Одна нога здесь… Книга третья

– Я… – только и смог выдавить я из себя.

И тут в Залу ворвалась Митикоси! Следом за ней вбежали охранники, но тут же, сообразив где они находятся, почтительно согнулись в три погибели, и в таком вот положении отрапортовали:

– Госпожа без разрешения ворвалась! Нас и слушать не стала…

Император движением веера приказал им встать с этой стороны входа. Митикоси же, воскликнув «Вот ты где!», бросилась ко мне и встала рядом на колени. Поклонившись Государю, она затараторила, не давая никому вставить ни слова:

– Милый дядюшка (услышав такое обращение к Священной особое Императора, я уже был на грани обморока!), ты вот что хочешь делай, но ты меня знаешь, а мы с Хатэтуримо давно (ну, я бы сказал, относительно давно) и крепко (а вот это правда!) любим друг друга, и решили пожениться (впрямую мы этот вопрос не обсуждали, но…)! Пусть он и простой неродовитый самурай, мне это безразлично, и я прошу тебя, заклинаю всеми Оо-камудзуми-но Микото19, не откажи нам в твоем высочайшем разрешении стать на веки мужем и женой!

Все это моя несравненная Митикоси выпалила на одном дыхании и без запинки, словно давным-давно выучила свою просьбу. После этих слов Император вскочил, опрокинув балдахин, и явил нам, простым просителям, своё Божественное лицо, искаженное яростью.

– Что?! – вскричал он, словно прогремел гром в небесах, и мы спешно пригнулись, подобно рисовым побегам, склоняемым сильным ветром. – Моя племянница замуж за безродного вояку?!

– Если не разрешись, – сразу предупредила его Митикоси, явно испугавшись его гнева куда меньше чем я, – то я умру!

Под эти её слова снова гулко опрокинулся балдахин, выпавший из рук Хиро, безуспешно пытавшегося водрузить конструкцию на место. Государь зарычал, словно раненный тигр, сжимая и разжимая кулаки, потом обратился лицом ко мне и, бешено вращая глазами, почище чем мы с Ибонаки, спросил, а точнее проорал:

– Да как ты смел?!

Митикоси, моя верная Мити, не вставая с колен, влезла между нами, и закрыла меня, широко разведя руки:

– Мы оба!

– Если бы ты сам хоть полслова обмолвился об этом, – ругался через её голову Государь, – я велел бы изрубить тебя на мелкие кусочки, а потом бросил бы их тиграм! Благодари Митикоси, что она сказала это первой!

– Благодарю тебя, Митикоси, – послушно молвил я.

Хиро тем временем при помощи самураев охраны сумел установить балдахин, и теперь тяжело отдувался, явно отлынивая от своих прямых обязанностей, то есть, избегая давать Государю советы. Тот пару раз метнул вопрошающий взгляд в его сторону, но ответа не дождался.

– Митикоси, ведь ты моя самая любимая племянница, как ты могла так поступить со своим дядюшкой?..

– Если любимая, то ты должен уважать мои чувства! – запальчиво возразила моя любимая, и я поспешно втянул голову в плечи, ожидая новой вспышки высочайшего гнева. Ведь Император никому ничего не должен!

– Но за тебя сватался чхонский князь Квон Дун, что же теперь ему отказать? Это же война! – заломил руки Государь.

При слове «война» молодые самураи тут же напыжились, горделиво выпятив парадные панцири, прямо хоть сейчас на картинку, а вот Хиро трусливо съежился, совсем как я. Отец рассказывал мне о большой войне, той самой знаменитой Чхонской кампании. Ничего хорошего. Кровь, увечья, смерть друзей, смерть врагов, таких же людей, как и твои друзья… Почести будут потом, если конечно будет кому их воздавать. Я знаю, мысли недостойные наследственного воина, тем более уже поучаствовавшего в приграничных стычках. Но, это – правда о войне…

– Этому Квону больше нравится Нимикоту, вот пусть её и увозит в свой дурацкий Чхон! – предложила Митикоси.

