Самара-мама

Когда батюшка узнал, что племянник его является одним из организаторов массовых репрессий, то перестал с ним общаться. А когда тот умер, он отказался ехать на его похороны, заявив, что больше с коммунистами никаких дел не имеет, так как за эти годы с лихвой насмотрелся на их зверства. Думали все, батюшке конец, – ведь такое заявить! – однако пронесло. Сказали только, чтоб он язычок свой попридержал, иначе-де не посмотрим, что ты родственник известного большевика.

…Отрывочные картины прошлого… Вот поп Жданов, смахивая со щеки предательскую слезу, гладит его по голове, называя ангелом, попавшим в ад… Вот старший брат Иван, наколов дров, затопил печь в детском доме, а Ленька стоит и с интересом наблюдает за ним… Вот Мария, нарядившись в китайского мальчика, выступает перед маленькими детдомовцами. «Тин-тин-чан, я китайский мальчуган…». Как же она хорошо пела и танцевала! Оттого все думали, что она обязательно станет настоящей артисткой.

…А вот слепая бабушка Анна ходит с кусочком сахара, завязанным в носовой платок, от одного дома к другому… Всю деревню обойдет – чаю у людей напьется, а домой вернется все с тем же завязанным в платок сахарком.

А вот дедушка Петр Алексеевич, материн отец… Он один из самых богатых в селе. На его голове не какой-то там замурзанный малахай собачий, а настоящая шапка из поярочки. Леонид помнит, как тот брал его зимой в лес за дровами, как он, широко размахивая кнутом, громко кричал гнедому: «А ну, прытче, милай!.. Еще прытче!.. Еще!..» Помнит, как, развалившись на дровнях, он с восторгом наблюдал за дедом…

А это сестра отца тетя Маша и муж ее Кирилл… Они очень любили Леньку, даже хотели усыновить его, но мать ни в какую…

А вот он уже круглый сирота ходит по миру в поисках какого-нибудь пристанища. А вокруг такие же, как он, босые и голодные пацаны. Не выйди Ленька в люди, еще неизвестно, куда бы его та худая дорожка привела. Ведь многие его дружки детства так в тюрьме и сгинули. А кто остался жив, тот век свой в туберкулезном бараке доживает.

6

… – Ну что, детки мои родные, – схоронив мужа и собрав детей за поминальным столом обратилась Александра к ним, – давайте будем учиться жить без вашего батьки…

– Хорошо хоть дом у нас есть, а то бы по миру пришлось скитаться, – заметила Валентина. – А то ведь у многих казненных красноармейцев и дома эти изверги пожгли, а детей и жен по миру пустили, и как им жить теперь? Да ведь не выживут. Вот звери так звери, чтоб им самим все то же самое пережить!.. – погрозила она кому-то кулаком в сторону окна.

– Ну а за хозяина Ванечка у нас теперь будет, – сказала Александра. – Как ты, Вань, сдюжишь? – спрашивает она сына. – Ты уже мужик взрослый, силенки хоть отбавляй, да и голова у тебя светлая. Давай-ка, бери бразды правления в свои руки, а я уж тебе завсегда помогу. Да и дядя Андрей ваш обещал помогать, так что не пропадем. Выдюжим сообща-то: кто в поле будет пахать, кто за скотиной ходить, а кто к кулакам в найм пойдет, чтобы заработать копеечку. Так потихоньку и подыму вас. Не успеешь оглянуться, как выпорхнете вы из родного дома и разлетитесь кто куда. Первой, думаю, уйдет от нас Мария – у нее уже ведь и жених есть, да и Ванечка наш ненадолго в доме задержится. Чай вон какие взгляды дочка кузнеца нашего на него бросает.

– Да ладно тебе, мам… – застеснялся парень, – я еще погулять хочу…

– Ну не будешь же ты вечно гулять, – возразила Александра. – Не та порода, чтобы без дела сидеть. Я думаю, даже Ленечка наш тоже скоро делом займется. Видели, с какой любовью он наших гусей пасет.

