скачать книгу бесплатно
– Да,– Луис торопливо кивнул головой, проглатывая непрожеванный кусок мяса.– Извини, что покидаю тебя, но жизнь движется быстро… я едва поспеваю за ней. Думаю, придет день, когда я всё же обгоню ее, и тогда…
– Тогда уже будет поздно… – Тиберия нервно поставила перед ним вино.– Нет больше горя, чем разлука с живыми… Мы больше не увидимся, Луис, я не переживу…
– В тебе говорят только эмоции. Успокойся, Тиберия. Садись к столу.– Он дружелюбно выдвинул стул.– Ты только попробуй абара[21 - Абара – блюдо из вареной фасоли, приправленное перцем и маслом дендэ.] или канжику[22 - Канжика – каша из кукурузной муки (мекс.).]. У Лопеса просто волшебные руки.
– Позволь мне остаться так.
Тиберия гордо откинула голову, глаза ее были полны слез. Руки плотно скрещены на груди, словно ей было холодно.
– Я вижу, ты не из слабых,– капитан задумчиво наполнил вином свою кружку.– Поэтому хочу попросить тебя об одной услуге.
Тиберия горько усмехнулась, ирония тронула губы.
– Прошу, не дури. И не пытайся что-нибудь предпринимать… Ты поняла меня?
Тиберия не ответила. Луису даже показалось, что она вообще не обращает на него внимания,– глаза ее были сосредоточены на кружке, которая стояла перед ним.
– Хочешь выпить? Эй, подруга, что с тобой?
Тиберия моргнула, подняла глаза и посмотрела на него, будто только сейчас заметила, что он сидит за столом.
Капитан подозрительно посмотрел на нее. Любовница продолжала неподвижно стоять в своем длинном хубоне с низким вырезом, в коем хорошо были видны плавные округлости ее смуглых грудей.
– Эй, довольно дуться на меня,– он взялся за кружку.– Я солдат, Тиберия,– человек дороги… но, заметь, верующий в чудеса… Кто знает,– он усмехнулся.– Словом, за тебя!
– Остановись! – лицо ее вдруг исказила боль, ноздри трепетали.
Луис с досадой отставил кружку, и в это же время на веранду, грохоча каблуками и палашом, ввалился сержант Аракая.
– Команданте! Там, там!.. У дальней заставы… – панически заорал он. В выпученных глазах Винсенте читалось потрясение.– Убит шорник Фальсо! Кожа на лице,—сержант коснулся дрожащими толстыми пальцами своих непробритых щек,– точно сглодана… до кости.
Глава 9
Сержант был настолько возбужден и испуган, что капитан поневоле первым делом протянул ему кружку. Винсенте с благодарностью ухватился за нее и в три глотка опустошил содержимое.
– Сеньор капитан! – облизываясь, прохрипел Аракая.– Я всё понимаю, но солдаты… мы даже не обсудили условия боя…
– В этих местах уже давно дерутся без всяких условий. Ты удивляешь меня, сержант. Другие времена настали… другие.
– Я понял… Что прикажете? – утирая лицо, уже более спокойно сказал Винсенте. Вдруг глаза его закатились, а сам он, задыхаясь, вцепился себе в горло и свалился между столов.
Луис бросился к нему и приподнял голову:
– Почему, команданте? – синеющими губами прошептал Аракая. Ноги дернулись, сбивая стул, и затихли.
– Боже Всемогущий! – пелена неведения лопнула в голове Луиса, как волдырь.– Это ты?! Ты сделала это?
Он медленно поднялся и двинулся на Тиберию.
– Да, это я! Я! Насыпала яду в вино… Я любила тебя больше жизни, а ты… ты предал меня! Ты отдал сердце другой!
– Замолчи! Как смеешь? Что ты вообще знаешь о нашей любви? Я… Тереза… – де Аргуэлло едва сдержал крик.– Она мертва… и я только ищу убийцу!
– Мертва? – Тиберия провела пальцами по открытому рту и вдруг, как прежде в постели, истерично расхохоталась.– У меня чувство… я знаю… – она безумными глазами посмотрела на Луиса и вздрогнула.– Над нами всеми повисло жуткое проклятье. И если бы в твоих жилах, испанец, текла кровь моего черного народа, ты бы почуял ЕГО запах… Посмотри на себя! У тебя уже и сейчас такой вид, будто ОН схватил тебя за горло… Мы все умрем, слышишь? ОН близко. Вот я гляжу на тебя и боюсь… Твои глаза! О, они блестят – не терпится в сечу?.. Но куда несет тебя? Думаешь, ты герой? Ты – пешка в этой игре. К тому же не на своем месте.
