скачать книгу бесплатно
Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех
Андрей Воронов-Оренбургский
"Сталинград. За Волгой земли нет!" – роман-сага о чудовищной, грандиозной по масштабу и человеческим жертвам Сталинградской битве, равной которой не было за всю историю человечества. Автор сумел прочувствовать и описать весь ужас этой беспримерной кровавой бойни и непостижимый героизм советских солдат… Как это возможно? Не укладывается в голове. Но ощущение полное – он сам был в этом аду!.. Он сам был участником Сталинградской битвы… Книга получилась честной и страшной. Этот суровый, как сама война, роман, возможно, лучший со времен "Они сражались за Родину" М. Шолохова.
Содержит нецензурную брань.
Андрей Воронов-Оренбургский
Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех
Глава 1
Стратегию действий Красной Армии определяла Ставка Верховного главнокомандования, где ведущая роль, безусловно, принадлежала Иосифу Сталину. Уж если им овладевала какая-либо идея, никто: ни Тимошенко, ни Шапошников, ни Мерецков, ни Рокоссовский, ни Василевский, ни Конев, ни даже Жуков, не мог его переубедить.
5 января 1942 года, после успешного контрнаступления под Москвой, Жуков был срочно вызван в Ставку. Сталин выдвинул план общего наступления по всему фронту от Ленинграда до Чёрного моря. Будучи хорошо информированным: что группа армий «Центр» была основательно потрёпана в боях, а группы армий «Север» и «Юг» были относительно свежими и Вермахт оставался покуда крайне сильным и опасным противником, Жуков привёл резонные доводы за проведение концентрического наступления против ещё не пришедшей в себя группы армий «Центр». Однако «Хозяин» уже принял решение, а это значило – другого не дано.
Наступление началось несколько дней спустя и, хотя на радость Верховному, на отдельных участках фронта нашим войскам и сопутствовал успех, сил для его реализации было явно недостаточно.
В конце марта 1942-го в Ставке состоялось новое совещание по обсуждению стратегии предстоящей летней кампании. Жуков и заместитель начальника Генштаба, генерал Василевский выступили за оборонительную тактику. Сталин же, со свойственным ему тщеславным упрямством, настаивал на том, чтобы провести ряд наступательных операций с ограниченными целями для облегчения положений осаждённых городов – Ленинграда на севере и Севастополя в Крыму. Также он жестко требовал освободить Харьков, который был четвёртым по численности населения городом СССР.
Харьковскую операцию должен был провести Юго-Западный фронт, при поддержке частей Южного фронта. «На первом этапе Красная Армия имела некоторый успех, но затем группа армий «Юг» начала мощное, чётко слаженное контрнаступление (операция «Фредерикус»), нанеся удар во фланг измотанным предыдущими боями советским войскам. После шести дней спланированных и стремительных атак, поддержанных массированными авианалётами, 22 мая 1942-го войска Оси окружили 290-тысячную советскую группировку (части 6-й, 9-й и 57-й армий). В то время как сжималось стальное кольцо окружения, мобильные соединения умело развили успех, прорвавшись на восток через Донецк к линии реки Оскол. К 30 мая в ходе операции «Фредерикус», было захвачено в плен 249 тысяч советских солдат. В очередной раз вмешательство Сталина в руководство войсками крайне дорого обошлось Красной Армии».[1 - Сталинград 1942-1943; «100 битв, которые изменили мир».]
* * *
Тем не менее, летняя грандиозная кампания 1942 года не только стала переломной в боеспособности гитлеровской армии, но она так же показала, что советская армия с каждым месяцем становится всё более профессиональной и эффективной. В Сталинграде, части несокрушимого Вермахта столкнулись с уже «другой» Красной Армией, которая стремительно наращивала свою боеспособность.
Так, успех операции «Уран» в ноябре 1942 года продемонстрировал не только тактическое и техническое преимущество советских войск, но и стал примером блестящего планирования боевых действий на стратегическом уровне.
