скачать книгу бесплатно
Чокто обернулся и посмотрел на отца. Из-под низкого лба на него выжидающе глядели узкие щели-глаза. А над ними мохнатой щеткой нависали сросшиеся брови.
– Ну! – ожерелье из медвежьих когтей качнулось от нетерпения на широкой груди грузного старика, орлиные перья качнулись веером в волосах.
Чокто колебался минуту, когда рука шамана, темная, как плеть из воловьей шкуры, которую передержали на солнце, протянула ему боевой топор.
Замеревшая толпа огласила молчаливый берег исступленным воем. Сын вождя легко подхватил тяжелый томагавк и, отбросив свои свисающие до пояса волосы, широким шагом направился к тотемному столбу.
Две Луны довольно улыбнулся, глядя на калги, до которых, наконец-то, дошел весь ужас их положения. Обезумевшие глаза старух непрерывно вращались в красноватых слезящихся глазницах. Они что-то скулили на своем языке, взывая к небу. У одного из чилкотинов из глотки тоже вырвался гортанный вой. Его крик подействовал на остальных жертвенников, потому как мгновенье спустя его подхватили другие. И вскоре сей крик перерос в боевую песню, которая звучала как вызов надвигающейся смерти.
Обе старухи одна за другой пали под ударами топора с проломленными черепами, их лица запестрели красным, точно на них набросили кровавую сетку. Такая же участь постигла и остальных; песнь прерывалась криком и слышно было, как железо глухо врубалось в кость.
Когда дело было сделано, из груди Чокто вырвался боевой клич шехалисов, и вновь загрохотали барабаны и загудел бубен Цимшиана. Медвежья шкура на его костлявых плечах дрогнула, зазвенела медными пластинами холодной ковки и точно ожила, закружившись в танце.
Воины по знаку вождя воткнули в землю свои копья и ничком припали к береговой гальке, потом вскочили на ноги и затянули песню. Ноги, затянутые в ноговицы из оленьей кожи и расшитые бисером мокасины, тронулись в танце, поднимая пыль. Пять сотен воинов под монотонный мотив двигались вдоль растянувшихся по скалистому берегу барабор. Они змеей, друг за другом медленно обходили почерневшие от ветра и солнца дощатые дома, сгибая через каждые два шага то одно, то другое колено. А визгливый голос Цимшиана, усиленный сотнями глоток, сотрясал угрюмый берег:
Громко зовем мы, зовем всё громче:
– Эй, пробуждайтесь, черные духи, живущие в земле!
И ты, Мать Касатка!
Громко зовем мы, зовем всё громче:
– Эй, откликнитесь, синие духи, живущие в воде!
И ты, Мать Касатка!
Громко зовем мы, зовем всё громче:
– Эй, поднимайтесь, белые духи, живущие в небе!
…красные духи, пляшущие в огне!
И ты, Мать Касатка!
Всё это время женщины, сидящие поодаль у подножия вздыбленных скал, отбивали такт черепашьими трещотками и на высокой ноте хватали припев древней песни:
Слушайте, черные упорные духи, вот вам работа:
– Да станут столбы его дома прочнее камня!
Слушайте, синие проворные духи воды, вот вам работа:
– Да станет крыша его плотнее китовой шкуры!
Слушайте, белые, летучие духи, вот вам работа:
– Да станет дыханье его очага теплее солнца!
Слушайте, красные жгучие духи, вот вам работа:
– Да станет кровь в его жилах горячей,
как раскаленный песок!
Песня заканчивалась, и воины куана[38 - Куан – то же, что и клан или род.] Касатки, поравнявшись со своими копьями, хватились за древки.
Чокто, как хозяин будущей бараборы, отошел в сторону, где на китовых позвонках сидели вождь, старейшины и великие воины его рода.
