скачать книгу бесплатно
– «Твою мать…Да сколько ж их!? – в сердцах выдохнул старший сержант. – Вот оно! Кирдык подкрался незаметно. Похоже, не они, а мы…полетим, как драные веники…А-ааай! – Где товарищ комбат? Где Танкаев?!» Будто прочитав мысли Суфьяныча, Буренков, Черёма и Куц уставились на командира расчёта.
– А батя-комбат, где?
– Абрек с нами?
– Гутарь, будь ласкив… – Куц нервно дёрнул оттопыренным ухом. – Нам без него, хлопци, нема удачи…
– Закрой контру, хохол! Паника, саботаж…За это к стенке, в расход!
– Да щё ты, сдурэл? Дывись, хлопци, сдурэл людына, як ись сдурэл…
– Да ты погодь, пого-одь, земляк! – Григорич выпучил глаза на чёрный
Пистолет в руке сержанта. – Фрицы….того гляди…попрут ломить стеною! Кабы с Танкаечем, и помирать спокойней.
– Верно, Буренков, – Марат сунул ТТ за ремень. Он их поганых собак на верёвке высушит, как портянки…Или хинкал из них сделает. Потому, как Джигит! Э, герой не спрашивает «сколько врагов»? Он спрашивает «где»? А вы то, на кой келдыш, мать вашу…Умейте слушать и слышать. Как говорит наш комбат? «Шашка воина – его заступница, а не пустая блажь!»
Ведь приказ комбата никто не отменял. Есть он или нет – дело второе. Коли жив – вопреки дьяволу объявится, если так – возглавит батальон. А там, как говорят танкаевцы: «ещё поглядим, у кого кровавый гуще гуляш».
Где-то: левее, точно зверье, сшиблись разведки. Слышны были свирепые крики рукопашной. Лихо зачечакал ручной пулёмёт. Затем разом всё стихло. А чуть погодя, Григорич у бойницы своей, завизжал, как свинья под ножом:
– Тю-у! Стой! Товарищ Суфьяныч! Э-эй, кто там? – Буренков весь на взводе, припаял приклад к плечу, закусил небритую губу, пальнул на удачу. – Братцы, кажись, шлёпнул гада!
– Кто дал команду стрелять? – грозно насыпался на него Нурмухамедов. – Чего глядишь?! Чего глядишь? Я тебе, контра…Ты у меня продневалишь пять суток…Морду искровеню!..
Если б в окопе были они только двое – по-иному обошлось бы дело: старший сержант быстрый на руку, несомненно, полернул бы кулаком Григорича, но рядом были другие номера и не могли не видеть бучи. Сержант, подступая к Буренкову, оглядывался на них, хрипел, выкатывая хищные, обессмысленные гневом глаза.
– Ты, Маратка, знай меру! Ишь норовистый, взгальный какой…так и метишь кого пошибче лягнуть…
– Не насыпайся за зря… – за спиной треснули хрипатые голоса.
– Вы, что тут, спелись, мать вашу?…Саботаж решили устроить под носом у фрицев?
– То-то и оно…не у тёщи гулям…на войне…
– Что-о? Грозить?! – рука Суфьяныча сама потянулась к кобуре. – Ну, я вас шкур выведу на чистую воду. Да я вас в мокрое!..
– Вдаришь ковось – убьём! Усёк?
Нурмухамедов зло полыхнул глазами, но и только, в эту минуту, хоть режь его, ответа найти не мог. Момент для расправы был упущен. Угрюмые, посеревшие, известкового цвета лица бойцов не сулили ничего доброго, и старший сержант отступил, быть может, впервые. Он пошёл к своему пулемёту, оскальзаясь по жирной грязи окопа, вмешанной сапогами стрелков, и, уже отойдя, приказал, обернувшись, взмахивая жилистым кулаком, как кувалдой:
– Согласно номерам, все по местам!
* * *
Железный Отто был в ярости, план по вербовке майора Танкаева провалился. Любимый им Ницше писал: «Если долго смотреть в провал бездны, то бездна в конце концов посмотрит на тебя». И бездна, как теперь казалось фон Дитцу, заглянула ему в глаза.
Silentium! Suu cuique.
…оставшись один на пустыре, он ещё несколько минут смотрел на охваченное огнём небо. В нём клубились и дико метались разорванные тучи и всею гигантской обгорелою массою падали на потрясённую землю и, казалось, в самых основах своих рушился мир. И оттуда, из рокочущей бездны, из огненного клубящегося хаоса, нёсся громоподобный хохот, лязг чьих-то огромных челюстей, треск человеческих костей, скрежет металла и звериные рыки дикого веселья.