В отличие от немецкого «Плана Блау», наша операция «Уран» преследовала более скромную, но и более реальную цель – локализованный двойной охват противника, который был, достигнут, несмотря на то, что Красная Армия ещё не до конца восстановилась после поражений начала войны. Советские командиры прекрасно использовали полученный на фронтах опыт, особенно по преждевременной эскалации первоначально успешного наступления зимой 1941-1942. Потому успех советских операций в конце 1942 красноречиво убеждает, что командование учитывало, а более училось на своих предыдущих ошибках, которые, впрочем, стоили СССР чудовищно дорого!
В отличие от противника, Адольф Гитлер и его Верховное командование оказались в 42-м году неспособными оценить приобретённый опыт на Восточном фронте. В ходе осуществления «Плана Блау» немцы повторили те же ошибки, которые они совершили во время операции «Барбаросса». Преследовавшее сверхчестолюбивые цели, наступление началось слишком поздно, а немецкое командование оказалось не в состоянии превратить первоначальный тактический успех в стратегический триумф. Гитлер постоянно гибельно растягивал линию фронта, распыляя свои силы и оставляя фланги уязвимыми. За то наши войска с благодарностью приняли – с катастрофическими для Вермахта последствиями – столь неосторожное «приглашение» противника. Неудача фашистов разгромить СССР в 1942 году не была следствием какого-то менее эффективного взаимодействия родов войск, недостатка разведки и подготовки младшего и среднего комсостава или же снижения морального настроя боевых частей – всё это оставалось практически на уровне 1941-го. Скорее дело было в том, что советское командование научилось эффективно и грамотно использовать просчёты врага на стратегическом уровне. «Уран» был только первым шагом в скоординированном ответном ударе, потрясшем до основания весь Восточный фронт. «Уран» стал классическим примером стратегии окружения, которая показала превосходство Красной Армии над войсками Оси. Однако, в отличие от практикуемой немцами тактики «железных клещей» и «котлов», советское командование ставило географически ограниченные цели, но при этом стремилось гарантировать, что они будут достигнуты.
В течение 1942 года Красная Армия активно повышала свою боеспособность, хотя к концу года ещё не соответствовала по уровню подготовки личного состава уровню Вермахта. Однако, это удивительная способность к быстрому воинскому обучению не сулила в перспективе ничего хорошего Вермахту и взятой им на вооружение тактики «ежей» (крупных оборонительных узлов). В то же время, недостатки в организации, подготовке комсостава и планировании операций, а также нехватка огневой мощи и мобильности не дали возможности нашим войскам уже в 42-м окружить и уничтожить главные силы противника. Подобная задача была попросту не по плечу измотанной в кровопролитных боях армии, тем более, что Сталин недооценил оборонительный потенциал военной машины Вермахта, а плохие погодные условия, создавали воистину тяжелейшие трудности. Только отсутствие у Красной Армии необходимых резервов и огромная растянутость линии фронта, позволили, весьма ослабленной немецкой армии, избежать в 1942-м полного уничтожения. Без сверхмощной тяжёлой артиллерии, современных боеприпасов, танковых дивизий-корпусов, и эффективной координации военных действий, Красная Армия была не в состоянии сломить ожесточённую оборону немцев.
Не будет преувеличением и другое…Как Бог Свят! В течение всей кампании 1942 года на Восточном фронте боеспособность отдельного немецкого солдата всё ещё оставалась на зависть высокой. Большую роль здесь сыграла и сильная идеологическая подготовка.
Так, в конце весны 42-го немецкая пропаганда стала яростно наращивать свою активность, что бы создать «железную» мотивировку для сражавшихся на Востоке воинов Рейха. В мае университетские светила-профессора посетили элитную дивизию «Великая Германия», где организовали семинар по обсуждению «коммунистической угрозы». Кроме того, 15 июля, в штаты боевых дивизий (по примеру советских политруков-замполитов) была введена новая должность офицера-воспитателя, который должен был координировать мероприятия по поддержке и укреплению боевого духа солдат. Этот офицер формировал дивизионную библиотеку из нескольких сотен новых пропагандистских изданий, а также организовывал обсуждения, темой которых были: «возрождение тевтонского духа» и «неизбежность победы Великой Германии». Всё это обязано было «усилить воинские качества» и максимально привить солдатам «моральную устойчивость во время кризиса».