Приведем с ним, бывало, птицу на пруд, так он мне даже пальцем не даст пошевелить. «Ты отдыхай, мамань», – только и скажет; усадит на бережок, а сам за хворостину – и давай гусей на воду сгонять. И ведь слушаются его при этом больше, чем меня.

– Ну ладно, давайте сейчас помолимся да за трапезу поминальную примемся. Пресвятая Троице, помилуй нас, – начала она, и вслед за ней подхватили молитву и дети:

– Господи, очисти грехи наша, Владыко, прости беззакония наша. Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради. Господи, помилуй!..

– Ну вот и славно, – произнесла мать и, осенив себя крестным знамением, добавила:

– Рабу Божию Сергею преставившемуся – вечная память…

– Вечная память! – повторили дети и принялись за еду.

7

…А в житомирском детском доме Леонид пробыл тогда ровно год. Голод в Поволжье закончился, и детей стали отправлять домой. У кого не было родителей, тех поместили в детские дома, которые находись недалеко от Самары. Так Ленька попал в детский дом на станции Кинель. Он помнит, как они, детдомовцы, мечтали, чтобы кто-то из родных приехал и забрал их отсюда. К каждому шагу за окном прислушивались – а вдруг?..

За кем-то приезжали, но только не за Ленькой. А жизнь в детском доме была не сладкая, хотя и кормили там хорошо. Вот если бы над детворой не издевались старшие ребята – вообще жить можно было. А то били мелюзгу безбожно. А тут еще эта городская шантрапа! Сорвут, бывало, ночью входные двери с петель, ворвутся в дом и давай хозяйничать! И еду отберут у пацанов, и одежонку, а когда и одеяла с собой заберут с матрасами, и попробуй не дай – отлупят так, что мама родная не узнает, а напоследок еще засунут меж пальцев ног вату, намоченную в керосине, и подожгут. Детвора жаловалась воспитателям, но что толку-то? Те тоже бандитов боялись. Знали, коль начнут защищать своих питомцев – и им достанется. Убьют или покалечат, ведь бандиты всегда ходят с ножами…

– Ну что я могу поделать, – однажды заявила Леньке директриса детского дома Софья Викентьевна, когда он пришел к ней в кабинет и прямо с порога заявил, что все они тут, взрослые, – дармоеды, коль не могут навести в детском доме элементарный порядок. При этом директриса так посмотрела на него, будто бы кипятком ошпарила. Он тут же вспомнил, как впервые попал в этот кабинет и, увидев висевший на стене над директорским столом портрет какого-то человека с козлиной бородкой, спросил:

– Это кто, никак художник какой или же барон?

– Сам ты барон! – ответила Софья Викентьевна. – Это наш вождь и учитель товарищ Троцкий!

Ленька фыркнул.

– Тоже мне скажете! Наш вождь и учитель – это товарищ Сталин, так нам в житомирском детском доме говорили. А Троцкий и его сторонники – предатели дела Ленина и Карла Маркса.

Директриса с чувством треснула кулаком по столу.

– Молокосос! – взревела она. – Рано тебе еще судить, кто предатель, а кто нет. Запомни: я не потерплю у себя такого морально испорченного мальчика.

– Ну уж прямо-таки «морально испорченного», – попытался заступиться за Леньку доставивший его в этот кабинет милиционер, но директорша и на него шикнула так, что он умолк, особенно когда она назвалась депутатом губернского Совета рабоче-крестьянских и солдатских депутатов.

Решив, что никто им здесь не поможет, Ленька задумал сбежать из детского дома. Но куда побежишь? И вообще, кому он в этом мире нужен – сирота кураповская?

Но вот однажды среди ночи кто-то ткнул ему кулаком в бок. Проснувшись и протерев глаза, Ленька ахнул от изумления.

– Миха, ты откуда тут взялся?! – воскликнул он, узнав в стоявшем возле его койки мальчишке Мишку Елисеева.

