скачать книгу бесплатно
– То-то и оно…Не расстреляют, так один хер, гусеницами раздавят, как кроваву соплю.
– И это гаварыт…старший политрук? Коммунист? – Каторый сам выкорчёвывает штыком и гранатой врагов народа? Карает свинцом прэдатэлей, саботажников, паникёров?!
– А что я должен, командир…говорить только шершавым языком плаката и боевого листка? Да коммунист, но не штабной попугай с партбилетом…По вашему политрук-комиссар…что же, не человек? Я прежде боевой офицер. Сам знаешь, в политработники удила не рвал…
– Отставит, капитан! Иай, что за разговоры, Алэксей Александрович-ч? Пэтрушку валяеш-ш передо мной, зачэм! – ломая взгляд Кучменёва, сдержанно, чтобы не привлекать внимания связистов, прорычал Танкаев. – А впрочем, продолжай, капитан. Знаю, ты – воин. Имееш-ш право. Ну!
– Да знаю, понимаю я всё, Михаил Танкаевич, – Кучменёв сыграл желваками, более глухо сказал: – Наша дружба с тобой, командир, полагаю, не лютая…Кровью спаянная. За голос, прости. Нервы звенят…Это уж так, вырвалось…между нами. Ну, а если серьёзно, по существу, – политрук рубанул, что шашкой, рукой, зрачки сталистых глаз, вспыхнули раскалённой картечью. – Фриц паскуда, один бес, выдавил нас к Волге. Ещё рывок и хана всем…
Комбат цокнул зубом, с нарастающим гневом оборвал:
– Цх-х, опят за своё?
– Не за себя…За ребят наших сердце кровью исходит…
– Нэ у тебя одного! Дальше давай!
Так вот, хотел бы я знать, – Кучменёв сжал кулаки, – когда в Ставке прочухают наконец: резервы, мать их…нам во-о, как нужны! Или они считаю, – серповидная улыбка исказила лицо, – мы трёхжильные, из железа кованы? О-ох, командир, – Алексей мрачно покачал головой. – Не мне тебе говорить…Вот накипит силой фашист и кирдык нам! Сковырнёт, как коросту, утопит в Волге, точно беззубых кутят.
Танкаев угрюмо слушал Кучменёва, сделал резкий жест, словно пытался прервать политрука, потом сунул руки и зашагал по блиндажу с папиросой в зубах, хмуря брови. С трудом сдерживаясь со злобой сплюнул:
– Значит кирдык. А, ты-ы, – он вдруг впился горячим взглядом в Кучменёва. – За мать, за отца…жизнь не отдал бы?! Э-э, – он диковато повёл глазами. – За Родину, за Сталина, за могилы предков…и умерэт не страшно. У нас гаварят: «Могила воина не на кладбище» и ещё гаварят: «После смэрти коня остаётся поле, после смэрти героя – имя». Ладно, проехали! – Танкаев снова подошёл к амбразуре, булатный кинжал отца в узорных ножнах грозно покачивался на его поясе. Он хотел что-то сказать, как дверь в блиндаж распахнулась, и на пороге, с ППШ на груди, объявился капитан Кошевенко. Жёлтый стяг света, падавшего от гильзового светильника, маслянно блеснул в лицо вошедшему.
– Здравия желаю, товарищ майор. С благополучным возвращеньицем, – картаво и весело гаркнул он, как залетевший с парной пашни грач.
– Дожд? – Танкаев посмотрел на сырой защитного цвета бушлат и обмякшую от влаги фуражку ротного командира.
– Так точно, со снегом! – ответил Артём. – А у вас тепло. Надышали. В сон так и морит. Разрешите, обратиться к товарищу старшему политруку.
– Разрешаю, – Магомед Танкаевич угадал по голосу капитана Кошевенко, что тот переполнен чем-то, как трофейный флянчик шнапсом.
– Ну, не тяни! – политрук сердито, стараясь переломить в голосе дрожь нетерпения, повернулся к Артёму. – Не уж получилось, Тюха?
