Темные силы

– Скажи ему просто, что я ездила за работой.

– Поняли, принчипесса, мою игру?.. Я всегда знал, что ваш ум не лишен остроты и равняется вашей красоте… Но граф Савищев не так прост: он навел справки и узнал, что достопочтенный Сулима живет один в своем доме и никаких швейных работ от портних принимать не может.

Маня заложила руки за спину, опустила голову и опять заходила по комнате.

Глава XXVII

– Ты знаешь ли, – сказала она наконец Оресту, – что все это может быть гораздо серьезнее, чем ты думаешь? Дай мне немного подумать и сообразить, как поступить. Ты не знаешь, почему граф Савищев следил за мной?

– Романея! – вздохнул Орест.

– Брось! Говори яснее! – раздраженно проговорила Маня.

– Чувство любви! – пояснил Орест. – Я вам докладывал, что он влюблен в вас.

– Чувство любви!.. – протянула Маня и покачала головой. – Нет, дай мне подумать.

– А долго вы, извините, размышлять будете?.. Когда я могу надеяться на ответ?

– Завтра утром я тебе скажу.

Орест протяжно свистнул и произнес:

– Ждать до завтрашнего утра, принчипесса, – танталовы муки, на которые я не способен!

– Почему танталовы муки?

– Потому что если я сегодня сообщу графу добытые сведения, получу от него соответствующую мзду…

– И много?

– Вчера он мне дал тридцать рублей пожертвования.

– А если я дам тебе деньги, ты подождешь?

– Посмотрим!

Маня подошла к комоду, выдвинула тяжелый ящик, порылась в нем и достала империал.

– Вы уже столь богаты, – воскликнул Орест, – что можете покупать меня золотом?.. Не ожидал, принчипесса!.. До завтра!

– Погоди! – остановила она его. – Ты мне еще не сказал, что тебе известно про меня?

– Я тороплюсь, принчипесса!

– Но мне нужно знать…

Орест приблизился к ней, нагнулся к ее уху, и, обдавая ее перегаром, тихо шевельнул губами:

– Что вы не дочь титулярного советника Беспалова, а графиня Савищева!

– Так это правда? – вырвалось у Мани.

– А вы были осведомлены об этом?

– Да… то есть, нет… Говори, что тебе известно?

Орест нагнул голову и прислушался в сторону столовой: там Беспалов шлепал своими туфлями.

– Нельзя! – сказал Орест. – Изложение требует времени, а родитель может помешать.

– Тогда вот что. Мне все равно надо идти сейчас. Я выйду черным ходом, а ты пройди на улицу через парадную. Ты проводишь меня, и мы поговорим по дороге.

– У меня жажда, и ваш империал просто горит у меня в кармане! – продекламировал нараспев Орест и добавил: – Разве отложить объяснение подробностей нельзя?

– Нельзя. Мне нужно сейчас, иначе я не смогу разобраться! – настаивала Маня очень серьезно и требовательно.

Орест повиновался и, проходя через столовую, видел, как отец, отперев дверцу буфета, запахнув халат и прижав к себе локтем трубку, налил из заветного графинчика рюмку и опрокинул ее в рот.

Проглотив водку, он мельком взглянул на Ореста и демонстративно запер буфет: «А тебе, мол, не дам!»

Орест ответил ему взглядом сожаления.

«Если бы ты знал, – подумал он, – что я вчера протравил тридцать целковых, а сегодня у меня в кармане империал!»

В передней он без смущения надел плащ Саши Николаича, который был у себя в комнате и читал «Санкт-Петербургские Ведомости», и вышел на улицу.

Маня сразу и не узнала его в этом нарядном плаще их жильца: до того в нем изменилась фигура Ореста.

– Что это ты? – удивленно спросила она.

– Чтобы быть достойным вас и не скомпрометировать вашего изящества своим костюмом, слизнул без спроса чужие ризы! – пояснил Орест, довольный своей находчивостью.

Маня опустила вуаль на шляпе и пошла вместе с Орестом.

– Ну, говори скорее! – шепнула она.

– Да ведь рассказ довольно длинен! – начал Орест. – У отца графа Савищева…

– Был брат! – перебила его Маня. – Он был женат на француженке и скрылся по обстоятельствам…

– По обстоятельствам, которые ему грозили виселицей! – бесцеремонно добавил Орест. – Ну так вот-с! У француженки, графини Савищевой, была камеристка, то есть, попросту, горничная девка; но так как и она была француженкою, то ее звали камеристкой. В один прекрасный день эта камеристка оказалась беременной. Вы меня извините, принчипесса, что я называю вещи своими именами, но в деловом разговоре иначе нельзя!