Две Луны указал ему на свободный позвонок слева от себя и улыбнулся безгубым ртом. Когда сын опустился рядом, он положил длинный вампум, сотканный из священных раковин, себе на колени и, вытянув руку, дотронулся до груди сына прямо под сердцем. Затем коснулся до того же места на своей груди и хрипло сказал:
– Скоро ты станешь анкау[39 - Анкау – вождь.], Чокто. Дом у тебя уже есть. Калги поднимут его раньше, чем лосось пойдет на нерест. Через четыре дня,– Две Луны выбросил четыре татуированных пальца,– мы отправимся на Священную скалу Матери Касатки. Готовься, спрашивай духов и думай, что ты скажешь ей.
Время, отпущенное дню, миновало. Мраморная луна, похожая на раскрытый цветок белой водяной лилии, терялась в дымном облаке. Прозрачный свет ее заливал шумящий прибоем океан и известняковые громады скал, тянущихся с севера на юг. Танцы давно кончились, но поселок Людей Берега продолжал свою жизнь. В честь закладки большого дома сыну вождь устроил потлач-кхаташи[40 - Потлач – публичный пир, сопровождающийся щедрыми раздачами накопленных индейским богачом натуральных сокровищ. Кхаташи – потлач в связи с постройкой нового дома. Существовали еще потлач-«игрушка» в честь новорожденных; а также потлач-укехаташих – поминки или так называемое кормление умерших. (Аверкиева Ю. П. Индейцы Северной Америки / Изд. АН СССР.– М.: Наука, 1974). (Прим. автора).], созвав гостей и родственников не только из фратрии ахкани, где, в основном, проживали свояки и шурины, но и друзей из далеких мест.
День съезда родни и гостей как нарочно ознаменовался богатым уловом и охотой. Рыбаки доставили в своих каноэ[41 - Каноэ – индейская лодка из бересты и дерева.] несметное множество рыбы и дичи. Еды было вдоволь, и это веселило сердца. На окраине стойбища шехалисов выше человеческого роста лежали добытые охотниками туши лосей и оленей. Женщины в чавкающих от крови мокасинах трудились не покладая рук. Перемазанные жиром, они ловко надрезали пиколами[42 - Пикола (пиколка) – женский индейский нож.] шкуры, просовывали крепко сжатый кулак под кожу и, приподнимая ее, умелыми резкими движениями одного лишь кулака свежевали тяжелые туши. Руки их были багряными выше локтей, но они не чурались сей малости: пронзительно перебраниваясь или смеясь между собой, старухи и молодые индианки вытирали их о засаленные подолы кухлянок или давали облизывать собакам. Лохматые индейские псы, громко дыша и поскуливая от жадного нетерпения, шныряли среди женщин, лязгали зубами и устраивали дикую свору, когда то тут, то там в сторону летели сизые потроха.
Чокто в окружении друзей окинул взором берег. Стояла ночь, но гости продолжали прибывать. То и дело глашатаи, ударяя колотушками из копыт косули, обходили лагерь от одного куана к другому и громко оповещали: «С юга прибыли Люди Горбуши»[43 - Люди Горбуши – квакиютли.] или «Спешите встречать друзей нутка!»[44 - Нутка – одно из племен-рыболовов Северо-Западного побережья Америки.]. Гостям помогали вытащить на берег каноэ и баты[45 - Баты – большие лодки, способные вместить от десяти до ста человек.], устроиться в бараборах или поставить палатки-яххи[46 - Яххи – большие переносные палатки, по типу известных палаток-типи индейцев прерий; не путать с вигвамом. (Прим. автора).]. Берег вспыхивал всё новыми и новыми кострами, где начинали звучать песни и речи друзей.
У каждого кострища Чокто приветствовали радостные крики знакомых, и зазывалы всячески пытались затянуть сына вождя в свой круг.
Чокто был самым рослым среди шехалисов, и плечи его с каждым годом становились все шире и массивнее. Не было в роду Касатки воина более ловкого и неутомимого, чем он. Остротой обоняния он мог соперничать с любым хищником, и редкий раз, возвращаясь с охоты, рабы не тащили в лагерь тушу оленя или другого зверя, добытого его меткой пулей.