– Твоя сестра Нимикоту должна выйти за Юй-Бэ из Чжур-Чжень, – растерянно ответил Император. – Как с ним быть?

– Ему отдать Иринаки, они друг на дружку похожи! – Митикоси не собиралась сдаваться. Так они перебрали всех многочисленных племянниц Государя, пока не выяснилось, что один из принцев все же остается без пары.

– Сю. Как там его полный титул? Сиятельный Повелитель Тигров, Божественный Сю! Что с ним?

Я видел этого Сю, владыку государства Вьет, когда он навещал Государя. Среди своего народа он считается рослым парнем, но если его поставить рядом с Митикоси, «сиятельный тигр» вполне спокойно пройдет у нее подмышкой. Моя любимая так и заявила:

– Да он же совсем коротышка!

– Это ещё не повод, чтобы отказывать уважаемому принцу Сю! – назидательно молвил Император. – Если ему так и сказать – опять же война…

Митикоси смолчала, видимо, исчерпав запас своих доводов, но вмешался советник Хиро. Учтиво поклонившись, старый лис выдал такое, отчего волосы на моей голове встали дыбом:

– А пускай будет война!

И это сказал Хиро? Самый отъявленный миротворец Хиро, который жалел выделить лишний бу20 на военные расходы? Тот самый Хиро, которого и в лицо, и за глаза называют «Давайте-Жить-Дружно»? Даже Государь, в запале уже вознесший руки вверх, дабы обрушить на наши головы какую-то речь, пораженно замер. Хиро говорит о войне! Уж не перевернулся ли мир вверх ногами?!

– Ну, в смысле пусть будет война, ведь её все равно не будет, – пояснил он свою мысль, испугавшись нашей реакции. – Этот жалкий никчемный Вьет никогда не посмеет на нас напасть. Побренчат оружием, и успокоятся.

И действительно, какому Вьету воевать против Ниппон?! Император кивнул головой в знак согласия, и смилостивился.

– Ну, – сказал он, – за этого Сю я и сам бы не хотел тебя отдавать. Неказист, право слово. Но за сына Осаки я тоже тебя выдать не могу…

– Умру! – напомнила Митикоси.

– Но ведь он не ровня тебе! Он же простой самурай! – Император гневно ходил взад-вперед, явно не зная, что предпринять. Хиро спрятался за балдахином и носу оттуда не казал.

– А можно его повысить в звании, приблизить к трону, сделать его важным чиновником! Ведь что-нибудь можно придумать! – Мити не собиралась сдаваться.

Хиро немедля выглянул из-за укрытия и поддержал высокородную племянницу:

– Именно это я и хотел предложить Светлейшему Государю! Если Хатэтуримо совершит какой-нибудь подвиг во славу Священной Земли Ниппон, то его можно будет наградить высоким чином. И тогда уже не зазорно будет оженить его на Митикоси. Наоборот, императорской фамилии от этого будет только почет! Как же – родство с героем!

Император задумчиво пожевал ус, а потом прищурился и спросил у советника:

– И что бы это мог быть за подвиг?

Хиро быстро просеменил к нему и что-то зашептал на ухо. Судя по тому, как изумленно взлетели брови Государя, затеивалось нечто нешуточное. От нехорошего предчувствия у меня забулькало в животе, но страсти в Зале были так накалены, что на это никто не обратил внимания. О чем они там шушукаются? Что готовят? Я должен убить дракона? Или собрать со дна морского рассыпавшуюся нитку жемчуга, утерянную ещё прабабкой Императора? В одиночку завоевать для Ниппон ещё какой-нибудь остров?

Государь, дослушав советника, чуть не топнул ногой:

– Да вы что с моей племянницей, сговорились что ли? И способ в произвести в благородные чины простого самурая у вас есть, и подвиг наготове!