Так точно, Саныч, – на обветренных губах ротного хоронилась победная ухмылочка. – Всё лыко в строку, комар носу не подточит. Теперича поглядим, – Кошевенко распахнул в улыбке щербатый рот. – Ан-те-рес-но, что наш фриц: закудахтает, али закукарекает, когда мы жахнем и жиманём их петушатню!
– Потери есть?
– Никак нет! Все целёхоньки, хоть щас на ВДНХ! – бойко ответил Артём, пестая на груди, как жёнушку ППШ.
– Э-э, ты, что вэсёлый такой? Пил что ли?
– Как можно, товарищ майор! – сверкая глазами пуговицами плутовских глаз, повёл в сторону головой Кошевенко.
– Есть новость, Михаил Танкаевич. Хорошая новость! Разрешите…
– Выкладывай! – Танкаев оседлал табурет.
Кучменёв по-военному быстро и чётко изложил произошедшие события в отсутствие комбата. Доложил о доставленных Ледвигом «языках», о допросе последних с пристрастием и о принятом капитаном Кошевенко с сапёрами рейде. При этом сам Артём блаженно улыбался, сделал вид, будто хлещет себя в бане веником по ягодицам. Танкаев засмеялся, а вместе с ним и все остальные.
– Ай, маладэц, чэстное слово! Чёртовы «Баррикады» заминировал под носом у немцев. Вах, герой! Если получитца всо чисто, чэтно и ясно – ордэн с меня! Сапёрам, дашь полный список фамилий – медаль «За отвагу». Эй, сержант Бочкарёв!
– Я товарищ майор.
– Срочно свяжи меня с «Бэрегом», с комдивом Бэрэзиным! Пуст порадуетца отэц…Этож, товорарищи вы мои, совэршенно меняет дэло! Вай-ме! Сколько рэбят сбережом, политрук! Сколько матэрей счастливыми сделаем! Ай, дай, даллалай…в пору лезгинку танцевать…Клянус! Бэрэзин, как узнает об этом, самому Чуйкову доложит о сём!
– Есть!
– Иай, шайтан – Артом Кашевэнко! – Абрек загремел табуретом. – Дай я тебя обниму кудрявого! Если и впрямь возьмём «Баррикады», свэрли новую дырку в новых погонах…Хо! В майорах хадыт тебе. Значит, гавариш-ш, всо как надо?
– Как часы, товарищ комбат. Прикажите жахнуть, – тот час фрицев на небо пошлём! Пр-родуем им ноздри…
– Нэт, нэт! Торопитца нэ надо. Немножко подождём приказа… А уж потом вдарим под хвост! Зацэлуем, задушим в сэрдечных объятиях фрица. А, товарищ Тройчук? – он белозубо улыбнулся, сидевшей тут же, неподалёку за рацией Вере. Она зарделась щёчками, разделив вместе с ним и со всеми радость нежданной вести.
«Люблю…» – говорили его сверкавшие тёмно-каштановые глаза.
«Люблю тебя…» – так же безмолвно и светло ответили её лучистые фиалковые глаза. И, точно вторя их признаниям, вдалеке у Мамаева кургана взорвались сыпучим огнём фугасные бомбы, словно вспыхнули громадины-люстры, высвечивая ослепительной вспышкой потаённые глубины города-кратера, в которых на секунду возникли и тут же забылись картины другой мирной жизни, а, быть может, иных миров. Гасли, разлетались брызгами сварки по углам блиндажа, оставляя в центре серебристо-пепельную пустоту. Чуть искрились у настенной карты с красными-чёрными флажками-булавками, у амбразуры с ручным пулемётом, двурогим перископом, у печки-голландки с чугунками и мисками.
* * *
Из воспоминаний генерал-полковника Танкаева М.Т.
«…первый снег – он выпал 22 октября…так похожий на траурный белый саван. Меж тем ожесточённые бои в городе всё ещё продолжались. Таких битв за города в Европе не было. Немцы пытались прорваться к Волге любой ценой, обрушивая на наши рубежи ежедневно свыше 1000 тонн боеприпасов. Телеграфные столбы горели, как спички, как вулканическая лава чадил, плавился, тёк асфальт. Высотки превращались в слоёный липкий пирог из крови, мяса и костей. Немецкую, советскую форму – не разобрать – всё было покрыто серо-коричневой пористой коркой. Горы из битого кирпича-бетона насыпались до 8-10 метров в высоту. Дома – жуткие коробки, перекрытия которых все давно прогорели и рухнули вниз. Горело положительно всё, что только могло гореть. За первый месяц сгорело всё, что только могло сгореть. И всё-таки город продолжал полыхать огнём жарких пожарищ.