– Откуда, откуда – от верблюда! – отвечает тот с усмешкой. – Вот, решил выдернуть тебя из этой богадельни. Долго наблюдал со стороны, как вы тут живете, и пожалел тебя. А ведь сам вначале хотел устроиться в детском доме. Так и сказал родителям, мол, поеду на казенные харчи, нечего вас объедать. А тут посмотрел – нет, думаю, не мое это. А в Кинеле я познакомился с местной шпаной. Ничего пацаны, я тебе доложу, прыткие, деловые – хочу и тебя с ними познакомить. Как, готов? Только учти: уходить из детского дома нужно с концами.

Ленька был не против – слишком обрыдло все ему в этом детском доме, который больше был похож на тюремные застенки…

– Ну пошли, что ли, – одевшись и засунув в котомку несколько кусков прихваченного накануне из столовой черного хлеба, произнес Ленька. – Пока воспитателей нет, надо сматываться.

– Ты бы прихватил с собой одеяло, – посоветовал ему Мишка, – ведь не на полатях придется ночевать.

– А где? – поинтересовался Ленька.

– Когда в чистом поле, когда на лавочке в парке, ну а коль повезет – в подвале какого-нибудь дома. Да ты не бойся – не пропадем, – поспешил он успокоить друга. – Зато свобода, понимаешь? Сам когда-то говорил мне, что дороже свободы ничего в жизни нет. Вот, мол, и революции ради свободы люди делают. Ладно, пошли, нечего нам здесь с тобой больше делать…

Ленька набрал в легкие воздуха, будто бы собирался нырнуть в морскую пучину, и вдруг заговорил стихами:

Цветы мне говорят – прощай,Головками склоняясь ниже,Что я навеки не увижуЕе лицо и отчий край.Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!Я видел их и видел землю,И эту гробовую дрожьКак ласку новую приемлю.И потому, что я постигВсю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, —Я говорю на каждый миг,Что все на свете повторимо.

– Хорошие стихи, правда? – закончив читать, произнес Ленька.

– Да ничего, вроде, – соглашается Мишка. – И кто ж их написал – Пушкин?

– Бери выше! – ухмыльнулся Ленька. – Это написал наш деревенский поэт по фамилии Есенин. Серега его имя, как моего покойного отца…

– Сокольников! – вдруг услышал Ленька за своей спиной. – Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не увлекался этим мелкобуржуазным поэтом, а ты, как я посмотрю, жить не можешь без Есенина. Давай-ка прекрати мне тут молодежь разлагать. И где только вы эти стишки берете?.. Вот выведу тебе двойку по поведению в конце года за политическую незрелость, и тогда тебя точно в комсомол не примут. А ведь на следующий год по плану прием в комсомол. Скоро к нам специально в детский дом придет инструктор из горкома комсомола.

«Ну вот, дождались, когда эта выдра придет на работу, – с горечью подумал Ленька, – как вот теперь сбежать в город?»

– А это еще кто такой, – указывает директорша на Мишку.

– Это мой друг, – спешит сообщить Ленька. – Из деревни приехал, чтобы навестить меня…

– Ну, навестил? – спрашивает начальница.

– Ну да! – кивает головой Ленька.

– В таком случае пусть возвращается домой – делать ему больше тут нечего.

– Тогда я его провожу до ворот?..

– Даю тебе пять минут. Проводишь – и назад. – Директорша строго посмотрела на Леньку.

Но Ленька и не думал возвращаться.

– Веди меня к своим пацанам, – когда они с Мишкой оказались за воротами казенного заведения, сказал он ему.

На улице было тепло и уютно. Августовское волжское солнце, раскалив землю, уже спешило скрыться в далекой сизой дымке.

– Ты б рассказал, чем там народ в деревне занимается, а то мы так и не поговорили с тобой по-настоящему, – просил Сокольников.

Мишка как-то странно посмотрел на него.