По тем взглядам, которыми быстро обменялись Мити и Хиро, я понял, что Император попал в точку. Так вот кто этот таинственный сильный покровитель, о котором говорила моя любимая!

Государь махнул на горе-заговорщиков рукой и уставился на меня, сурово буравя глазами насквозь.

– Самурай! – донеслось до моего слуха, – Клянусь Микэну-но Микото21, если ты совершишь такой подвиг, то я, видя, что ты достоин такого сокровища, как Митикоси, отдам её тебе в жены. Она моя самая любимая племянница и мне как дочь. Ты же будешь тогда мне как сын! Иди же в отцовские объятья!

Император распахнул руки и… заплакал от невысказанных чувств. Я подтянул повыше свои хакама22, кинулся к нему, прильнув к груди, и безудержно рыдая от охватившего меня счастья. Следом за мной тонко заплакала Митикоси, тоже прильнув к дядюшке. Тотчас же зарыдал советник Хиро, утирая ручьи слез краем балдахина. К нему присоединились и двое самураев охраны, заливаясь в голос – ведь нечасто увидишь, как сам Божественный Государь обнимает такого же простого воина как они, словно равного! Служанка, принесшая Императору чашку саке, при виде зрелища, представшего её глазам, не смогла удержать слез, хотя, по моему, она совершенно не поняла отчего это мы так убиваемся.

Вдоволь наплакавшись, Государь вернулся на своё место под промокший балдахин, и, махнув веером, осевшим от слез голосом молвил:

– Иди же и выполни все!

Снова зарыдала Мити, бросаясь мне на шею, целуя и называя тысячей ласковых имен. Заплакал и советник, опять схватившись за край балдахина. Император долго крепился, но и он вскоре зашмыгал носом. Самураи на входе дружно поддержали государя, заливая солеными ручьями свои парадные панцири.

– Возвращайтесь скорее, господин! – надрывалась моя милая.

– Мы будем ждать тебя! – бормотал прямо в балдахин советник.

– Вся Ниппон будет встречать тебя с цветами! – с надрывом вторил ему Господин.

И даже охранники, которым в присутствии Императора говорить не полагалось, всем своим видом показывали, что они – со мной!

– Поспешу же! – много раз отвечал я всем, не скрывая слез.

Государь по деловому глянул на стоящие подле его трона солнечные часы и молвил:

– Если и впрямь поспешишь, то ещё можешь успеть на корабль, который отправляется в Чхон. Оттуда тебе будет гораздо удобнее добираться.

Я поклонился, и пятясь задом, двинулся в сторону выхода, но вдруг остановился как вкопанный. Удобнее добираться КУДА? Ведь о самом подвиге мне так и не сказали! Все вперили на меня недоуменные взгляды, разом перестав рыдать. Государь первым сообразил в чем дело:

– А, подвиг?! Вот что я тебе скажу, сын Осаки. Проклятый Богами узурпатор Ису. Это из-за него тебе придётся теперь отправляться в этакую даль. Ты, должно быть, не помнишь правления Ису?

Я кивнул головой. Мне было три года, когда принц Омоко-тоичи, сын свергнутого Государя, и сам будущий Государь, поднял в стране мятеж. Узурпатор Ису правил жестоко, попирая все законы, народ ненавидел тирана и с готовностью восстал против него. Отец рассказывал мне, как они сражались с Ису, выбивая отовсюду его отряды. В конце-концов, узурпатора заперли в горах Уморими. С ним оставались только наемники из Чхон, потому-то эта битва и была впоследствии названа «Чхонской кампанией». Чхонцы полегли все, до последнего защищая тело убитого Ису, и Ниппон обрела своего настоящего правителя из рода Осиямоти…

– Чтобы укрепить своё шаткое положение, – продолжал тем временем Государь, – негодяй Ису рассылал во все стороны щедрые подарки, заручаясь дружбой соседей. И в этом он не знал удержу, разоряя казну. Хань, Вьет, Тэн Гу, Мэн Гу, Чхон – все получили целые обозы сокровищ нашей Империи. Даже далекий Хинд, и тот был не забыт, хотя, казалось бы, Хинд-то ему зачем? Ведь далеко же! Большую часть этих подарков мы сумели вернуть назад, но что-то, увы, пропало бесследно. На утраченные сокровища мы давно махнули рукой, но… Одно из них, как недавно выяснилось, просто необходимо вернуть, невзирая ни на какие трудности. Это Нефритовое Зеркало.

