Земле; это было предметом снов ночью и усилий днем. Ева раскрыла рот сказать об этом Адаму, но муж опередил ее:

– Пора уходить, Ева.

– В каком смысле? – удивилась она.

– Пора возвращаться, – Адам отпустил солнце, и оно рухнуло на зубцы западных гор.

– В рай? – восторженно захлопала в ладоши Ева и начала скакать самым неподобающим ее возрасту образом.

– К отцу, – спокойно ответил Адам, глядя на подпрыгивающую, как сайга, жену. – В этом есть счастье.

Ева застыла на месте:

– Он покинул сад вместе с нами, вернувшись к Нему, мы можем не попасть в рай.

– Мы отправимся к Нему, где бы Он ни был. – Адам протянул руку: – Пойдем.

– Я хочу в рай, – в глазах Евы блеснул недобрый огонек.

Адам вздохнул:

– Ты же знаешь, я научился договариваться со временем, но не с желаниями. Могу только обещать встречу с отцом в последний момент, когда мы расстались, не больше.

– Это был миг изгнания, мы были у врат рая, с внешней стороны, – Ева нетерпеливо топнула ногой: – Я хочу внутрь.

– Ева, если ты не подашь мне руку, мы окажемся в разных местах. Время тесно связано с материей, переход порознь разлучит нас, – рука Адама все еще была протянута. – Ну же.

– Я не властна над временем, но со своими желаниями управлюсь, – Ева вздернула брови и сложила руки на груди. – Я хочу в Рай.

Солнце, уже наполовину погрузившееся в пасть горной гряды, вылетело обратно к зениту, словно пущенное из пращи и ухнуло, не останавливаясь, за линию восточных равнин, погрузив мир во тьму, но всего лишь на миг, чтобы снова вспыхнуть над головой Адама и Евы ярким пятном и скрыться из глаз, воскрешаясь таким манером в своем бешенном танце еще триста раз.

***

Ева лежала на бархатной траве, воздух, ароматизированный цветочными и фруктовыми нотками, приятно щекотал ноздри, теплый ветерок мягко обволакивал расслабленное тело.

«Господи, я в раю», – подумала она и услышала голос:

– Здравствуй, Ева.

Женщина вздрогнула – рядом никого не было, но она поняла, что отец здесь. Ева попыталась стыдливо прикрыть обнаженное тело руками:

– Почему я нага?

– Рай не предусматривает сокрытие сути от других, в том числе ношение одежд, уродующих изначальные формы, – просто ответил голос.

– Но я уже не могу, как раньше, – закапризничала Ева. – Я хочу прикрыться.

– Яблоко познания надкушено, сок его пропитан вестью о сути и структуре, но всякое знание обременено ответственностью, с ней тебе придется отныне находиться в раю.

Ева задумалась: ходить по саду голой, а вдруг кто-нибудь увидит ее трехсотлетнее тело…

– С телом все в порядке, оно первозданно, – улыбнулся голос, – но вот сознание твое, с ним придется поработать.

– Тебе? – обрадовалась Ева.

– Нет, твоему потомству женского рода, – голос умолк на мгновение. – Вечная попытка приукрасить уже прекрасное и принизить великое – нелегкий путь.

– Не ты ли создал меня такой? – возмутилась Ева и, подойдя к ближайшему древу с крупными золотистыми листьями начала обрывать нижние ветки, подумывая, чем бы их скрепить.

– Я создал потенциал, – неторопливо ответил голос, – но не направление. Дарованная мной свобода выбора – это точка в мире, позволяющая определять себя как центр. Я дал возможность двигаться, родил импульс, а куда отправиться, мои творения решают сами.

– Что я сделала не так? – почти безразлично сказала Ева, заканчивая платье из листьев, стянутое лианой.

– Можно немного убрать на талии, – серьезно ответил голос, – а в остальном… Так или не так – категория земная, но не райская.

– В таком случае, – Ева приняла обычную для нее уверенную позу, при этом все-таки подтянув лиану на поясе до упора, – просто подожду Адама здесь, а на Земле женщины сами разберутся со своими желаниями.

– Все так, – голос шевельнул порывом ветра волосы Евы, – только Адама тебе не дождаться здесь, как и женщинам не получить ответа там.