…лётчики: наши и немецкие в этом огненном аду путали своих с чужими не в силах различить даже развёрнутые боевые знамёна; нередко сбрасывали боеприпасы и провиант на удачу. Патроны и стволы деформировались от ударов о землю, сухари и галеты, тушёнка и консервированные каши падали то на окопы фрицев, то прямо к нам.
…Река периодически становилась алой от крови; баржи, баркасы, катера, лодки, плоты, казались сидящими на воде утками. Теперь она была снова в огне, а в километровых прогалах, багровая вода – запруженная, словно топляком, трупами, – тяжело колыхалась, будто дышала… 80 дней и 80 ночей рукопашных гладиаторских боёв сделали людей зверьми. Помню, что любая длина в те дни измерялась не метрами, а количеством трупов. Заваленные камнями, они валялись повсюду. Особенно врезались в память мёртвые матери обнимающие убитых детей…И мёртвые дети, пытавшиеся поднять убитых матерей. От этих реальных картин, куда более жутких, чем фантасмагорические сюжеты Босха, волосы вставали дыбом даже у бывалых фронтовиков-ветеранов.
…Рост потерь в те месяцы-дни был ужасен. Бои шли невероятно свирепые кровопролитные, похожие на конец Света. Приведу лишь один пример: любая атака была равносильна самоубийству. Превосходство врага в Сталинградской битве особенно ощущалось в первый месяц. Перевес в тяжёлой артиллерии и бронетехнике был ошеломляющий: 1к 12-и такое соотношение! Но приказы не обсуждаются. И мы, как и другие дивизии стояли насмерть. За один дом, используя миномёты, пулемёты, гранаты и штыки, солдаты могли драться до 15-ти дней! Оторванные головы, куски человеческой плоти можно было увидеть на всех этажах…После штурма Мамаева кургана из 4 тысяч человек в живых оставалось не более взвода. Концентрация оружия на квадратный метр была такова, что уничтожить идущую в атаку дивизию, требовалось не более 20 минут.
Немцы называли эту городскую войну – «крысиной войной», которая от солдат Вермахта требовала: сверх-живучести, сверх-быстроты, сверх-отваги, сверх-осторожности, сверх-находчивости, умелого обхода препятствий, которые так виртуозно способны обходить обычные городские крысы.<…>
В октябре <…> враг вплотную подошёл к Волге. Теперь немцы видели решительно всё, что творилось на воде; бомбили, дожимали и расстреливали перекрёстным огнём обескровленных защитников Сталинграда. Жизнь перестала вообще чем-то считаться…Гибли десятки, сотни тысяч! А это уже статистика.
Но как не рвался Паулюс к Волге, взять город имени Сталина полностью, пробить, слипшуюся от крови и тел защитников массу, так и не смог. Волгу форсировать 6-я армия тоже не смогла. А потому, исчерпав наступательный порыв, легионы Вермахта были остановлены яростными контратаками советских войск. Да, 6-я армия покуда ещё добивалась локальных успехов, но победа по-прежнему оставалась призрачной фата-морганой. <…>
Сталинградский маятник качался 2.5 месяца, прежде, чем наши, усиленные подтянутыми резервами, войска перешли в решительное контрнаступление. <…> Именно в октябре 42-го, Ставка завершила секретную разработку плана окружения Сталинградской группировки противника – план который получил кодовое название «Операция Уран». Для проведения этой широкомасштабной операции Верховное командование развернуло Юго-Западный (350 000 человек) фронты. Юго-Западный фронт должен был развивать наступление на Чир и Калач, а Сталинградский фронт – на Советский и Калач. Измотанная боями 62-я армия командарма Чуйкова обязана была сковать силы 6-й немецкой армии в самом Сталинграде, а 64-я атаковать противника с Бекетовского выступа. <…>
Своё последнее решающее наступление в Сталинграде, немецкие войска начали 11 ноября. К вечеру части наших советских войск сохраняли за собой лишь три небольших плацдарма на берегу Волги: на севере – около 15000 человек в районе рынка и Спартаковки; в центре – 600 человек в районе завода «Баррикады»; на юге 46 000 человек и 20 танков».