Заворожённо всматриваясь в глубину сего дьявольского круговорота, он будто ждал ответа, один перед чёрным выгоревшим до тла городом, свирепо торжествующим Злом, один перед огненным грозным ликом Войны. Лик этот, как плазменная текучая лава, то и дело менялся. То каменел страшными обглоданными чертами в секунды величавой тишины, то вновь искривлялся в жутких гримассах и кричал бешенным криком, выкатывая глаза, давая лицу пугающую откровенность выражения, какая свойственная умирающим – в корчах и муках всепожирающей боли.
Исступлённо вглядываясь в эту жуткую фантасмагорию картин, среди багровых, лиловых, гнойно-йодовых дымов – испарений, он вдруг в немом ужасе отшатнулся назад, выставив для защиты напряжённые руки.
– Bete noire! – сорвалось с побелевших, перекошенных губ.
Разверстая бездна взирала на него мерцающим огненным оком… Приняв в курящейся тьме, очертания – Черного зверя, спохватившись хищными когтями-пальцами за края оплавленной тверди, слегка приподняв уродливую голову, – исчадие ада искоса смотрело на колыхавшийся мир, на рушившиеся стены, падающие глыбы и облака… и на него, фон Дитца, прищуренным взглядом бессмертия, в котором таилась реликтовая вековечная ненависть ко всему теплокровному…И вокруг безобразно вывернутых костяных ноздрей, вокруг чудовищного пластинчатого сомкнутого рта вился молчаливый, зарождавшийся смех. Принявшая облик зверя бездна, хранила жуткое молчание, мертво смотрела окрест и медленно высовывалась из зияющей раны земли, словно из каменистого скорлупы – несказанно ужасная в непостижимом слиянии вечной жизни и вечной смерти.
– О, Боже! Пр-рочь! Наза-ад!! – осатанело кричал ошеломлённый, пронизанный ужасом Дитц, и череп его готов был треснуть, словно орех, под нестерпимым давлением фуражки, околыш которой вдруг оказался железным, как обруч пивной бадьи. – Наза-ад!! Nutten ficken!
…и снова дьявольская дрожь земли. И снова ржавый скрежет бездны, от ворчаний встающего на дыбы исполина. И так, в чудовищной игре безумно множилось-кроилось Зло. В коричневой крови плыли и тонули, чавкали у берегов, зловонные массы гниющих тел, дышали ужасом – и не было им предела! В диком отчаянье, на грани помешательства, хлюпая по колено в бурлящей крови…Он шарахнулся из стороны в сторону, как пьяный, хватался за обгорелые ветви деревьев, отталкивал от себя разбухшие трупы, оторванные головы…и просил Повелителя дать ответ:
– Patron! Waszu Machen?!
Изрыгавшая огонь-лаву бездна, что-то кричала ему – «сверхчеловеку», «белокурой бестии», но слов её было не разобрать. Краткие паузы затишья внезапно загорались ослепительным ртутным светом и раздиралась до самых ушей неподвижная маска зверя, и хохот, подобный грому, катился и сотрясал дымные развалины города. Эта какофония хаоса-смерти разрывала каменные своды сущего, швыряла раскалённые валуны, обрушивала стены, выворачивала фундамент и страшным гулом своим обнимала одиноко стоящего на пустыре Железного Отто.
…насилу он превозмог себя, с дрожью открыл ослеплённые глаза, поднял голову вверх и, задохнулся, узрев: рушилось всё! С пыточным стоном, тяжко клонились и сближались расколотые стены, сползали своды, бесшумно лопались купола, вздувалась-трескалась земная твердь – и в самих основах своих низвергалась и превращалась в прах крепь былого мира.
И тут до его раскалённого сознания донёсся знакомый голос – холодный, словно арктический ветер, дующий сквозь его душу. Ветер сей, как тайное заклятье, властно шептал, всё те же слова: «Следуй за мной…Найди и убей его…Убей всех и напейся их кровью.»
Видение длилось, быть может, миг. Быть может, вечность…
Отто мигнул. Внезапный новый порыв ветра швырнул ему в лицо пригоршню колючего снега с землёй. Пора было действовать.
«Russisch schweine…hund… – прорычал он сам себе, пересекая пустырь и направляясь к ожидавшему его лёгкому, манёвренному броневику SdKfz10. – Будьте вы прокляты, красные говнюки! Клянусь, когда я доберусь до вас, – вы горько пожалеете, что родились на свет…Я вас и мёртвых в петлю суну!»