Принятие столь кардинальных мер показало новую тенденцию в политике Верховного командования, которое любым способом стремилось заставить немецкие войска эффективно сражаться на фронте, несмотря на испытываемые лишения, и всё более и более неблагоприятную стратегическую ситуацию. При этом с методичным постоянством подчёркивалось, что немецкие войска ведут непримиримую борьбу с нецивилизованными «большевистскими ордами», «безбожными варварами», «нелюдями», которыми ловко управляют смертельные враги Рейха – евреи, победа которых приведёт к полному краху Германии. И надо сказать: такая тактика имела должный успех.
Офицеры-воспитатели были предшественниками «офицеров нацистского руководства», введённых в 1943 году, которые стали главным инструментом политического контроля в Вермахте в течение последних 19 месяцев войны. Политическая обработка солдат в духе беспощадного нацизма, сопровождалась изнурительной физической и огневой подготовкой, ежедневными тренировками рукопашного боя.
Первоначальные впечатляющие победы немцев на Кавказе в 42-ом году, были, в том числе и результатом активного культивирования в частях Вермахта «немецкой стойкости» и «тевтонского духа».
Но даже массированная политподготовка не могла компенсировать негативный боевой опыт, приобретённый немецкими частями в негостеприимных степях и предгорьях Кавказа. Здесь моральные и физические качества германских солдат должны были пройти проверку огромными расстояниями, дикой жарой и пылью, а также жестокой нехваткой воды – колодцев на юге России было мало, и вода в них была почти не пригодна для питья. Выжженная степь, солончаки и крутые горы, по которым наступала группа армий «А», чтобы выполнить приказ фюрера о захвате нефтяных месторождений, даже физически отлично подготовленных солдат заставляли воевать на пределе их человеческих возможностей.
* * *
…Им сказочно повезло. «Сталинец» – паровоз 1-4-2 серии И.С., – который должен был отправиться в Сталинград, оказался цел, лишь по той простой причине, что накануне налёта немецких штурмовиков, был отогнан машинистами в ремонтное депо для планового осмотра.
В течение четырёх часов силами двух батальонов, под руководством опытных железнодорожников, были расчищены и налажены пути, подцеплены оставшиеся вагоны и, под покровом ночи, эшелон тронулся на юго-восток. Продвигались медленно, часто стояли из-за мелких ремонтных работ на «железке», контрольных пропускных постов, сверки документов, связи с начальством, чего-то ещё и ещё, но эти мелочи, казалось, не замечались измученными бойцами. В вагонах-теплушках, убийственно пропахших ядрёной махоркой, людским потом, кожей ремней-сапог, вяленой рыбой и оружейным маслом, – слышался богатырский храп сотен глоток, журчливо разливался по кружкам крутой кипяток и приглушённо текли доверительные разговоры…
Возле артиллерийских ящиков малиновые огоньки цигарок высвечивали лица:
– …я ж бил да бил их сук насмерть! И в рубцах и в складках рубах и, уф! – с чувством повизгивал голос Буренкова. – Источила – изжалила вша, спасу от неё нет поганой…Уснул тут былоче третьего дня на попоне в конюховке, ан они б…меня густо обсыпали, расползлись под рубахой огневой чесоткой – жуть! – беспокойно вздыхая, поскрёб дородное тело Буренков.
– Беда с тобой, Григорич! Уж больно сладкий, видать ты… – весело хахакнул Марат. Его песочно-зелёные рысьи глаза ёрзали по раскрасневшемуся лицу земляка. – С тоски чоли развёл, такую ядрёную вшу? И каждая, подиж ты с мой кулак, а, Григорич?
– О-ох, и гнус, ты Суфьяныч! – покачал головой Петро. – А тебя быд-то не кусают? Ты сам-то чоль из дерьма слеплен, земляк?