Пока Император говорил, я кивал головой, ибо все это знал. Но когда прозвучало название сокровища, за которым меня отправляли, я осекся. Нефритовое Зеркало?! То самое, в которое смотрелась сама Сусэри-бимэ23!

– Нам известно о нем совсем немногое – Ису отдал его князю какого-то варварского государства, лежащего где-то далеко на северо-западе. Живут там эмиси24. Главный город именуется Син-Бао-Го-Ро-Си-Ку. Жрецы сказали, что их посетило видение, будто Зеркалом попытаются воспользоваться во имя Зла. Прежде мы бы не стали его искать, уж больно далек и труден путь к варварам, но в этом случае нам необходим герой, который спасет святыню от осквернения…

Я молча поклонился Государю в знак того, что все понял. Потом повернулся к любимой и простился с ней, не стесняясь того, что это происходит не где-нибудь в саду, среди расцветших сакур, или среди опавших по осени желтых трав, а в Большой Приемной Зале, на виду у двух самых могущественных людей Империи.

– Держи мои дзори под своей кроватью, – сказал я.

– Я очень хочу зачернить зубы25 для тебя, – ответила Митикоси.

На прощание я прошептал ей хайку, только что родившуюся у меня в душе:

– Мотылёк, мотылёк,Ты летаешь одинок,Где цветок твой?..

– Вот он… – прошептала Мити, прижимая мою руку к своему сердцу.

После этого я встал, ещё раз поклонился Государю и советнику и, более не задерживаясь, поспешил на корабль идущий до Чхон. Не попрощавшись ни с матушкой, ни с наставником Яо, ни с верным Ибонаки. Не собрав даже бэнто26 в дорогу. Со мной были лишь старая отцовская катана, лук, да кошель с большим запасом рё27, неизвестно как попавший мне за пазуху. Не иначе Мити побеспокоилась? Корабль, управляемый коротконогим капитаном, явно наполовину чхонцем, гордо именовался «Удачным Путешествием». «Интересно, – подумал я, всходя на качающуюся под ногами грязную палубу, – Вещее ли оно, это название?» Кое-как закутавшись в своё кимоно, я помолился милостивой Аматэрасу и грозному Такэфуцу-но Ками28, и уснул».

ГЛАВА 3

Яромилыч не глядя по сторонам неспешно ковылял по оказавшемуся довольно длинным проулку. Домишки здесь стояли все какие-то одинаково унылые, безликие, народ на улице не наблюдался, а на всякую живность, копошившуюся в грязи, смотреть не хотелось. Жучка, по первости, отвлекалась на чумазых поросят, пускавших в лужах пузыри, но вскоре бросила это занятие, поскольку ответного внимания не получала. При виде псинки, свиненыши спешно заныривали поглубже и подальше, и уже оттуда, с безопасного расстояния, нагло посверкивали своими маленькими хитрыми глазенками. Встретив такое отношение в очередной раз, Жучка повернулась к врединам спиной, пару раз шваркнула задними лапками, забросав поросят землей, и гордо ушла. Если бы она повернулась, то могла бы увидеть, что поросята с благодарностью подставили грязные спинки под земляной дождь.