Кроме обжаренного и отварного мяса, испеченной на углях рыбы, на потлаче можно было видеть груды ракушек, арату[47 - Арату – мелкий морской рачок, схожий с креветками. (Прим. автора).] и разнообразных моллюсков, которых собравшиеся поедали сырыми, разбивая о камень либо вскрывая ножом. Обильную пищу запивали не только родниковой водой. Скво[48 - Скво – индейская женщина.] выносили глиняные горшки с напитками, вареными из сока давленых ягод: черники, дикой малины и вишни. Их подслащивали пчелиным медом. Основательно перебродив, они становились крепкими, хмельными и веселили сердце. То тут, то там затевались азартные игры в иглы дикобраза или начинались пляски. Две Луны, едва держась на ногах, скинул с себя всю одежду, кроме набедренной повязки, подставляя свое большое тело прохладному ветру. Теряя счет, он раздавал подарки: мелькали роскошные накидки тлинкитов из пуховых коз под названием «чилкат», дарились акульи зубы, цветные раковины и дорогая резная посуда квакиютли. Все славили щедрость старика, хотя и отдавали отчет: долг платежом красен… и придет день, когда каждый достанет лучшее из своих сумок, чтоб рассчитаться с шехалисским лисом.
Глава 2
Еще гремели песни и дробились мозговые кости, когда Чокто с тяжелым животом и кружащейся головой, перешагивая через тела родственников и гостей, направился в барабору отца, что располагалась в центре селения. Найти ее не составляло труда даже в ночи, так как рядом с нею тянулся в небо самый высокий тотемный столб из цельного кедра, покрытый резьбой лучших мастеров. Ближе к воде, там, где были вырыты ямы и куда еще днем сбросили убитых им рабов, теперь уже торчали домовые столбы его будущего жилища. Чокто пьяно облизал пересохшие губы и устало оперся на один из столбов. Где-то ниже, у самой воды, послышался звонкий смех. Девушки отмывали одежду и расчесывали гребнем волосы.
Он вдруг почувствовал, как что-то горячее залило его грудь и заставило сжаться сердце. Сами собой на ум пришли слова матери, умершей при родах три зимы назад: «Охотник без жены – что дом без очага».
Хмурый и мрачный, он опустился на землю. Думая о девушках, ему почему-то припомнилась одна из старух, которая успела плюнуть ему в лицо прежде, чем его топор сделал свое дело. Худая, старая, с провалившимися сухими щеками и длинными спутанными волосами, похожими на седую гриву старой волчицы, она неуловимо напоминала шехалису его мать. Кожаная кухлянка ее была разорвана, обнажая смуглые костлявые плечи и тощие, будто раздавленные, отвислые груди, давшие жизнь многим и истощенные материнством.
Чокто обхватил голову руками, сдавил ее так, что вздрогнули и взбугрились глубоким рельефом мускулы. На какой-то миг ему почудилось, будто он поднял топор на свою мать. С минуту он продолжал сидеть без всякого движенья, слушая глубокие вздохи черной ночи, шумливый прибой, играющий прибрежной галькой, затем тяжело завалился на бок, точно проваливаясь в омут…
Чрезмерное возлияние перебродивших винных ягод крутило живот, вызывая спазмы. Чокто хватал ртом сырой воздух океана, но плоть продолжало корежить и трясти; он купался в испарине и несколько раз его крепко вывернуло наизнанку так, что он харкал уже желчью, а ягодицы сводила судорога.
Под утро ему приснился сон, что часто приходил к нему по ночам. Волею случая несколько зим назад ему пришлось быть свидетелем смерти матери. Он возвращался с охоты и был уже неподалеку от родной деревни, когда услышал в кустах орешника какой-то невнятный шелест. Сжимая ружье, он осторожно, часто замирая, шаг за шагом стал приближаться к зарослям, покуда не достиг цели. Когда просунутый ствол старой английской кремневки раздвинул багряную листву, перед ним открылась картина, которая заставила крепче сжать рот. На траве лежала его мать. Густые, с проседью волосы разметались по земле, широкий подол ее замшевой кухлянки был задран, голые ноги раздвинуты. Ун-па-сичей – Идущая берегом – рожала.
