скачать книгу бесплатно
В России любят путать социальное с экзистенциальным. «Чайка» про второе, а ставят ее про первое.
– Отчего старятся и умирают люди? – спрашивает себя русский интеллигент перед зеркалом.
И тут же от готового и такого ясного ответа у него сами собой сжимаются и яростно дрожат в припадке руки: «Царь – дурак. Некомпетентное правительство. Воры. Тюрьма народов. Проклятая Россия».
– Ненавижу, ненавиж-жу, ненавиж-ж-жу.
Пафос «Чайки» не в борьбе старого с новым и светлого с темным, он в дырявых башмаках и клетчатых брюках Тригорина, о чем ехидный Чехов и намекал глуповатому (в понимании чеховских текстов) Станиславскому.
Бес толку.
«Хорошо, что нет царя, хорошо, что нет России…».
Верю!
«Мертвый» Чехов, которого мы сегодня смотрим и читаем – это ведь Чехов Станиславского, да, безусловно гениального режиссера, который мог продавить в нужном себе направлении любую литературную вещь, но в Чехове не понимал совершенно.
Нельзя без внутреннего хохота читать их диалоги по поводу постановки пьес. Это что-то потрясающее.
Станиславский не понял, что Чехов это идеальный конструктор, идеальный театральный пластилин, из которого можно вылепить не только то, что прямо сейчас нужно зрителю, а вообще все что угодно. И, что играть нужно не со средой, в которой ставиться спектакль, а с Чеховым.
Можно поставить не одну, а сто гениальных «Чаек», которые будут идти через день, и каждая будет разительно отличаться от предыдущей, оставаясь при этом цельным связным высказыванием.
Но в этом контексте метаигры любая единичная «Чайка» или «Вишневый сад» теряют смысл, как теряет смысл сам Станиславский. Потому что на любой его заход, хоть с рваными башмаками и клетчатыми брюками, хоть без них, но из зрительного зала раздастся сакраментальное – «не верю», на которое зрителю дал право сам хохочущий Чехов.
И с этим ничего нельзя поделать.
Богема
Слово, брошенное отцом Заречной, – это ведь приговор Маше, клеймо, которого она не заслужила, но получила от рождения.
Мертвая зона, окружающая имение Сорина, отпугивает не только мирных обывателей, но и женихов. Приличный человек и появляться там побрезгует, а побывав случайно, после обязательно вымоет руки.
Маша не потому выходит за Медведенко, что хочет кому-то что-то доказать (да, хочет), а просто больше никого нет вокруг. И не будет.
Вакуум.
Треплев, который использовал слепого и глухого Медведенко, все правильно рассчитал: баба, хоть и гордая, но дура, пойдет за хохла, никуда не денется.
Маша, конечно, должна быть красивой (оригинальной нестандартной красотой, отличающей ее от пустышки Заречной, сияющей «как эта глупая луна на этом глупом небосклоне») и умной.
Но ум ее ограничен наивностью сказочной принцессы, которая до поры жила в чужом королевстве как в своем, не догадываясь о том, что живет (спасибо маме) в вымышленных декорациях и представление скоро кончится.
Ее бунт (выход за Медведенко) обусловлен обстоятельствами места. Время она никогда не учитывает, потому что не понимает – зачем.
Ведь в сказках нет времени и при желании все можно переиначить.
По хорошему, бежать нужно было и ей, чтобы вырваться за пределы «проклятого» безвременного места, но «пять пудов любви» на ногах, воспоминания о сказочном детстве… и погибель в болоте быта.
Возраст Аркадиной
Сколько лет Аркадиной?
На первый взгляд вопрос странный, так как в пьесе дан прямой ответ.
Треплев Сорину: «Когда меня нет, ей только тридцать два года, при мне же сорок три, и за это она меня ненавидит».
Но этого мало.
Как будто бы нарочно для того, чтобы подтвердить его слова сама Аркадина отмечает в разговоре с Машей: «Вам двадцать два года, а мне почти вдвое».
Кажется – все предельно ясно. Два независимых источника создают ощущение абсолютной правдоподобности, словно истина где-то рядом.
Но так ли это?
Ведь реплика сына говорит не о точном возрасте матери, но лишь с иронией подчеркивает ее слабость – в память окружающих та хочет войти предельно молодой, но войти деликатно, так, чтобы не оказаться за границами приличий и не выглядеть смешно, как молодящаяся старуха.
Когда Треплева нет рядом, линия обороны проходит по возрасту любовника. На вопросительные, насмешливые или недоуменные взгляды Аркадина отвечает широко открытыми наивными глазами, которые не могут лгать: да-да, вы совершенно правы, ему 35, а мне только 32 года, и пусть будет стыдно тому, кто дурно о нас подумает.
С глупым сыном, язык которого как помело, а совесть жгут бесцельно потраченные в деревне молодые годы, приходится откатываться на заранее подготовленные позиции: ну знаете, как это бывает, в юности бежала из дому по любви, вышла замуж и тут же родила.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