От скуки Яромилыч решил заглянуть за первый попавшийся забор, чтобы хоть одним глазком полюбопытствовать, а как тут в Синебугорске народ приусадебное хозяйство ведет. Увидев невысокий плетень, дед сунулся через него и чуть не упал от увиденного. Какая-то молодка задрав подол исподней рубахи под самые подмышки до белых грудей, то и дело садилась голым, весьма надо сказать упитанным белым задом, на выкопанные грядки, что-то при этом приговаривая. Отпечатки на земле – Яромилыч оценил – получались что надо: глубокие и впуклые. Завороженный непривычным зрелищем, дед не удержался, и крикнул:

– Что, баба, ворожишь?

Молодка, взвизгнув, спустила рубаху обратно, да ещё и с переполоху присела на грядки, словно хотела спрятаться.

– Та ни, диду, – ответила она. – Яка там ворожба?! Цэ я по старому обвычаю силу збираю. Потиркаюсь маленэчко у грядку та пошепчу: «Грядка, грядка, отдай маю силу в обратку».

– И що, чи помогаэ? – удивился Яромилыч, вспомнив сурожанский говор.

– А як же! – молодка перестала стеснятся, поднялась, и подошла к плетню ближе, – А ще у нас на Суроже такий обряд е: капусту когда саджаэшь, тоже так гузкой сидаэш у землицу поглубче, та тройчи разкоу говорыш: «Вирастай капуста, як маэ гузна!» Яна така и будэ, якая гузка. Ось у менэ дюже гарна вирастаэ, чоловик мой усегда нахваливаэ!

Молодуха, похоже, так вдохновилась рассказом, что опять стала задирать подол рубахи, чтобы показать, как этот хитроумный обряд проводится. На божий свет снова показались две упругие увесистые половинки, слегка запачканные землей, плавно перетекающие в тонкую верткую талию. «Да что она, раздеться догола собралась что ли?» Перегнувшись через плетень он шлёпнул расшалившуюся молодку по розовому оттопыренному заду. Та смешливо взвизгнула в ответ:

– Дзякую, диду!

– Не за что, токмо ты больше того, не озоруй больше! Ну хоть подол завороти обратно, бесстыдница!

А та и не думала подчиняться, все так же стоя к деду спиной, она дотянула подол подмышки, голышом наполовину, как и прежде:

– Чого ж бесстыдница? Я у собе на городе, що хочу, то и роблю, а вот ты подглядываешь! Спросил, чим я занятая, так топерь смотри, як бабы силу собирають!

И она снова отпечатала на грядке вместительную ямку.

– Я ешче и не так могу! – пообещала дивчина, и начала поворачиваться.

– Ой, верю, верю! – вскричал старик, и спешно кинулся прочь, подгоняемый заливистым смехом черноокой дивчины.

Поскольку в проулке смотреть было не на что, а за заборы он теперь заглядывать опасался, Яромилыч принялся размышлять о том, как удачно он обзавелся в Синебугорске помощниками. Ох, чуяло сердце, понадобятся они ему. За этими думами он и не заметил, как прошел мимо сидевшего на завалинке толстого увальня с отвисшим носом. Увалень громко чавкая, сосал петушка на палочке и то и дело облизывал липкие пальцы. Хрюкнув не хуже давешних поросят в лужах, он радостно прогнусавил:

– Гы-ы! Одноногий побирушка с шавкой! Уроды-ы!

– Что? – Яромилычу показалось, что он ослышался.

– Да он ещё и глухой! Вот урод! Иди отсюда, здесь не подают! – Увалень небрежно помахал в сторону своим леденцом.

Старик понял, кого он имеет неудовольствие лицезреть. Рябуха, точно жаба на нересте, вольготно развалился на скамейке, отвесив пухлые щеки. На вид ему было лет шестнадцать, но наверное на деле все же меньше. Переросток, так сказать.

– Молодой человек, вас родители не учили вежливости? – попробовал усовестить его дед.

– Ложил я на родителей, а тебе и подавно срал за пазуху! Понял? Отвали, старый бздун!

