скачать книгу бесплатно
Теперь и он видел объятый огнём и дымом героический город. Небо от Волги до горизонта на юго-западе было охвачено огнём. В нём клубились и дико метались разорванные тучи и всею гигантскою массою своею рушились на потрясённую обугленную землю.
– Твою мать! Твою мать…И верно…в самых основах своих рушится мир… – вырывалось из груди видавшего виды комбата. – Это ж, какие силищи…стянуты туда?! Ёо-моё…Миша, брат ты мой дорогой…
Он продолжал смотреть, затаив дыхание, лишь судорожно, будто пил воду, дёргая кадыком и время от времени облизывал кончиком языка пересохшие губы.
…Там и впрямь рушился мир. И оттуда, из огненного клубящегося хаоса, казалось, нёсся жуткий дьявольский хохот, треск лопающегося дерева, камня, скрежет металла, громоподобные залпы тысяч орудий и яростный рёв диких атак.
Внезапно, оба комбата, удивлённые горячим обсуждением сложившегося, будто напоролись на стену из тишины. С невольным беспокойством обернулись.
…Солнце точно взобралось выше, что бы не мешать, потускнело, сделалось жёлтым, как латунь и холодным. Над ним тяжело висели чёрные, ничем не освещённые, неподвижные тучи, и земля под ним была темна, и лица, застывших у эшелона бойцов в этом зловещем свете были желты, как лица мертвецов.
…Все взгляды, как один, были устремлены на небо. Оно тоже будто потухло, отражая на своём дуговатом своде желтизну и угрозу притихшего солнца и тоже стало чужим, мёртвым и непонятным.
И в следующий миг далёкая, бухающая, словно океанский прибой канонада на время утихла. Безбрежные волжские дали погрузились в полнейшее безмолвие. Безмолвие могилы.
– Час от часу не легче! Это, что ещё…за еть твою мать? Не нравиться мне всё это… – судорожно хрустнул мослаками пальцев Арсений Иванович и зло выругался, продолжая, вместе с другими, шарить накалённым взглядом по угрюмому небу. И видит Бог, все ощутили гнетущее странное чувство: будто собрались они на печальное, скорбное торжество, на котором среди гостей присутствовали тени умерших.
…Могомед бросил молниеносный взор на окопавшихся у «железки» солдат и только теперь сообразил, отчего по коже у него вдруг забегали мурашки.
Хоть убей, – он снова почти не находил знакомых, уверенных лиц. Те же зелёные новобранцы…Те же зелёные новобранцы…Те же желторотые лейтенанты после ускоренных военных курсов…Но теперь беспокойные, с дёрганными, рваными движениями, вздрагивавшие при каждом стуке, постоянно ищущие чего-то позади себя, старавшиеся избытком жестов-гримас заполнить ту пугающую, гипнотическую пустоту, куда им жутко заглянуть, – были большинством новые, чужие люди, которых он не знал. Будто и не было у него прежде с ними ни изнурительной боевой подготовки на огневых полигонах, ни бесед по душам, что способствовали укреплению морально духа воинов, их высокому наступательному и патриотическому подъёму…
«Вот, что значит не обстрелянные…не обожжённые в бою. Не батальон, а отара овец, будь я пр-роклят…Ай-е! У Хромца и тень хромая. А ты то, сам, на что?! – точно ножом полосанул внутренний голос. – Не отведав, не узнать хлеба, не проверив не узнать человека. Будь примером для них! Будь для этих юнцов старшим братом, отцом! Покажи свои командирские качества, мужество и отвагу! Чему тебя научила война…»
…Он и сам-то был молод, всего двумя-тремя годами старше, но по себе знал…На войне год за три, а то и за пять идёт…Знал, что боевые командиры, для вновь прибывавших на фронт, – если были смелы, имели железную волю, душевное тепло к солдату, а ещё ордена-медали за доблесть и мужество, – то автоматически они становились для бойцов – примером для подражания.