– Ты, чо ли, забыл, какой месяц на дворе?

– Нет, не забыл.

– Так в поле весь народ, хлеба убирает.

– Ну и как урожай в этом году? – приняв сосредоточенный вид, как это делают в таких случаях взрослые, поинтересовался Ленька.

– Ну, у кого как. У одних – густо, у других – пусто, – ответил товарищ.

– Понятно, – протянул Ленька. – Наверно, как всегда, густо у богатеев?

– Ну у кого ж еще? – усмехнулся Мишка. – Чай, все лето на них кто-то пахал. Одни от сорняков всходы избавляли, другие – скот деревенских гоняли с полей, третьи сейчас день и ночь на лобогрейках рожь с пшеницей валят. А у нашего брата бедняка что? Одни руки да пустой желудок.

– Ну ты-то уж не прибедняйся! – ухмыльнулся Ленька. – Вы ж, Елисеевы, всегда свое возьмете. Чай, тоже на вас все лето работники пахали? Вы ведь с родителями всегда старались жить, как те кулаки, и дружить вы дружили в основном с ними – недаром подкулачниками вас в деревне называли.

– Не были мы никогда кулаками! – обиделся Мишка. – А что дружили с богатеями, так это не зазорно. Коль люди с нами дружат – что нам отказываться?

– Слышь, Мишка, а ты на чем добирался до Кинели, на поезде? – снова интересуется Сокольников.

– Не-а, – машет тот головой. – На машине, вместе с новобранцами, ну, которых в армию забирают. Видно, опять война будет. Только пока непонятно, с кем… Машина сверху была закрыта брезентом. Был жаркий день, душно, дорога извилистая, и некоторым стало плохо… У одной девочки, которая подсела по пути, была с собой большая подушка, и мы лежали на соломенном полу вокруг этой спасительной подушки.

8

…Мишка повел Леньку через весь город и привел к какому-то полуразрушенному кирпичному зданию, возле которого, сидя полукругом на траве, играли в ножички неопрятного вида пацаны.

– Наши, – говорит Мишка. – Сейчас я тебя с ними познакомлю.

Завидев Мишку с чужаком, пацаны забеспокоились.

– Ты кого это привел? – спрашивает Мишку маленький большегубый, похожий на свежевыловленного карпа парнишка с лукавыми, как у нашкодившего кота, глазами.

– Да свой этой, свой! – шумит Мишка. – Земеля мой, в одной деревне живем и с детства корешим.

– Ну коль свой, тады ладно, – отозвался большегубый. – Только скажи, зачем он нам тут нужен?

– Да он такой же, как и ты, Пузырь, – тоже из детдома убег.

– А-а, значит, точно свой, – проговорил тот, кого Мишка назвал Пузырем. – Меня Кешкой звать, – он протянул Леньке руку. – А Пузырем меня одни только дураки набитые зовут. А какой я Пузырь, правда, новенький? – обратился он к Леньке. – Просто я маленького роста и с голода чуток опух. Я ведь сирота, кормить меня некому…

– А тебя кто-нибудь из своих навещал в детском доме? – поинтересовался Мишка, отведя товарища в сторону. – А то я как ни спрошу ваших о тебе – никто ничего толком сказать не может, будто бы тебя уже и в живых нет. Вот я и забеспокоился. Как-никак друг ты мне, аль не так? – он посмотрел на Леньку.

– Конечно, друг, – ответил тот. – Я так скажу: после того, как меня привезли в этот детский дом из Житомира, долго ко мне никто не приезжал. Правда, года через два меня навестил брат Александр. Думал, он с собой меня позовет – не позвал. Но я его понимаю: у него жена, дети, зачем ему лишний рот? Хотя обидно, конечно, было. Как подумаю, что я никому в этом мире не нужен, так хоть волком вой… Ты ведь тоже меня позабыл. Думал, найдешь – вместе хоть веселее будет.

– Да я и не забывал тебя, – готов побожиться Мишка.