– Да, да, скорее!

– Так камеристка оказалась беременной; от кого и как – пусть будет покрыто мраком неизвестности, но этот мрак неизвестности оказался все-таки настолько благороден и состоятелен, что соблазненную девицу-француженку выдал замуж за титулярного советника Беспалова, чтобы дать имя ребенку. А невинный младенец сей, получивший имя Беспалова, ваш покорнейший слуга! Но это только так, кстати! Дело совсем не в этом. А сущность всего интереса для вас заключается в чувствительности этой самой камеристки, а впоследствии госпожи Беспаловой. Когда она узнала, что ее бывшая госпожа скончалась, родив дочь, которую отдали в воспитательный дом, потому что ее отец бежал, а родственники не хотели ее признавать, она, с согласия мужа, Беспалова, взяла девочку и воспитала ее как родную дочь. Это были вы, лучезарная принчипесса, которая, насколько я мог судить, еще недавно ничего не подозревала…

Маня, сильно взволнованная, шла так быстро, что Орест едва поспевал за ней.

– Я солгала, я ничего не знала до вашего рассказа! – с трудом выговорила она.

– Тем приятнее для меня, что я вас смог обогатить такими ценными сведениями! – поклонившись, промолвил Орест.

– Но достоверны ли они?

– Вполне! Когда все это происходило, мне было семь лет и все переговоры шли при мне. Думали, что я ничего не понимаю, но я и в детстве отличался своими выдающимися способностями, и все это помню, как вчера!

– Так что, Беспалов недаром называет меня своей воспитанницей? – спросила Маня.

– Как видите, моя краса! Из всех нас, составляющих население его палаццо, один только Виталий его подлинное детище.

Они уже завернули с Невского на Фонтанку и Маня остановилась у ворот дома, который, как легко догадался Орест, принадлежал Андрею Львовичу Сулиме.

– Благодарю, – сказала она, – мне надо зайти в этот дом.

Орест снял картуз и галантно произнес:

– Не смею вам мешать, принчипесса, поступайте, как вам заблагорассудится… Вы предупреждены обо всем!

Проговорив это, он грациозно раскланялся и, картинно задрапировавшись в плащ, удалился, довольно правдоподобно избражая собою действующее лицо французского таинственного романа.

Глава XXVIII

Маня проворно юркнула в ворота и прошла в подъезд во дворе.

– Доложите обо мне сейчас же Андрею Львовичу! – приказала она встретившему ее в подъезде лакею.

Лакей с сомнением оглядел ее.

– Доложите!.. Разве вы не помните, я вчера приезжала сюда, в здешней карете, – торопливо объяснила Маня. – Доложите… он уже знает… Скажите, что по очень важному делу.

Лакей пошел докладывать, быстро вернулся и сказал:

– Пожалуйте, просят!

С сильно бьющимся сердцем Маня вошла в кабинет Андрея Львовича. Это был богатый кабинет, с ковром во всю комнату, с дорогими книжными шкафами, с зелеными штофными портьерами, темными старинными картинами и бронзовыми статуэтками. Сулима сидел за столом и писал.

– Вы знаете, что я узнала сейчас? – сразу же приступила Маня. – Вы сказали мне не все… Вы мне сказали, что сделаете меня наследницей состояния графини Савищевой, если я вам уступлю половину всего, а ведь я – наследница на самом деле, потому что я…

– Погодите, погодите, моя милая барышня, – спокойно остановил ее Андрей Львович. – Что такое?.. и откуда вы узнали?

– Вы мне рассказывали, что дочь разжалованного графа Савищева была отдана в воспитательный дом и след ее потерялся навсегда… вы мне рассказывали это?

– Да, рассказывал.

– И говорили, что можете поставить меня на место этой дочери, потому что я подхожу по годам и по имени.

– И это я говорил, – согласился Сулима.

– Ну, а теперь я узнала, что я – на самом деле эта якобы потерянная в воспитательном доме дочь…

– От кого же вы узнали это?

– Если я вам это скажу, то раскрою свои карты!

– А вы хотите их скрыть?

– Зачем рассказывать лишнее? Отчего вы мне не сказали, что я – настоящая дочь графа Савищева?