Хо! Он сам был счастлив, что ему с первых дней войны довелось служить под началом таких отцов – командиров. Которых, прежде всего, отличала большая человечность, высокие командирские качества, способность успешно решать боевые задачи. Словом, с которых едва ли ни во всём хотелось брать пример!
Вооружённый таким внутренним посылом, он хотел уже от слов перейти к делу, как вдруг…словно чья-то сильная, невидимая рука властно остановила его на месте.
Он был готов поклясться: за два года войны-повидал многое, даже слишком…но такое…Он и впрямь видел впервые.
Глава 4
…Сначала они почувствовали хруст песчинок на зубах – песок находил путь в вагоны, через щели в досках, в кабины машин и бойницы бронетехники. Сила и направление ветра, с леденящей кровь быстротой, менялись.
– Эй, братцы, да что же это? – из-за земляного бруствера раздался чей-то голос, в котором ясно слышался страх. – как есть холера нечистая, аа?
– А ты, Сметана, к комиссару полка сбегай – нервно гоготнули у орудийного лафете. – Он тебе зараз пистон вставит…
– И от «нечистой», и от прочей хрени! Аха-ха…
– Рыбаков! Сметанин! Разговорчики! – лающий окрик старшины Петренко пресёк болтунов.
Но сам он ощутил, как у него мозжит между зубами и мелко дрожат пальцы. Старый солдат Василич вслушался в свист ветродуя, мчавшего по холмам пыль, рвущего брезент маскировочных тентов, парусившего плащ-палатки бойцов. Вид у неба был странный, зловеще предвещавший не то бурю, не то ураган. Он, сибиряк, родом из Тобольска, отломавший шестой десяток, никогда раньше не видел такого пугающего неба и суеверно шептал обрывки молитв.
…порыв ветра едва не сбил его с ног, заставил присесть у цинков с патронами. Он почувствовал, как треклятый песок царапает кожу лица, сечёт каску, забивается в складки х/б.
– Язвить тебя в душу, поганца…И без тебя тошно, будь ты не ладен…
Дядька Митяй, прижимая к груди ноздрятый ствол ППШ, ещё ниже пригнулся к земле, не в силах унять сыпкую дрожь пальцев, пронизываемый стыдом.
* * *
Танкаев раздражённо скользнул глазами по тусклой полуде неба. В дрожащих от напряжения зрачках отразился латунный свод, по которому ползли тёмные груды облаков, шаг за шагом пожирая пространство. Тучи клубились, тёрлись боками, медленно и тяжко меняли очертания разбуженных чудовищ и неохотно продвигались вперёд, точно их самих, против воли, гнала какая-то фатальная, страшная сила.
Свет дня приобрёл тёмно-жёлтый мутный оттенок, словно моча в отхожем ведре после ночи пьянки.
Чу! Ветер так же внезапно, как начался, прекратился. Редкие деревья, полуразбитые вагоны, стояли абсолютно неподвижно. «Как в горах…перед сходом лавины… – подумал Магомед. – Ложная тишина, опасная…точно в зимнем ущелье». Интуиция горца, какое-то волчье чутьё, подсказывало: что-то неимоверно мощное, огромное накатывалось с северо-запада, чтобы заполнить эту вакуумную пустоту!
…Комбат Воронов с тревогой посмотрел по сторонам.
«Что б тебе, на штыке торчать!» Теперь и он , и комбат Танкаев, и другие командиры, замеревшие в оцепенении вместе со своими бойцами, видели его…Этого Дьявола пылевых бурь, – жёлто-бурую волну, мчавшуюся по косой, закрывавшую весь западный горизонт, но продолжавшую надвигаться в полной гнетущей тишине.
«Разбуженный Шайтан природы… – тупо стучало в висках Танкаева. – Кто его потревожил? Кто разбудил? Дэлль мостугай! Во всяком случае…воздушная волна, накатившая первой, похоже, растянулась на многие километры. – Да-дай-и! Вот уж в десятку: «Не верь тишине перевала, смеху женщины и улыбке хана»».
