Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России

Анна Иоанновна была возмущена тем, что монахи и приходские священники признавали кликуш действительно одержимыми и не передавали их гражданским властям. В то же время, возможно, указ 1737 года был реакцией на отчеты Сената за лето и осень того же года. Информация, поступившая от высшего государственного органа России, побудила императрицу задуматься над опасностью небрежного отношения светских государственных чинов к распространяющимся суевериям, вере в колдовство и сопутствующие недуги, включая одержимость. Сенат обратил внимание на вышедшую из-под контроля эпидемию икоты – тяжелого и стойкого икания – среди крестьян Мезенского уезда Архангелогородской губернии, поразившую более двухсот мужчин и женщин86. Симптомы болезни были сродни симптомам кликушества, за исключением того, что пострадавшие не кричали дикими и животными голосами. Вместо этого их речь во время припадков перемежалась безостановочной и болезненной икотой. Как и кликуши, икотники считали, что попали под действие порчи, некоторые также думали, что они одержимы бесами, которых в их тела насадили колдуны87. Жертвы этой эпидемии, которая длилась к тому моменту более десяти лет и распространилась за это время по нескольким деревням, называли восьмерых человек, которые, по их мнению, их прокляли. В качестве доказательств против дьячка Емельяна Попова и жителей села Никифора и Осипа Салминых, Онуфрия Титова, Ипата Клокотова, Ивана Сибирякова, Алексея Ульянова и Дмитрия Суворова больные, их родственники и соседи доставили обвиняемых по одному с 1730 по 1737 год в мезенскую губернскую канцелярию, требуя справедливости. Если разгневанные крестьяне надеялись, что власти примут быстрые меры, они были глубоко разочарованы. Дело затянулось на несколько лет.

В 1737 году губернская канцелярия передала дело в высшие инстанции. К тому времени был определен масштаб эпидемии и собраны свидетельства многочисленных очевидцев. В то время как односельчане обвиняемых свидетельствовали о том, что они не могут с уверенностью сказать, занимались ли те волшебством, в канцелярии были убеждены, что эти люди напускали икоту и, следовательно, ответственны за эпидемию. Все обвиняемые отрицали свою вину. Не зная, как решить проблему, уездная канцелярия передала дело в губернскую, которая, в свою очередь, направила дело в Сенат. В конце июля 1737 года Сенат издал заявление, подтверждающее мнение мезенской канцелярии о том, что в целях поддержания общественного порядка подсудимых, несмотря на отсутствие признания вины, необходимо направить на дальние металлургические заводы Сибири, где они не смогут больше вредить народу, уверенному в их злокозненности. Однако на этом дело не закончилось88.

Вице-канцлер граф Михаил Гаврилович Головин, узнав о решении Сената, немедленно отменил его на том основании, что Сенат не провел тщательного расследования, чтобы определить, действительно ли эпидемия связана с заболеванием. Второго августа 1737 года он приказал Сенату направить в пораженные эпидемией икоты деревни нарочного сыщика, чтобы он сам в присутствии лекаря мог осмотреть больных. Затем следователь и лекарь должны были окончательно определить, была ли это болезнь по воле Бога или она вызвана злым наваждением. Головин также хотел, чтобы сыщик собрал характеристики обвиняемых у людей, не затронутых эпидемией напрямую89.

По требованию Головина Сенат возобновил дело. Во время допроса жертвы эпидемии заявляли, что не симулируют недуг, но и не могут доказать, что обвиняемые на самом деле на них напустили икоту или порчу. После того как почти 300 свидетелей подтвердили благонадежность обвиняемых, Сенат приказал губернской канцелярии подвергнуть пыткам нескольких одержимых икотой, чтобы выяснить подлинность их недуга. Семерых взятых в застенок больных пытали на дыбе, били плетьми и батогами, но признаний так и не получили. Наконец, 11 января 1740 года из‐за отсутствия доказательств Сенат принял решение не привлекать к ответственности ни обвиняемых, ни 207 человек, одержимых таинственным недугом90. Несомненно, мезенский инцидент послужил мощным напоминанием имперскому правительству о том, какие беспорядки может вызвать эпидемия икоты или кликушества, а также маркером того, что сведения о подобных случаях могли быть занижены.