Чокто видел, как минута за минутой появлялась на свет его восьмая по счету сестренка. Сначала на свет объявилась лысая, с редкими, что черный пух, волосами головка, величиной чуть больше его кулака, глаза-щелки были крепко закрыты, отчего сморщенное, как у старичка, лицо взирало на мир малость сварливо…
Идущая Берегом не проронила ни звука, только зеленые от травы пальцы скребли землю. «Этот шорох я и услышал»,– мелькнуло в голове Чокто. Мать, закусив рукоять ножа, терпеливо ждала, и только время от времени, когда боль схваток усиливалась, ее белые зубы крепче вон-зались в темную рукоять пиколы.
Женщины Людей Берега при таких ситуациях всегда уходили сами куда-нибудь подальше от стойбища и, возвращаясь обратно с младенцем, как ни в чем не бывало приступали к своим обычным делам.
Чокто залился смущением. У шехалисов роды – дело крайне стыдливое, удел жрецов и шаманов, к тому же роженицей была его мать. Он боялся, что Ун-па-сичей приметит его и разразится скандал; однако продолжал мять коленями землю, приоткрыв рот от изумления, привороженный происходившим чудом.
Мать напряглась телом, колени ее задрожали, и крохотная сестренка Чокто скользнула на разостланное загодя домотканое одеяло. Старая индианка, опираясь на кулаки, села, быстро перекусила зубами пуповину и привычно завязала ее на голеньком животе ребенка. Затем пару раз ущипнула за плотно сжатую попку для того, чтобы дитя начало дышать, и ласково посмотрела на нее. Сестренка отнеслась к сему как настоящая скво – только тихо писк-нула, как мышка, почти неслышно, точно ведала, что крик может навести врагов на ее племя. Мать, аккуратно придерживая головку, подняла ребенка и, приспустив кухлянку с плечей, дала налитую молоком грудь.
Душа Чокто была переполнена сложными чувствами, когда он ползком, как змея, отполз под защиту раскиди-стой лиственницы. Там он поднялся и во всю прыть своих длинных жилистых ног припустил к берегу.
* * *
Две Луны и собравшиеся родственники ждали Идущую Берегом до заката солнца, а затем, взволнованные ее долгим отсутствием, отправились на поиски. Чокто шел впереди и без труда привел людей в нужное место. Все скорбно молчали и долго стояли над Ун-па-сичей. Даже собаки, увязавшиеся за отрядом, тоже притихли: ни одна не гавкнула, не бросилась шнырять по кустам, а только часто дышали, вывалив языки. Оно и понятно: они ведь тоже шехалисы.
Мать лежала на той же поляне, крепко прижав свою дочь к груди. Сестренка Чокто, вволю напившись теплого молока, беззаботно сопела носом-пуговкой, уткнувшись в мягкое плечо и не догадываясь, что больше никогда не увидит свою добрую мать.
Белое пуховое одеяло было почти насквозь пропитано кровью и пугало своим сырым темно-пунцовым цветом. Ун-па-сичей умерла из-за потери крови, которую ей так и не удалось остановить.
Глава 3
– Эй, Чокто, смотри! Будешь падать где ни попадя, пропадешь… Волки сожрут тебя, а вороны растащут кости…
Вокруг послышался смех. Чья-то сильная, властная рука схватила его за волосы и приподняла голову. Чокто не успел еще разлепить глаз, как почувствовал запах пота и дыма, этот кисло-пряный аромат, а потом и все старые, знакомые с детства шехалисские запахи: огня, океана, крови, жира и земли. Когда он открыл глаза, то увидел отца: в седых волосах его трепетали на ветру широкие орлиные перья. На смуглом теле еще искрились невысохшие капли воды после купания, а на шее поблескивали украшения: медвежьи когти, соединенные прядями голубых бус, на правой руке, выше локтя,– медный браслет хайда[49 - Хайда – индейское племя, проживающее на острове Хайда к северу от шехалисов.]; на крупных бедрах грязная желтая повязка. Темные глаза с усмешкой глядели на сына, точно говорили: «Так ты никогда не станешь анкау».