По самым скромным его прикидкам глубина второй идущей волны бури достигала самое малое 20-30 километров. «Скорость? – мозг Магомеда с трудом цеплялся за горский опыт, как за последний оплот трезвого мышления. – Похоже, 40-50 километров»…
Казалось, сама Волжская степь из края в край взлетела в небо и покатилась на Сталинград волной смешанного буро-красно-жёлтого цвета.
«И всё же кто…её разбудил? Кто поднял на дыбы и пустил в скач?!» – не желая верить в очевидное, твердил ошеломлённый разум.
…Заворожённые, они смотрели, как катится волна, грозившая погребсти и их, в том числе под толщей пыли, песка и земли. В следующее мгновение полк услышал тонкое гремучее шипении. Это колючая пыль, как наждак, сдирала кору и листья с деревьев.
Магомед знал не понаслышке, что такое песчаные бури. В Дагестане, особенно низменном, в кумыских пустынях, они не редкость. Знал и то, что после такой волны, – земля будет голой, как кость.
Со змеиным шорохом сыпался песок на стоявший неподалёку комбатский «виллис», засыпая его открытый салон, проникая в щелястую решётку его радиатора.
– Осинцев! – гневно крикнул своему новоиспечённому водителю Танкаев.
– Я, товарищ майор! – громко отзвался тот, укрываясь рукой от пыли.
– Какого…клювом щёлкаеш-ш! Нэмэдля отгони машину за холм. Зачехли мотор!
– Есть! – гаркнул Лёшка Осинцев и, прыгнув козлом за руль, утопил ногой педаль газа.
– Товарищ майор! Товарищ комбат! Солдаты…Прикажите…– глаза, подбежавшего взводного лейтенанта Санько едва не выскакивали из орбит. Паника его дошла до предела, когда он услышал хрясткие поскрипывания всех деревянных сочленений огромного эшелона, редких деревьев, кустов, которыми была небогата волжская степь. Казалось, костоправом ставились на место вывернутые из суставов мослы.
– Да, что же это, товарищ комбат? – поправляя запылённые круглые очки, почти, как ребёнок, прохныкал он. И с трудом, сдерживая отчаяние, ища сочувствия и заступничества в сём переплёте у командира, выдохнул стенающим шёпотом:
– Делать-то что…прикажете, Магомед Танкаевич?…Жуть-то какая!
На секунду Танкаев потерял дар речи от такой гражданской непосредственности взводного. Точно этот вопрос – просьба обращён был к нему не на войне, у разбитого бомбёжкой эшелона, а в совхозном правлении плодово-ягодного питомника в безмятежное, мирное время…
В следующий миг, дрожа от гнева и возмущения всем существом, он вспыхнул, как порох:
– Мне что-о, лейтенант! С тобой вмэсте набоятца и поплакат, пр-рикажэш-ш? Э-э, а, может, в сэльпо за конфэтами сбегат?!
В голосе комбата гремела сталь, в аварских глазах дёргалось лиловое пламя. Слова командира обрушивались на лейтенанта Санько, как удары кнута:
– Ты, ещё немца не видэл, лейтенант, а уже в штаны наложил! Хвост поджал и в кусты?!
– Виноват, товарищ комбат! Исправлюсь…честное комсомольское… – ни жив. Ни мёртв, боязливо щурясь из-под роговых очков выпалил взводный второй роты. Разрешайте…
– Бэгом к своему взводу, лейтенант! Там вытэрай сопли, если нэ боиш-шса насмешек своих солдат! Иай, офицэр-р или ба-ба, ты?
– Так точно!
– Пр-роч-ч с глаз!
– Есть! – словно унесённый ветром, Санько тут же исчез.
– Скажи на милость, как ты его под орех разделал…Весело живёте! А ещё дивишься, что солдаты в полку тебя «Абреком» кличут. Гордись! Метко! – подмигнул Воронов.
– И вот таких… – Магомед раздул крылья ноздрей, – у меня больше половины, Арсений Иванович. Комсомолец – доброволец…Взвэйтесь – развэйтесь…Вах! Как с такими…нэмца бит, да-а?