* * *
…офицерский «парабеллум» в чёрной глянцевитой кобуре жёг бок, словно страстный поцелуй. Железний Отто, как всегда по-военному элегантный, в чёрном яйцевидном шлеме, облачённый, в такого же цвета комбинезон танкиста, затянутый ремнями, в кожаных перстатых крагах, жадно вдыхал запах пороховой гари, машинного масла, разрушений и крови, пока лёгкие его не распухли от этих сладких для него запахов.
В правой, без перчатки, руке он нежно нянчил охотничью серебряную рюмку с французским коньяком «Курвуазье», согревая её теплом своей широкой ладони. Прямо перед ним, вдоль сохранившейся больничной ограды длинно выстроилась стянутая в один жирный стальной жгут грозная броня гусеничных монстров. К поставленному перед танковым строем походному раскладному столику, возле которого находился фон Дитц и где батальонный писарь бегло записывал результаты осмотра техники, подбежал командир танковой роты Юрген Ханс. Он был замыкающим со своими экипажами в осмотре бронемашин и не хотел задерживать подмёрзших на холодном ветру фронтовых товарищей. Что-то быстро ответив на вопросы писаря, он собрался уже вернуться в строй, когда услышал окрик шефа:
– Унтерштурмфюрер, ко мне.
– Яволь, мой командир! – в следующее мгновение, он уже щёлкнул каблуками, вытянулся во фрунт перед бароном.
– Вольно. Гутен таг майн фройнде, – совсем не по-военному приветствовал земляка Дитц. – Ты впорядке, Ханс?
– Так точно, штандартенфюрер. Как и мой «Кронвальд». 4-я танковая рота готова к бою. Ждёт ваших приказаний, штандартенфюрер. – Браво отчеканил Ханс.
– Хороший ответ. – Отто сделал мелкий глоток. Подставил лицо ветру, который нёс по площади запах горючего, выхлопных газов грузовиков и бронетранспортёров, конской-людской мочи и подтаявшего снега. Невесёлое, как с тяжёлого похмелья, из-за грязных дымов проглядывало солнце.
– Вот. Когда от меня в Берлине ушла любовница, Юрген, – барон язвительно усмехнулся. – А через сутки эта гонористая сука вернулась…слёзно попросив понять и простить её…Я промолчал от бешенства. Я сломал нос и выбил пару зубов одному верзиле в пивной и врезался на машине в столб. Но при этом, майн фройнде, я был в полном порядке. Что-о? Не понятно зачем я это сказал? – он вновь сделал мелкий глоток. – К тому, что ты научился держать удар, Юрген. Да, да…Генерал Ханньо Хассе уже вылил на меня ушат помоев по поводу вашего внешнего вида, унтерштурмфюрер! – улыбка Дитца вконец заморозила всех командиров танковых рот. В льдистом взгляде шефа дрожали огневые светлячки. Ханс промолчал, поскрипывая новой портупеей, от него резко пахло бензином и соляровым маслом. Он право, не знал, что ответить, зато почти физически ощутил, как полукружия пота на нательной рубашке, скрытой форменным комбинезоном увеличились в радиусе.
– Да полно, Юрген, бледнеть. Я всегда тебя помнил в бою злым, отважным и твёрдым, как померанский бук, мм?
– Был, мой командир. Был твёрдым, да вот теперь…помяли, – дыхнул скороговоркой танкист.
– Хм, это из-за надутого на весь мир, бритоголового индюка Ханньо Хассе?
Юрген вновь благоразумно не вымолвил ни слова.
Фон Дитц обжёг губы коньяком, холодно улыбнулся.