Яромилыч неторопливо огляделся по сторонам. Никого. Что ж, отлично. Подойдя к Рябуху на пару шагов, он сделал вид, что на что-то засмотрелся за его спиной, а потом, кивнув в ту сторону, спросил:

– Это не тебя зовут там?

Рябуха перекатил петушка из-за одной щеки на другую сторону, лениво повернулся и тут же полетел кубарем со скамьи, опрокинутый ударом палкой. Яромилыч, кипя праведным гневом, стоял над ним и ждал, что последует дальше. Палочка была заведена для нового удара, который дед собирался нанести, как только засранец разразится матюками. Но тот вместо этого лишь натужно сипел, хватая себя за горло, и не делал ни малейшей попытки подняться. Из распахнутого рта торчала деревяшка от сосульки, которой он подавился.

– Ну что, оставить тебя здесь подыхать? – спросил Яромилыч.

Толстый балбес отрицательно замотал головой, умоляюще протягивая руки, и что-то отчаянно хрипя.

– Помочь, говоришь?

Теперь Рябух закивал, тыча пальцем себе в рот.

– Ладно, сейчас помогу. Вставай.

Оболтус с трудом поднялся, пот градом катил по его жирному щекам.

– Повернись.

Как только Рябух повиновался, дед от всей души жахнул негодяя палкой по толстым ягодицам. Петушок выпорхнул изо рта и обиженный рев разнесся далеко-предалеко, немедленно подхваченный всеми окрестными псами. На шум из-за ближайшего забора выскочил всклоченный мужичок в полосатой рубахе, к которому Рябух и кинулся, тыча пальцем в деда:

– Батянюшка родненький, этот гад меня ударил! Сволочь!

Отец ловко отвесил ему затрещину, от которой детинушка укатился за калитку, и поклонился Яромилычу:

– Спасибо тебе, старче! Давно его надо было проучить, да все боятся люди. Может теперь хоть дойдет до него хоть что-то. Некоторых, сам знаешь, добрым словом не научишь, они за слабость это почитают, а вот кулак у них в почете. Э-хе-хе…

Ещё раз поклонившись, он запер за собой калитку и вскоре оттуда донеслись звуки, которые дед однозначно истолковал, как соприкосновение кожаного ремня с чьей-то задницей. Удовлетворено вздохнув, он продолжил свой путь. Переулок в конце-концов закончился и Яромилыч, как ему и сказали мальчишки, свернул налево. Здесь уже начиналась, хотя и замызганная всяким мусором, но настоящая мостовая. Дед поцокал по ней. Дома тут стояли получше прежних, покрупнее, подобротнее, сразу видно, что дальше от ворот и поближе к середке народ заселялся все зажиточнее и зажиточнее. И народ кое-какой на улицах был, хоть и немного. Одни чинно сидели на завалинках, другие шествовали по своим делам. В стороны от мостовой убегали небольшие тропинки, закоулки и даже улочки меж домов. Спокойно пройти удалось совсем немного. Вдруг, откуда-то с одной из таких улочек на Яромилыча налетел какой-то человек. Он пошатнулся и непременно бы упал, если бы не ухватился за деда, как рак за добычу. Бережно поддержав его, Яромилыч молвил, упреждая извинения со стороны страдальца:

– Да ничего, ничего.

Извинений, однако, не последовало. Впрочем, достаточно было повнимательнее рассмотреть человека, чтобы понять, почему. Перед Яромилычем стоял безумец. Самый обыкновенный юродивый, мелко сотрясаемый внутренними бесами. Был он весьма и весьма грязен, одежда же представляла собой невообразимое рваньё, скверно пахнущее и засаленное до неприличия, Редкая бороденка юродивого коряво топорщилась, руки так и ходили ходуном, лицо искажалось, глаза смотрели в разные стороны, а ноги отбивали топотуху.

– Бе-е-е! – радостно изрек безумец вместо благодарности, и показал длинный язык.

– Чего тебе, сирый? – спросил Яромилыч.

– Отдай золото! – вдруг взвыл тот, – Верни мои сокровища!