– Как прежде, брат. Думаешь, у меня краше? Отнюдь, та же окрошка. Не горюй, Миша! Лиха беда начало. Главное мы у них есть. Били и будем бить фашистскую сволочь! А этот, – Иваныч кивнул в сторону истаявшего Санько, и по-отцовски усмехнулся в кулак – Ботаник, к гадалке не ходи. На гражданке, поди-ж то, и клопа не раздавил? Ещё мамкиными пирожками срёт. Ничего: пули причешут, в кирзе да в борозде, задубеет. Выкуешь, ещё из него красного революционного командира. Не впервой, майор, пр-рорвёмся. Эх, нервы, нервы…А война – сука грёбаная, не любит горячих да нервных…Мотай на ус, джигит. На войне, сам знаешь, мёртвых не надо бояться…А в живых следует побеждать. Ну, как-то вот так…
Ободряя Танкаева, Воронов не спускал глаз с окопавшихся батальонов, спешно занявших оборону в шесть километров вдоль раскуроченного железнодорожного полотна, затем кинул быстрый взгляд на небо, увидел, как щупальца струй несущегося песка перебрасываются через самые высокие тополя. Услышал, как с треском отломился большой сук и был унесён прочь. Взвар из песка и суглинка теперь сыпал, подобно снегу, покрывая голую череду холмов.
– Тетери-ин! Ну, что-о…есть контакт?! – рявкнул он, махая фуражкой, показавшемуся у штабного вагона радисту.
В ответ послышался нечленораздельный крик, безнадежно сносимый ветром. Потом сержант поднял над каской скрещенные руки.
– Понятно. Полная задница… – выругался Иваныч; срывая злость, пнул горький полынный куст, снова выругался. Отчаянность положения, душила не хуже петли.
…теперь в порожних вагонах что-то бешено завывало, громко трещало дерево обшивки, будто в них бесновались демоны…
– Вот дерьмо! Ну и ну…Чёрт знает, что творится! Опять что-то удумали фрицы. Те ещё компрачикосы[4 - В старину – грязные дельцы, похищавшие или покупавшие детей и уродовавшие их для продажи в качестве шутов-уродцев в богатые дома или балаганы для потехи господ. (исп.)] хреновы…Каморра[5 - Существовавшее в Неаполе в 16-19 вв. общество уголовных элементов, занимавшихся тайными убийствами, бандитизмом и т.п. Каморра пользовалась негласной поддержкой правительства, которому поставляла шпионов, клевретов и палачей. (итал.)] гитлеровская…И погодка, мать её в глотку, им в помощь…
– Кто-кто?? – Магомед свёл брови. – «Компра…ча…козы»?…
– Живы будем, расскажу, – натягивая туже фуражку, пообещал Арсений Иванович и, схаркивая песок, мрачно добавил:
– А дело и впрямь дерьмо, Миша…
Но деятельный майор Танкаев уже не слышал.
– Всем укрыться! Быть начеку-у! – перекрикивая перебранку стрелков и разбойный свист ветра летел поротно, подхваченный младшими командирами, приказ комбата Танкаева. Времени было в обрез.
– Иваныч-ч! Сюда! – Магомед длинным прыжком сиганул в овраг, затянутый мохрами бурьяна. Следом за ним тяжело сорвался Арсений.
Они видели, как грязно-жёлтая пелена проглотила покосившиеся телеграфные столбы с порванными проводами, словно те были сожраны кровожадным зверем. Небо стало, как жжёный янтарь с красным и мутным бельмом посередине.