В груди ее вдруг сделалось горячо и захотелось какого-то дикого безумного шума и света, крика, который взлетел бы выше небес. Но вместо этого, вздрогнув с пьяно-безумным ожиданием сверхъестественного, Тиберия замолчала, испугавшись своих слов… И жалкая улыбка, молящая о прощении, раздвинула ее искусанные в страданиях губы. И она, беспомощно закрыв лицо руками, упала на стойку, пугаясь его немого лица, пугаясь своих рук и мыслей.
– Тебя убьют! И меня, и его! – она кольнула пальцем в сторону ничего не понимающего Лопеса.
– Иисус с Пресвятой Девой Марией! – старик крестился, а другой рукой держался за сердце.
Луис, сжав губы, достал из-за пояса пистолет. Взгляд его долго мерил Тиберию, затем труп лежащего Винсенте, предотвратившего его смерть. Половицы захрустели. Капитан сделал еще два шага, но знакомая дума, тяжелая и неподъемная, придавила его решимость и ярость.
На какой-то миг он вспомнил глаза людей, приходивших к нему во снах, их слезы и боль, их стоны, рвущие душу… И, вспомнив всё это, его внезапно прожгла мысль: «Господи, да ведь мне доверяют ту истину, которую дано знать лишь Небу!»
Он сделал еще шаг, и скомканное сырое лицо мулатки вдруг сделалось каким-то особенно ярким, точно жемчужная луна на ночном небе. Плечи ее тряслись от рыданий, рядом что-то кричал хромоногий Лопес, суетились перепуганные слуги, нелепо задирали ножки опрокинутые стулья, но капитан ничего не слышал и не видел кроме нее.
– Это правда? Истину ты говоришь? – Луис кричал, заглушая ответ. Глаза его тоже искрились от слез и, точно омытые святой водой, они взирали на Тиберию изумленно, совсем по-иному, чем прежде. Он не мог объяснить, не мог понять, что происходит с ним, но ощущал в себе новое чувство, странное, неведомое доселе сострадание. Капитан видел эти распухшие от слез красные веки, эти дрожащие искусанные губы, но нет, не от страха, а от любви к нему, и было в этом что-то особенное, в чем читалась какая-то сложная, но одновременно ясная правда о Боге и жизни… И тут отчетливо и выпукло он вдруг понял глазами и слухом и всею истерзанной душой, что кроме его горя, не знающего берегов, есть и другая жизнь и другая судьба, со своей болью и своим океаном мук.
Луис неожиданно представил дальнейшую судьбу Тиберии… Еще лет семь вокруг нее будут крутиться охотники до ее молодости, дарить поцелуи и ласки, резать друг друга в тавернах и клясться в вечной любви при луне… Но вот пройдут счастливые дни, в волосах зарябит седина, глаза потускнеют и ее похоть даже даром никто не удовлетворит… И, быть может, однажды крестьяне, идущие с работы, найдут ее труп за воротами, отпугнут воронье и, зарывая яму, заклеймят презреньем.
– Так, может, лучше сейчас, Тиберия? Пока тебе девятнадцать? – он поднял пистолет на уровень ее глаз.—Пока своей красотой ты бесишь богатых сеньорит и открываешь кошельки заезших фатов? Зачем ждать, когда в тридцать у тебя провалится нос и даже горбун обойдет тебя стороной?
Вытянув перед собой руку с пистолетом, он с высоты своего роста впивался в Тиберию глазами и сурово молчал. И бледное лицо его с жесткими штрихами усов показалось ей необычайно жутким и прекрасным одновременно, так, что руки, сложенные на груди, схватились холодом.
– Ну, что ты раздуваешь ноздри? – капитан сделал по-следний шаг.– Боюсь, у нас не осталось другого выбора…
Тиберия помертвела от страха, отпрянула. Хотела что-то сказать, но ужас парализовал ее… как перед всадником Апокалипсиса[23 - Апокалипсис – книга Откровения, приписываемая Иоанну Богослову.].
Луис щелкнул курком. Тиберия ахнула и закрыла глаза.
– У самой красивой розы самые длинные шипы,– услышала она над своим ухом. Луис не дал ей ответить.
Обдав Тиберию табачным духом, капитан припал к полуприкрытому рту. Секунду спустя он оттолкнул ее прочь и плюнул в лицо.