Он зло пнул каблуком по ребристой покрышке переднего колеса, запрыгнул на подножку бронемашины, сменил фуражку на танковый чёрный шлем, застегнул ремешок под подбородком и опустил забрало из защитных очков, словно демонический рыцарь Валгаллы, готовящийся к решающей битве.
Броневик взревел мощным мотором, рванул к капонирам, вздыбливая колёсами фонтаны слякоти; четыре мотоцикла сопровождения, обогнав их, проскочили вперёд.
Майн Готт! Оставив за спиной погружённый в тишину пустырь, с нелепым столом и початой бутылкой шнапса, он чувствовал себя так, словно только что выпил залпом охотничий рог горячей дымящейся крови.
«Пусть рушится мир! Пусть всё катится в пасть Дьяволу!
Nicht wahr, genosse?»
Он снова ощущал себя на боевом коне. Потому что в одном был совершенно уверен. Он следовал приказу фюрера, по зову самой Смерти, которая никогда ничего не обещает зря. «Победа или смерть! Ave caesar, morituri te satutant!»
Глава 3
Признаки неизбежных новых контратак русских становились всё очевидней. Первый снег, выпавший 22 октября в Сталинграде, подстёгивал их к этому крепче, чем жгучий бич дрессировщика цирковую лошадь. Согласно данным разведки, выбитым под пытками сведениям красных офицеров, советское командование замышляло нечто грандиозное.
Они не позволяли себе отвлекаться на прямые немецкие удары. Невероятно! Но большевики каждый вечер строили что-то новое, ей Богу, как норные звери. И в этом рвении, без сомнения, превосходили своего врага. Впрочем, тому имелись объективные причины: отчасти природный талант, отчасти усердная подготовка и собственно строительство полевых инженерных сооружений под неусыпным дозором комиссаров и партработников НКВД. Но главное – роковая действительность, в которой они оказались! Отступать действительно было некуда. Впереди – огонь, за спиной – вода и тоже смерть. Поэтому работали они и впрямь, как кроты фанатично, не покладая рук. Иваны всегда успевали окопаться, прежде, чем их замечали. Следует также отметить, что русские противотанковые орудия, как правило, не ввязывались в дуэль с противником. Более того артиллерийские расчёты обычно снимались со своих мест, прежде чем немцы успевали занять хорошую позицию. Такова была в целом тактика и стратегия советских войск, накрепко взятых в оцеп 6-й армией Паулюса, зажатых у кромки левобережья Волги. Но и это не всё: несколькими днями позднее в корпус генерал-лейтенанта Хубе поступило донесение из Штаба армии о том, что перехвачена важная радиопередача. В ней говорилось о запрете на огонь фронтовыми подразделениями из противотанковых орудий, гаубиц и танков на заводских плацдармах. Отсюда было ясно, что иваны не хотели обнаруживать свои позиции. Лишь в случае массированной атаки немцев на плацдарм им было разрешено открывать огонь.
Этот приказ выявлял две вещи. С одной стороны, красные орды, конечно, побаивались тяжёлых танков Вермахта. С другой, – было понятно, что они уже расположили свою бронетехнику, перейти по всему фронту в контрнаступление. Не требовалось так же особого военного таланта, чтобы понять: русские пойдут на любой риск, чтобы не быть сброшенными в свинцовые реки.
Между тем, чертовски резкое похолодание и, выпавший снег не сулил ничего хорошего, как медведи, вероятно, легко переносили эти гримасы природы…Чего не скажешь об европейских армиях мира и, в том числе, германской.
Жизнь в траншеях, в землянках, подвалах домов и обесточенных теплотрассах – равна жизни дикого зверя шретлинга в своём грязном, вонючем логове. Это воистину великое испытание ратного духа. «Allerwertester!..sich elenballern…Ficken bumsen blasen!..»
…Жизнь в танке, в железном-бронированном гробу, неделями, месяцами кряду – вдвойне и, чёрт побери, не является чем-либо досужим, о чём можно много разглагольствовать, грея зад в уютной пивной. Как Бог свят! Довольно лишь немного фантазии, чтобы представить себе, как это дерьмово в реальности. Замкнутое, ограниченное пространство и дикий холод зимой очень скоро дают о себе знать. Здоровое, даже испытанных-закалённых воинов, подвергалось невероятным испытаниям. Танкисты Панцерваффе не желали в этом признаваться даже самим себе, однако результаты крепко проявились позднее. Влага от дыхания быстро замерзала и превращалась в «шубу» – толстый белый ледяной нарост.