– Для того, чтобы тоже не говорить лишнего! – улыбнулся Андрей Львович. – Впоследствии я бы вам это сообщил!.. Но раз уж вы узнали, делать нечего!

– И напрасно скрывали! – возразила Маня, – Теперь я буду действовать с более легким сердцем, потому что чувствую за собой право, а то я было уже испугалась!

– Испугались?!.. Чего? – воскликнул Сулима.

– Вы мне сказали, что нам необходимо иметь метрическое свидетельство Анны Петровны и что оно лежит в ее туалете в незапертом ящике. Вам во что бы то ни стало необходимо было, чтобы я доставила его вам. Я это сделала и вчера приезжала сюда и привезла его вам в вашей карете.

– Ну, что же? Если это и было страшно, то уже прошло… чего же тут пугаться?

– Но свидетельство я взяла из ящика после того, как его туда положил молодой Савищев; и вдруг сегодня оказалось, что он вчера следил за мной, видел, как я села в карету и как подъехала к вашему дому.

Андрей Львович внимательно выслушал Маню и затем спросил ее:

– Он сам вам это рассказал?

– Не мне, а Оресту Беспалову, которого он подкупил, чтобы тот разузнал, зачем я к вам ездила, и сообщил ему.

– Ну, а Орест Беспалов?

– Нашел более выгодным вступить в сделку со мной. Он признался мне во всем и спрашивает, что я должна сказать ему для сообщения графу Савищеву в виде результата своих якобы розысков?.. И я, прежде чем ему ответить, пришла посоветоваться с вами.

– Вы поступили очень разумно! – одобрил Сулима. – Я все более и более убеждаюсь, что вы – верный человек и с вами можно иметь дело! Когда вы обещали дать ответ?

– Завтра утром.

– Так завтра утром напишите маленькую записочку графу и назначьте ему свидание хоть в Летнем саду, что ли, а эту записку пусть ему передаст Орест Беспалов.

– Но Савищев обещал ему за сведения деньги.

– Дайте вы их ему. У вас хватит? Или дать вам еще?

Маня потупилась.

Андрей Львович вынул из стола пачку ассигнаций и передал ей, сказав:

– Все равно, когда вы станете богатой, тогда сосчитаемся!.. А графу при свидании скажете, что были у меня по поводу наследства Оберланда, но что это – огромная тайна, которую вы открываете только ему, по особенному расположению. Можете вставить что-нибудь относительно того, что я принадлежу к ордену иезуитов и интересуюсь вами потому, что ваша мать, то есть жена титулярного советника Беспалова, была католичкой… Ну, а что же ваш жилец?

– О нем у меня тоже есть новости! – ответила Маня.

– Какие же?

– В Петербурге сейчас есть какой-то француз, приехавший из-за границы, который разыскивает его, чтобы сообщить ему о наследстве.

Андрей Львович выпрямился, поджал губы и нахмурил брови.

– И давно приехал этот француз?

– Только вчера.

– И уже успел повидаться с Николаевым?

– Кажется, нет… даже наверное нет, потому что тот непременно сообщил бы мне об этом. Этого француза видел Орест…

– Где же встретился Орест с этим приезжим?

– Должно быть, в трактире, потому что, кроме трактира, он нигде не бывает.

– Хорошо, милое дитя, благодарю вас! Идите же и сделайте все, как между нами условлено! – сказал Сулима.

Спровадив Маню с некоторой поспешностью, Андрей Львович нервно дернул за сонетку и приказал появившемуся лакею:

– Как можно скорее карету!..

Глава XXIX

Когда карета была подана, Сулима быстро вскочил в нее и коротко крикнул кучеру:

– К Желтому!..

У Крыжицкого ему сказали, что Агапита Абрамовича нет дома.

– Он должен быть! – настойчиво произнес Андрей Львович. – Именем Белого я говорю, чтобы он сейчас же был тут!

Через некоторое время в кабинет, куда никого не спрашиваясь проник Сулима, вышел из шкафа Крыжицкий.

– Простите! – сказал он, – Но я был занят в моей лаборатории.

– Знаю я твою лабораторию! – усмехнулся Андрей Львович, которому была известна, очевидно, и находившаяся за лабораторией турецкая комната. – Скажи мне лучше, внимательно ли ты следишь за порученным тебе Николаевым?