Несмотря на то что царская власть по-прежнему настаивала на применении правовых санкций против кликуш, тех редко задерживали для допроса. Из тридцати шести дел, связанных с суевериями, которые рассматривались Преображенским приказом и Тайной канцелярией со времен Петра I до 1760 года (см. Таблицу 1.1), только два касались кликуш: дело 1720 года с участием трех московских женщин и еще одно – дело дворовой женщины, уверенной в том, что она «испорчена дьявольским наваждением»91. Государственные учреждения гораздо больше интересовала клевета на важных лиц, особенно на правителей. Пять дел этого периода заведены на людей, порочащих репутацию императрицы Елизаветы Петровны (1709–1762) и членов ее семьи. Из них четыре особенно важны из‐за их связи с верой в одержимость и колдовство. Дела крестьянина Евдокима Томилина (в 1746 году) и горожанина Петра Волкова (в 1750 году) связаны с заявлениями, что императрица Елизавета якобы была испорчена. С учетом того, что между одержимостью и колдовством существовала тесная связь, такие заявления подразумевали, что Елизавета была одержима бесом. Подобное обвинение ставило под сомнение легитимность правительницы, что само по себе было деликатным вопросом, поскольку Елизавета заняла русский престол в результате дворцового переворота. Впоследствии, в 1752 году, купца Ивана Пичюгина и денщика Григора Воробьева независимо друг от друга осудили за распространение слухов о том, что мать графа Алексея Разумовского была колдуньей. Дела непосредственно касались репутации царской семьи, поскольку граф Разумовский был фаворитом и предполагаемым тайным супругом Елизаветы Петровны. Более того, купец Пичюгин использовал такую характеристику матери Разумовского с целью объяснить, почему великий князь Петр Федорович (будущий Петр III) тогда еще не имел детей от своей жены Екатерины92.

Таблица 1.1. Религиозные преступления, расследованные Преображенским приказом и Тайной канцелярией, 1700‐е – 1760

Источник: РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 75, 128, 328, 349, 393, 411, 440, 442, 546, 550, 553, 567, 635, 720, 964, 982, 1045,1063, 1081, 1082, 1144, 1260, 1298, 1323, 1359, 1548, 1572, 1714, 1730, 1788, 1880, 1897, 1917, 1923, 1965, 1970.

Безусловно, наибольшее количество дел, рассмотренных Преображенским приказом и Тайной канцелярией, касалось лиц, которые обвинялись в причинении вреда колдовством. Многие из обвиняемых имели волшебные талисманы, бумаги или тетради, полные заклинаний белой или черной магии, а также коренья и травы для зачаровывания. Другие обвинялись в обращении к колдунам. То, что внимание чиновников сосредоточилось на тех, кто якобы мог превратить людей в кликуш или навредить другими магическими способами, а не на самих кликушах, как это предписывал закон, иллюстрирует широко распространенную даже среди правительственных чиновников XVIII века веру в возможность колдовства и одержимость бесами. Это является частью того, что Джон Ледонн называет «лихорадкой разоблачений» первой половины XVIII века, вызванной тревогой и нестабильностью, ставшими следствием двух десятилетий войн при Петре I, дворцовых переворотов и финансового кризиса 1730‐х годов93.

Выводы Е. Б. Смилянской подтверждают закономерность, которую демонстрируют вышеуказанные дела Преображенского приказа и Тайной канцелярии: следователи гораздо больше интересовались задержанием волшебников, колдунов и богохульников, чем кликуш. Смилянская изучила 198 судебных дел о магии и суевериях, датируемых первой половиной XVIII века, расширив выборку за пределы Преображенского приказа и Тайной канцелярии, включив туда также Сыскной приказ, полковые, воеводские и губернские канцелярии, местные, судебные и ряд других ведомств. Чуть более 50 процентов этих случаев касались людей, использующих наговоры и заклинания, примерно треть из них – попытки колдовства и защиты от чар94. Преобладающее количество мужчин среди обвиняемых (в соотношении почти 5:1) можно объяснить их более высокой публичностью и большей вероятностью того, что внимание властей привлечет деятельность солдат, священнослужителей, писцов и торговцев.