Вокруг стояли воины из общества Каменных стрел в широких плетеных тлинкитских шляпах, украшенных сложным орнаментом, а в руках они держали игральные тонкие палочки, сделанные из трубчатых костей птиц.
Кто-то из них предложил сыграть Чокто, но тот лишь отмахнулся, последовав за отцом в хижину.
* * *
В бараборе было прохладно и тихо. Жены Двух Лун покинули ее, как только на пороге увидели старика. Вождь развалился на пышных шкурах и надолго умолк, раскурив трубку.
Чокто тоже раскинулся на мехах животом кверху, прислушиваясь к сиплой отдышке отца, к далекому лаю собак и беспокойному стрекоту крыльев залетевшей стрекозы. Но когда она, синяя, с гибким и прямым, как тростинка, хвостом наконец-то нашла выход через дымоход, наступила пронзительная тишина, словно после громкого крика. Сыну Касатки даже показалось, что уши его слышат, как залетающий ветерок играет нежной опушкой соколиных перьев в его волосах. Он лежал с закрытыми, набрякшими веками и вспоминал свое детство: отец был тогда в расцвете сил, а мать, молодая, без морщин, считалась самой любимой подругой отца среди других жен. Ун-па-сичей слыла не только красавицей. Мать Идущей Берегом, старуха из рода Желтой Выдры, приходя в барабору отца что-нибудь клянчить, любила расхваливать дочь: «Кто из женщин Берега сравнится с моей дочерью?! – каркала она во всё горло, чтоб слышал поселок.– Она может унести на одном плече убитую косулю, идти за мужем, не зная усталости, от утренней зари до захода солнца, переплывать реки, без стона переносить голод и жажду. Кто умеет, как моя дочь, выделывать звериные шкуры? Она подарит мужу могучих сыновей, которым не будет равных!» Бабка была нудной, как оса, и прилипчивой, что пиявка. Поэтому Две Луны всегда старался побыстрей отвязаться от старухи какой-нибудь мелочью или просто прогонял ее, если был пьян или не в духе.
Да, теплое, сладкое было время, как молоко матери. Чокто помнил и тот крепкий смех отца, и журчащий голос Ун-па-сичей, и то тягучее, спокойное тепло их дома, которое было не просто теплом очага. Он отчетливо держал в памяти, как отец, хороший охотник и воин, подбрасывал его вверх к небу и говорил, что надо развивать в руках силу, равную силе медведя-гризли, а ноги сделать неутомимыми и быстрыми, как у оленя. В те далекие дни он, зарывшись в шкуры, с замиранием сердца слушал истории стариков о славных походах, совершенных его народом на далекий Юг и суровый воинственный Север вдоль Хребта Мира[50 - Хребет Мира – имеется в виду горный массив Кордильер.]. «В те времена,– сказывали они,– мало у кого из Людей Берега были ружья, потому как мы почти не торговали с белыми, а индейцы племен, кому удавалось заполучить «палки-грома», не желали расстаться с ними. В племени было мало даже железных наконечников для стрел, и поэтому в бою наиболее храбрые шехалисы нарочно показывались перед самым носом врага – чтобы в них вон-зились его стрелы, а потом их железные наконечники мы забирали себе… Многие, конечно, умирали,– шептали старики.– Но это были великие воины. Тело их было сплошь покрыто шрамами…»
Широкий рот сына Касатки тронула согревающая улыбка: в ушах звучал мягкий голос Ун-па-сичей. Мать пела ему тихие песни даже тогда, когда давно миновал возраст засыпать под колыбельную, и вечерами, искалывая в кровь пальцы, старательно расшивала бисером много красивых мокасин и замшевых рубах; аккуратно нарезала ножом длинную бахрому, что должна была защитить сына от проникновения злых духов во швы его одежды. Всё это жило в памяти Чокто и ласкало душу, как теплая береговая волна. Воспоминания скользили одно за другим, а он продолжал лежать на шкурах, раскинув мускулистые руки, смотрел на законченный потолок, а мысли всё шли и шли…
– Сынок, тебе пора жениться,– Две Луны не спеша выбил трубку и начал прочищать глиняный мундштук от скопившейся в нем смолы.