Смолившие самокрутки стрелки, гоготнули. А замкомвзвода старший сержант Нурмухамедов, с зелёными клейкими глазами, подъевший толстяка Буренкова на счёт вшей, выбил других из состояния сонного полузабытья; разговор, поднявшийся после этого, дал новые темы, которые, впрочем, как санки с горки, съезжались к одному – к Сталинграду. Встряхнулся и сам Суфияныч, дивясь самому себе, ощущая необычный прилив сил и богатый подбор ярких, язвительных слов, он разгорелся и, хороня под бесстрастной маской лица, прихлынувшее возбуждение, уже веско и зло втыкал ехидные вопросы:
– А ну, Григорич, брякни: как бушь крыть-бить фрица в Сталинграде? За страх, аль за совесть? Насмерть, как своих вшей? Ты только всех-то скопом не елдошь, дай хоть щепоть на развод гансам. Пущай тожить поскоблются суки, не одному тебе шелудивому быть.
– Охо-хо-о!
– Га-га-гаа!!
– Будя, Суфияныч! Опять, как слепень, звенишь над Петром. Гляди, похудеет Григорич…Хрен к нам фриц за «шпиком» в гости нагрянет.
– Аха-кха-аа..
– Гы-гы-гыы!
– Да тише вы, жеребцы! – в сердцах прикрикнул на них старшина Макарыч. – Не к добру ржёте. Тамось в Сталинграде, говорят немца понабилось больше, чем в Берлине, о как! Эх, вот так чакаешь под стук колёс, к чёрту в зубы и не знаешь, чойт наперёд придёт – свадьба со звоном или гроб с музыкой. А вам бы всё…зубы скалить. Тьфу, срамота!
– А ты не боись, Макарыч. Не считай колбасников! Значит больше бить будем гадов. Даром. Что ли с нами батяня-комбат? Товарищ майор везучий, хоть и суров…Вон даве, подковал Зорю…
– Цыц, холера египетская! Язык без костей! Вижу, урожай мозгов в твоём котелке, Черёма, не велик. Не трепи имя комбата в суе! Надо он вас всех жеребцов подкуёт…Поотрывает, что у вас козлов с детства выросло. Цыц, сержант! Магомед Танкаич с первого дня на передовой. Вы не знаете, я знаю…Он – сокол третью роту похоронил…Сменил на вас – живых, как бы стары сапоги на новы. И всегда впередах! Спины немцу ни разу не показал. Он, сынки, дай Боже каждому…повидал. Так-то вот! А вы: «гы-гы, да гы-гы»…Отбой, мать вашу! Дайте, братцам поспать. Чтоб больше не слыхал вас!
* * *
…Вагон хоть и жёсткий – скотину перевозить, без пассажирских удобств, так сказать…Но мерно покачивает, как в гамаке, перестук колёс убаюкивающе сонлив; от тусклого подслеповатого фонаря до половины трёхъярусных лежаков желтая «хворая» вязь света. Но будь ты неладен, сопля пузырём! Как таки славно и хорошо, хоть не надолго вытянуться во весь рост и лежать разутым, дав волю ногам, две недели парившимся в сапогах, пусть ненадолго, но не чувствовать за собой никаких обязанностей, знать, что жизни твоей, пусть иллюзорно, не грозит опасность и смерть ещё далека. Большинство солдат стали, как убитые. Так могут спать только совершенно вымотанные люди. Пали из пушек, они не услышат. Фронтовикам не нужны ни кровать, ни снотворное, чтобы крепко спать. Что тут добавишь? Жизнь на войне неделями, месяцами, годами кряду не является чем-то особенным, о чём нужно много и шумно болтать. Довольно не много фантазии, чтобы представить себе, как это было в реальности.
Но вот уж точно, на все сто! Это: что на войне, – ломаются, как картонный домик, решительно все стереотипы, привычки и неуклонно, хочешь ли ты того или нет, – происходит коренная переоценка ценностей. Человек, попавший на фронт, начинает ценить и радоваться тому, на что никогда не обратил бы внимание в нормальной, гражданской жизни. Спички, табак, печатное слово, горбушка чёрного, как земля хлеба, весточка от родных, катушка ниток, моток просмоленной дратвы, сапожная игла, питьевая вода во фляжке, газетная селитрованная бумага для самокруток, вата-бинты и прочие мелочи, мимо которых в мирное время – прошёл – не заметил, – на фронте становятся подчас пределом мечтаний!