Крыжицкий пожал плечами и ответил:

– Ну конечно, внимательно. Он по-прежнему живет у Беспалова, недавно был в гостях у Леки Дабича, который хочет втянуть его в прежнюю среду, и при всем этом он еще более, чем когда-нибудь, влюблен в красивую воспитанницу Беспалова.

– Ну, а знаешь ли ты, что вчера в Петербург приехал некий француз, который ищет Николаева, чтобы сообщить ему о завещании отца?..

– Нет.

– Вот то-то же!

– Но кто этот француз?

– Вернее всего, старый камердинер завещателя, и если он найдет Николаева в Петербурге и расскажет ему, что его отец умер и оставил ему по завещанию все наследство, все состояние, то Николаев запросто может отправиться во Францию и получить наследство помимо нас. А там взыскивай с него по расписке!.. Необходимо, во-первых, чтобы он думал, что получение его наследства вовсе не так просто, а, во-вторых, чтобы он, убежденный в сложности дела, получил состояние через нас. Только тогда мы будем обеспечены и уверены в том, что на нашу долю придется половина.

– Я все это понимаю! – сказал Крыжицкий. – И понимаю, что нужно во что бы то ни стало помешать французу – кто бы он ни был, камердинер или кто другой – увидеться с Николаевым. Но для этого нужно знать, откуда получено известие о приезде француза?

– От Ореста Беспалова.

– Этого довольно! Все будет сделано! – решительно произнес Агапит Абрамович.

Сулима, улыбаясь, покачал головой, затем спросил:

– Что ты намерен делать?

– Прежде всего узнать от Беспалова, где этот француз? – ответил Крыжицкий.

– А если он не скажет?

– Дам ему денег.

– Сколько?

– Ну я не знаю… сколько понадобится.

– А если их понадобятся сотни?

– Дать их ему.

Андрей Львович опять покачал головой и сказал:

– Где твоя прежняя сообразительность? Восточные курения слишком затуманили ее!.. Пропадешь ты благодаря своей турчанке!

– Я не понимаю, в чем тут может быть ошибка! – начал было высказывать свои соображения Агапит Абрамович.

– В том, – перебил Сулима, – что Орест Беспалов, получив сотни, станет кутить и швыряться деньгами и в первый же раз, когда он, пьяный, попадет в полицию, у него потребуют отчета в том, откуда у него столько денег, а это нам крайне невыгодно.

Крыжицкий стукнул рукой по столу и воскликнул:

– А ведь это правда! В самом деле, у меня ясность мыслей затуманилась… Значит, надо действовать иначе!.. Сегодня же увезу Николаева из Петербурга!

– Это средство сработало бы лучше, но он никуда не поедет из Петербурга.

– Может, его уговорить, что это необходимо для его дела.

– Едва ли! – сказал Сулима, – Он не захочет оставлять Петербург и расставаться с любимой девушкой. На влюбленных трудно подействовать рассудительными убеждениями!

– Тогда что же делать?.. Время терять нельзя!

– Нужно поступить самым простым и верным поэтому способом. Француз остановился в гостинице, а их не так уж и много в Петербурге, и если все цвета пойдут по ним, то легко смогут найти всех французов, приехавших вчера в Петербург, если бы их приехало даже несколько. А найдя, нетрудно распознать, который из них нам нужен, и затем легко поступить по обстоятельствам!.. Берись сейчас же за дело, а я дам знать остальным.

– Фиолетовый, кажется, болен! – сказал Крыжицкий.

– На всякий случай, я к нему проеду сам. А, впрочем, и шестерых вас будет достаточно!

На этом они расстались.

Глава XXX

Саша Николаич, прочтя «Санкт-Петербургские Ведомости», взялся за сборник стихов, который купил себе недавно, и долго перелистывал его.

Стихи говорили, по преимуществу, о любви, были наивны и плохи, но они Саше нравились.

Он сам почувствовал прилив вдохновенья, взял лист бумаги и долго тщательно чинил перо, предвкушая сладкие минуты творчества.

Наконец, перо было починено, Саша Николаич обмакнул его в чернильницу и одним взмахом написал:

«На жизнь с надеждою взирая…» Он думал, что, чем выспреннее подберет слова и выражения, тем стихи будут лучше.

В первую минуту ему доставила огромное удовольствие написанная строчка. Он даже удивился, как это он мог так сочинить хорошо!

Но что дальше?