Чокто нахмурился. Этот разговор за последний год отец заводил не впервые.
– Почему ты не хочешь взять в жены ни одну из девушек нашего племени? Разве они рябы лицом или горбаты?
Чокто молчал и слышал, как старик недовольно засопел, отложив трубку, и принялся чесаться – его донимали вши.
– Я же говорил тебе,– Чокто, скрестив ноги, поудобней уселся у очага.– Не пытайся заглянуть в мое сердце, отец. Нет женщины в нашем племени, которая заставила бы вскипеть мою кровь. Нет ее и среди нутка, хайда и бэлла-кула, в селеньях которых я искал ее. Две ночи назад я ходил к скале Четверых, сидел среди птичьих гнезд и слушал голоса духов. Смотрел на сестру Солнца, на их детей, что сверкают в ночном небе, и ждал ответа.
Две Луны опустил тяжелую голову, седые волосы касались шкур. Он не перебивал сына, пытаясь вникнуть в смысл сказанного.
– И что же поведали они тебе? – анкау провел по лицу шершавой, как терка, ладонью.
– Многое шептали они. Много я не понял. Говорили, что сын Касатки не боится выйти с ножом на медведя, не бежит от его когтей и клыков… Говорили, что Чокто не раз брался за весло, отправляясь с воинами в набеги за калги и возвращался,– его баты были полны богатств и чести. Но в одном они не могли сойтись, как и ты. Почему минуло три раза по десять зим, а дом Чокто не согревает женский смех, нет детей, как у его сестер и братьев… Его разум отяжелел от дум,– сказали они.– От дум, что идут вразрез с обычаем шехалисов.
Сказав это, сын вождя замолчал, устыдившись своей дерзости. Но внимательный голос отца заставил его вновь поднять голову.
– Сынок, погляди на меня.
Чокто посмотрел на широкое скуластое лицо, на крупный нос, нависающий орлиным клювом над верхней губой, на родные глаза, что серьезно, но дружелюбно смотрели на него, и ощутил незримую поддержку.
– Мое семя породило тебя,– глухо сказал Две Лу-ны,– ближе на земле у тебя нет человека. Откройся, может быть, я смогу чем-то помочь.
Чокто встрепенулся от этих слов, исполненных доброты, и поведал старику о чувствах и мыслях, что наливались в нем непомерной тяжестью за последние годы.
Глава 4
– Однажды приснился мне сон, что ходил я на охоту… Не скажу, удачной она была или нет. Помню только, что мокасины изорвались в клочья, и острые камни царапали мои стертые ноги… Солнце сжигало спину, я задыхался от жажды, голод грыз крысой мое нутро, и вот когда я уже лег на землю и стал говорить с духами перед смертью… Вдруг надо мной пролетела Белая Птица и сказала: «Вставай, сын Людей Берега, следуй за мной, я укажу тебе путь к воде…».
Две Луны, не перебивая сына, набил трубку, подцепил из очага тлеющую ветку и закурил. Когда она раскурилась, он передал ее Чокто красным чубуком вверх. Сын протянул руку и с благодарностью принял трубку. Закурил. Не один раз наполнял он легкие ароматным дымом, неторопливо выдыхая его. И когда выкурил, вернул трубку отцу, а голос его, выходивший из широкой рельефной груди, задумчиво звучал, будто эхо.