– Что ж молчание ваше, унтерштурмфюрер похвально. Но полно тебе дружище…Не забывай из какого ты братства. Мы все здесь из Ордена СС. И нам, рыцарям Рейха, не пристало склонять головы перед горластыми тыловыми умниками в лампасах. СС своих парней не сдаёт! Выше голову, Юрген. Разве, в тебе ещё живы такие розовые сопли? Если они не высохли тогда, когда ты был ещё буршем, то неужели, ты, не похоронил их здесь, на Восточном фронте? Плюнь и забудь! У нас на груди Железные кресты Рейха, серебряные-золотые знаки «За танковые атаки», почётные знаки для шнуров «За меткую стрельбу», боевые медали «За смелость» и дубовые листья «За ближний бой», когда наши клинки не раз окрашивались кровью свирепого врага. Майн Готт! Спросите этих жирных тыловых котов….Был ли кто из них на передовой больше суток? Ходил ли в штыковые атаки, участвовал в рукопашных боях? Горел ли в танке? Кормил вшей в ледяных окопах и замерзал в проклятых русских снегах?! Если у них боевые ранения? Контузии, шрамы? Наградные кресты с мечами и за какие-такие сражения? Молчите? Так я отвечу за вас: свинье в огороде одна честь – полено! Пусть не лезут в наши дела. Здесь, в Сталинграде, нам не до галстуков с пудрой.
У нас – кровь и слава…У них – химеры и карусель в мозгах от успехов. Они «не всем благоволят», а мы не всех «приглашаем»! Давно известно, господа: высокие места в Берлине, ничтожных делают более ничтожными, а великих более великими. Знатные ничтожества заставляют слушать нас их трескучие тирады…И это в то время, когда желудок солдата требует завтрака – священного для каждого немца! Дьявол! Ждать можно даму сердца и то не больше пяти минут. На войне у солдата радостей мало…А посему, – к собачьему хвосту берлинских паркетных крыс! Пусть хоть мир провалится, но сон и еда по расписанию!
– Золотые слова, экселенс!
– Браво, барон! В десятку!
Отто выдержал паузу, бросил через плечо Юргену:
– Встаньте в строй, унтерштурмфюрер.
Браво щёлкнули каблуки. Юрген Ханс, не скрывая счастливой улыбки, быстрым шагом направился к своей танковой роте.
Фон Дитц морщась от стелющегося по развалинам едкого дыма, кашлянул в кулак, поправил форменный тёмный галстук.
– Война отняла у меня юность, как у большинства из вас. Так, что когда будете в отпуске…спешите наверстать упущенное. У нас, как и у лучших ребят СС, одна философия: убей или умри. Но этот девиз для войны…Там, в родном Фатерлянде – он широко улыбнулся, – к аббревиатуре СС рекомендую добавить ещё одну «С» – «ССС» – выжмите педаль акселератора до отказа…Дайте, полный газ: секс, садизм и снобизм! Пусть это, как эротический сон-фантазия в пятнадцать лет, – прибудет с вами и в спальном грехе в борделе, и на весёлой пирушке с друзьями!
– Браво-о!
– Виват экселенс!! Мы с тобой!…
– Scheibe! Ficken bumsen blasen! – фон Дитц по-казарменному грязно выругался в адрес «партизанских говнюков». – Видит Бог! Я думал, что достиг всего, когда заслужил в Северной Африке два «Айзенкройца» – 1-й и 2-й степени. Генерал Роммель – Лис Пустыни, представил меня тогда к Рыцарскому кресту…Позже, в Северной Европе я был награждён вторым Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Фотографируясь в Берлине в парадной форме…делая студийный портрет, я был уверен, что добился чего хотел, и весь этот безумный мир у меня в кармане…Но оказавшись здесь, на Восточном фронте, иллюзии полетели к чёрту…Всем нам открылась другая правда…Prost! Дьявол нас всех побери! Советская Россия оказалась крепким орехом. Прав был Бисмарк: «Чтобы убить русского, его дважды надо проткнуть штыком и пнуть сапогом, только тогда он упадёт». Да, наши генерал-фельдмаршалы жестоко просчитались. Этих русских приматов с гранатами оказалось втрое больше нас…Ну что ж, плева-ать!
