скачать книгу бесплатно
– Ну вот, я и говорю, что жаль, что она его с собой не забрала!
– Слышь, Василий! – перебил его Жемчугов, – ты зря не болтай о том, чего не знаешь или понять не можешь!
– Да что тут такого понимать?..
– А вот что сказала государыня. Покойная императрица Анна Иоанновна была большого ума человек: может, при ней и управлял всем тот же Бирон, но властвовала она сама. В крепкой руке держала она скипетр. И что же, разве Российскому государству был какой-либо ущерб при ней? Нет, наша держава возвеличилась в Европе. И войны мы вели победоносные, и Россия расширила свои владения. Но не в том тут суть… А сказала эти слова государыня перед смертью Бирону потому, что он просил назначить его регентом…
– Ну?
– Ну вот тут-то, подписывая по просьбе герцога завещание с назначением его регентом, и сказала она, что ей его жаль, потому что понимала и знала, что подписывает ему приговор.
– Приговор?
– А ты думаешь как? Неужели ты полагаешь, что герцогу Курляндскому, бедному немцу, долго усидеть на правлении одному в России? Держался он, пока угодно было государыне держать его, ну а полез сам, тут ему и голову сломить…
– Постой, – стал спрашивать Гремин, – как же это так? Ведь теперь Бирон – регент, верховный правитель; кто же теперь сможет против него?
– А как ты думаешь – одни мы с тобой, что ли, которые чувствуют обиду, что чужой немец сел над нами? – серьезно заговорил Митька. – Ведь если ты чувствуешь это, то почему? Потому что ты – русский!
– Ну да, потому что я – русский.
– Так ведь, значит, каждый русский, в свою очередь, то же самое чувствует.
– Да кто посмеет заговорить об этом? Ведь «слово и дело» сейчас же закричат, и язык выдернут, и на дыбу поднимут… Ведь если мы с тобой говорим так, то только потому, что знаем хорошо друг друга, уверены, что друг друга не выдадим.
– Ну вот, может быть, нам и суждено с тобой свалить герцога…
– Нам с тобой?
– Ты слыхал сказку про великана? – пояснил Митька. – Прошел он громадные горы, добрался до самой вершины самой высокой горы; но тут попался ему под ноги маленький камушек: подвернулась нога у великана на том маленьком камушке, и полетел он со своей высоты. Говорили потом, что великан сам упал, а камушка никто не заметил, и о нем не говорили уже.
– И ты думаешь, это будет возможно?
– А вот увидим.
– Я душу отдам, всего самого себя! – восторженно проговорил Гремин.
– Нужно будет – потребую; помни, Василий! – проговорил Митька и, меняя тон, добавил: – Ну а в чем же состоит твое дело?
5
Митька снова устраивается
Митька Жемчугов внимательно выслушал рассказ Гремина о том, как неизвестный человек с черными глазами принес ему футляр с табакеркой, содержавшей в себе таинственный зеленый порошок, и как затем этот неизвестный исчез.
Когда Гремин закончил говорить, Митька покачал головой, выпятил губы и произнес в задумчивости:
– Дело, брат, сложное, но занятное. Слыхал я и прежде про эти самые обстоятельства, но никогда не удавалось мне дойти до их сути!
– Постой, – стал спрашивать Гремин, – о каких обстоятельствах и о какой сути ты говоришь?
– Да вот об этой самой порошочной.
– Ты знаешь, какой это порошок?
– Знать-то еще не знаю наверное, но догадываюсь. Твой отец был знаком с графом Брюсом?
– Да, был.
– Имел с ним сношения?
– И очень тесные.
– Ну вот, то-то и оно!
– Ты думаешь, что этот порошок имеет какое-нибудь отношение к графу Брюсу?
– Я, брат, никогда ничего не думаю, а или знаю что-нибудь, или не знаю. Думают же умные люди да индейские петухи; куда же нам с нашим рылом да в калашный ряд!
– Ну хорошо. Что ж теперь ты знаешь тут, а чего не знаешь?
– Знаю я, брат, что граф Брюс занимался алхимией и всякими такими науками, знаю, что в каких-то старинных книгах написано, что при «великом делании»…
– Это что ж такое: «великое делание»?
– Приготовление философского камня и золота. Так вот при великом делании в атонаре, то есть в сосуде, где на огне происходит приготовление, получается зеленый порошок.
– Такой, как у меня в табакерке?
– Этого не знаю, потому что никогда философского камня не приготовлял, золота не делал и зеленого порошка не видел. Вот и все, что мне известно, но утверждать, что у тебя в табакерке именно алхимический зеленый порошок, я опять-таки не могу. Может быть, это что-нибудь другое.
– Уж не знаю тоже, – сказал совсем равнодушно Гремин, – я никогда не видел, чтобы отец занимался алхимией.
– Ну да! Так тебе алхимик и будет говорить о своих делах непосвященным!
– Так отчего же отец не посвятил в них меня? Правда, я никогда не имел вкуса к подобным вещам…
– Ну вот видишь!.. Эх, посмотрю я на тебя, Василий, – проговорил Митька, оглядывая пухлую, белотелую фигуру приятеля, – совсем не по Петербургу ты человек. Тебе бы не здесь, в чухонском болоте, киснуть, а туда, в глубь земли отправиться на пашню да хлеб родить.
– Да вот я то же говорю, – заметно оживляясь, подхватил Гремин: – лишь бы к мужику поближе. Я всю жизнь об этом самом говорю, да отец меня не пускал.
– Удивляюсь, как ты с такой жизни не спился! Много вот таких, как ты, погибло тут, в Петербурге, волей царя Петра Алексеевича. Впрочем, он говаривал: «Лес рубят – щепки летят!»