– Будя, будя, – ласково молвил дед. – Иди-ка вон, посиди на лавочке.

– Золото! Золото! Отдай мое золото!

Старик был готов пожалеть несчастного сумасшедшего, но черт возьми, до чего же тот оказался назойлив! Вместо того, чтобы проследовать к ближайшей лавке, возле чьего-то забора, куда и указывал Яромилыч, он заходил юлой вокруг деда, непрерывно теребя его за рукава и лопоча на разные лады одно и то же:

– Золото! Где мои гривны? Верни все до полушечки! Все восемнадцать тысяч пятьсот!

Жучка точно также юлой вертелась вокруг юродивого, пытаясь попасть ему под ноги, но безумец выделывал такие коленца, что скамеечка ещё ни разу не смогла этого сделать. На них уже начали озираться редкие прохожие. «Придётся дать» – вздохнул старик. Будь дело в Зибунях, он давно бы уже накостылял наглому попрошайке палкой по загривку, чтобы неповадно было уважаемых людей задирать! Мало ли, что человек Божий! Дома никто бы и слова не сказал. Но здесь, в столице, кто его знает, чем оно обернется. Стукнешь юродивого, а тебя за это – на годик в острог…

Порывшись в сумке, дед выудил гривну и дал её болезному:

– На-ка, вот, сходи покушай.

Юрод оскалился радостно и мигом сунул монетку за щеку.

– Бе-е-е!

Это, должно быть, означало у него благодарность, а может и прощание, потому как получив желаемое, он немедленно отстал, зайчиком попрыгав туда же, откуда и появился. Жучка замела землю ему вослед, а Яромилыч незаметно сплюнул в ту же сторону.

Едва зайдя за угол, откуда старик не смог бы его разглядеть, юродивый припустил со всех ног. Меньше чем через четверть часа он добрался до улицы, где обитали только обеспеченные жители города – бояре и купцы – и вошел в один из особняков, куда, видимо, имел свободный доступ. Дюжие молодцы на воротах даже отворили калитку ему навстречу, и не подумав останавливать. Скинув в сенях нищенское облачение, он умылся из стоящей здесь же кадки, шумно фыркая и разбрызгивая воду вокруг, утерся белейшего льна рушником, поднесенным румяной прислужницей, и переменив платье, поспешил по лесенке на второй поверх. О его приходе доложили загодя, пока он приводил себя в надлежащий вид, и хотя час был не приемный, хозяин терема немедленно его допустил, ибо сведения, которые доставлял этот его помощник всегда были первостепенной важности.

В вошедшем в горницу молодце, с незапоминающимися чертами лица, но вполне пригожем, хотя бы и с точки зрения той же прислужницы, вряд ли бы кто сейчас смог признать давешнего безумца. Соломенные вихри были расчесаны на пробор, борода уложена, лицо раскраснелось после рушника, свежая наглаженная рубаха чуть ли не хрустела. Но вот обычной самодовольной улыбки сегодня, как отметил ожидавший его появления хозяин жилища, не наблюдалось. Да и движения вон какие-то дёрганые.

Грузный боярин в златошитом облачении, развалившийся в кресле из красного дерева, украшенного перламутровыми вставками, выпростал из прорези долгого рукава свою холеную белую руку, протянув её посетителю для поцелуя. Тот почтительно встал на одно колено и приложился к тяжёлому золотому перстню. «Ничего, – подумал молодец в который уж раз, – когда-нибудь и у меня будет такое же. И это мне будут лобызать руку, а не я…». Боярин указал ему на скамью подле себя и первым соизволил спросить:

– Ну, что у тебя, Проворко?

Он немного пришепетывал, и прозвучало это как «Ну, фто у тефя, Профорко», но те, кто с ним общались достаточно долго волей-неволей приучались понимать его речь. И не фыркать в воротник, когда боярин особенно потешно коверкал какое-то слово. Насмешек боярин не терпел.