Дальше Саша Николаич думал, думал и зачеркнул свою строчку, решив, что она не годится.

«Вотще, о! Слабый человек!» – написал он снова, но тотчас же вычеркнул «слабый» и написал «гордый».

Затем он и это вымарал, оставил только слово «вотще» и сверху написал: «Что есть истина?» – и подчеркнул, желая обозначить, что это – заглавие.

Но и это было не то.

Саша Николаич встал, прошелся по комнате, подошел к столу и, не садясь, изобразил на бумаге:

«О, девушка прелестна, Пойми ты, дорогая…»

Дальше стихи опять не шли, и у Саши Николаича появилась совершенно новая мысль: «Вертится жизни колесо…» – но, кроме «Жан-Жак Руссо», другой рифмы на колесо не находилось, а в чувствительные стихи вставить Жан-Жака Руссо было делом явно неподходящим.

Так Саша Николаич провел время до обеда и, хотя никакого стихотворения у него не получилось, но все-таки он находился в приподнятом настроении.

Это настроение стало совсем радостным, когда Маня предложила ему после обеда вместе делать пасьянс.

Они весь вечер провели вместе. Маня была особенно любезна с Николаевым, и он целый день никуда не выходил из дома.

Наутро Саша Николаич нашел на вешалке свой плащ истерзанным и в грязи. Разумеется, он рассердился и призвал рябую девку Марфу, чтобы дознаться, каким образом его одежда оказалась в таком виде. Но Марфа разводила руками, качала головой и уверяла, что ей ничего не известно.

Саша Николаич был так возмущен, что в первый раз повысил голос, так что даже титулярный советник Беспалов счел своим долгом выглянуть из столовой.

– Да-с! Это совсем непорядок!.. – сочувственно согласился он. – Очевидно, это штука моего сына Ореста и он за это ответит!.. О, он за это ответит!

Беспалов энергично потряс трубкой, но в это время показался сам Орест и титулярный советник тут же сбавил пыл и довольно мирно произнес:

– Обратите внимание, сударь, в каком состоянии плащ нашего жильца!

Орест нацелился взглядом на плащ, рассудительно покачал головой и сказал:

– Однако!..

– Так это сделали вы? – подступил к нему Саша Николаич.

Орест отмахнулся от него, как от мухи.

– Со всяким может случиться!.. Дело вовсе не в этом!

– Да нет, позвольте! – вмешался Саша Николаич.

– Ну что там позволять, гидальго! Плащ – это пустяки, тлен и преходящее. Я вам скажу лучше… Пожалуйте-ка сюда!

И Орест взял под руку Сашу Николаича и повлек его в комнату.

– Но, как хотите, я этого допустить не могу! – продолжал горячиться Саша Николаич.

– Гидальго, сеньор, успокоитесь!.. – с несколько преувеличенной страстью стал восклицать Орест. – Я вам принес известие, которое стоит десяти плащей. Плюньте!.. Вы понимаете, вы получаете наследство, капиталы, на которые можете приобрести все плащи города Санкт-Петербурга и даже Парижа, прекраснейшей столицы Франции!..

Орест подробно рассказал о вчерашней встрече с французом и передал их разговор.

Он, собственно, не рассчитывал сегодня так быстро выложить все Саше Николаичу, но испорченный плащ заставил его сделать это.

Действительно, выслушав его, Саша Николаич забыл о причиненной ему неприятности. Все, что передал ему Орест, было очень правдоподобно и, во всяком случае, совсем естественно объясняло случившийся в жизни Саши Николаича неожиданный поворот.

Оказалось, у него за границей был отец, который, по каким-то таинственным причинам, должен был скрываться от него и потому не виделся с ним, но высылал ему ежемесячно тысячу рублей. Когда отец умер, присылка прекратилась, и банкир заявил, что выдачи больше не будет.

Но для Саши Николаича это вовсе не означало разорения, и напрасно он так погорячился, что круто изменил свой образ жизни. Напротив, теперь все состояние должно было перейти к нему.

Все это было вполне логично; странным казалось только отчуждение отца, но и это должно было объясниться для Саши Николаича, как только он увидится и переговорит с французом.

– Так что же?.. Надо скорее ехать к нему! – заторопил Саша Николаич.

– Едемте, едемте, джентльмены! И да будет вам жизнь легка и счастлива! – подхватил Орест и показал на окно. – Взгляните, сама природа благоприятствует вам!..