В то время как правительственные учреждения не занимались регулярными задержаниями кликуш, Священный синод, зависящий от поступления информации о суевериях и богохульствах из епархиальных источников, также не проявлял бдительности в отношении кликушества. Несмотря на напоминание 1737 года о том, что епископы должны отчитываться Синоду дважды в год, и призыв 1746 года к священникам сообщать епископам обо всех кликушах, официальные послания епископов рассылались нерегулярно, а ответы были скорее формальными отписками95. Так, в 1751 году, например, только ростовский, суздальский, архангелогородский и переяславский епископы обтекаемо пишут о суевериях в своих епархиях, причем последние два отмечали наличие кликуш. Архангелогородский архиепископ Варсонофий сообщал только, что в его епархии, в Кеврольском и Мезенском уездах, имеется «один икотник (кликун) и семь икотниц (кликуш), которые и сыскиваются». Несомненно, причиной упоминания икотников в отчете стала широкая известность эпидемии икоты в Мезенском уезде 1720–1730‐х годов, потребовавшая вмешательства Сената. Сообщая о наличии бесноватой женщины, переяславский епископ заверяет Синод, что и ее, и тех, кого она обвиняла в колдовстве, вызвали в суд. Остальные епископы, числом 21, уведомили Синод, что «слава Богу все добре»96.

Серьезное наступление на замалчивание суеверий, включая веру в одержимость бесами и колдовство, в епископских отчетах можно увидеть в донесении суздальского архиерея Порфирия от 1754 года. Порфирий отмечает, что, хотя поповские старосты и духовные правления не сообщают о суевериях в период с июня 1751 по январь 1752 года, «множайшие вдалися волшебствам, чарованиям, колдунствам, обаяниям, что едва каковы дом во граде и в окрестных селех обрестися может, в котором бы от таковаго сатанинского действа плачевных не было случаев…». Убеждая Синод в том, что полдюжины лет боролся с отступничеством и с ложной верой в колдовство и волшебство, он вынужден признать, что в его епархии имели место подлинные случаи, когда колдуны напускали на людей бесов. Мало какая свадьба или рождение ребенка, писал Порфирий, проходила без демонического вмешательства, что, в свою очередь, приводило к ухудшению здоровья людей и даже смертельным случаям. Он объясняет, что в духовном суде неохотно расследуют подобные «сатанинские действа», потому что «все страхом одержимы, чтобы безгодно не пропасть смертию». Более того, архиерей так боялся за свою жизнь, что попросил Синод освободить его от должности и перевести от «толь злаго народа»97.

Ободряющая откровенность суздальского архиерея в отношении всепроникающей веры во вредоносную магию заслуживает внимания. В то время как законодательство и церковная кампания с 1740 года и далее осуждали суеверия, православные практики продолжали связывать колдовство или чародейство с одержимостью бесами. Священники спрашивали у своих прихожан на исповеди не только о том, обращались ли они к предсказателям и колдунам, но и пользовались ли они их услугами, чтобы навести чары или порчу98. Подобные высказывания в исповедальных и религиозных текстах закрепляли в умах православных людей, что недоброжелатели могли наслать на них как болезни, так и бесов. Еще в 1803 году архиепископ Вениамин (1739–1811)99 в своем руководстве, объясняющем православные обряды, символы, таинства и различные молитвы, отмечает: «Некоторые отвергают, что сила и злодейство демонов наводят на людей болезни; но благочестивые люди не сомневаются в этой истине». В подтверждение своих слов он цитирует 13-ю главу Евангелия от Луки, на другой странице указывая, что молитвы для обуреваемых духами необходимы, так как они «подвержены нападениям нечистых духов, – по злому действию волшебного искусства». Шестнадцатое издание руководства, опубликованное в 1899 году, содержит раздел100 о тесной связи между колдовством и одержимостью101.

Случай, привлекший внимание Священного синода в 1770 году, подчеркивает сохраняющуюся веру в колдовство в российском обществе и лояльность церковных иерархов к кликушам. Пелагея Никитина, крепостная из костромской деревни графа Матвея Федоровича Апраксина, была передана церковным властям губернской канцелярией за «напущение на крестьянских женок беснования и кликоты» (объединение слов «кликать» [как кликуши] и «икота»). Позже костромской епископ Симон сообщает Священному синоду, что его расследование показало, что Никитину ложно обвинил в волшебстве бурмистр Бухоловской вотчины Афанасий Васильев. Он добился повинной, жестоко избивая женщину. Сторонник идей Просвещения и осуждающий пытки, преосвященный Симон приказал наказать бурмистра за истязания несчастной. Любопытно, однако, что он ничего не пишет о тех женщинах, которые были идентифицированы в ходе расследования как кликуши и, согласно закону, должны были оказаться под следствием и наказаны102.