– Адам не в раю? – Ева неподдельно испугалась.

– В раю, но не в этом.

– Я хочу к нему, – Ева закрыла глаза и ясно представила себе мужа рядом – она всегда делала так для управления желаниями. Затем она резко распахнула веки – пусто.

– Управление – земная сила, в раю это любовь, других рычагов здесь нет, – голос наполнился теплом: – Ева, ты в раю после вкушения яблока, Адам же – в раю до вкушения, между вами стена непонимания. Вы возвели ее для своих потомков.

– Но почему, – Ева готова была разрыдаться – нонсенс для сада.

– Ты спрашивала, что не так? Нужно было принять руку Адама, и сейчас вы пребывали бы вместе, – голос удалился так же внезапно, как и появился.

Ева осталась одна, и слезы ее, невиданные доселе под сводами дивных древ, вечно зеленых и плодоносящих, пали на Землю редким скупым дождем, что случается в тех краях раз в сто, а может быть, и двести лет, но которому никто не удивился, ибо люди под ним предавали раскаленным пескам тела усопших Адама и Евы.

***

Адам сразу же ощутил присутствие рая: тело, лишенное одежд и болячек, парящее невесомое чистое свободное сознание – будто и не было трехсот лет разлуки.

– Время – поразительная вещь, – не удержав своих восторгов, прокричал он что было сил.

– И спорить не о чем, друг мой, – эхом отдалось сверху.

Адам радостно воскликнул: «Отец!» и поднял голову. На ветвях фруктового древа, словно развалившись на подушках, возлежал Змий. Рептилия со свойственной ей ухмылкой прошипела:

– Отец сейчас в другом раю, беседует с Евой.

– В каком же раю, по-твоему, я? – Адам прекрасно помнил, что доверять изумрудным глазам нельзя.

– Мы с тобой в раю до вкушения, а они – после, – Змий свалился с ветки безвольным шнурком, зацепившись за нее в последний момент самым кончиком хвоста так, что его квадратная башка с высунутым беспокойным языком оказалась прямо напротив Адамова лица: – Кусай яблоко и отправляйся к ним.

– Ты опять за свое, – Адам улыбнулся, – не меняешь методов.

– А зачем? – Змий подтянул упругое тело обратно на ветвь – все работает.

– Обойдусь без яблока, научился договариваться со временем, – Адам горделиво подмигнул искусителю. Тот спиралью вытянулся вдоль своего ложа: – Ты знаешь такое время, а райское, – и он свернулся в кольцо, – таково.

– И что это значит? – не понимая, к чему клонит Змий, беспечно спросил Адам.

– Яблоко познания – точка отсчета, через которую не перепрыгнуть. Возвращение к отцу для Адама возможно только вместе с Евой. Все твои потомки, земные мужи, обречены на поиски Бога в отрыве от жен, а это скитания вечные и пустые. Целое разделилось на части не для того, чтобы обрести целостность частично, но воссоединением частей.

– Слова твои лживы, как и в тот раз, когда я отлепился от отца и был изгнан, – Адам глубоко и часто дышал: – Нет доверия речам твоим, таким же извилистым, как и тело твое. Найду отца, пусть сотру стопы свои до костей.

И, разъяренно сорвав несколько листьев с яблони, он отправился прочь. Змий сверкнул изумрудными бусинами и соскользнул по стволу в шелковистую траву, там, возле корней, свернулся клубком и прошипел себе под нос:

– Далеко не уйдешь в поисках своих, бродить тебе кругами около яблони вечно.

***

Бархан забвения слишком велик. Его покатый горб начинает закрывать солнце уже в полдень, но тень, обманчивым лепестком падающая к подножию, не приносит избавления от жары, и мужчина в стремлении к истине покидает иллюзорную зону комфорта, унося с собой возможности осуществить то, чего страстно желает женщина, входящая в этот миг в сумрак бархана с другой стороны, неся на руках младенца-Бога, свет истины, часть целого, дабы передать это тому, чью уходящую спину даже не успевает заметить.

– Где ты, Адам? – звучит голос Евы из-за стены райского сада.

– Где же ты, Ева? – вторит ей Адам оттуда же.