И ведь он не врал. В самом деле, Мишка места себе не находил. Когда узнал, что родители предали Ленькиного отца, поначалу испугался, что друг отвернется от него или будет мстить. Парень он крепкий, и хотя он на полголовы ниже Мишки, кулаки у него будь здоров! Этих его кулаков вся мелюзга кураповская боялась. Особенно те, кто чем-то прогневил его. Но Ленька был человеком справедливым, и коли кому поддаст, то только за дело. Не любил тех, кто малышей или стариков обижает, кто чужое добро крадет, кто врет или друзей предает. Тут уж держись! А еще он кулацких детей не любил, особенно тех, кто кичился своим происхождением. Ох, и доставалось им от него! Но и те ему мстили. Бывало, соберутся в стаю, подкараулят пацана и с палками на него. Иногда Леньке удавалось отбиться, парнишкой-то был шустрым, проворным – выхватит палку из рук кого-нибудь из нападавших и давай отбиваться, да так поколотит обидчиков, что те потом бога благодарят, что живыми остались. Но случалось и ему быть битым. После этого домой приходил угрюмый, весь в крови. Братья старшие спрашивают, кто, мол, это тебя, говори, мы им сейчас такое устроим! Но разве Ленька скажет? Нет, не принято было жаловаться – обиженный должен был сам отомстить за себя…

Ленька с Мишкой еще бы долго болтали, если бы их разговор не оборвал чей-то зычный голос:

– Эй, шпана, а ну-ка все ко мне! Хватит балду гонять…

Это был довольно взрослый парень в фуражке-восьмиклинке, или «хулиганке», как их называли в народе, и с фиксой под золото во рту.

– Ну вот и поговорить нам этот Сыч не дал, – поморщился Мишка.

– А кто это и что ему надо? – спросил Ленька.

– Это наш старшой, – объяснил Мишка. – Не пахан, конечно, нос не дорос, а всего лишь подручник здешних паханов, за молодняк отвечает. Щас точно на какое-нибудь дело пошлет…

В этот момент из всех щелей полуразрушенного здания стали выползать какие-то тени. Это были такие же, как Мишка с Ленькой, маленькие искатели приключений, по каким-то причинам оказавшиеся на улице.

– Слышь сюда! – снова позвал тот, кого Мишка назвал Сычом. – Сейчас возьмете свои заточки с «пушками» и отправитесь на городской рынок деревенских бомбить. И чтобы без трофеев не возвращались. А то в прошлый раз порожняком пришли, и мне от Юсуфа так досталось! Ну теперь и я буду вас наказывать, коль оплошаете. Смотрите у меня! Шею намылю! – он грозно топнул ногой и, достав из-за голенища хромового сапога финку, этак многозначительно поиграл ею перед глазами пацанов.

– А Юсуф кто такой? – не преминул спросить товарища Ленька.

– Юсуф-то? Это и есть один из здешних паханов. Никого, гад, не боится – только самарских жиганов. Ну это и понятно. Их даже московские гопники боятся. А саму Самару, я слышал от пацанов, называют «мамой», потому что считают, что это самый бандитский город в стране.

– А почему Самара-мама? Я думал, мама – это Одесса, – вдруг вспомнил Ленька.

– А потому! – хмыкнул пацан. – Кто в стране нашей папа? Ну конечсно же, Ростов, и об этом все урки говорят. Там такое творится! Ну а Самара на втором месте по бандюкам, потому и «мама». Эх, махнуть бы в Самарочку! – мечтательно произнес паренек.

– А в Одессу не хочешь? – спросил Ленька. – Ведь она тоже «мама», насколько я знаю.

– Да, она «мама», – согласился Мишка, – только чужая, далекая, а эта – наша.

– А каких это деревенских ваш Сыч приказал бомбить? – решил узнать Ленька.