– Помню, я поднялся, и точно раненый зверь, с трудом добрался до воды. Но только губы мои коснулись родника, как силы вернулись, а боль пропала. Видимо, эта вода была заколдованной.
– Кто ты? – спросил я Белую Птицу.
– Та, кто спасла тебе жизнь, Чокто. Та, кто станет твоей женой. Я живу далеко, за Большой Водой, там, где садится Солнце. Много лун надо плыть на каноэ, чтобы достичь этой земли… Тебе никогда не добраться туда, но ты жди… Я сама приду к тебе. Помни, Белая Птица спасла тебе жизнь, потому что любит тебя.
Так сказал Чокто.
Когда у него вышли слова, он замолчал, глядя на алые глаза углей, и в бараборе вновь стало слышно дыхание тишины.
Две Луны долгое время оставался недвижим.
– Сын мой,– промолвил наконец он.– Это вещий сон. Твоя душа странствовала далеко от дома… Ты спрашивал совета у Цимшиана?
– Да,– Чокто наморщил лоб.– Но шаман сказал, что только Мать Касатка сумеет разрешить этот сон. Если она откликнется на зов и примет мою жертву – это будет хороший знак, если нет – то надо остерегаться.
Две Луны покачал головой, потом достал из кожаного мешка священную связку, замотанную в пеструю нерповую шкуру и, не разворачивая, потер ею плечи и лоб сына. Узел священной связки был очень древним: его тюленья покрышка с одного края превратилась в труху и оттуда, как приметил Чокто, торчали серповидные когти ястребиной лапы.
Сын Касатки косился на этот амулет, приносящий удачу, но сказать о прорехе отцу не решился, потому как нельзя говорить о священных вещах других, нельзя даже знать, что хранится в этом узле. Священная связка – табу.
– За Большой Водой живут белые люди. Наш народ от них не видел ничего хорошего…
– Но и плохого! – глаза Чокто сузились.
– А слышал ли ты, щенок, сколько они сожгли деревень колошей?[51 - Колоши – русское название воинственного племени Аляски тлинкитов. (Головин В. М. Путешествие вокруг света на шлюпе «камчатка» в 1817, 1818 и 1819 гг.– М.-Л.: 1949).]
– Эти змеи издревле были наши заклятые враги!
На какой-то миг их взгляды скрестились, как хорошо отточенные топоры. До сегодняшнего дня у сына и отца не было повода для соперничества. Каждый ведал о силе другого, но интересы, возраст, родство и положение в куане не давали повода для вражды. Правда, в глубине души старый вождь опасался старшего сына. Нередко он давал Чокто крайне опасные задания, подвергая его жизнь смертельному риску, но, видно, Великий Дух оберегал его – из всех военных походов Чокто возвращался еще более заматеревшим воином, и сородичи пели ему похвалу и слагали песни.
Однако Две Луны был на совете выбран атлен анкау[52 - Атлен анкау – верховный вождь; самый влиятельный человек всего племени, в которое входило несколько родов (или куанов). (Аверкиева Ю. П. Индейцы Северной Америки.– М.: Наука, 1974).] отнюдь не за свою медвежью силу, а за обладание несо-мненными качествами вождя. Он думал о нуждах племени, был снисходителен к своим приверженцам из разных военных обществ. В нужную минуту был храбр, решителен, хитер, при этом верен данному слову и по-своему справедлив. Поэтому, улыбнувшись на вспышку сына, он ответил с легким оттенком предупредительности:
– Да, они кровные наши враги, но для бледнолицых нет разницы между колошами и шехалисами. Так же, как для тебя нет разницы между родниковой и ключевой водой. Когда их большие крылатые лодки доберутся до нас, смерти и болезни придут на землю Береговых Людей. Поэтому берегись, Чокто! Белая Птица зла. Выпьет твою кровь. Или напустит болезнь, от которой зачахнешь…
– Почему зла? Она спасла меня. Я умирал от жажды, а она довела меня до воды.
Лицо вождя чуть посветлело, но густые, сросшиеся брови продолжали хмуриться.