Над барханом взметается песчаный смерч, раскручивается, разворачивая свою плеть все шире и яростней, бросая вниз колкие золотистые хвосты отчужденности, уединения и горести. Жена носит в себе Бога, слышит глас его, но не видит, муж стремится к Богу, но видит его в искусителе и оттого слышит шипение, но не музыку; оба же они пребывают в страдании и недоумении, а причиной всему смещение во времени, ибо сойтись мужское и женское в единое божественное должны осознанием, но стоят спинами друг к другу, а меж ними пустило корни древо познания с яблоком раздора, и прежде Евы был Адам, но прежде Адама плод истины предложен был Еве, а кто из них первым вкусил мякоть его, уже не важно, ибо это и послужило смещением, ведь должны были вкушать вместе.

Когда же постигнет хоть один идущий простоту закона единения и, впустив в себя обе энергии (инь и ян), уравновесит их, рассыплется бархан забвения, расступятся пески самости и откроются останки первочеловеков – не кости полуистлевшие, но лики прекрасные и телеси юные, один подле другого, Адам и Ева, рука в руке.

Охотничий домик

Пролог

Она не вставала с постели третью неделю. Болезнь, не имевшая ни причудливого названия, ни внешних проявлений, съедала ее изнутри. Его любовь угасала на глазах, постепенно погружаясь в белое небытие, и тогда он пошел к Богу.

– Отдай ей все годы мои, что отпущены Тобой, день ко дню, до минутки, пусть живет она, а не я.

– Ты приносишь жертву искреннюю, – ответил Бог, – и Я не откажу в просьбе – все назначенное тебе достанется ей, завтрашнего дня для тебя уже нет.

Утром он открыл глаза и был поражен тому, что жив, а рядом, на посеревших простынях, лежала его любимая. Она не дышала.

– Господи, Ты обманул меня! – в ярости и безумии закричал он, припав к остывшему телу.

– Вослед за тобой приходила она и просила о том же, жертвуя веком своим для тебя, – невозмутимо ответил Бог. – Ей суждена была жизнь долгая, твой срок был до утра. Вместе со своей жертвой ты принес ей смерть, себе же забрал ее полвека. Живи теперь как посчитаешь нужным, но не проклиная Меня, ибо Я выполнил оба желания, что делаю всегда и для каждого.

Отшельник

Отшельничество – серьезная компетенция. А ну как уйти от людей, подальше в лес, да в одиночку соорудить себе жилище (здесь лучшим вариантом будет пещера, не занятая зверьем), а потом прокормиться, особенно зимой? Вот и думай, сдюжишь аль нет, прежде чем назваться отшельником. От того и следуют этой стезе не раздумывая, по причине перевернутой судьбы, когда весь свет не мил, и Бог либо самый главный враг, либо кроме него ничего у лишенца не осталось.

Наш отшельник проживал с относительным комфортом в заброшенном охотничьем домике. Он случайно набрел на него, двое суток пытаясь вырваться из тягучего, пахнущего серой и морошкой, капкана беспрестанно урчащего болота, в чьи владения вторгся ранним утром, сбившись с лесной тропы в непроглядном тумане. Отчаянная молитва о спасении была чудесным образом услышана, так как по прочтении отшельник заметил небольшой островок среди коварного зеленого ковра, утыканный кустарником и десятком осин, меж которых едва различимо проглядывала низенькая крыша его будущего обиталища.

Добравшись до терра инкогнита, отшельник, оценив состояние недвижимого имущества как весьма ветхое, решил незамедлительно занять его ввиду долгого неиспользования. Частокол из сосняка, перекрытый крупными ветвями берез с настилом из еловых лап, по всей видимости, служил перевалочным пунктом для самых отчаянных и упертых охотников на медведя или кабана, но болото, отвоевавшее со временем новые территории у леса, когда-то сомкнуло кольцо мутной водицы вокруг этого места, и оно перестало интересовать своих посетителей.

Прибираясь во вновь обретшем жильца помещении, отшельник случайно обнаружил в полу заваленный листьями и ветками схрон. Радостное возбуждение кладоискателя, лихорадочно раскидывающего мешающие препятствия перед вожделенным Эдьдорадо, сменилось внезапным испугом. Последняя ветка, прикрывающая схрон, отлетела в сторону, и отшельник, охнув, отпрянул вслед за ней – из ямы на него смотрела оскалившаяся волчья морда. Секунда сменила секунду, волк не двигался. Чучело – догадался «кладоискатель» и несмело вытащил на свет божий освежеванное и набитое мхом тело мужской особи среднего размера. Кроме этого артефакта в яме не было ничего.

