скачать книгу бесплатно
– Вот уж именно помои! – расхохоталась Грунька. – Так она, сердешная, до сих пор, значит, влюблена в Линара?
– Ну, я думаю! – протянул Жемчугов. – И мне сдается, что не могла она его забыть ради принца Брауншвейгского! Свадьбу справляли необыкновенно пышно: какой шитый бриллиантами кафтан Бирон себе закатил! И невеста была пышно одета. Ну вот от этого брака и родился младенец Иоанн Антонович.
– Он ведь еще грудной!
– Ну да, грудной! Шестого октября он торжественным указом был объявлен наследником престола, а семнадцатого скончалась императрица Анна Иоанновна.
– Значит, он – по всей форме законный государь? – спросила Грунька.
– Законный, – ответил Митька, – но лишь по указу, а указ можно отменить указом же, если есть принцесса Елизавета Петровна, которая имеет природные права на российскую корону!
– Ой, Митька! По нынешним временам об этом и думать-то страшно, не только говорить!
– А ты не говори, да и не думай, а делай то, что я скажу тебе.
– Да уж я от тебя не отстану, – решительно произнесла Грунька, – уж пропадать, так вместе!
– Не пропадем! Теперь, если ты сообразила все это, что я рассказал тебе, то должна понять, что наипервейшим делом необходимо постараться вернуть как можно скорее графа Линара опять посланником в Петербург: на него должна быть первая наша надежда, что он не только поможет Анне Леопольдовне в свержении регентства Бирона, но и заставит ее сделать это!
– Послушай, ты словно в сказке рассуждаешь! Как же может это быть, чтобы допустили Линара вернуться опять в Петербург? Ведь Бирон ни за что этого не позволит, а власть у него!
– Надо убедить его, что это выгодно ему.
– Что же, ты, что ли, пойдешь к нему убеждать его?
– Ну конечно не я, глупая, но моя идея. Видишь ли, люди управляются не людьми, а идеями. Пусть наверху стоящие персоны воображают, что все зависит от них, но на самом деле они являются только исполнителями идей, если, разумеется, у них нет своих, как, например, у императора Петра. Этот правил по-своему, но и его замыслы были подготовлены предыдущими поколениями. Однако дело в том, что Бирон с компанией – не великие люди, и у них только и есть желание удержаться у власти и не потерять окружающей их пышности. Значит, им нужно пользоваться чужим умом. Все дело, чтобы умненькую мысль пустить в ход, а дойдет она до них, они воспримут ее и выдадут за свою, а то и совершенно искренне вообразят, что это их собственное измышление. Кинь ты в воду камешек с моста, от него разойдутся круги далеко-далеко, и какую величину обнимет последний круг, одному Богу известно! Вот то-то и оно, что надо уметь бросать такие камешки в жизнь. А тогда легко и управлять ею, даже не будучи на высоком посту. Поняла?
– Понять-то поняла, но неужели у тебя уж эти круги без промаха действуют и ты ни на чем сорваться не можешь?
– Ну тут, конечно, запасливость нужна. Если сорвут на Линаре, чего я, впрочем, не думаю, то дело выгорит с Минихом или, в крайнем случае, с Остерманом!
14
Миних и Остерман
– Ну а они каковы? – спросила Грунька.
– Кто «они»? – спросил Жемчугов.
– Да Миних и Остерман.
– Разве ты их не знаешь? Миних – фельдмаршал, сподвижник императора Петра, а Андрей Иванович Остерман – второй кабинет-министр.
– Знаю, знаю, – остановила его Грунька, – что чинов у них много; я спрашиваю, как их понимать надо в отношении герцога Бирона?
– А, это дело другое. Вижу, что ты начинаешь в самую суть вникать. Тут главное-то, что герцог Бирон все время «управлял» и все будто шло от него, а на самом деле всеми военными успехами в его «управление» мы обязаны Миниху, а успехами в дипломатической части Остерману. Смекаешь теперь, как они оба должны ненавидеть его? Ведь Бирон загребал все время жар их руками! А ты думаешь, у Миниха там нет амбиции? Сделай твое одолжение!.. Амбиции у него хоть отбавляй. После своего похода в Молдавию, когда он вернулся с войском на Украину, то просил у императрицы не более и не менее того, чтобы она его назначила герцогом Украинским!
– Ну а что же императрица?
– Она сказала: «Миних очень скромен, я удивляюсь, как он не попросил титула великого князя Московского!» Никакого другого ответа она Миниху не дала, а затем Бирон был избран герцогом Курляндским. Для того же, чтобы узнать, почувствовал ли то Миних или нет, и как почувствовал, – нужно тебе сказать, что у него в столовой на стене висит ковер огромный, на котором выткана его собственная фигура на коне, а кругом надпись: «Тот истинно велик, кто похож на Миниха!» Это было ему подношение! Теперь, с назначением регентства герцога Бирона, Миних пожелал руководить делами в качестве генералиссимуса всех сухопутных и морских сил. Но не тут-то было! Ему снова отказали во всех его домогательствах.