Случай, рассмотренный Ростовской духовной консисторией в середине 1760‐х годов, несколько проливает свет на церковные процедуры в отношении кликуш, демонстрируя, как серьезно церковники отнеслись к вопросу о подлинности привлекшей их внимание кликуши103. Дело касалось инцидента 1764 года в селе Тишино Ярославского уезда, где две крестьянки обвинили свою соседку Екатерину Иванову в том, что та наслала на них кликоту. По этому обвинению Иванову отправили в губернскую тюрьму. Ростовская консистория инициировала расследование дела. Выслушав различные свидетельства, церковники решили в апреле 1766 года отправить Иванову в женский монастырь в Ростове. Настоятельнице было поручено при помощи Священного Писания внушить крестьянке страх Божий, чтобы определить, действительно ли та общалась с бесами и околдовывала своих соседей. Они также вызвали врача, чтобы осмотреть одержимых женщин. Узнав от игуменьи, что признания Ивановой в причастности к колдовству и связям с бесами были получены гражданскими властями под пытками, консистория освободила Иванову от обвинения в колдовстве, создав прецедент для решения епископа Симона по делу Пелагеи Никитиной в 1770 году. В то же время они воздержались от наказания кликуш, поскольку врач, осмотревший женщин, признал, что те страдают от настоящего недуга. Другими словами, поскольку кликуши не симулировали свою одержимость, они не подлежали преследованию по закону104.

В 1771 году Священный синод действительно преследовал кликуш, которые подозревались в ложных обвинениях других в насылании порчи105. Церковь была особенно заинтересована в деле, в котором участвовали представители низшего духовенства, в том числе приходской священник, ранее уже нарушавший церковные законы. В таких случаях Синод не подчинялся гражданским властям, а мог наказывать нарушителей напрямую. Первый доклад епископу Коломенскому Феодосию поступил от священника Богословской церкви Иакова Тимофеева в январе 1770 года. Отец Иаков сообщил, что двенадцатилетний племянник коломенского купца Макара Щурова Памфил вел себя как кликун, птичьим и собачьим голосом выкрикивая, кто над ним чародейство учинил. В ответ на сообщение отца Иакова Коломенская консистория вызвала мальчика в магистрат для допроса. Мальчик показал, что двумя годами ранее он жил в доме того самого священника Иакова Тимофеева для обучения скорописи, когда его впервые внезапно «ударило о земь». И с тех пор это происходило с ним практически каждый день. Но ни причины болезни, ни характера своих припадков мальчик не знал.

Когда Памфила отвели в консисторию для дальнейшего допроса, у него случился припадок, во время которого он упал на пол, стал метать руками и ногами и кричать подобно кликуше. На этот раз он обличал дьячка Степана Прокопьева и попова сына Василия Евсеева в том, что они его испортили. Чтобы убедиться, правда ли у мальчика случился припадок, дознатели укололи его ногу иголкой. Далее они с недоверием пишут, что в ответ он немедленно встал как ни в чем не бывало. С тем Памфила представили первосвященнику, который продолжил допрос в присутствии консистории. После неоднократных призывов говорить правду, угроз навлечь на себя гнев Божий и, несомненно, боясь еще одной проверки иголкой, мальчик поддался давлению и отказался от своей предыдущей истории. Теперь он признался, что жена отца Иакова, Прасковья Петрова, и их сын Тихон пообещали ему рубашку и деньги, за которые он должен был притворяться одержимым и оклеветать дьячка и сына другого священника. Отметив, что он получил деньги также от отца Иакова, Памфил обвинил того в причастности к афере. Получив признательные показания Памфила, Коломенская консистория вызвала на допрос семью Тимофеева. Они сходу отвергли выдвинутые против них обвинения. Прасковья Петрова утверждала, что она сама была поражена тем же недугом, что и Памфил, и что источником недуга был не кто иной, как дьячок Степан Прокопьев, злившийся на нее за то, что она купила пестрядь не у него, а у солдатки. Подтверждая показания попадьи, отец Иаков добавил, что от приключившегося недуга по его приглашению его жену лечил колдун (уже покойный) и что он каялся в этом грехе своему духовному отцу, также покойному, и понес надлежащую епитимью. Дальнейшее расследование показало, что у Тимофеева дома хранились тетради с сомнительными рецептами лечения и околдовывания, а также выяснилось, что и священник с женой оклеветали дьячка, чтобы заставить его отказаться от места в пользу их сына Тихона.