Ротные командиры, стоявшие у своих «тигров» и «пантер», увидели, как оборачивается в их сторону лицо Железного Отто – белое, словно высеченное из снежного мрамора. В побелевших, с расширенными зрачками глазах брызгало бешенство. Он вдруг засмеялся, вспомнив утренний разговор со своим заклятым личным врагом майором Танкаевым, сначала беззвучно, сжав зубы, тряся головой, дрожа, как в лихорадке. Потом во всю грудь, заходясь клёкотом, раскрыв широко ледяные глаза, грохоча хохотом, брызгая слюной.
– Р-русские! Да, тысячу раз да-а!! Отлично, господа!! Значит будем истреблять этих грязных свиней в три, в десять раз больше! Чем плох мясной, кровавый рулет из их большевистского месива?! Испытания, кровь – цементируют нацию! Рейхфюрер Гиммлер сказал: «Уничтожение врагов Рейха – наша профессия, священный долг СС! Убивайте всегда и везде, как можно эффективнее и прочь из головы – беззубый лживый пацифизм. Фюрером и судьбой нам – арийцам дано право убивать любого, кто встал на нашем пути! Если надо, то надо. Если случилось – это случилось. Покаяния здесь не уместны. Сожаления не профессиональны, преступны и подлежат суровому наказанию! Помните, о своей исключительной миссии! Мы немцы – это zeitgeist!Дух времени и новый мировой порядок».
Отто фон Дитц широким шагом прошёлся вдоль командирских танков, вернулся к месту, где ещё минуту назад находился раскладной стол. Охватил взглядом шеренгу.
– И последнее! За этими руинами Волга! За этими домами – конец войны. За этой рекой золотоносный Урал и белые пляжи Индии. Сказочные сокровища, пальмы, бенгальские тигры, слоны лукавых раджей и бархатный песок для измученных ног легионов Третьего Рейха! А в Индии, – фон Дитц плотоядно улыбнулся длинной белой улыбкой и подмигнул всем сразу, у всех шлюх по шесть рук. Только представьте этих сочных, как фрукты, грудастых шлюх на броне ваших «тигров»!.. Только представьте, что эти златоглазые бесстыжие потаскухи…одновременно могут сделать шестью руками? Barenkiller…Nutten ficken! До этих благословенных пляжей не смогли дойти легендарные гоплиты Александра Македонского…Но мы дойдём, будь я проклят! Эй, может, кто-то не хочет со мною в Индию?
Одобрительные, возбуждённые выкрики танкистов ружейными хлопками разлетелись окрест.
– Помните! – Железный Отто повысил голос. – Жизнь идёт медленно, а проходит быстро. Особенно на Восточном фронте. Помните об этом. Берегите себя! Вы нужны мне и Великой Германии. За вас, мои бесстрашные die ritter! – Он поднял серебряную рюмку на уровень груди и, сохраняя военную выправку, не опуская локоть, допил её до конца. – По машинам! Бог с нами!
Глава 6
…Чумазое солнце с ликом, похожим на мятый избитый гонг, дыбилось нал Сталинградом, и там, где оно пробивалось сквозь грязные-кровавые бинты дымов, над чёрными гробами развалин цедился на землю мутный, как горчичный отвар свет.
Комбат Танкаев, после разговора с комдивом, окрылённый бодрящей вестью Кошевенко, покинул душный насквозь прокуренный блиндаж, всматривался в заснеженное, в утренних длинных тенях, пространство перед промышленной зоной. Привычно делил на отрезки дистанцию возможной контратаки. От угла развалин городской общественной бани, за которым укрывался, до перевёрнутого вверх дном, с откусанной снарядом кабиной, сгоревшего немецкого грузовика, от которого на седой снег ложилась уродливая тень. От грузовика до покосившегося фонарного столба с остановившимися часами, исклёванного пулями, ослеплённого светофора. От него до исстрелянной легковушки, превращённой в дуршлаг, уткнувшейся смятым бампером в грязно-жёлтый фасад, рябой от попаданий. Это были рубежи залегания, куда, под прикрытием танков и боевых машин подполковника Ребякова, по приказу из штаба командующего Чуйкова, должны были подняться на штурм заводских цехов батальоны 472-го стрелкового полка, оставляя на снегу зигзаги-вереницы следов, багряные кляксы раненых и десятки – сотни убитых.