А потому, солдаты в теплушках, естественно, наслаждались своим выпавшим отдыхом. Радовались мочалкам, мылу и щедрому Дону, который дал им возможность снова почувствовать себя людьми, и они словно заново родились, очистив себя и х/б от коросты грязи, опрелостей, струпьев и вшей.
Однако никто из них, ни отцы-командиры не имели понятия, насколько долгим будет сей отдых. Впрочем, на войне всегда хочется воспользоваться временными благами, прогоняя прочь чёрные мысли: что будет «потом» и «как долго»…О смерти, вообще, не принято распускать язык…Но если кто-то из «желторотых», необстрелянных и попробует завести эту тему, ему враз вложат ума те, кто уже посмотрел смерти в глаза, кто понюхал пороху и успел навсегда проститься со своими боевыми товарищами.
…Особенно приятно вслушиваться в разнобоистый говор колёс: ведь с каждым оборотом, с каждым рывком паровоза мечтается всё больше; слышатся и в такт стуку колёс легко читаются имена родных и друзей…И Магомед лежал, вслушиваясь в монотонный перестук, шевеля пальцами босых ног, всем сильным молодым телом радуясь свежему, только нынче надетому исподнему белью. Он испытывал такое благостное ощущение, будто скинул с себя грязное вретище и входил в иную жизнь незапятнанно- чистым.
Однако тихий, умиротворённый покой, нарушал душевный неугомон, связанный с гибелью совсем молодых бойцов, не успевших повоевать с врагом, только-только принявших присягу…Жёг душу и приключившийся с ним инцидент в комендатуре. Слушая перестук колёс, он никак не мог поверить, что всё это произошло с ним на самом деле…Что за ним гнались…Хотели убить! И что теперь нет ни его тайного врага, ни его горластых ретивых ищеек…Только теперь, задним числом он чувствовал, как на него надвигалось нечто огромное и слепое, как нож бульдозера. И не было отпора, не было противодействия этому движению, лишь рыхлая, обгоревшая земля, обильно политая свинцом и кровью погибших солдат. И он, майор Танкаев, по прихоти злого рока, чёрт знает почему, оказался между сталью ножа и красным ворохом липкой материи, обречённый исчезнуть. Но он не хотел исчезать. Дрался за жизнь…Взывал к Небу…И возмездие нанесло ответный удар.
Но больше другого его сердце горца возмущала и мучала чёрная весть об измене Чечено-Ингушкой республики…То, что это не миф, а правда, сомнений у него не было. Уж слишком серьёзные и конкретные документы предоставлял и со злорадством зачитывал особист. Сфабриковать такое?! И для кого?..Не-ет, исключено. Но как тогда всё это понять? Как, вообще, такое стало возможным?!
Он хорошо знал этот дружный, крепкий народ. Много чеченцев и ингушей, которые, не прячась за спинами других, храбро и мужественно сражались с врагом и многие геройски пали в боях. Другие – ударно трудились в тылу на благо Победы…Непостижимо!
Он верил и не верил. Терзался, страдал, чувствовал, как ноет сердце за горцев, за любимый Кавказ. Понимал, что это предательство, как не крути, бросало чёрную тень и на все другие народы Кавказа, который сейчас от гитлеровцев, рвущихся к богатым месторождениям нефти, защищала страна. Его передёргивало лишь от одной этой мысли – измене Советской Родине…А голос особиста Хавив, словно возникший из небытия, снова картаво звенел в ушах:
– Первое обвинение, которое таки следует предъявить вашим соседям – чеченцам и ингушам – это массовое дезертирство. Вот копия документа…полюбуйся, что говорится о сём в докладной записке на имя народного комиссара внутренних дел товарисч-ча Лаврентия Берии «О положении в районах Чечено-Ингушской АССР», составленной зам. Наркома госбезопасности, комиссаром 2-го ранга Богданом Кобуловым по результатам его поездки в Чечено-Ингушетию этого года и датированной 9 июня 1942 года:
«Истинное отношение чеченцев и ингушей к Советской власти наглядно выразилось в массовом дезертирстве и уклонении от призыва в ряды Красной Армии.