Прежние проступки Тимофеева в этом случае не сулили ему ничего хорошего: в 1752 году он был оштрафован и был запрещен в служении за самовольную продажу частицы святых мощей симеоновскому дьячку Петру Козьмину. Двенадцать лет спустя консистория приказала отцу Иакову отбыть четыре месяца в Предтеченском монастыре в Туле за клевету на священника. В том же году он отбыл двухмесячную аскезу в другом монастыре за ссору с товарищем, которого называл «бесом». Тогда же консистория начала расследование о причастности Тимофеева к обращению в старообрядчество 83 крестьян.

Учитывая последние нарушения Тимофеева, Священный синод утвердил решения консистории, приказав лишить Тимофеева сана и сослать его вместе с женой, а их сына Тихона отправить в армию106. Приказав сжечь сомнительные тетради, Синод предоставил Коломенскому магистрату решать судьбу купеческого сына Памфила. Наконец, Синод смягчил наказание для свекра Тимофеева, священника Петра Сергеева: за хранение подозрительных тетрадей предприимчивого зятя ему предписали полгода клиросной службы в монастыре (вместо предписанного консисторией года и ста поклонов ежедневно).

Тенденция как Священного синода, так и гражданских властей в XVIII веке уделять больше внимания тем, кто, по их мнению, занимался магией, чем кликушам, считавшим себя жертвами колдовства, побудила в 1770 году Сенат к действиям. Члены Сената отрицательно отреагировали на дело прошлого года, когда Священный синод по итогам гражданского и церковного расследований поручил епископу Устюжскому (Архангельской губернии) увещевать крестьян Егора Пыстина, Захарию Мартюшева, девку Авдотью Божукову и солдатку Авдотью Пыстину, которые занимались чародейством и отрекались от христианской веры. Поскольку в отчете епископа отмечалось, что виновные захотели покаяться добровольно, Синод приговорил вернуть их в церковь, но наложил пятилетнюю епитимью за то, что ранее они отрекались от веры. Покаяние включало год тяжелых работ в монастырях, регулярное посещение церковных служб, а также исповедь четыре раза в год во время постов. Но до причастия (кроме смертного случая) не допускать ни во время епитимьи, ни после, пока епископ не решит, что они достаточно раскаялись. В соответствии с законом, Синод передал крестьян в Устюжскую провинциальную канцелярию для вынесения светского приговора. Получив отчет по делу через губернскую канцелярию и изучив всю документацию, Сенат обвинил судей Яренской воеводской канцелярии, где проводилось первое расследование в «невежестве и непростительной неосторожности», приведших к тому, что Сенат назвал «непорядочным следствием». Далее он обвинил местные власти в нарушении закона и истязании предполагаемых колдунов, а судей в том, что они приняли противоречивые признания обвиняемых в невозможных преступлениях107.

Истинными виновниками вышеупомянутого дела, с точки зрения сенаторов, были кликуши. Сенат охарактеризовал их как «несколько беспутных женок и девок, [которые] притворяясь быть испорченными, по злобе и в пьянстве выкликали имена вышеобъявленных несчастных людей». Соответственно, эти женщины ложно обвинили указанных лиц в том, что те стали причиной их одержимости108. Ключевым здесь является то, что Сенат заостряет внимание на том, что кликуши – женщины. Если в предыдущих законах и делах используется гендерно ориентированный термин «кликуши», то к тому же упоминается возможность мужчин быть кликунами и иногда мужчин называют в числе жертв одержимости. Однако здесь уже нет никаких сомнений в гендерном аспекте кликушества как специфически женского девиантного поведения. Характеристика кликуш как пьяных является отсылкой к аналогичному высказыванию Отца Церкви Иоанна Златоуста, осуждающего пьяных женщин, которые невольно становились инструментом злых сил109. Используя прилагательное «беспутные», сенаторы также вторили настроениям, выраженным Священным синодом в деле 1733 года, где говорилось о лжекликушах. Добавление непристойного сексуального поведения к списку характеристик кликуш сделало самих женщин, а не бесов, ответственными за содеянное.