…горячий звенящий воздух, будто кулаком, вдарил по лицам – дышать стало невмоготу. По всему хрустел песок с землёй, взвиваясь бесовскими спиралями в три раза выше всадника. Ветровые стёкла «трёхтонок» были покрыты тонким слоем песка. И тут они услышали первые раскаты грома и ощутили сокрушительный удар волны, зашатавший борта вагонов, как гнилой штакетник. Дощатый с домик стрелочника, что прилепился у железнодорожного полотна, брошенный с приходом гитлеровцев, задрожал, будто больной в лихорадке. Синяя краска с него была содрана в считанные секунды, а чуть погодя он провалился в себя самого, и сложился пополам под следующим ударом урагана… Иваныч что-то кричал ему, как в немом кино…Но тут же оставил эту затею. Песок ослепил его, а когда он открыл рот, чтобы вскрикнуть от боли, песок прорвался в лёгкие, едва не задушив до смерти.
…Оба ужались в землю, прикрывая глаза и рот ладонью, чтобы не ослепнуть и окончательно не задохнуться. Воздух стал спёртым до невозможности. И почти одновременно они почувствовали присутствие Смерти – каждый раз, когда, вдыхали новую порцию пыли-песка, это чувство росло и усиливалось.
«Твою мать!..– теперь они сопели сквозь ткань рукавов гимнастёрок. – Неужели такой бездарный конец?..» «Благо успели грузовики и орудия брезентом укрыть, – мелькнуло в голове Магомеда. – Не сделай этого…В моторах и стволах сейчас было бы столько песка, что и верблюд бы протянул ноги…»
Ураган сёк и утюжил их в дьявольском танце не меньше четверти часа…А потом, бросив, как рваную ветошь, помчался к Волге, оставляя позади исцарапанное железо, ошкуренные до голой древесины вагоны, и людей в дюнах песка и суглинка. Как и рвущиеся к Сталинграду фашисты, которым он был повсему на руку, песчаный смерч был ненасытен.
* * *
– Проклятье! Скажи на милость, помойные коты и то чище…Тьфу, срамота! Не командиры, а земляные кроты…Ну, и видок у тебя, Танкаев…в гроб краше кладут…– скрипел зубами Арсений Иванович. Через бурю, вынянчив в душе ненависть к фрицам до белого каления, комбат Воронов, словно после контузии, остервенело соскребал железными пальцами наждачную корку песка на лице, усах и мундире; как веником, оббивал вырванным, сложенным вдвое кустом, седые голенища сапог, протирал офицерскую сумку и, посверкивая злыми впрозелень глазами, рычал:
– Не-е-ет, шали-и-ишь, ганс! Нас на испуг, хер возмёшь…Скоро и мы резать вам жилы будем! Мало на вас сволочей одной Москвы…Добро! Будет вам Сталинград с повидлом…Дайте срок покви-таемся, мать вашу в душу!.. – Он грозил костистым, шишковатым кулаком и плечами поправлял резавшую подмышками перекрученную гимнастёрку.
– Ладно, бывай. Верю в твою звезду, герой, – они крепко обнялись.– Действуй по обстановке. Связь через посыльных, пока телефонисты провод не бросят. Я к своим «на раскопки»». Будь здоров! Не слышу нашего «окопного»!
– Сам нэ сдохни! И чтоб всэ пули мимо, брат! – Магомед дружески оскалил белые зубы, махнул рукой.
Но тут…их ноги, будто приросли к земле, а не видимая сила пригнула к земле.
* * *
Сердце бухнуло по рёбрам. Глаза отказывались верить увиденному…
Над головами окопавшегося 472 стрелкового полка чёрная клубящаяся туча бросала вперёд три длинные отростка, как три хищно загнутых орлиных когтя; сзади что-то глухо и грозово рокотало, наполняя воздух и землю всепожирающеим вязким гудом, будто реально, в самых основах своих рушилось мироздание. Седая, потемневшая степь подчёркнуто стала безлюдной, как ночью – ни одного огонька, ни одного живого существа: ни зверя, ни птицы.
«Всё умерло…Кануло в бездну!..» – мелькнула последняя мысль. И тут из опаловых туч показались они! Будто железные клювастые птицы, покидавшие свои укрывища, вылетевшие в поисках новой добычи.