– А ты что, не понимаешь? – удился Миха. – Ведь кто на здешних рынках торгует? Правильно, в основном деревенские. Одни овощи привозят, другие фрукты, третьи – зерно с отрубями, а кто и мед с картохой – вот всю их выручку мы и должны у них забрать.

– А если вдруг мужики вилы в руки возьмут, куда бежать будете? – спросил Ленька.

– И такое случается, – шмыгнул носом Мишка. – Для этого мы и берем с собой ножи и наганы.

– Ишь ты, наганы? – удивился Ленька. – И где ж вы их взяли?

– Ты думаешь, трудно сейчас оружие раздобыть? – вопросом на вопрос ответил Мишка. – Кто-то из пацанов легавого грабанет, кто-то красноармейца. Но лично мне моя пушка досталась после налета на милицейские склады. Мы тогда не только револьверами и «маузерами» разжились, но и гранатами, «трехлинейками», патронами к ним, а заодно и пулеметом.

– «Максим», что ли? – с удивлением посмотрел на товарища Ленька.

– Да нет, «Максим» большой и тяжелый – куда с ним? А этот – американский ручник. Гатлинга.

– Я слышал о нем, – сказал Ленька, – и даже помню принцип его действия.

– Ишь ты, тебя и удивить ничем нельзя, – восхищенно посмотрел на друга Мишка.

– Книжек надо больше читать, тогда и ты будешь больше знать, – посоветовал другу Ленька.

– Да я и читать-то не умею, – признался тот.

Ленька похлопал его по плечу.

– Ничего, – говорит, – вот наладится жизнь в стране – учиться пойдешь, да и мне хорошо было бы десятилетку закончить. А то что эти четыре класса церковно-приходской школы, с этим багажом разве в институт поступишь?

– А ты что, в институт думаешь поступать? – удивился Мишка.

Ленька утвердительно кивнул, дескать, а что тут странного, ведь советский человек должен быть образованным, чтобы успешно строить социализм. Да к этому и революционное правительство призывает.

Неожиданно Ленька почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Глянул и остолбенел: за его спиной стоял Сыч и этак странно улыбался, обнажив свои гнилые зубы.

– Кто такой будешь? – оглядев Леньку с ног до головы, спросил он его.

– Да это Леха – корефан мой! – поспешил ответить вместо товарища Мишка. – Из детского дома удрал, хочет к нашей банде пристать.

– А это случайно не ментовский шпион? – подозрительно произнес Сыч и добавил, обращаясь к Леньке: – Ты не шпион?

– Да какой из меня шпион? – усмехнулся Ленька. – Я много читал про таких – они совсем другие. Вот взять книжку Фенимора Купера, которая так и называется «Шпион». Так тот мог такие дела проворачивать – куда мне до него.

– Ну ты кончай фуфло мне тут гнать, – неожиданно рассердился Сыч. – Я сроду книг не читал. Не до того было. Это вы, благополучные маменькины сыночки, жизнь по книжкам изучаете, а наши университеты – это улица.

– Тоже скажешь «маминькин сынок», – обиделся Ленька. – Я тоже не во дворцах жил, если хочешь знать, я в четыре года сиротой остался – и сразу по детдомам. А это тебе не хухры-мухры. Чего только не пришлось испытать – другим бы и жизни не хватило.

– Да, Сыч, Леха не врет, он многим из нас сто очков вперед даст. А как он дерется – ты бы видел!

– Ну это мы посмотрим! – сказал Сыч. – Ты вот что, Леха, бери перо – тоже пойдешь с пацанами, там мы и увидем, чего ты стоишь! Есть перо-то свое? Нет? На вот, возьми мою заточку, – он протянул Леньке самодельную финку.

Сборы были недолгими. Прихватив с собой все, что полагается в таких случаях, пацаны гурьбой отправились к городскому рынку.