При первой мобилизации в августе 1941 года из 8000 человек, подлежащих призыву, дезертировало 819 человек.
В октябре 1941 года из 4733 человек 462 уклонились от призыва. В январе 1942 года при командовании национальной дивизии удалось призвать лишь 50 процентов личного состава.
В марте 1942 года из 14576 человек дезертировало и уклонилось от службы 13560 человек, которые перешли на нелегальное положение, ушли в горы и присоединились к разбойным бандам». И это всё…во время самой ужасной, кровопролитной войны, когда вся страна от мала до велика отдаёт все силы и жизни в смертельной схватке с фашизмом!!. Ты понимаешь, Танкаев, чем это грозит всему твоему Кавказу?! Вот, вот всеобщей ненавистью советского народа, недоверием, презрением!
На протяжении всего допроса, подполковник из раза в раз, возвращался к этой теме и внедрял в его ум до этого неизвестные ему факты, разоблачал подлинные причины массового дезертирства, бандитизма и укрывательства немецких диверсантов в мятежной республике.
– Теперь, Танкаев, надеюсь, чуесч-ч? Где собака зарыта? Абреки твои сельсоветы жгут, райкомы грабят! Коммунистов, комсомольский актив, как свадебных баранов режут…А в это время, понимаесч-ч, весь советский народ кровь на фронтах проливает! Гололобое зверьё знач-чит с барышом, а защитник-труженик опять нагишом?! Бесправен, запуган, унижен, как в гражданскую? Так пересыпал свою главную речь Хавив ругательным забористым перцем. Что сделать с ними за это? Верно,товарисч-ч маузер! Всех, всех к стенке предателей! Папахи-кинжалы долой и прилюдно-о!..Пусть волчьи стаи собственной кровью умоются!! Шкуры содрать с них!..
..Он помнил, как пробовал возражать, но Хавив едко и срамно высмеивал его доводы. Забивал в тупик простыми, убийственно простыми вопросами и Магомед волей-неволей вынужден был соглашаться, а вернее молчать.
Но самое страшное в этом было то, что сам он в душе чувствовал правоту особиста и был бессилен противопоставить ему возражения, не было их, да и нельзя было сыскать. С ужасом Магомед сознавал, что умный, коварный и злой Хавив постепенно неуклонно разрушает все его прежние установки о кавказском единстве, родине, о его понимании горской чести и доблести.
…Вот и теперь, ворочаясь на жёстком лежаке, вслушиваясь в стук колёс, он чувствовал небывалую тяжесть на сердце…Что подгнили и превратились в прель эти традиции, ржавью подточила их чудовищная круговерть войны, оживив старые распри, фанатичные, религиозные призывы Джихада и кровную месть. Эти мысли, как раскалённые угли, прожигали его самоё, изнуряли, придавливали цепкий, но не искушённый в этих проблемах ум. Он метался, искал выход, разрешения непосильной для его разума задачи и с пугающим откровением находил его в беспощадных ответах Хавив.
Изжаленный до нельзя этими вопросами, соскочил со своей полки, натянул сапоги, гимнастёрку не подпоясываясь ремнём, сунул в карман галифе спички и початую пачку «Казбека».
– Товарищ комбат, – всполошился держурный комвзвода лейтенант Смоляков. – Могу чем помочь?
– Сиди, сиди…Нарушений нет?
– Никак нет, товарищ майор.
– Станция скоро?
– Не могу знать. Эшелон идёт не по расписанию.
– Да знаю…Политрук Зимин гдэ?
– Спит, товарищ комбат. Обход провели, всё спокойно. Караул сменился двадцать минут назад. – Смоляков протянул руку с часами к керосиновой ламне «летучая мышь».