– Десять,..тридцать…пятьдесят…Сто-о! – на лице Арсения Иваныча глубже пролегли траншеи морщин. Пальцы скребли по глянцевитой кобуре, с подрагивающего подбородка срывались капли пота, глаза превратились в тёмные круги, взгляд был совершенно безумен.
…Десятки, сотни штурмовиков, пикирующих бомбардировщиков, истребителей Люфтваффе многоярусным потоком, на разных высотах продолжали выныривать из клубящегося водоворота туч и ровным счётом, не обращая внимания на окопавшиеся батальоны, словно это были не бойцы Красной Армии, а ничтожные моли, укрывшиеся в складках земли, – уносились к дымам Сталинграда, скрывались в непроглядных далях, а на смену им вырывались из туч всё новые и новые «хейнкели», «юнкерсы», мессершмитты» и «фокке-вульфы». «Орлиная атака» на Сталинград повторяла грандиозную атаку на Лондон, предпринятую Гитлером ещё в 40-м году.
* * *
– Сто двадцать…сто сорок…сто шестьдесят…Двести!..
Рот комбата Танкаева, точно полосу металла, повела судорога, но он не произнёс ни звука. В блестящих глазах отражалась черно-белая рябь тевтонских крестов. Он насилу перевёл взгляд в сторону, даже мышцы шеи внезапно пронзила судорога, будто кто-то чиркнул пилой по дроглым ветвям упрямой чинары. Ему тошно было вновь поднимать глаза на гудевшее моторами небо, но когда он всё же взглянул, ему почудилось, что в центре перекипавших дымных туч, над распятой волжской землёй, клокочет яростный котёл Зла. И тут, не он один, а едва ли не все, сколько их было, почувствовали это. Зло шло на них, на тонущий в крови город, с этих тёмных, пугающих туч и пустынных-опалённых равнин. Оно поднималось из неведомых, чёрных недр, где, может быть, ещё стенали и умирали в неведомых невыносимых муках тысячи, миллионы перемолотых, затерянных в гиблых водоворотах войны человеческих судеб…Оно лилось из пучин этого железного враждебного неба.
…В потрясённом молчании, теряя самообладание от безысходности перед невероятной мощью врага, стояли они, сжимая в одеревеневших руках оружие, а с неба на них пристально и зловеще глядела от горизонта до горизонта, огромная, в виде чёрной свастики тень, поднявшаяся над миром.
* * *
– Твари! С-суки крестовые!..Да они же падлы надменные…нас даже за людёв не считают. Черви мы для них, как есть черви, братцы, насекомые и порша-а! Куды нам со штыком против немца?! Стопчет, как сыру поганку в труху…Братцы, родные…Чего молчим?! Не уж не ясно, – крышка нам всем! П…ец, народ! – заполошно, как баба на пожаре, голосил кто-то из третьей роты. – Печёнкой чую!
– Да ты ж, её…ишо до войны кончал, балабан. Чует он! Закрой зевло, от греха! Ладило б тебя на осину, Голдыбин…
В другой раз в окопах, как пить дать, грохнул бы смех. Теперь – они могильно молчали, будто набитые мертвецами.
…Но солдат, пропитанный животным страхом не унимался, сеял панику среди бойцов, рвал глотку, не уступая тягучему гулу винтов.
– То ж…чёрт знает что-о!! Мама дорогая…Братцы, товарищи вы мои по несчастью…Да мы ж, з-деся…пушечное мясо и для фашистского зверя и для наших псов – коммисаров! За что…За что-о погибать зазря?! Хана нам всем…Драпать нады. Драпа-ать пока не поздно. Айда домо-ой, братцы! Кто со мной?!
Краем глаза Танкаев увидел, ринувшегося на крик дезертира политрука 3-й роты Кучменёва. Твёрдое, как камень лицо. В синих глазах решимость. На груди старшего лейтенанта ярко и зло сверкала круглая медаль «XX лет РККА», в руке – чёрный ТТ.
– Сто-ой! Не подходи! Не подходи-и, гад!!У меня заряжена…