Разочарованный и рассерженный неудачей, отшельник собрался было предать серого истукана мутным водам болота, но вдруг опомнился: «С Богом мне разговаривать не о чем, самому с собой – глупо, а чучело в роли собеседника – в самый раз». Он приткнул соседа в красный угол и удовлетворенно заметил:

– Ну как тебе?

– Все лучше, чем в яме, – ответил… конечно же, не волк, не умевший этого и при жизни, что уж говорить о посмертном пребывании в форме чучела, а сам отшельник.

Вышло это непроизвольно, но вполне в духе одинокого человека, самостоятельно, по доброй воле лишившего себя общества других людей. На всякий случай, удивленный и слегка испуганный, обитатель охотничьего домика отвернулся от волка и произнес:

– И долго ты коротал время в этой дыре?

– Пять лет без малого, – выдал совершенно самостоятельно рот отшельника ответ.

По спине пробежал холодок, человек в панике выскочил наружу и выдохнул: – Это я сам с собой?

Ответа не последовало, значит, все-таки с чучелом – решил отшельник, серьезно подумывая оставить дурное место и снова погрузить ноги пусть и в мокрый вязкий ковер болота, но подальше от странностей происходящего.

– От себя не убежишь, – послышалось (конечно, послышалось) будто бы из хижины.

Отшельник, ругая себя за малодушие, вернулся внутрь – чучело, слава Богу, находилось на прежнем месте, в неизменной позе с устрашающим оскалом. В полумраке помещения, имеющего ничтожную связь с внешним миром через единственную дыру в стене, затянутую рыбьем пузырем, которую и назвать-то окном не поворачивался язык, остекленевшие волчьи глаза чудились вполне живыми и подвижными.

– От себя не уйду, но от людей точно и попробую от Бога, – сердито буркнул отшельник, усаживаясь рядом с чучелом на устланный листьями пол.

– Наивностью славен род человеков, – прозвучал ответ и чучело «подмигнуло» собеседнику.

«Схожу с ума, – подумал отшельник и удивился сам себе: – Так быстро?»

– Тебе повезло: многие сходят с ума и не догадываются об этом, – усмехнулся то ли волк в человеке, то ли человек в волке.

У отшельника кружилась голова, частокол стен покачивался, словно на волнах, а волчий оскал перемещался из угла в угол, сверкая глазищами, которые множились, как звезды в небе.

– С кем я говорю? – застонал он, обхватив голову руками.

– С чучелом, – прогромыхал эхом ответ, пытаясь выскочить через скрипящую дверь на улицу.

– Как это возможно? – уже хрипел отшельник.

– Любой отказавшийся от Бога вынужден общаться с чучелом, – вращение волчьей пасти остановилось, мириады звезд свернулись в две точки прищуренных глаз.

– С чучелом Бога? – отшельник, как завороженный, не отрываясь смотрел на волка.

– Нет, Бог есть жизнь, с собственным чучелом, – оба волчьих глаза моргнули, и человек упал навзничь без чувств.

Чучело

Жизнь волка коротка: от кутенка, увидевшего мир божий из-под коряги сваленного молнией дуба, до пучка дроби, что прошила задницу и срезала хвост, прошло всего три зимы. «Веселенькое дело, – думал молодой хищник, болтаясь вниз головой на поясе у охотника, – не успел нагуляться, мир не повидал, с волчицей на луну не выл и все, труп хладный и бессмысленный». Но, к его величайшему изумлению, мыслительный процесс и тесно связанный с ним внутренний диалог не прекратились. Волк не без интереса наблюдал, как человек, водрузив его на стол и не моргнув глазом, вонзил нож в брюхо и, вспоров его, деловито начал вынимать внутренности, которые тут же бросал своей собаке (дальний родственник с удовольствием воспользовался предложением), а затем… впрочем, опустим подробности процедуры мумифицирования. Знатокам анатомии и так все известно, остальным же не будем портить настроения, скажем только, что в конечном итоге вышло чучело молодого волка, набитое мхом и облагороженное действующим сознанием.