Сенат посчитал, что не допросить кликуш было ошибкой следствия, вместо чего ложные признания были добыты путем истязания невиновных. Вследствие этого он приказал публично наказать виновных в беззаконии на мирском сходе: кликуш бить плетью, а сотских и старост – батогами. Сенат объявил, что подробности и исход этого досадного дела, а также необходимость соблюдать указы Петра I и Анны Иоанновны о кликушах должны быть доведены до сведения официальных лиц не только в Архангельской губернии, но и во всех других провинциях и регионах. Более того, в решении Сената говорится, что каждому здравомыслящему человеку известно, что невозможно принести вред кому-либо сверхъестественными средствами110. Таким образом, постановление Сената 1770 года подчеркнуло невозможность как для государственных чиновников, так и для православной церкви привлекать к ответственности кликуш или других преступников, сохраняя веру в чародейство и волшебство.

О продолжающемся нежелании церкви наказывать кликуш по закону свидетельствует заявление 1785 года епископа Архангельского и Холмогорского Вениамина. Доводя до сведения архангельского губернатора дело о 19 кликушах, он тем не менее просит не наказывать тех как преступников. Епископ подчеркивает, что, поскольку эти люди страдали от естественных болезней, им требовались средства для исцеления111.

Лишь в XIX веке уголовные суды начали отвергать предположение, что люди действительно могут получать сверхъестественные возможности с помощью магических средств. В первой половине века судьи осуждали предполагаемых колдунов и ведьм, но с большей охотой, следуя законам, обвиняли их в нарушении порядка и обмане. Однако к середине века, когда вера во вредоносную магию осталась в основном среди крестьян и бедных городских жителей, судьи заявили о своем нежелании рассматривать такие дела. Уголовные суды в XIX веке с гораздо большей вероятностью судили кликуш по обвинению в мошенничестве112. Соответственно, судьи чаще консультировались с врачами для проведения медицинской оценки кликуш113. Обученные находить конкретные недуги, врачи отвергали одержимость бесами или колдовство как способные вызвать кликушество, предпочитая использовать все более популярный термин «истерия» для объяснения этой «женской болезни».

Русская православная церковь, однако, по-прежнему неохотно следовала Духовному уставу и государственному закону по этому вопросу, не стремясь передавать кликуш гражданским властям. Сопротивлялась церковь и искушению возложить на одержимых ответственность за их действия. Объяснение стойкого нежелания церкви наказывать кликуш можно найти в отношении церкви к дьяволу и бесам, а также той роли, какую чудодейственные исцеления одержимых играли при выявлении и канонизации православных святых. Покуда чудодейственные изгнания нечистой силы продолжали символизировать религиозную истину, церковь не была готова низвести одержимость бесами до статуса простого суеверия.

Торжество православия над дьяволом

Православные представления о дьяволе и чудесах переплетены, потому что оба основаны на понятии грешного мира, возведенного послушанием Адама и Евы дьяволу114. Согласно православию, дьявол – это божественное творение, подчиненное Богу. Ранние православные богословы полагали, что, будучи «„князем мира сего“ (как его, собственно, называет сам Христос), сатана остается тварью единого истинного Бога и Творца», дьявол может противоборствовать человеку только с позволения Бога, а не своевольно115. Православный катехизис сообщает, что есть «злые ангелы, которых иначе называют диаволами или бесами», которые «будучи коварными в отношении людей, обольщая их, внушают им ложные мысли и злые желания». Однако православная церковь утверждает, что демоническая сила временна и уступает силе добра, которая в конечном счете торжествует. Православные богословы утверждают, что грехи человечества могут быть разрешены через Христа, молитву, исповедь и покаяние. Через причастие верующие стремятся к духовному и физическому благополучию. Согласно молитве Иоанна Златоуста, Кровь и Тело Христово не только избавляют верующих от тяжести их грехов, но и защищают их от действий дьявола, побеждает злые инстинкты116. Молитва Господня также просит Бога спасти верующих от дьявола: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого»117. Те, кто таким образом принимает Сына Божьего, согласно православному вероучению, могут достичь безграничного милосердия Бога через заступничество святых и Богородицы118. Чудеса, связанные с изгнанием нечистой силы и исцелением других телесных недугов, вызванных бесами, являются еще одним знаком Божьей благодати и любви к человечеству. Вера даже самого святого человека, согласно православию, неоднократно испытывается на земле нападениями дьявола или его бесовских приспешников. Продолжая аргумент, поскольку не все люди способны достичь святости, они не всегда могут успешно противостоять дьяволу. Бесы могут вселиться в тело христианина и мучить его. Но всегда есть надежда на победу над тьмой.