– Что же, дыши. Я не убью тебя… хотя мой братец сделал бы это, прости, из удовольствия… Иди и живи, если после этого,– Луис указал пистолетом на труп сержанта,—тебя не загрызет совесть и не постигнет Гром Небесный. Иди и живи.
Глава 10
Тусклый красноватый рассвет едва пробивался сквозь дымные влажные испарения тумана, ложился на сырую глинистую почву, скользил по развесистым корням и ветвям ближних кустарников и деревьев. За ними плотной, непроницаемой стеной клубился сумрак, загадочный и бездонный.
– Я думаю, тебе нечего жаловаться, Симон? Путешествие со мной было приятным? – Сыч лукаво зыркнул на него и захохотал.
– Скажем, сносным,– ротмистр постарался скрыть свои чувства.– Когда мы увидим Монтерей?
– Сегодня к полудню. А ты не потерял пакет? —дель Оро протянул руки к костру.– Смотри, в нем твоя жизнь. Ну разве не смешно, амиго?
– Да,– закуривая сигару, ответил ротмистр.– Не смешно.
Проводник с подозрением уставился на Бернардино.
– Что ты так смотришь на меня, Сыч? Я должен радоваться? Но мне что-то не весело… Знаешь, я заметил…
– Много замечаешь! – оборвал его полукровка и тут же тыкнул драгуна стволом пистолета в живот. Боль ослепила Симона, и он едва не упал в костер, однако стерпел, стиснув зубы, и медленно опустился на поваленное дерево. Метис усмехнулся: – А из тебя мог бы получиться неплохой индеец, белый… Но впредь не смей говорить мне поперек. Ты знаешь, что такое мексиканский галстук? – Рамон высморкался в костер и вытер пальцы о засаленные кожаные штаны.—Это когда болтуну режут глотку… Затем запускают в нее пятерню и вытаскивают язык… И он через порез болтается… вот тут,– полукровка со знанием дела хлопнул себя грязным пальцем в грудь.– Усвоил?
– Ты что же думаешь, Сыч, я настолько влип по твоей милости в дерьмо, что мне осталось только заткнуться? Мы, кажется, уже пришли с тобой к соглашению: мой пакет —твоя дружба. Или ты опять решил перекроить шкуру? Хватит угрожать мне, сам не напугайся.
– А я пугаю? – метис подбросил валежника. Под серым сомбреро, точно два вороньих крыла, качнулись густые длинные пряди волос.
– Только не меня. Одно могу сказать тебе, Сыч. Ты всю жизнь жил по закону ножа… От него и погибнешь.
Дель Оро посмотрел на него в упор. Индейские глаза его тотчас похолодели.
– Ты что же, служивый, думаешь, я растаю от твоих проповедей, как кусок масла? Хватит втирать мне мозги! Тебя ведь, верно, заставляли читать Библию, а? Ну так вот, весь этот кирпич уложится в трех годах моей жизни.– Полукровка с язвительной усмешкой посмотрел на выражение лица своего пленника. Колючие глаза так и шарили по драгуну с головы до пят, точно искали зацепку.—Знаешь, амиго, когда смерть дышит в затылок, делаешь странные вещи. А ты, похоже, игрок со смертью.
– Но не такой азартный, как ты, пикаро[24 - Пикаро – мерзавец, мошенник, плут (исп.).].– По спине ротмистра пробежал холодок. Ему давно не приходилось встречать такого зловещего взгляда.
– Не зли меня, белый,– проводник помолчал, потом вдруг подался вперед, и лицо его в мгновение ока исказилось гримасой испепеляющей ярости.– Тебе же лучше, вонючий пес, если я останусь добрым… Иначе порежу тебя на ремни! И не вздумай наложить на себя руки, Симон. Клянусь матерью, я сдохну следом, чтобы свести с тобой счеты и на том свете. Ну-ка, скажи лучше, ты же был ближе к команданте… Это правда, что сыновья де Аргуэлло не ладят со своим папашей? Поправь, если я в чем ошибся, но мне так говорили.
– Тебе не солгали. Но что это меняет?.. – Симон беспокойно посмотрел на бандита.
– А я думал, драгуны, как ты, умеют скрывать свои чувства,– метис, ковыряя свои черные ногти, с победной ухмылкой глянул на Бернардино.– Ну, а что это меняет… не твое дело, солдат.
– Пусть так. Но что делать, если губернатора не окажется в пресидии?