– добро. Меня не теряй. Я в дэвятый вагон, до командира первого батальона. Будь бдитэлен, лейтенант. Нэ проспи бойцов.
– Слушаюсь, товарищ комбат. Есть бойцов не проспать.
Танкаев прибавил шагу, напрягая зрение. Глаза залепила вязкая темнота, хлынувшая в проход вагона из прикрытого затвора.
…На очередной вынужденной остановке, он спешно спрыгнул на каменистую насыпь и пробежался в голову эшелона.
* * *
Было около двух часов ночи, когда Магомед разбудил Арсения. Подсел к нему на лежак. В распахнутый проём вагона, сквозь приспущенную маскировочную сетку тёк сине-зелёный свет сентябрьского месяца. Скулы проснувшегося комбата темнели мятым багрянцем. Сыро блестели белки и серые впадины глазниц. Он вязко зевал, зябко кутал ноги в тощее байковое одеяло с чёрным армейским тавром в виде пятиконечной звезды.
– Танкаев, ты-ы?
– Так точно.
– Случилось что? – рука накрыла пузатую кобуру.
– Никак нэт.
– Чего не спишь?
– Сна нэту. Сон от меня бэжит.
– Мы опять стоим, что ли?
– Стоим. Давай выйдем. Покурим. Душно здэс, не продохнуть от портянок.
– Скажи на милость, а в твоей богадельне…розами-мандаринами пахнет? О-ох, и неугомонный ты, брат…
– Хо! Ест такое мал-мал.
– Дневальный, – Арсений Иванович, отложив портянки, одел на босу ногу хладные сапоги.
– Я, товарищ комбат! – громко откликнулся молодой голос.
– Тише ты, колокол! Чего орёшь, все спят. Долго стоим?
–Говорят двадцать минут. Сапёры мост проверяют.
– Ну, ежели, двадцать…Давай, потравимся табачком. Угощаешь, майор?
Танкаев без слов выбил на треть пучок папирос, протянул пачку. Спрыгнули на щебёнку, отошли в сторону. Курили в кулак, без «малиновых светляков», прислушиваясь к гнетущему предгрозовому затишью.
– Давай, только по существу, – комбат Воронов, уже без сна в глазах, пристально посмотрел на Танкаева.
– Я всо о том допросе, в комендатуре…с Хавив, – понизил до шёпота голос Магомед. – Помнишь, говорил о мятеже на Кавказе?..
– Ну…
– Ты вот что мне объясни: выходит война одним разор, другим в позор…или на пользу, что ли?
– Ты об этом опять? – зевнул Арсений.
– Опят! А ты как думал?! – горячо зашипел Магомед, опаляемый гневом. – Развэ, не понимаеш-ш, Кавказ для меня свящ-щенен! Всо, что там происходыт не так…Клянус-с, как кинжал ранит сердце! Э-э, что подумают люди о нас в России? В Москве? В Ленинграде? Что мы не совэтские? Что всэ кавказцы такие? Предатели, что ли, да-а?
– Тише ты! И у вагонов есть уши, сколько тебе говорить? Не волнуйся в Кремле не дураки сидят. Советское правительство и товарищ Сталин во всём разберётся. Виновных – накажут, героев – наградят. Тебе то, что за печаль? Ведь, ни твой Дагестан пролил кровь, нарушил присягу…и снюхался с немцами?
– Вах! Зачем так говориш-ш, Иваныч? Зачем в душу плюёш-ш?! Знаеш, ведь…Чечены, ингуши, как братья нам…
– Как и фашисты, которым они протянули в первый же год войны руку помощи? Хор-роши «братья»! – в серо-зелёных глазах Арсения вспыхнул огонь. – Да это ж…нам всем – нож в спину! Мне и тебе…всей Красной Армии!
– Знаю! Я не о том! Пойми, хоть ты! Эти шакалы-предатели, ни вэс народ Чечено-Ингушетии! Вот я о чём. Вай-ме! Что с ними будет??