…близко, в тылу приглушённо, как медвежий выводок, приглушённо рычали моторы танков, готовых выдвинуться на прямую наводку, сделать несколько выстрелов, расшибая вдребезги подъезды и окна, вырывая куски домов, и снова отпрянуть, уклоняясь от гранат и снарядов противника.
Танкаев смотрел на мутную полуду небес, мешавшую наблюдать, опасаясь, что, набрав силу солнце, ослепит атакующие цепи.
– Цх-х, – щёлкнул он языком, – используют нас, как зубило!…Прав Кучменёв…Долбим и долбим в одном направлении! Только на нашем участке и ляскает челюстями война, а на других чаи гоняют и двухрядку растягивают, будь здоров. Оно понятно… чужие псы дерутся, свой не мешает…– прислушиваясь к канонаде Мамаева кургана, итожил он. Там, с мощным хрустом и скрежетом шёл жестокий бой. На окопы и баррикады защитников, как жуткие, закованные в броню чудовищные твари, наползали танки генерала Хубе.
– Шшш-шшш-шшвву-уууу-уу-оо…Гууух! Гу-ууу! – плыл-рокотал разрывами оттуда хрипатый, остервенелый гул.
– Всо вэрно. Волк улыбаетца, жрёт барана. И за что нас в штабэ…так нэ взлюбили!.. Кнопкодавы чёртовы. Вай-ме! Только мы и воюем…– на аварском зло выругался Магомед и тут же горько усмехнулся своим доводам. – Э-э, на войне каждый командир думает, что всэ снаряды его…Что в его окопах самое пекло…Что его позиции больше других в огне.
Но в каждом домысле, равно в шутке, – есть доля правды. Как и, окопавшиеся по флангам, впритык батальоны соседей: подполковника Соболева и майора Воронова, – его, Танкаева, личный состав ежедневно нёс потери. Прибывшее из-за Волги пополнение было не обстреляно. Взводные-ротные командиры, что сожжённые спички, сменявшие раненых и убитых предшественников, казались ему зелёными курсантами, толком не нюхавшими пороха, не знавшими, что делать в горячие, ответственные моменты боя. Ему вдруг вспомнился командир взвода лейтенант Сазонов. Рослый, раскормленный любящей мамочкой сын. Со школьной чёлкой, стриженный под полубокс, с растерянными глазами, лоб, нос и пухлые-сдобные щёки лица, обпачканные грязью и пороховой гарью, бурые, как глина, обожжённая на солдатских кострах, – выражало страх и брюзгливое недовольство.
– Товарищ комбат! Товарищ комбат…Беда-а… – по-детски канючил он. – Поспособствуйте!
– ?
– Солдаты ропщут…Слушать меня не хотят!
– ??
– Закалки, сноровки у них не хватает, товарищ комбат…
– А ты кто-о? Командир, мать твою…или торба с дэрмом?
Гдэ личный пример? Гдэ огонь в глазах? Гдэ твой командирский голос! Закалку и опыт пуст набирают в бою! Да и нэ в одной ей дэло! Вах! Штык, как мэч, Сазонов! А мэч, плечом силён. Дошло-о?
– Так точно. А войсковая выручка будет, товарищ майор? – не унимался взводный.
– Должна быть, лейтенант. Ка-ак нэт? Обязательно будет.
– А вы уверены в этом? – глаза Сазонова готовы были выскочить из орбит.
– Уверэн-мерин, Сазонов. Как будем дратца с фрицэм так и будэт! Умирай гдэ стоиш-ш! Но «ни шагу назад!» – слышал такой приказ товарища Сталина!
– Так точно!
– Совэтские войска уже нэ раз, выдэрживали сильнейшие таранные удары врага! – гремел возмущённый комбат. – Убэждён, лейтенант: выдэржем ещё…и перэйдём в решающее наступление! А тепер-р, кр-ругом, лейтенант! Мар-рш, на свои позиции. И дэржат рубэж до конца!
– Есть держать рубеж до конца.