– Амиго! – Сыч удивленно развел руками и цокнул языком.– Ну разве это первые сложности в твоей жизни? Ты же хочешь жить? Значит, найдешь выход.
Внезапно кони забились на привязи. Оба насторожились, прислушиваясь к звукам, рождавшимся в глубинах леса. За мрачной завесой предрассветного сумрака притаилась незримая опасность. Возникнув неожиданно, она могла разодрать человека когтями, растоптать тысячью ног огромного стада, ужалить смертоносным ядом или прон-зить грудь острием копья.
Дель Оро вздрогнул и выпрямился. Чувства его напряглись и обострились до предела. Всем своим звериным существом он ощутил: что-то движется по лесу. Дым от ко-стра и терпкие испарения сырых трав мешали распознать запахи. Стоя плечом к плечу, они долго вглядывались в густую зелень. Ничто не шевелилось, не слышно было ни звука – только однообразный шум листвы да редкий звук падающих с ветвей капель. Ни одного подозрительного запаха не доносилось до их ноздрей. Но оба чувствовали, что опасность существует, и что она близко.
– Отвяжи лошадей! – шепнул Сыч, скакнул в сторону от захиревшего костра и тотчас же исчез из глаз Бернар-дино.
Миновав кустарник, Рамон пригнулся и тихо двинулся к тому дальнему месту зарослей, где, как ему показалось, слышался щелкающий звук. Незатушенный огонь отчасти помогал ему ориентироваться: слабый рубиновый отблеск очерчивал кусты и указывал верное направление; сам же он оставался невидимым для врагов.
Сыч продвигался медленно, часто замирая, сглатывая слюну, сжимая в руках карабин и пистолет. Глинистая почва разбухла от ливней, и благодаря этому он крался совершенно бесшумно.
Не доходя до зарослей орешника, Рамон остановился и долго выжидал. Щелканье слышалось отчетливее с каждой секундой. Оно напоминало звук тысяч и тысяч маленьких ножниц, лязгающих по всему фронту тянувшегося леса.
Волосы на голове метиса встали дыбом, когда кустарник вдруг ожил, зашевелился, а за ним вздрогнула и ожила трава, точно кто-то незримый настойчиво дергал ее и теребил.
Глава 11
Истошный вопль дель Оро известил Бернардино о случившейся беде. Ротмистр уже был в седле, когда послышался нарастающий шум. Сырой воздух прорвал крик, потом другой. В папоротниках мелькнул полосатый хвост какого-то животного. Затем затрещали ломающиеся ветви… Лошади встали на дыбы, и Симон едва удержался в седле, чтобы не сорваться на землю. А через секунду с горящими от ужаса глазами и вопя во все горло показался и сам Рамон.
– Красная смерть! Спасайся!
Дель Оро, теряя пистолет, не помня себя, вскочил в седло. При этом он взвыл, точно его резали заживо, и что было силы несколько раз ударил себя по ляжке.
У Симона перехватило горло, когда он увидел левую ногу проводника. Голенище сапога изгрызанными лохмотьями свисало с его щиколотки и блестело от крови.
Бернардино обернулся – и обмер. В десяти футах от него, насколько хватало глаз, шевелилась земля. Миллионные полчища муравьев-кочевников, точно красные волны, затопляли весь лес.
– Гони! – крик дель Оро вывел Симона из столбняка. Обезумевшие лошади, казалось, не чувствовали шпор. Они уносили всадников, перемахивая через колодины и заросли, ручьи и затопленные ручьями лагуны.
Ротмистру впервые пришлось столкнуться лицом к лицу с этими тварями. Хотя он не раз слышал в пуэбло от старожилов о «красном потоке смерти». «Движутся они часами, а то и днями,– делились бывалые зверобои.– Густыми колоннами в несколько лиг шириной… и нет преграды для них: люди, звери и птицы – все уходят от этой чумы, а те, кто не успевал… от них находили лишь дочиста обглоданные кости да медные пуговицы, если такие имелись…»
Лес начал редеть, впереди обозначилась каатинга[25 - Каатинга – зона низкорослых редких деревьев и кустарников.], когда Бернардино резко повернул своего скакуна на север. Там был Монтерей, и он решил рискнуть. Карабин дель Оро не заставил себя ждать. И Симону даже подумалось, что он ощутил привкус пороховой гари. Драгун наподдал жеребцу так, что кавалерийские шпоры стали алыми.
Но грянувший следом выстрел, казалось, расколол голову Бернардино надвое.