На дворе стоял сырой, холодный, пасмурный день петербургского августа.

– Погода преотвратительнейшая, – пояснил Орест, – и вы можете надеть вместо летнего своего плаща вашу осеннюю шинель!.. А уж в несколько, к сожалению, подпорченном плаще, так и быть, уж я поеду с вами, ибо мой подлец-портной не несет мне верхнего платья!

Саша Николаич был вынужден согласиться, что природа, действительно, «благоприятствовала» ему, но зато, как оказалось, дальнейшие обстоятельства явились несколько иными и сложились совсем не в его пользу.

В гостинице, в которой остановился француз, они его не нашли и там им сказали, что куда-то переехал, а куда – неизвестно. Его увез из гостиницы какой-то господин…

Глава XXXI

– Я сделал, что мог, пусть делают лучше меня более способные!.. – разведя руками, воскликнул Орест и, оставив огорченного Сашу Николаича у подъезда гостиницы, удивительно талантливо исчез, видимо, издавна приобретя эту сноровку.

Терять время ему было некогда: надо было отнести к графу Савищеву записку Мани, которую она успела передать ему; вместе с тем, она удостоила его новым империалом.

Савищев его ждал.

– Я вчера был целый день дома! – встретил он Ореста. – И думал, что вы явитесь вчера же!

– Никак было невозможно, граф! – вздохнув, воскликнул Орест. – Pas possible![7] как выражалась, вероятно, Мария Антуанетта. Придя вчера к вам, я мог бы только утешить вас своим обществом, а никаких сведений не принести. Но я, как человек умный, понимаю, что мое общество вам противно!

Говоря это, Орест, не ожидая приглашения, удобно уселся в кресло и показал Савищеву на другое, сказав:

– Садитесь, пожалуйста!..

Графу это так понравилось, что он рассмеялся и сел.

Запах винного перегара, которым несло от Ореста, сейчас же обеспокоил графа и он поспешил вынуть сигару.

– И мне! – благосклонно протянув руку, сказал Орест.

Савищев дал и ему и, чтобы закурить, ударил по какой-то хитрой лампочке, которая тотчас же вспыхнула.

– Ну, что вы узнали? – спросил Савищев, выпуская дым.

– Собственно, я ничего не узнал! – деловито произнес Орест. – Но я сделал лучше!

– Лучше?

– Я вам устроил личное свидание с волоокой принчипессой, о чем она вам сообщает в милостивом рескрипте.

Орест засунул пальцы в жилетный карман, пошарил там и вынул сложенную и запечатанную розовой облаткой записку Мани.

Савищев двинулся, чтобы взять ее.

– Нет-с, позвольте!.. – остановил его Орест. – Участь этой записки только еще решается и неизвестно, отдам ли я ее вам или зажгу вот об эту лампочку, чтобы закурить мою сигару!

– Что это значит? – спросил граф.

– Это значит, что пожалуйте вот об это место!.. – и Орест нежно постучал по углу стола. – Пятнадцать рублей, не больше, – пояснил он.

– Пятнадцать рублей? Опять? Вам мало вчерашних?

Орест невозмутимо протянул руку с запиской к лампочке.

Граф поспешно достал пятнадцать рублей и бросил их на стол.

– Voila![8] – сказал Орест и подал записку.

В то время, как молодой человек разговаривал внизу у себя в кабинете с Орестом, наверху графиня с неизменным своим вязаньем в руках весело болтала с приехавшей к ней в гости Наденькой Заозерской, девицей, которая не имела родителей и жила у своей старой тетки, фрейлины Пильц фон Пфиль, лишь раз в год выползавшей из дома, да и то только для переезда на дачу. Поэтому Наденька делала визиты одна, в карете тетки и с ее лакеем, носившим придворную ливрею.

Наденьке было за двадцать с лишком лет, что по тогдашнему времени считалось для девушки более чем зрелым возрастом. Ни особенной красоты, ни состояния у Заозерской не было и потому она успехом не пользовалась. Но графиня Савищева очень любила ее, патронировала и ездила с ней на балы.

– Ну, миленькая, знаете что? – радостно говорила Анна Петровна, как будто придумала Бог весть какую необыкновенную, из ряда вон выходящую штуку. – Будемте чай пить!

Слово «чай» она произносила как-то особенно сочно и вкусно.

Каждый раз она радовала своим «чаем» Наденьку и та каждый раз с восторгом принимала ее предложение.