Столь редкая и прекрасная вещь тем не менее была помещена в схрон, дабы не отягощать охотника и так нагруженного поклажей и добычей (десяток зайцев и две лисицы), и позабыта в оном на многие годы. Волк, точнее его душа, получил в свое распоряжение драгоценнейший из ресурсов – время, которое, не тратя на суету вокруг пропитания и безопасности, мог полностью посвятить размышлениям, в чем здорово помогал появившийся внутри его сознания голос, представившийся чучелу Богом.

Серый медиум, будучи зверем наивным и недалеким, сразу же поинтересовался, неужели Бог имеет резон общаться с мумией, на что тот ответил прямо и откровенно:

– Таких в моем мире большинство.

Волк поначалу изрядно удивился:

– Я видел убитых людей, но никто не набивал их мхом, вычистив предварительно потроха.

Бог ответил, что вычищать там нечего, внутри пустота, но поправился – имеется в виду человек духовный, та часть его, что принадлежит мне, Создателю.

Бедолаге, которого сунули в яму, как в могилу, да еще и прикрыли сверху ветками, было приятно осознать, что его положение далеко не уникальное, и многие из тех, от кого он уносил ноги (извините, лапы), стояли выше только в пищевой цепочке и не более.

– Меня в чучело превратил человек, и весь процесс я знаю теперь в деталях, но как человек превращается в чучело? – задал он как-то вопрос Богу, подивившись ходу собственных умозаключений.

– Что делает в нем дыры? – добавил волк, вспомнив жгучие болезненные ощущения в теле, когда дробины усаживались по своим местам в мясе и костях.

– Обида, – коротко ответил Бог.

– Что это за дробь такая?

– Оружие самоуничтожения, – Бог произносил незнакомые слова, и волк переспросил:

– Извини, я необразован, само… что?

– Уничтожение или унижение, – Бог будто бы даже вздохнул, – меня в себе.

Еще в течение нескольких дней голос Бога объяснял волчьей душе, как любая обида, на что угодно, в истинном своем смысле есть обида на Творца, а в энергетическом плане она выжигает тонкие оболочки живого существа, делая из них решето, поскольку замыкает на себе силовые линии божественной энергии любви, должной протекать свободно и без задержек везде, так как предназначена всему сущему, а не отдельному индивиду, но скудоумное лохматое чучело уже не интересовал вопрос до такой степени глубины, и Бог решил закончить серию лекций для четвероного слушателя.

– Не буду боле мучить тебя терминологией высших планов, – сказал он волку, – посиди тут немного в одиночестве, до вызволения.

– А сколько ждать? – грустно спросило чучело, вперив стеклянные глаза в глиняную стенку.

– Время – категория относительная, – загадочно произнес Бог и покинул хижину на долгие пять лет.

Эпилог

– Деда, а правду говорят, на болоте живет оборотень? – мальчуган лет пяти, устроившись на коленях старика, тревожно посмотрел через окно на чернеющую в закатном солнце полоску леса.

Тот, крякнув в бороду, отрицательно покачал головой.

– Неужто врут? – мальчик удивленно раскрыл глаза. – Соседский дяденька нам рассказывал, будто забрел на болотах отец его покойный в самую глушь, куда из деревенских никто не хаживал, и видел там, как человек стоял на четвереньках и выл, а подле него, недвижимый, был волк.

Старик погладил внучка по голове:

– Врут, а то как же, нет ни оборотня, ни волков, перевелись все, вона, последний, – и он показал рукой на чучело зверя, стоящего на лавке под иконами, в самом красном углу.

– Волки, может, и перевелись, – не сдавался мальчик, – охотники их перебили, а оборотня дробь не возьмет, и кол осиновый, и молитва отгоняющая.

– Так чем же его, окаянного, одолеть? – смеясь и целуя внука, спросил дед.

– Токмо любовью и лаской, – серьезно ответил мальчик.

– Это кто же тебе сказал-присоветовал? – не переставал улыбаться старик.

– Бабуля, – мальчик соскочил с деда, глянул в окно и добавил: – И еще сказала: токмо любовью лечатся оборотни и обиженные, потому как это одно и то же.