скачать книгу бесплатно
Чехов не разгадывает собственные загадки и шарады, как в пошлом детективе, а намеренно оставляет двусмысленные знаки.
Его тексты в чем-то подобны Гераклитову огню, как нетождественная самой себе тожественность, вечно изменяемая и изменяющаяся, как ткущий сам себя лабиринт.
Но лабиринт мертв, пока в нем никто не блуждает.
Уязвимость Чехова в том, что ему нужен не обычный зритель или читатель, а пользователь, то есть тот, кто готов участвовать в представлении, кто сам включится в игру.
В этом смысле Чехов удивительно современен, его пьесы обогнали время больше, чем на сто лет. Они как компьютерная игра, сделанная еще задолго до того, как были изобретены компьютеры, но в предчувствии их неизбежного появления.
Прикладное мироведение
В первом варианте «Чайки» содержались очень интересные намеки и пояснения, которые после провала пьесы в Александрийском театре и серьезной правки текста Чеховым совершенно исчезли.
Например, философствования Медведенко, вроде этого: «И прежде чем Европа достигнет результатов, человечество, как пишет Фламмарион, погибнет вследствие охлаждения земных полушарий».
На первый взгляд кажется, что фраза эта действительно ни к селу, ни к городу, и, по сути, не нужна, так как ничего не добавляет действию (что Медведенко рассудительный дурак – ясно было и без нее, а уточнение градуса его глупости излишне, так как в дальнейшем ни на что не влияет).
Но вспомним тест треплевской пьесы.
Земля остыла, человечество погибло и стало: «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно. Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни».
Та же самая медведенковская фламмарионовщина, только вид сбоку и в псевдо поэтической обработке.
Вот и отличный повод для сближения Треплева и Медведенко: Фламмарион, загадочное мироведение, «научно-популярные» статьи для детей младшего школьного возраста, которыми трудно не увлечься, будучи избалованным барчуком без определенных занятий или сельским учителем из глубинки, и, конечно же, люди доброй воли, сеющие разумное, доброе, вечное.
Видимо на почве любви к истине в одном из собраний ложи «мироведов» (мироеедов, ведь Земля благодаря их неусыпному попечению в итоге гибнет) они, скорее всего, и познакомились.
Еще один знак. Даже не непонятый, а лишний, ненужный, мешающий. И, в конечном счете, потерянный (как и сказка о волшебной принцессе Маше – девочке из цветка, и еще многое).
Правку текста Чехов делал с подачи известного Суворина (кстати, масона): мол, слишком сложно заворачиваете Антон Палыч, люди не понимают, попроще нужно, попроще.
Проблема была в том, что в механизме пьесы не было избыточных деталей, и когда ее слегка «исправили», выкинув «лишнее», сразу появились провисающие «абсурдизмы».
Фраза Медведенко неявно (в расчёте на внимательного зрителя или читателя) указывала на определенный сегмент предыстории двух героев. Когда ее не стало, из фундамента «Чайки» словно вынули один камень.
Да, небольшой и без видимых последствий для всего здания, но все же.
Чехов не делает простых вещей.
Семья Медведенко
Вот еще микроскопическая деталь, для понимания тяжести и глубины чеховских текстов.
Медведенко дважды в течение пьесы упоминает свою семью.
В первом действии: «Это в теории, а на практике выходит так: я, да мать, да две сестры и братишка, а жалованья всего 23 рубля».
И в четвертом: «У меня теперь в доме шестеро. А мука семь гривен пуд».
Что-то не сходится.
«Я, да мать, да две сестры и братишка» – это пять человек. Через два года к ним добавляются жена и ребенок. А в доме – лишь шестеро.
Кто-то пропал, не находите?
Если Медведенко прибедняется (а он прибедняется), то ему, чтобы усилить эффект, нужно брать количеством голодных ртов (что он и делает в самом начале), и нет смысла вычеркивать кого-то из списка домочадцев.
Семерых как-никак жальче при такой дорогущей муке.
Вспомним теперь слова Маши, которые она, пьяная, в отчаянии бросила Тригорину и Заречной в третьем действии, когда жребий был брошен и судьба решена: «Его (Медведенко) жалко. И его мать старушку жалко».
А ведь потеряли старушку-то на ухабах.
Умная видать была мама у Семена Семеновича. Все поняла про невестку и сына. Не вынесла позора.
А Медведенко, что и говорить, – хорош, женился на перспективной девушке, а она взяла и съела его маму.
Мрия.
От кого, кстати, ребеночек у Маши в четвертом действии?
«Поэт»
Однажды Маша дает невольную, но точную характеристику творчеству Треплева.
«Когда он сам читает что-нибудь, то глаза у него горят и лицо становится бледным. У него прекрасный, печальный голос; а манеры, как у поэта».
Вот это – «манеры, как у поэта» и есть суть Треплева, которую верно прочувствовала проницательная Маша.
Он копирует оболочку, форму, жест. Вживается в роль. Он почти поэт. Без пяти минут гений. Не хватает (как ему кажется) лишь детали, штриха, чернеющей тени от мельничного колеса и блеска горлышка разбитой бутылки. Мелочь, которую так легко разменять.
Но, как и всякий, даже самый гениальный актер, Треплев в конечном счете остается лишь актером.
За маской манер – пустота гримерной.
Что его пьеса? Масонская чушь, поданная как откровение новомодного символизма в нечеткой оправе антитеатра – еще одной идеи, подсмотренной во французской книжке.
Убойный коктейль из Фламмариона, Верлена и Мопассана. Взболтать, но не смешивать.
Готово. Можно подавать.
Но в последний момент некстати забилось сердце, дрогнули руки, поднос выскользнул, и содержимое бокалов вылилось на землю.
Человек не выдержал момента.
Так что и актер из Треплева тоже никакой, для деревенских постановок.
Побег
Нина: «Отец и его жена не пускают меня сюда. Говорят, что здесь богема… боятся, как бы я не пошла в актрисы…».
Надо признать, что они довольно странно не пускали ее в актрисы.
Несмотря на опасную близость зла, взяли и уехали на три дня в Тверь, предоставив дочери полную свободу.
Или не замечали ее подозрительно долгих одиноких прогулок у озера.
Или не предприняли решительных действий сразу после ее побега, когда непоправимое еще не случилось, и был еще шанс все исправить и вернуть Заречную домой.
Несколько пощечин от отца привели бы ее в чувство, истерика скоро прошла, а скорое замужество перечеркнуло бы все пересуды.
Когда же им действительно стало нужно оградиться – кругом усадьбы были расставлены сторожа, так что дух богемы, в виде Заречной, уже никак не мог проникнуть в их уютный мещанский мир.
Просто и эффективно.
Так почему же с самого начала они не могли поступить точно так же, чтобы защитить дочь?
А потому что не было никакой опеки и защиты.
Мачеха по понятным причинам ненавидела Заречную.
Для отца она была вечным упреком в допущенной несправедливости («папенька порядочная-таки скотина» «уже завещал все своей второй жене»).
Они только и думали о том, как бы спровадить Нину из дома.
И ее бегство в актрисы было очень удобным вариантом.
Тогда получалось бы, что она сама испачкала себя в грязи, так что лишение наследства выглядело бы в глазах людей не подлостью, но поступком пророческого предвиденья отца, который разглядел гнилую суть дочери и не дал ей на поругание наследства матери.
Заречная была управляемой и ведомой.
Слишком глупая в силу возраста, но еще и слишком гордая в силу положения, она бежала, но так до конца и не поняла, что этим бегством попала в западню сюжета, приготовленного для нее вовсе не Тригориным, а другими людьми.
Ее дерзость была лишь следствием преднамеренной халатности, вовремя закрытых глаз и молчания, которым, чтобы не спугнуть, сопровождают неотвратимое следование жертвы к натянутой пружине мышеловки.
Есть сыр – будет жатва.
Заречной дали свободу – она в ответ с разбегу разбила голову о стену реальности.
«Я вам покажу».
Показала.
Мачеха улыбнулась. Отец брезгливо поморщился.
Конец комедии.
Время
«Чайка» была написана Чеховым в 1895 – 1896 годах. Первоначальный замысел, если судить по его письмам, относится к 1894 году. Идея окончательно оформилась и созрела осенью 1895 года. Тогда же началась работа над пьесой.
Известное письмо Суворину от 21 октября 1895 года: «Можете себе представить, пишу пьесу, которую кончу тоже, вероятно, не раньше как в конце ноября. Пишу её не без удовольствия, хотя страшно вру против условий сцены. Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (вид на озеро); много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви».
Можно предположить, что действие первых трех актов пьесы (будь оно привязано к реальности) разворачивается в том же 1895 году.
В пользу этого года косвенно может говорить, например, отставка со службы Сорина, которую при желании можно связать с началом нового царствования.
Однако есть несколько «но», которые указывают на 1894 год.
Вся «Чайка» пронизана цитатами (скрытыми и явными) и парафразами из разных текстов Мопассана. Складывается впечатление, что для героев пьесы его эссе и романы – горячая новинка, литературная бомба, сенсация. Это притом, что сам Мопассан умер еще в 1893 году, а его основные произведения написаны вообще в 80-е годы.
Как же такое может быть? Очевидно, в том случае, если совсем недавно (относительно времени действия пьесы, конечно) были переведены и изданы на русском языке его работы, которые открыли Мопассана для широкой публики.
Действительно осенью 1893 года выходит в свет первый том пятитомного собрания сочинений писателя в издательстве Маракуева. Зимой 1894 года объявляется подписка на полное собрание сочинений в 12 томах в издательстве Пантелеевых («Вестник иностранной литературы»). Книги начинают поступать читателям уже летом. Весной того же года начинает выходить еще одно пятитомное собрание сочинений, на этот раз в издательстве «Посредник».
Когда пьяный Тригорин пересказывает Заречной размышления о тяжелой судьбе писателя, используя чуть ли не прямые цитаты из мопассановского эссе «На воде», то не боится показаться смешным и жалким, если девушка уличит его в плагиате. Он достоверно знает, что она не читала эту книгу (а когда прочитает, его уже здесь не будет).
Откуда знает? А он сам привез в эту глушь, чтобы похвастаться, только что изданные новинки, на которые буквально набросились голодные аборигены (Треплев и Маша), до сих пор не видевшие ничего подобного.
В третьем действии перед отъездом Тригорин говорит работнику: «А книги отдай кому-нибудь».
Выше рассматривалась версия с административной ссылкой Треплева в деревню за участие в студенческих беспорядках. Если она верна, то на конец лета 1894 года приходилось время, когда ему до освобождения оставалось всего полгода и следовало начинать думать о будущем – мотив, объясняющий все его поступки.
Как бы то ни было, но можно сказать точно, что время действия «Чайки» привязано ко вполне определенному году (1894 или 1895). Внимательный зритель той поры должен был сразу понять это. И сделать один очень любопытный вывод.
Хрустальный шар
Раз год первого действия точно привязан к реальности (1894 или 1895 годы), то тогда получается, что «Чайка» – фантастическая пьеса. В прямом смысле.
Science fiction.
Ведь для Чехова (и отчасти первых зрителей) время действия в четвертом акте – будущее (хоть и недалекое).
– Антон Палыч, вот вы такой умный, скажите, а что нас ждет там, впереди?
– В будущем? Гм. Ну как что. Люди будут есть, пить, любить, ходить, носить пиджаки.
– И все?
– Все.
– Фи.
Довольный Чехов улыбается про себя.
Пошлая комедия, с маленькой, удобопонятной моралью, от которой не убежишь как Мопассан от Эйфелевой башни.
Некуда. Да и догонит.