– Значит, они теперь на ножах?
– Еще хуже: они как будто приятели!
– Почему же это хуже?
– Потому, что при таких отношениях, какие должны существовать между ними, явная неприязнь или даже вражда были бы вполне понятны и естественны и сводились бы к обыкновенным, повседневным, так сказать, чувствам. А теперь, когда они представляются друзьями или – вернее – когда Миних разыгрывает друга Бирона, затаив свою несомненную злобу, это для герцога очень плохо. Затаенная злоба рано или поздно должна выйти наружу. Одно здесь неприятно! Миних, как немец, слишком осторожен и будет, вероятно, медлить.
Грунька внимательно слушала своего собеседника. Но вдруг ее словно осенила внезапная мысль, и она решилась прервать его рассуждения:
– Слышь, Митька, говорили мне, что Миних – большой любезник с женщинами. Правда это?
– И имеет на то право до сих пор, – ответил Митька. – Он до сих пор еще хоть куда: моложе своих лет, высок ростом, ловок, виден и красив, отплясывает на балах в лучшем виде, а когда говорит с барынями, то увлекается до того, что вдруг возьмет и кинется целовать ручки.
– Ну тогда можно и подвигнуть его на скорость, – протянула Грунька.
– Ты за это берешься?
– Попытать можно! Только ведь кругами я действовать не умею; я по-своему, по-женски.
– Ну увидим… хорошо! – одобрил Митька.
– А Остерман? – спросила Грунька.
– Остерман весь свой век был при дворе и прошел школу еще петровскую. Ведь он был воспитателем императора Петра Второго, а достаточно сказать, что он сумел съесть Меншикова – этот временщик пал вследствие происков Остермана. Рассуди теперь, да мыслимо ли, чтобы человек, решившийся тягаться с самим Меншиковым и одолевший его, не смог бы справиться с Бироном?! Нет, этому я никогда не поверю!
– Хитер-то он, хитер, говорят! – сказала Грунька.
– Да уж так хитер, что сам Макиавелли перед ним, пожалуй, новичком покажется. А прием, в сущности, у него довольно простой – болезнь. Он, видишь ли, вечно немощен; его в креслах и так таскают, а чуть что случится – сейчас он дома засядет и никуда; ляжет и, что называется, хвостиком накроется: «Я не я, и хата не моя, и знать ничего не знаю, ведать не ведаю».
– А он к женщинам как?
– Да ведь он старик совсем!
– А Миних молод, что ли? Однако вот ты про него какие штуки рассказываешь.
– Ну Остерман в этом отношении на Миниха не похож: насколько Миних брав и красив, настолько Остерман расслаблен и умышленно опустился. Один бодрится не по летам, другой, наоборот, тоже не по летам представляется хилым и дряхлым. К тому же скуп он, как Кащей, и ради этой скупости нечистоплотен, обмызган и грязен. Кто увидит Остермана случайно, ни за что не скажет, что это – один из первых сановников Российского государства. Ну вот тебе самое главное, – заключил Жемчугов, – запомни все хорошенько, это необходимо для дальнейших наших с тобой действий.
15
Верный человек
Проводив Груньку домой и расставшись с ней, Митька Жемчугов, согретый глинтвейном и пуншем, которые в кофейне немца Гидля приготовляли отлично, зашагал по осенней слякоти петербургских улиц, не обращая никакого внимания на ненастную погоду.
Был уже довольно поздний вечер, и на дворе стояли настоящие октябрьские потемки, холодные и жуткие. С моря по Неве дул ветер, задерживая воду. Деревья, чаще, чем дома, попадавшиеся в то время в Петербурге, шумели оголенными ветвями в темноте.
Жемчугов зажег ручной фонарь и смело подходил к дежурившим у рогаток, которые оставались на перекрестках улиц на ночь, дозорным караулам. На оклик караула: «Кто идет?» – он уверенно отвечал: «Свой», – и показывал бывший при нем пропуск, после чего ему немедленно предоставляли свободный проход.
Таким образом он добрался до небольшого одноэтажного с мезонином деревянного домика, по внешнему невзрачному виду которого можно было сказать, что тут не барские хоромы, а сдававшееся внаймы помещение, и довольно скромное.
Нижний этаж дома был погружен в полный мрак, но окно в мезонине светилось. Взглянув на это светящееся окно, Жемчугов взялся за кольцо калитки и ударил им три раза не совсем обычным образом, с неравными промежутками.
На дворе залилась было собака, но на нее цыкнули; послышались шаги по деревянным мосткам, отодвинули засов у калитки, и она отворилась.
Отворивший ее человек, по-видимому, хорошо знал Митьку, так как пропустил его беспрекословно, а собака, обнюхав Жемчугова, повиляла хвостом и отошла в сторону.