Если кто-нибудь из экипажа засыпал и прислонялся головой к стенке танка, то волосы примерзали к ней. И случалось нужны были ножницы или нож, когда он просыпался по тревоге и того требовала ситуация. До определённой степени люди могли согреться, съёжившись, как младенец в утробе матери, и дрожа всем телом.
O-la-la! Пехотинцы на своих позициях едва ли завидовали танкистам. Их движения в корпусе танка были крайне ограничены, и отсутствовала возможность погреться у печки или костра. Поэтому никто не удивлялся, когда кто-то подхватывал плеврит, пневмонию или то и другое вместе – одновременное воспаление лёгких и плевры. Бывало полевой врач устанавливал на ногах или плечах, которые часто упирались в стенку танка, – белые пятна обморожения…Поэтому солдатам Вермахта часто снились не только горячие эротические сны – с задастыми и грудастыми блондинками, но и горячие сауны, в которых просто до крапивного зуда, не терпелось прогреться и до «костей» промыться, чего они не делали в Сталинградском аду так давно…Впрочем, если удавалось уснуть, то солдаты, неважно из каких они родов войск, спали крепко, точно убитые. Так могут спать только совершенно вымотанные войной люди. Фронтовикам во все времена не нужны ни кровать, ни перина, ни снотворное, чтобы крепко спать…
* * *
…Унтерштурмфюрер Юрген Ханс – командир 3-й роты ударного батальона тяжёлых танков, легко соскочил с брони «тигра». Его пятнистый «Лот» стоял рядом с одноэтажным домом перед окном, чтобы защищать от осколков. Остальные 39 машин были выведены с участка 295-й пехотной дивизии и находились здесь же, неподалёку от передовой, расставленные среди городских развалин. Связь между командирами танковых рот и взводов была постоянной. Батальон готовился к новой операции и находился в боевом ожидании своего шефа – Железного Отто.
Юрген нервничал. Фон Дитцем ему было поручено перегнать ещё шесть тяжёлых танков из ремонтной мастерской, что находилась в тылу, в девяти километрах от линии фронта. Но, связавшись по радио с мастерской, получил жесткий ответ Франка Хабеля: «Машины будут готовы только к обеду завтрашнего дня. Конец связи». «Endmadig! Prost!» – Юрген знал, барон будет в ярости, спустит на него всех собак. Но знал и другое: работу, которой занимались люди из ремроты нельзя описать, используя привычную терминологию. То, что они делали своими «золотыми» руками охарактеризовать можно в условиях фронта, как нечто, находящееся за пределами человеческих возможностей. Видит Бог! Эту самоотверженную работу за линией фронта нельзя было организовать одними приказами. Наоборот, она предполагала внутреннюю стоическую убеждённость и стремление помочь войскам на фронте всеми доступными способами.
Обер-фельдфебеля Хабеля, командира ремонтной роты, никак нельзя было называть человеком, с которым легко поладить. Его положительные стороны были надёжно скрыты за очень грубой наружностью. Он часто так донимал своим ворчанием, что его подчинённые старались поскорее переодеться в рабочую форму.
На грани он общался и со своим начальством, но решительно все могли себе представить, что произошло бы, если бы его подчинённые позволили то же самое проделать в отношении его.
Франк Хабель, первоклассный профессионал, использовал все свои способности, чтобы привести в порядок повреждённую машину. Он был также надёжным товарищем, который никогда не оставлял своих людей в беде. Положение дел в его роте было гораздо более благополучным, чем во всех других.
Люди из его роты во время боевых действий работали днём и ночью в три смены и, конечно, не уступали в стойкости солдатам на передовой. Если Хабель обещал отремонтировать машину к определённому времени, на него можно было железно рассчитывать. Люди именно такого склада, как воздух, нужны на фронте. И, право, разве имело большое значение, что кто-то брутален-угрюм от природы? Люди сладкоречивые и любезные не годятся там, где нужно показать, чёрт возьми, на что ты способен.
– Не беда. Машинное масло, бензин, как и кровь врагов Рейха…Это хорошая грязь, Вим. Я бы сказал благородная, которой не стоит стыдиться. – Ханс браво откинул светлую чёлку, щёлкнул зажигалкой и, затянувшись дымом, негодующее сплюнул:
Дьявол! Что за табак?