* * *
Без сознания он, правда, оставался недолго, придя в себя от укусов слепней. Ощущая тошноту, Симон приподнял голову: в двух ярдах от него храпел издыхающий конь, в горячем глазу его отражались застывшие голубые облака.
Бернардино попытался ощупать рукой ссадину на лбу, когда услышал гремящий цокот копыт по кремнистой тропе и лай дель Оро:
– Мордой в землю! Я сказал, мордой в землю!
В следующий момент он увидел над собой перекошенное лицо метиса и сверкающий нож:
– Как же так, Сыч? – истекая кровью, выдавил испанец.– Ты был всегда такой умный… и вот так хочешь сглупить? Ну убей, убей меня!
– И убью! Но сначала сведу тебя с ума болью. Срежу мясо с твоих подошв и лодыжек, а потом заставлю идти в Монтерей.
– Иуда,– волосы и воротник драгуна потемнели от крови. Яркие карие глаза подернулись мутноватой пеленой.– Иуда,– тихо повторили губы.
– Может быть,– полукровка ощерился, хватая Симона за подбородок.– Но без Иуды не было бы Христа. Эй, ты! – метис вдруг изменился в лице.– Эй, какого черта? Не смей подыхать, слышишь?
Рамон исходил на нет в своем отчаянии: тряс несчастного, бил его по лицу, угрожал, призывал всех духов и Небо, но тщетно… Испанец без кровинки в лице лежал, не открывая глаз.
Когда дель Оро припал ухом к его груди, то не услышал биения сердца. Симон Бернардино был мертв. Подбородок его безвольно отвис, черты лица заострились.
Оставшись один на один с трупом, Сыч думал недолго: перво-наперво он срезал ножом все блестящие пуговицы с мундира и засунул их в подсумок: на эти штуки в индей-ских деревнях можно было выменять провиант или лошадь; кто знает, что уготовит завтрашний день? Затем стянул сапоги – они были сработаны из отличного хрома и тоже имели свою цену. Но когда в руках его оказался пакет, сердце в груди заныло. Он даже не мог прочитать букв, кои бежали по плотной тисненой бумаге. Дель Оро поднял взгляд на тропу, что вела в Монтерей. По краям она была едва обозначена редкими костями, но расстояние соединяло их вдали в непрерывную цепь, утыкающуюся в синюю прохладу гор Санта-Лусия.
«У одного меня с этой бумагой в Монтерее надежды не более, чем у крысы, сидящей в колодце»,– мелькнуло в сознании. Он жестоко выругался, теряясь в решении.
Из-за песчаного развала, где горячий ветер трепал зеленые иглы юкки, выпрыгнул бродяга-койот и порысил прочь, будто комок серой пыли.
Сыч ощутил, что внутри его пересохло всё до предела, а желудок от дурных предчувствий оттянуло, ровно туда был брошен свинец. Жмякая по песку, он подошел к трупу лошади Бернардино и отстегнул от седла флягу. Нагретое солнцем пойло мало утолило жажду и, затыкая растрескавшуюся пробку, Рамон почувствовал, будто ему хочется пить больше прежнего. Он вытряхнул содержимое кавалерийской фляги. Там что-то плескалось, и дель Оро, старый пилигрим пустынь, посчитал не лишним прихватить и ее.
Он вновь посмотрел на пакет, толком не зная, что делать с ним, вздохнул и сунул за пазуху так, как если бы то был скорпион иль тарантул. В какой-то момент под скошенным лбом мелькнула мысль: а не вернуться ли в Санта-Инез, а то и вообще повернуть на юго-восток – ну, скажем, в Чиуауа, а то и в Сонору; какая разница, где потрошить кошельки?
На минуту Рамон прикрыл глаза, ожидая, пока его перестанет бить нервная дрожь, но она, как назло, не прекращалась. И каждый вздох в этом пекле казался ему глотком красной пыли. Когда дель Оро приоткрыл глаза, то углядел в слепом раскаленном небе кружащие черные точки. Мрачная ухмылка искривила его губы. Уж он-то знал, что эти могильники с лысыми головами и красными обо-дранными шеями безошибочно выбирают цель.
Одернув серапе, он тяжело поднялся с брюха издохшего коня и, спотыкаясь о раскаленные камни, направился к своему жеребцу.
Одна нога его была уже в стремени, когда лопатки схватились морозом. За спиной слышалось тихое бренчанье камней и звенящий хруст песка.