Митька со своим ручным фонарем направился по мосткам прямо к двери и вошел в нее, не спрашиваясь. В сенях он, как привычный тут человек, повернув налево, быстро взбежал по ступеням деревянной скрипучей лестницы, ведшей в мезонин, и постучал там в дверь опять три раза и опять особенным манером.
– Митька, это ты? – раздался голос из-за двери.
– Я, – отозвался Жемчугов.
Дверь распахнулась, и на ее пороге показался высокий молодой человек с пером за ухом, в нижнем камзоле, в коротких панталонах, в чулках и башмаках.
В его комнате в мезонине было жарко натоплено. На большом круглом столе в шандале под зеленым абажуром горели две восковые свечи, за китайскими ширмами помещалась кровать с пологом, в углу в киоте висели образа, пред ними горела лампадка; вообще вся обстановка была очень чистенькая, презентабельная. Никто не мог бы подумать по первому впечатлению, что здесь живет секретарь самого страшного в те времена учреждения – Тайной канцелярии розыскных дел – Степан Иванович Шешковский; точно так же никто не узнал бы секретаря в молодом человеке, отворившем дверь Жемчугову.
Митька и он давно знали друг друга и были приятелями.
– Что ты так поздно? – спросил Шешковский Жемчугова, впуская его и затворяя за ним дверь.
– Дело было, – коротко ответил Митька.
– Ты чуть меня захватил, мне уже пора на службу.
– Опять на ночную работу?
– Да, – морщась ответил Шешковский и задумался, замолчав.
– Что, тяжело?
– Знаешь, подчас невыносимо тяжело бывает. То есть, давным-давно я бросил бы это дело и службу, если бы не сознание, что на этом посту я все-таки приношу пользу в том отношении, что, пожалуй, половину людей спасаю от мучений. Зато приходится смотреть, как мучают вторую половину.
– А он все еще свирепствует?
Шешковский понял без пояснений, что под этим «он» подразумевается князь Никита Юрьевич Трубецкой, занимавший пост генерала-прокурора, ставленник и ярый клеврет Бирона, главным образом производивший те зверства, которыми в истории отмечено то время.
– То есть, понимаешь ли, неистовствует, как зверь лютый! – сказал Шешковский про Трубецкого. – В последний раз подошел к вздернутому на дыбе человеку и сам бил его по лицу набалдашником своей палки. Этого даже по закону не полагается на дыбе.
– Скотина! – процедил сквозь зубы Митька. – Ну а Андрей Иванович что?
Андреем Ивановичем звали генерал-аншефа, сенатора Ушакова, начальника Тайной канцелярии.
– Что и может Андрей Иванович? – пожал плечами Шешковский. – Он кряхтит да про себя молитву читает и, когда по закону можно, останавливает, делает, что возможно, для облегчения. И от закона не отступает, но зато несправедливости никакой не допустит. С ним еще можно бы ладить, а вот с князем Трубецким – тяжело!
– Ты зачем меня звал-то? – проговорил Жемчугов, видимо для того, главным образом, чтобы переменить разговор.
– Мне нужен верный человек, – сказал Шешковский, делая над собой видимое усилие, чтобы успокоиться.
– Зачем?
– Надо тебе сказать… нет, не кури, терпеть не могу, – остановил Митьку Шешковский, видя, что тот вынимает трубку.
– Виноват, забыл! – усмехнулся Митька, пряча назад свою трубку. – Ну так зачем тебе человек-то нужен?
– Тут появилась в Петербурге странная какая-то женщина-француженка, по-русски совсем не говорит.
– Значит, не столько «странная», сколько «иностранная»? – усмехнулся Жемчугов.
– Будет тебе, не паясничай! Тут о деле идет. Поселилась эта француженка вот уже четыре дня в Петербурге, по нашим донесениям, наняла хороший дом.
– Где?
– На Невской першпективе. Деньги, по-видимому, у нее есть, не нуждается, но ни знакомств, ни связей, ничего. Притом она никуда не выходит, сидит целый день у окна и, по-видимому, наблюдает.
– А откуда она приехала.
– Из Варшавы. Но все из-за границы приезжают из Варшавы.
– А паспорт у нее какой?
– Варшавский.
– Какая у нее прислуга?
– Никакой. Она приехала на ямских лошадях. Я послал в Варшаву навести справки о ней, но пока они придут, а между тем что-то подозрительно это появление как раз к смерти государыни, и притом француженки.
– Так что же тебе нужно?
– Узнать, кто она и зачем, и прочее. Для этого самое лучшее, по-моему, подослать к француженке в качестве прислуги такого человека, который понимал бы по-французски.
– Можно.
– Что ты говоришь?
– Я говорю, что можно найти такого человека, девушку.
– Которая пойдет в горничные?
– Она крепостная.
– И говорит по-французски?
– Ее готовили в актрисы и обучали в Париже.
– И ты можешь на нее положиться?
– Как на самого себя.