– Нет, брат, не то. «Лес рубят – пеньки остаются», – вот что ты скажи. Мне на родную землю хочется, чтобы силы снова набрать от нее.
– Так за чем же дело стало? Ведь ты теперь, со смертью родителя, стал свободен и полный хозяин своей персоны, и времени, и поместий, и денег… Соберись! Дом можешь продать; у тебя его любой немец купит за хорошие деньги. В деревне у тебя, почитай, целы еще дедовские хоромы с теремами и со светелками.
– Целы, Митька, целы! – с восторгом произнес Гремин.
– Ну так за чем же дело стало? Собирайся, отправляйся туда, и – конец!
– Я и то подумываю, серьезно подумываю. И уехал бы непременно, если бы не беда, случившаяся с Россией. Ведь подумай: если все русские люди уедут из этого Санкт-Петербурга да здесь одни немцы с Бироном так-таки останутся да начнут над Русью измываться, так ведь они ее, матушку, уложат в лоск, против веры пойдут… Неужели допускать до этого?
Митька смотрел на Гремина, улыбаясь серьезной улыбкой человека, не обманувшегося в своих ожиданиях и с удивлением сознающего, что его расчеты полностью оправдываются на деле.
– Ну а ты разве сможешь помешать чему-либо, если останешься здесь? – спросил он.
Гремин отрицательно покачал головой и глубоко вздохнул.
– Нет, я себя героем не считаю и подвиги совершать не мне, но, оставаясь в Петербурге, я знаю, что буду живым укором здешним немцам как русский человек: посмотрят они на меня и пристыдятся. А ежели мне за русскую землю пострадать придется, так что же об этом говорить? За счастье сочту такой конец для себя.
– Это ты правильно рассудил, – одобрил Митька. – Ну а если ты вдруг в какую ни на есть немецкую мамзель влюбишься? Тогда что будет?
– Это я-то?
– Да, ты-то.
Гремин расхохотался – таким несуразным ему показалось предположение Жемчугова – и воскликнул:
– Нет, брат, теперь не до таких дел! Когда же теперь об амурах думать? Теперь надо о родной земле стараться и ради нее все остальное забыть. Мне ничего на ум прийти не может теперь, кроме нашего общего горя.
– Да ты, брат, совсем хороший парень, – воскликнул Митька, – молодец, право слово, молодец!.. Так оно и следует. Ну а как ты думаешь поступать с тем, кто уже имел зазнобу? Вот хотя бы взять сожителя моего Ваньку Соболева?
– Иван Иванович, у которого ты проживаешь? Что ж он?
– Да женится на днях, своим домом обзавестись желает. Такие у него обстоятельства подошли. Тут длинная история, и когда-нибудь ты о ней узнаешь. Пока же скажу – он свое счастье нашел!
– Ну а ты как же? – спросил Гремин.
– Как я?
– Ну да! Ведь если Соболев женится, так тебе у женатого человека оставаться на холостой ноге не приходится… Ты куда же денешься?
Жемчугов молчал. По-видимому, он еще сам себе такого вопроса не задавал.
– Не знаю, – проговорил он, – я о себе еще не думал. В самом деле, мне оставаться у него неловко, если он женится.
– Знаешь что, Митька, – предложил Гремин, – переезжай тогда ко мне! Право, будет все отлично: я ведь теперь одинок, дом у меня большой, я тебе отведу лучшую горницу, а уж рад буду, как не знаю что!
– А что же, – проговорил Митька, – и вправду, возьму и перееду к тебе. Ты мне понравился сегодня вконец. Знаем мы друг друга давно, но все-таки я не думал, что таков ты, как это на самом деле. С тобой кашу сварить можно.
– И сварим! – Гремин протянул руку Жемчугову.
– Только откровенность за откровенность, – сказал тот, ударяя по руке Гремина. – Ты мне признался, что сердце у тебя, как это говорится, свободно, а я, брат, «пленен».
– И кто же твоя Пленира?
– Крепостная, брат, девка.
– Крепостная? И ты любишь ее?
– Очень.
– Простую крепостную?
– He совсем она простая.
– А какая же?
– Да лучше всех Пленир из благородного звания.
– Образованная?
– Очень образованная. Ее, видишь ли, прежний ее помещик в актрисы готовил и обучил всему за границей. А теперь она досталась в крепость сестре его жены, дворянке Убрусовой.
– Послушай, так ведь тебе, чтобы жениться, нужно откупить ее!
– Вот именно.
– А много ли за нее эта Убрусова просит?
– А почем я знаю? Я не приценялся. Все равно денег у меня нет.
– Как же тебе быть тогда, Митька? Как зовут твою девушку-то?
– Аграфеной, а в сокращении зовут попросту Грунькой.
– Да, – вздохнул Гремин, – знаешь, легче, мне кажется, освободить Россию от немцев, чем обмозговать твое дело.
– И потруднее дела обмозговывали! – махнул рукой Митька, не смущаясь. – Уж если только от немцев Россию освободим, так мое-то дело пустячным окажется впоследствии.
– Люблю тебя за то, что не унываешь, – проговорил Гремин. – Но как же твое дело окажется пустячным, если мы от немцев Россию освободим?
– Да ведь тогда вместо немцев над нами свои русские сядут, – понижая голос, произнес Митька.
– Авось Бог даст.
– Ну и эти русские помогут мне в награду за мою службу жениться на Груньке. Только на это я и могу рассчитывать.
– Так я тебе буду вдвойне помогать тогда, – решительно заявил Гремин. – Ты мне веришь, Митька?
И Митька сказал:
– Верю!
6
Взгляд назад