9

На небольшой площади возле рынка стояло десятка два телег, на которые деревенские мужики с бабами грузили свой незамысловатый скарб – пустые мешки с корзинами, бочонки из-под соленых огурцов, бидоны из-под меда и то, что на вырученные от продажи деньги они приобрели в рядах городских ремесленников. Здесь были и седла для лошадей, и сбруя, топоры с топорищами, косы, ящики с гвоздями, отрезы ткани, ну и, конечно же, гостинцы для детей и внуков, аккуратно сложенные в лукошки – в общем, всего и не перечесть… Ленька смотрел на этих людей и не понимал, как можно их грабить – ведь чтобы заработать копейку, им приходится день и ночь пахать, не разгибая спину. Хорошо хоть часть денег они потратили на покупку городских гостинцев, думал Ленька, хоть не всю выручку у них эти бандюки отберут.

– Ну что, пацаны, пора! – неожиданно прервал Ленькины размышления голос Сыча. – Эй, Пузырь, а ну, начинай свой спектакль! – приказал он самому маленькому губастому пацану.

Тот тут же ринулся к мужику, который неподалеку запрягал тощую кобылку. Вынырнув из-под его руки, он схватил с телеги какую-то сумку и уже хотел было броситься прочь, чтобы затеряться в толпе покупателей, когда мужик, изловчившись, поймал его за шиворот и грубо швырнул на телегу. Пузырь завопил не своим голосом:

– Ы-ы-ы! Товарищи-граждане, спасите, убивают! – орал он.

Недолго думая, товарищи бросились ему на помощь.

– Держись, Пузырь! Держись! Мы здесь! Гады, маленьких бьют! Ну мы вам сейчас покажем!

Мгновение – и вот уже бедный крестьянин лежит на земле с пробитой головой. Следом оказалась на земле и его супруга.

– Деньги! А ну быстро гоните деньги! – кричала собравшаяся вокруг них шпана, и тем ничего не оставалось, как выполнить приказ. Ленька видел, как жена крестьянина вытаскивала их из хозяйственной сумки, которую не выпускала из рук до тех пор, пока не получила рукояткой револьвера по голове.

Выходит, Пузырь у них здесь за «заедалу», удивился Ленька. Хотя что удивляться, решил он, ведь это излюбленная тактика всех бандюков. Какой-нибудь малец из числа «шестерок» начинает заедаться к человеку, тот, естественно, от него отмахнется – тут и наступает черед более взрослых пацанов, которые с криками «маленьких бьют!» доводят дело до конца – или изобьют до смерти человека, или ограбят…

Но Пузырю больше не пришлось разыгрывать спектакль. На помощь поверженным и ограбленным мужику с бабой бросились другие люди, и пришлось присоединиться к товарищам, чтобы вместе отбиваться от разъяренной толпы. Но голос Пузыря все так же был слышен:

– Ы-ы-ы! Нате, гады, получайте! Больше не будете бедных детишек обижать. Ы-ы-ы!

Чуть дрогнув под натиском деревенских, шпана быстро пришла в себя, и тут такое началось! Стрельба, крики раненых, визг, писк, призыв о помощи! Следом раздались милицейские свистки и предупреждающие крики постовых:

– А ну, мелочь пузатая, прочь! Прочь!

И следом:

– Держи их, держи, убивцев треклятых! Еремин, хватай вон того коротышку, хватай!..

– Ну а ты что стоишь? – ткнув стволом нагана Леньку в спину, спросил его Сыч. Лицо его было красным от возбуждения и все в испарине. – Давай, помогай братве, неужто не видишь, что творится?

Леньке жуть как не хотелось ввязываться в драку, да и как попрешь против взрослых здоровых мужиков?.. Но Сыч стоит рядом и испытующе смотрит на него. А глаза его, наглые и злые, будто говорят: только попробуй сбежать, найду и убью…

– Мишка! – закричал Сыч. – А ну-ка бери своего друга и обчистите вон того мужика с бабой! – указал он на крестьянина, который пытался впрячь каурого жеребца в груженую тарой из-под меда телегу. Здесь же мельтешила и его баба, которая не переставая торопила мужа: