Жилины. История семейства. Книга 2

– Ладно, буду копаться или нет, это ещё бабушка надвое сказала, а вот объясните нам, пожалуйста, всем тем, кто не в теме, кто такой великий князь Михаил Александрович и за что он нашего деда благодарил, да так хитро, через сестру свою, при этом тоже великую княгиню. Это ведь не хухры-мухры по тем временам.

Дядя Никита, как самый старший, посмотрел на всех своих братьев и сестёр, получил, по-видимому, от них невысказанное, мысленное одобрение и начал рассказывать:

– Наш дед, последний из Иван Иванычей Жилиных, был простым крестьянином из забытой Богом деревушки Жилицы, пусть она даже и в большое село превратилась. Единственным напоминанием о том, что стал он таким как бы случайно, был огромный дом. Построили тот дом ещё задолго до его рождения, когда и семья была большой, и достаток в доме имелся. Первый сын его, Иван, умер во младенчестве, и стало ясно – восьмого Ивана нет и никогда уже не будет. Но надежда опять подняться деда никогда не оставляла, вот он руки и не складывал, работал сколько было сил, и с голоду семья не умирала. Детишки рождались и росли потихоньку – в общем, жизнь продолжалась. Родился и вырос третий сын, Фрол. Стал высоким и крепким, как, в общем, и вся порода жилинская. В ноябре 1887 года призвали его в армию. По жребию не ему служить надо было, но у соседа, на кого жребий пал, несчастье в семье произошло – мать умерла, вот Фрол вместо него и пошёл. Рост у него, как почти у всех Жилиных, был ровно сто восемьдесят сантиметров. С таким ростом в гвардию брали. Туда-то Фрол и был зачислен. А вот как он в охране царского поезда оказался, это, конечно, вопрос. Но, как жизнь показала, очень даже кстати всё это случилось.

Произошла катастрофа. Неважно, из-за чего – теракт это был или действительно, как официально установлено, два паровоза, сильно различающиеся по мощности, раскачали состав и тяжёлый вагон-ресторан, в котором тогда вся царская семья, за исключением малолетних детей, завтракать собралась, наехал на впередиидущий вагон с обслугой, – главное здесь, что катастрофа произошла. Так вот тогда Фрола из вагона, где охрана ехала, просто-напросто от сильного толчка выбросило. Он на корточках у открытой двери сидел, на окружающие красоты любовался. Оказался он на насыпи, вскочил на ноги, а в это время задние вагоны по инерции ещё продолжали двигаться и напирать на стоящие впереди. Всё это происходило как в замедленном кино, чтобы вам всем было понятно. Впереди на насыпи он увидел плачущую маленькую девочку, младшую дочь государя, шестилетнюю великую княжну Ольгу Александровну. Внешне с Ольгой вроде ничего не произошло, ну поцарапалась, ну ссадин полно, а вот рядом с ней корчилась пожилая женщина. Впоследствии выяснилось, что это гувернантка Ольги, у которой множественные переломы были. Фрол бросился к ней, чтоб помощь оказать, но Ольга закричала и показала на вагон, приговаривая:

– Там, там…

Фрол понял, что в вагоне ещё кто-то остался, бросился туда и действительно нашёл десятилетнего младшего сына царя – великого князя Михаила Александровича. Фрол отцепил его от болта, на котором тот буквально как тряпичная кукла висел, вытащил его из продолжавшего рушиться вагона и уже на насыпи передал из рук в руки подоспевшему государю. В этот момент крыша вагона рухнула. Не успел бы отец сына оттуда вытащить, спас его наш будущий папенька.

За этот подвиг он получил орден Анны третьей степени, что дало ему право на личное дворянство. Дворянину, даже новоиспечённому, продолжать служить нижним чином не положено. Вот и послали его в полковое училище подучиться немного да сдать офицерский экзамен. Но перед тем ему отпуск на две недели предоставили, и он домой заявился с орденом на груди. Сказать, что его дома ждали, не скажу. Где это видано, чтобы солдату отпуск давали. Обрадовались, конечно, а отец его, Иван Иванович седьмой, даже прослезился:

– Всегда верил, что вновь наша фамилия поднимется. Купцами были, теперь господами станем.

Две недели – всего ничего, кажется, но за это короткое время успел Фрол главное сделать: женился на своей ненаглядной Пелагее. Они с этой высокой стройной красавицей давно полюбили друг друга. Она жила в соседнем селе, куда Фрол зачастил на гулянки да вечерние посиделки. Как уж там у них всё сложилось, никто не знает, но жизни своей они друг без друга не представляли. Однако родители Пелагеи были против того, чтобы их дочь вышла замуж за простого крестьянина, коим он до армии числился. Отец Пелагеи, Никифор Петрович Круглов, был известным иконописных дел мастером. И пусть дом у них попроще, чем у Жилиных, не такой большой, да и вещей в нём не так много, но достатка у них было несравнимо больше, чем в семье Фрола. Возможно, нежелание Никифора Петровича отдать свою дочь за Фрола и послужило основной причиной, почему тот в армию отправился служить. Ведь повторяю: по жребию не он должен был солдатскую лямку тянуть, а сосед его Тришка Фомин, но пошёл Фрол. А когда он с орденом вернулся да с дворянством, пусть и личным, в кармане, Никифор Петрович медлить не стал и добро на брак дал. Венчали их за три дня до отъезда Фрола на учёбу в армию. Свадьбу сыграли широкую, почти всех односельчан на неё пригласили. Гуляли аж в два захода: вначале в Жилицах, а уж затем и в Кторово, откуда молодая родом была.

Фрол все свои силы обучению отдал. Шесть месяцев для него незаметно пролетели. Экзамены сдал блестяще. В свою часть вернулся подпоручиком. Перевели Фрола служить в охрану цесаревича Николая. Это было последнее, что узнали о нём дома. Дальше наступило молчание. Пропал куда-то Фрол Иванович. Месяц за месяцем идёт, а о нём ни слуху ни духу. У Пелагеи живот вырос, да и родить успела двойню, двух мальчуганов, на радость деду, – Ивана и Петра. Правда, повитуха, которая их принимала, сказала как отрезала:

– Не жильцы они, слабые больно.

Так и случилось. Умерли почти одновременно, ещё во младенчестве. Может, в этом была причина, что свекровь невестку невзлюбила, может, ещё что-то там промеж них произошло, никому теперь не известно, но всю оставшуюся жизнь между ними как чёрная кошка пробежала. Уж чего только не пришлось нашей маменьке от бабушки вытерпеть, рассказать кому – не поверят. Но жить вместе пришлось, куда от семьи законного супруга денешься?

Тем временем месяц сменялся месяцем, а от Фрола ни одной весточки. Единственное, что успокаивало: ежели бы что-то с ним плохое случилось – уведомили бы.

Более десяти месяцев прошло, и сразу после Успенского поста Фрол Иванович объявился, уже в форме гвардейского поручика, ещё с одним орденом на груди, на этот раз в виде красивой разноцветной звезды, и к тому же сильно загоревший – так в наших краях загореть невозможно. Домой он приехал в отпуск сроком на две недели. Как начал рассказывать, так у всех рты раскрылись от изумления и закрыться никак не могли. Но рассказывал он всего один раз, сразу по возвращении, сам никак от всего виденного отойти не мог, а вот потом, когда мы выросли и уже что-то понимать могли, он ничего пересказывать не стал. Он вообще мало о чём рассказывал, даже до мамы иногда что-то доходило лишь из чужих уст. Поэтому всё, о чём я помню, от маменьки и бабушки узнал. Вот те неоднократно, даже перебивая друг друга, с нами своими воспоминаниями о том его рассказе делились. Обычно это в Жилицах бывало вечерами, когда мы туда на лето уезжали.

– Так вот, – немного помолчав, вновь заговорил дядя Никита, – теперь я вам пересказывать буду так, как мне запомнить удалось. В разных заморских странах нашему отцу пришлось вместе с цесаревичем побывать. О многих странах никто из тех, кому он это рассказывал, ничего и не знал. Один их перечень немало бы времени занял. А он ещё и карту с собой привёз да на этой карте маршрут их путешествия показывал. Вернее сказать, путешествовал, конечно, цесаревич, а уж охрана его везде, где это было можно, следовала за ним. Вначале они на поезде чуть ли не через всю Европу проехали, с остановкой в Вене. Красивый город, большой, дворец ихнего императора тоже и большой, и красивый, но наш, по словам отца, не хуже, если не красивей. Вот так он им всё рассказывал. Затем они по морям плыли. Цесаревич со свитой – на крейсере «Память Азова», а охрана – на фрегате «Владимир Мономах». Наверное, в память об этом на бескозырке, которую Шурке подарили, название того корабля было вышито. Побывали в Греции, Египте, по которому хорошенько поездили: и верхом пришлось, за каретами следуя, и на местном пароходике по реке Нил прокатились, чудеса заморские разглядывая. Особенно их пирамиды, знаменитые на весь мир, поразили. Это надо же, до чего люди много веков тому назад додуматься, а самое главное, осуществить смогли.

Затем они долго до Индии плыли. Море достаточно спокойным было, и качка мало кого донимала. Сам Фрол её даже не замечал. Ну, это он матушке с бабушкой так сказал, может, чтобы успокоить их, я не знаю. По Индии они чуть ли не месяц колесили – более семи тысяч километров преодолели. Это я потом посчитал: специально в библиотеке, когда в гимназии учился, прочитал книгу князя Ухтомского, в состав их экспедиции входившего и позднее о ней монументальный труд написавшего. В основном они, разумеется, на поездах ездили. Железная дорога в Индии поразила всех. Россия тогда в этом отношении намного более отсталой была. Объездили они все важнейшие города Индии: и Бомбей, и Мадрас, и Калькутту. Побывали в Бенарисе – центре индуизма, который ежегодно посещают миллионы индусов. В общем, Индию наследник, а вместе с ним и все сопровождающие лица осмотрели хорошо. Затем перебрались на Цейлон, оттуда – в Сингапур.

– Да что я вам буду всё это рассказывать? – вдруг выпрямился дядя Никита. – Возьмите книгу князя Ухтомского. Называется она, если мне память не изменяет, «Путешествие на Восток наследника престола», или что-то в этом роде. Издана была в те времена в России огромным тиражом. Найти не проблема, в любой приличной библиотеке имеется. Князя Ухтомского государь не зря включил в ту экспедицию. Во-первых, он прекрасно знал Восток, а во-вторых, писал любопытные путевые очерки. Вот в качестве летописца и оказался в компании с будущим царём.

Любопытно одно. Отец упор делал, что, если бы японцы не уговорили Николая свою охрану в поездку по Японии не брать – мол, японская полиция своё дело знает хорошо, – покушения бы не было вообще. А так именно японский полицейский и решил убить наследника русского престола. Хорошо, Георгий, его двоюродный брат, тоже наследник, только греческого престола, ловко тростью саблю самурайскую чуть в сторону отвёл. Только клок кожи с волосами японцу удалось отсечь. Крови, правда, много было. Японцы, то ли опасаясь возмездия за нападение на царственную российскую особу, то ли в благодарность, что наши шум на весь мир не подняли, наградили всех офицеров команды и личную охрану Николая орденом Золотого коршуна. Вот Фролу Ивановичу такой орден четвёртой степени и вручили. Помню, как мы все смеялись над этим орденом. Надо же, Золотого коршуна, да ещё четвёртой степени. Нам всем это странным показалось. «Ну и япошки, какие, однако, они выдумщики», – вот над чем мы смеялись.

Дядя Никита задумался ненадолго, а затем продолжил:

– А уж как они по России до дома добирались – это вообще было нечто. Железную дорогу от моря до моря только начали строить. Вернее, собрались. Цесаревич во Владивосток с целью открыть строительство и прибыл. Туда-то хорошо было на борту крейсера: качает, конечно, но комфорт обеспечен. А вот по Руси-матушке, с её бездорожьем, тяжелее пришлось. Но наследник престола все трудности с честью перенёс. Старались, конечно, реки использовать по пути, но всё равно около пяти тысяч вёрст Николай со свитой в коляске проехал, а вот охрана рядом верхом. Так что наездился наш отец много.

– Ответил я на ваши вопросы? – обратился дядя Никита к племянникам и прочим сидевшим за столом. – Теперь разъясню тебе, Ефим. В Санкт-Петербург родители ездили только с Александром. Так в приглашении было указано. А вот уже в мае, в самом конце, мы все ходили на очень большой раут, который проходил в дворянском собрании. Там мы всей семьёй нашей были, но царя с царицей видели только издали. Вот так всё это получилось. Так что Александр был единственным из всех присутствующих, кто не только видел царствующих в то время особ, но и был удостоен высочайшей чести быть обласканным императором и императрицей. Всё? Достаточно? Тогда давайте мы закругляться будем, нам с Ваней и супругой его ещё ехать и ехать. Да и всем остальным до дома тоже надо добраться. Москву называют большой деревней, только улицы здесь больно длинные, пешочком из избы в избу не походишь, как это в настоящих деревнях должно быть.

До дома мы доехали на редкость быстро. Такси, вызванное по телефону, терпеливо ждало нас внизу, улицы были полупустыми – время-то уже приблизилось к полуночи. Вот мы минут через пятнадцать и вылезли из машины около нашего дома. Всю дорогу дядя Никита, сидевший рядом с водителем, в окно с интересом смотрел.

Мы предоставили ему для отдыха бывшую детскую, а теперь уже несколько лет пустующую спальню, но ложиться он даже не собирался.

– Знаешь, Ванечка, настолько я всеми этими впечатлениями и воспоминаниями переполнен, что заснуть вряд ли смогу. Да и старческая бессонница этому поспособствует. Так что я посижу тут тихонько, книжки полистаю, вон их сколько в шкафах стоит. Ну а ты иди отдыхай, тебе же завтра с утра на работу ехать.

– Дядя Никита, дозволь слово молвить, – улыбнулся я. – Прежде всего хочу заметить, что, пока мы все вместе у Лины сидели, я со своим директором созвонился. Договорились, что, если ничего непредвиденного не произойдёт, я дома пару неделек поработаю. Книжку мы с ним намереваемся издать, всё уже вроде написано, но вот на то, чтобы придать ей требуемый вид, удобный для читателей, времени никак не хватает. Этим-то я и займусь между нашими неспешными беседами. Единственное, в четверг у нас по плану партсобрание, его мне посетить непременно придётся, тем паче что я заместитель секретаря по оргвопросам. Но собрание в шестнадцать часов начнётся, а вам процедуры на час дня назначили. Так что я успею и вас отвезти-привезти, и на собрание попасть. Ну и второе: ваши с отцом рассказы растревожили меня до самого не могу. Прожить, надеюсь, половину жизни и только к пятидесяти годам узнать, что всё, что я знал о своём отце, было совсем не так, – это, извините меня, бесследно пройти не может. Так что давайте мы с вами кофейку попьём, да вы мне ещё чего-нибудь интересного расскажете, только теперь уже из своей жизни. Вы же исчезли почти на полсотни лет. Все считали вас погибшим – и вдруг вы объявились двадцать с небольшим лет назад, прямо как феникс, который из пепла возрождаться привычку имел.

Дядька сразу оживился и согласно головой кивнул, а я свою мысль докончил:

– Давайте на кухню вернёмся, процесс варки кофе длительный, пока всё это происходить будет, вы свой рассказ и начнёте.

Но тут дядя Никита головой отрицательно помотал:

– Нет, Ванечка, ты иди делом занимайся, а я тут посижу. Ты же просишь о моей жизни рассказать, мне надо с ней самому разобраться, а уж потом начать делиться с тобой тем, что где-то глубоко-глубоко внутрях у меня находится. – И он даже рукой мне на выход из комнаты показал.

Пришлось на кухню отправиться – кофе варить.

Глава 3

Никита Фролович Жилин. Рассказ первый. 1913–1917 годы

Прошло больше десяти минут, пока я принёс в детскую две небольшие чашки с кофе, над которым ещё виднелись остатки пены. Думал, что не дождётся меня дядька, заснёт. Но нет, он всё в той же позе сидел в кресле и смотрел в окно, в котором проглядывала одна лишь темнота.

Пили мы кофе молча, смаковали. Варить его меня научили давным-давно – в джезве на раскалённом песке. Как шапка поднимется, следует приподнять джезву, а как опустится – вновь в песок поставить. И так три раза. Дядя Никита кофе, мной сваренный, оценил по достоинству:

– Молодец, хвалю и благодарю! Хороший кофе получился. Вот теперь можно и начинать.

Сказал он это и замолчал на несколько секунд – наверное, с мыслями собирался. Это ведь не автобиографию писать, которую никто читать не будет, но которую мы по каждому поводу, а иногда и без оного, писать были обязаны. Рассказ о своей жизни намного сложней. Но вот он правую ногу выпрямил, а левую, наоборот, слегка в колене согнул, сам-то вроде бы и не шевельнулся совсем, но стал значительно прямей. Как это у него получилось, только гадать оставалось. Вдохнул и прямо на выдохе начал:

– Ещё в гимназии меня стали увлекать идеи социалистов-революционеров. И основная из них: землю – народу, а всю власть – Учредительному собранию. Надо отметить, что батюшка мой, а твой дед, значит, скорее всего, этим идеям тоже сочувствовал. Он вообще либералом был. Достаточно угрюмый, не шибко разговорчивый и вроде бы до самых своих глубин преданный монархии, и вот надо же – вместо того чтобы арестовать находившегося в розыске видного большевика-ленинца Леонида Красина, помог ему паспорт заграничный на чужую фамилию оформить, с которым тот и сумел скрыться.

– Вообще с отцом моим, – продолжал он, – много чего интересного произошло в те несколько лет. Сразу после отречения царя его арестовали и по приказу Временного правительства отправили в тюрьму. Представляешь, его посадили как царского сатрапа! Там он находился вплоть до победы большевиков, которые его не только оттуда выпустили, но и дали охранную грамоту. Вот почему, когда начался красный террор, его никто не тронул и квартиру, в которой всё то время, что он в тюрьме находился, продолжала жить наша семья, никто отбирать или уплотнять, как это было принято в то время, не стал. Я это всё сам в уме своём многие годы пытаюсь совместить: царский сатрап – и такое отношение к нему со стороны злейших врагов царизма… Ну, это я немного от основной темы отвлёкся. – И он задумался.

Я с изумлением смотрел на дядьку. Он так спокойно и почти невозмутимо, как о вчерашней поездке в лес за грибами, рассказывал немыслимые вещи. Ну ладно бы понравившуюся ему книгу или кинофильм пересказывал, так нет, он рассказывал о тех, казалось бы, совершенно нереальных событиях, которые происходили с ним и его отцом, который, вообще-то, мне дедом приходится.

– Так вот, – наконец продолжил он, – когда я вольно-определяющимся в армию попал и получил звание фейерверкера, то первым, кто мне встретился, был один из активных эсеров. Фамилию я его запамятовал, да это и неважно. Именно он окончательно меня к своему движению привлёк. Тут отметить следует, что в первые годы войны мы – а нас там достаточно много собралось, тех, кто исповедовал подобные взгляды, – никаких активных действий не предпринимали. Так, собирались в свободное время, мечтали, как будет хорошо в России жить, когда политическая власть сменится и все наши идеи в жизнь воплотятся. Но не более того.

Он снова задумался, но достаточно быстро продолжил рассказывать:

– Когда началась война, часть, в которой я служил, оказалась в добром десятке километров от линии фронта. Прав был мой батюшка. Он вообще во многом бывал прав, и я к его советам очень прислушивался, а вот совет, который он мне дал – в вольноопределяющиеся пойти, – вне всякого сомнения, необычайно мудрым был. Этот факт есть факт. Вот так получилось, что, находясь вдали от передовой, я тем не менее активно участвовал в военных действиях. Мы же ежедневно, когда нам снаряды подвозили, стреляли и стреляли по германским позициям, буквально перепахивая их. Правда, иногда по неделе и более ждали, когда же нам снаряды подвезут. Перебои такие частенько случались. Наша батарея, в которой я служил, была оснащена 152-миллиметровыми пушками в двести пудов – так они тогда назывались, – поэтому мы и находились на позициях за десять и более километров от реальной линии фронта и долбали вражеские укрепления, повторяю, когда к нашим позициям снаряды доставляли.

Тут он спохватился и улыбнулся даже:

– Что-то я слишком далеко забрался. Давай-ка мы с тобой к самому началу вернёмся.

И вновь, на этот раз после непродолжительного молчания, послышался его глуховатый голос:

– В октябре 1914 года я сдал офицерский экзамен и был произведён в прапорщики, а к концу того же года стал подпоручиком. В это время Первая мировая уже вовсю шла. Вот тут и ответь мне: прав был мой батюшка, порекомендовав мне в вольноопределяющиеся податься, или нет?

Он на меня так пристально уставился, что мне даже казаться начало, что дядя Никита вывернет меня сейчас наизнанку и безо всяких слов разберётся, о чём это я там думаю. Но он глаза свои отвёл и продолжил:

– Хочешь сказать, что моя воинская карьера очень быстрое развитие получила? – и, не дожидаясь моего ответа, принялся говорить сам: – В самых первых числах августа, сразу же, как объявили о начале войны, нашу часть погрузили в вагоны, орудия надёжно укрепили на открытых платформах, замаскировали как положено, и состав без остановок отправился к границе самого юго-западного участка огромной империи, в Галицию. Ну, я смену паровозной бригады да заправку состава питьевой водой за остановки не считаю, они же необходимыми были.

И вновь небольшая передышка, после чего рассказ возобновился:

– Там мы приняли участие в одной из самых успешных операций русской армии в той войне – в так называемой Галицийской битве. Ох и дали мы жару австриякам – именно их часть входила в состав германской армии, стоящей супротив нас! До сих пор приятно вспомнить. Когда всё практически закончилось и австро-венгры были до такой степени разбиты, что до конца войны оправиться так и не смогли, наши военачальники начали подводить итоги. Тут и звания внеочередные посыпались, и наградами нас тоже не обделили. На моей груди засверкала медаль «За храбрость». Медаль чисто солдатская, но к моим плечам в то время ещё погоны старшего фейерверкера прикреплены были, а это унтер-офицерский чин, вот и был я этой награды удостоен. Любопытно, что позднее я вторую такую же медаль получил. Отличие не только в годах, когда я их удостоился, но и чисто внешнее. На первой изображение Николая II было выгравировано, а вот на второй – Святой Георгий на коне и с пикой в руке, поражающий змия. Эту медаль я уже после Февральской революции получил, тогда и офицеров по решению солдатского собрания этой медалью награждать могли. Меня мои артиллеристы и выдвинули от батареи «за отличное управление боем» – так было написано в их представлении.

Тогда же – я сентябрь 1914 года имею в виду – в результате успешного сражения, которое мы выиграли на речке со смешным для русских названием – Гнилая Липа, меня в подпрапорщики произвели. Хотя, если хорошенько разобраться, «гнилой» та «липа» для австрияков с венграми оказалась, а для нас так ещё вполне крепким деревом была. Битва там знатная произошла. – И он усмехнулся.

– Весной 1916 года, – продолжил он свой рассказ, – командование надумало меня в академию направить учиться, но тут выяснилось, что гимназию-то я не закончил, а без полного среднего образования принять меня туда никак не могли. Тогда меня на шесть месяцев откомандировали слушателем на кратковременные артиллерийские курсы, которые при Михайловском артиллерийском училище были созданы. Вот после окончания этих курсов в академию меня были обязаны принять. В приказе написали, что мне надлежит в обязательном порядке изучить новые системы вооружения и обучиться высшим знаниям для последующего распространения их в артиллерийских частях войск. Формулировку эту я запомнил на всю жизнь. Видишь, как там всё закручено было.

Дядя Никита замолчал и сразу двумя указательными пальцами провёл по уголкам рта. По-видимому, там слюна скапливалась, вот он её и вытер.

– Послушай, Иван, – попросил он, – принеси мне стаканчик воды обычной, можно прямо из-под крана, только слей её подольше, чтобы она похолоднее была.

– Дядя Никита, – спросил я, – а может, вам прямо из холодильника воды принести? У меня там всегда бутылка стоит. Я сам люблю воду похолодней, лучше всего ледяную, чтоб зубы ломило.

– Ну, чтобы зубы ломило, я уже не люблю, но холодную, прямо из холодильника, выпью с удовольствием. Ты мне большую кружку принеси, я люблю пить часто, но понемногу.

Дядя Никита отпил один глоток, пополоскал рот и проглотил воду. Я увидел, как дёрнулся его кадык. Через несколько секунд был сделан ещё один маленький глоток, и рассказ был продолжен:

– Но прежде всего мне был предоставлен небольшой отпуск, чтобы я смог от военной службы отдохнуть да с родными повидаться. Домой приехал в середине августа. С маменькой, папенькой, бабушкой расцеловался, а братьям и сёстрам подзатыльников от всей души понараздавал. Но это любя, естественно, не больно, а скорее в шутку. К октябрю уехал в Петроград, начались занятия в училище, там я на казарменном положении жил. В увольнение, конечно, отпускали. Вот в училище политическая борьба уже серьёзнее велась. Там и большевики, и эсеры, и кадеты непрерывно крутились, к себе адептов завлекая. Представляешь, какая каша в наших головах образовалась. Лозунги-то у них у всех почти что одинаковыми были, ну или, по крайней мере, похожими очень: землю – крестьянам, фабрики – рабочим. Различались только методы достижения этих целей. Меня, как романтически настроенного юнца, мне же ещё двадцати лет не исполнилось, идеи эсеров, по какой-то неясной самому причине, увлекли больше всего.