– Французский, унтерштурмфюрер.
– Дерьмо ты куришь, приятель. Свиньи и те отвернули бы рыла от этих опилок. Ну да ладно, другого нет. М-да…Германия воюет уже четвёртый год. Я начал тянуть армейскую лямку с сентября 39-го, когда наши войска вторглись в Польшу. И за всё это время, Вим, веришь? Всего лишь пару раз посетил родной Фатерланд! Я уже забыл запах женщины, Ренер. Её подмышек, что у неё между ног…Ох, уж эта Россия…Не-ет! Это не страна…Это часть света. Мы забрались к чёрту на рога, а ей всё нет ни конца, ни края. Что-о? Вот именно, друг, и кому принадлежал все эти сказочные просторы? Богатства недр, что скрыты в земле? Лешим в ватниках, да пейсатым картавым обезьянам с красными партбилетами! Аха-ха! Дай срок, после Сталинграда…Мы устроим большевикам кровавую бойню. Москва услышит «шорох орехов». Но сейчас не об этом…– Юрген жадно только думают эти ослы из тыловой службы обеспечения? Scheibe! Арийская сперма булькает в ушах наших солдат. Сколько можно травить нас этим поганым бромом? Видит Бог! Ещё неделю в этом аду и я, – офицер СС, окажусь в одной постели с жидовкой…
– ? – Ренер едва не поперхнулся, с опаской и недоверием посмотрел на своего командира.
– Шучу, конечно. Их скоро в этих краях не будет, как и цыган. Что ты таращишься на меня, Вим, как индюк на зерно? Да потому что мы всех их ликвидируем. Нет евреев, цыган, славян – нет проблем, не так ли, дружище? Эй, не сбивай меня с курса! Barenkiller… – мечтательно, словно его окатила тёплая приливная волна, протянул Ханс и скрежетнул зубами. – Уж я бы вставил крупнокалиберный патрон в затвор этой сучке! Уж я бы выписал блуднице свою фирменную восьмёрку на её греховном холме Венеры…У меня бы эта бритая пилотка задрожала в судороге чистейшего наслаждения, будь покоен.
– О, да-а…– молодой механик тихо засмеялся. – Я бы тоже не прочь унтерштурмфюрер, погасить свой фитиль желания…в глубине их знойного пекла.
– О-о! Да ты у меня поэт, Вим! Браво! Я и не знал…как ты это здорово: «в глубине их жгучего пекла». Прямо Шиллер! Вот, что значит арийская кровь! Ну, ну, смелее, сынок, что-то ещё?
– Так точно, мой командир. – Ренер нервно теребил чёрными пальцами штанину засаленного комбинезона. – Вот только парни из разведгруппы штурмбанфюрера Готфрида Малиха…
– Ну, ну, договаривай! – Юрген затушил окурок о танковую броню.
– Короче от местных баб несёт не то псиной…
– Не то тухлой селёдкой, водкой и чесноком, как от их мужиков и свиней, так?
– Так точно, унтерштурмфюрер, – просиял смущённый Ренер.
– И ты, желторотый, поверил? Дура-ак, – Ханс по-свойски потрепал его по плечу. – Враньё. Это, что им – дьяволам…больше досталось. Брось, не горюй. Знаю, вести точные, через штаб…скоро нам доставят в Сталинград чешских-венгерских шлюх.
– Иё-хо-хо-о! – Ренер звонко хлопнул себя по ляжкам. – Вот это новость, золотые слова! Жить, воевать хочется! Знал я одну чешку из пражского кордебалета…Выше других задирала ноги…
– И шире, дружище! Я угадал? Аха-ха-хаа!..На этом алис. – Ханс посуровел лицом. – Довольно, теперь о деле, проверил?
– Так точно.
– Двигатель перебрал? И как?
– Как в аптеке, мой командир. Разве не слышите, как урчит наш зверь?
– Ох, Вим… – Юрген осуждающе покачал головой. – И когда ты перестанешь хвалить себя, парень?
– У меня правило, унтерштурмфюрер. Себя похвалю, вы поругаете, вот и баланс получается.
– Ну ты и пройда, Вим. Хоть юзом, хоть на пузе, а провернёшь своё. Так, что у нас на часах? Дьявол, так и знал! – Он сердито зыркнул в сторону пехоты. По площади сновали офицеры; развевая полами шинелей, прошли военврач и два фельдшера. По периметру плаца выстроились плотные шеренги автоматчиков.
Ханс потемнел лицом, кривя непослушные губы, хрипло сказал:
– Scheibe! С обедом опять…полная хрень! Опять не по расписанию! Вот так, мы позорим и развинчиваем по болтику-гайке наш немецкий порядок. Это ж азбука войны, Вим: солдат лучше воюет и готов умереть за своих вождей, когда он обут, сыт и согрет! А мы всё ждём и слушаем на голодный желудок эти трескучие тирады залётных паркетных крыс! Оно понятно: надо же что-то рапортовать в Берлине о Сталинграде! Красиво не приврать, историю не рассказать.
Юрген Ханс не стесняясь в выборе слов, (благо рычал танковый двигатель) обложил руганью важного представителя аппарата главного гауляйтера Германии Иозефа Геббельса. Прилетевший со своей ретивой пропагандистской сворот, генерал Ханньо Хассе – бритвоглазый, кровожадный палач от идеологии, по прозвищу Ядовитая Змея, был красноречив и придирчив к боевым офицерам; высоколобый и респектабельный, чинный в движениях, он при этом в мгновение ока преображался, как учуявший дичь охотничий пёс. Делал стойку, показывал хищный оскал и «готов был рыть, любой глубины и сложности сурчиные норы», вразумлять и карать «оступившихся»…Словом полностью состоял из деталей и шестерёнок Третьего Рейха, с мозгами проштампованными в Рейхсканцелярии, а соответственно был обречён отстаивать нацистские ценности, свастико-факельную мечту о новом Мировом порядке Тысячелетнего Рейха.
Унтерштумфюрера СС Юргена Ханса он отчитал, как мальчишку. Взрыв негодования у столичного генерала вызывало банальное отсутствие у того чёрного форменного галстука.
– Тысяча залпов чертей! Почему вы, боевой офицер СС!..и без галстука? Молчать! Неудивительно, что мне постоянно приходиться кого-то отчитывать, если такие, как вы…подаёте плохой пример. Молча-ать! Две тысячи залпов чертей! Откуда, я вас спрашиваю, возьмётся уважение к нам армии-победителей…Если мы позволяем себе, чёрт побери, так выглядеть! Это позор, упадничество унтерштурмфюрер! И я буду категоричен в разговоре с вашим начальством!
Правды ради, следует заметить: Юрген Ханс действительно носил лишь чёрные кашне. Это устраивало фон Дитца, но взбесило генерала Ханнью Хассе. Его речь клокотала гневом, однако Юрген, человек неробкого десятка, никогда не имел в батальоне амплуа смиренного труса. Он был храбрый, решительный боевой командир танковой роты, не раз смотревший смерти в глаза. И потому дал твёрдый ответ:
– Если уважение ко мне подчинённых, гер генерал, целиком зависит от того, есть ли на мне в бою галстук, то значит, со мной что-то неладно. Либо я идиот, либо…
– Молча-а-ать! – налившись дурной кровью, топай ногой Хассе. – Три тысячи залпов чертей! Я буду разговаривать с тобой мерзавец…Тебе бы, прежде чем открывать клюв, стоило знать, о моём личном знакомстве с шефом РСХА обергруппенфюрером СС Гейдрихом. Прочь с моих глаз!..
– Вон он, змей! В окружении своих гадюк…Продувает уши нашей мундирной силе. – Ханс повернулся в сторону плаца. Там, среди развалин и обгоревших строений, теперь стояло строгое каре их трёх батальонов 305-й пехотной дивизии, в центре которого, на массивной башне танка PzV?Ausf.E, как на утёсе, стоял генерал Ханньо Хассе с воинственно поднятой рукой. Его речь была надсадной и рваной, как цепной лай сторожевого пса.
– Ренер! Глуши мотор! Ни черта не слышно!
– Яволь, унтерштумфюрер.
Механик живо исполнил приказ. Привычно вскочил на борт танка, опёрся плечом на длинный башенный ствол.
* * *
– Товарищ Суфьяныч! Оно! Опять ползёт сюды кто-то т не один!
– Не ори! Мордует тебя шайтан!
Возбуждённо блестя глазами, все разом ринулись к брустверу, пальцы легли на спусковые крючки и гашетки.
…Марат почуял, как сорвавшись, резко, с перебоем бухнуло по рёбрам сердце…В нём вдруг полынным кустом выросло смутное, равносильное страху беспокойство. Но он привычно срубил его под корень, хватая глазами развалины, пустыри, перекрёстки, боднул вопросом Григорича:
