Одна нога здесь… Книга третья

– Так а я тут при чем? – неподдельно удивился Яромилыч.

– При чем! Явился, не знамо откедова, играл, ни разу не промахнувшись, а потом ещё и «Пекельное дупло» без сучка и задоринки разгромил! Вот!

– А ещё у тебя одна нога! – осторожно присовокупил кто-то из ребят, подошедших ближе.

– А она-то с какого боку виноватая?

– Биту заговоренную, говорят, из ноги его же и сделали! Из кости! – немедля сообщили мальцы.

Дед только и развел руками, выпустив при этом губастого.

– Ногу я в молодости потерял, по глупости, можно сказать, а палка самая обычная, чтоб ходить сподручней было. Из дерева она, вот, можете пощупать. А почему я – ЧЁРНЫЙ городошник? – немного погодя поинтересовался он.

– А энтава никто не знает, – сообщил ему один карапуз, доверчиво подобравшись поближе.

– Суслик, дурак, куда лезешь! – шикнули на него старшие, и дернули за ворот, отчего мальчонка кубарем улетел назад.

– Никто не знает, но все равно городошник – чёрный. – Яромилыч прошелся взад-вперед, и испуганные ребятишки, сообразно его передвижению, подавались в стороны, словно волны, бегущие от корабля. – Да уж. Ну если я был бы городошником, тогда я должен был бы вас всех того… Битой. Так?

– Так! – испуганно заявили мальцы. У некоторых застучали зубы, у других разом засопливились носы, а третьи никак не могли совладать с зевотой.

– А почему ж я тогда вместо этого стою тут с вами, лясы точу? Может я, все таки, не городошник?

– Ну… Так-то оно да, но откуда ж наверняка узнаешь? Вот если б доказать как. – Губастый, выдвинув предположение, испуганно юркнул за спины сотоварищей.

– Может ему поклясться, а? – Суслик сумел встать на ноги, и теперь рассматривал новую прореху на свих коротких портках. – Страшной клятвой…

– Точно! – поддержали остальные, мигом перестав стучать зубами, пускать соплюшки и вообще зевать. – Клятву дашь, тогда поверим! Только страшную!

– Любую давайте, – согласился Яромилыч.

– Зубом поклянись! Знаешь как?

– А то! В малые годы-то оно случалось клясться, и не раз. – И старик молодецки щелкнул пальцем по немногим уцелевшим во рту зубам. А потом ещё и присовокупил: – Чтоб подо мной земля провалилась, коли я вру!

Среди мальцов пронесся вздох облегчения. Дед оказался человеком! Клятву-то страшную дал, зубом! И ничего, не провалился!

– А откудова ты, дедушка? – Суслик снова подобрался ближе, и теперь стоял, вытирая перепачканную землей щеку.

– Из Зибуней, ребятки. Слышали про такой город?

– Не-а, – дружно ответили все. И только один наморщил лоб и молвил:

– Батя сказывал, что там, вроде, это, кружева плетут знатные, да?

– Нет, это где-то ещё. У нас кружева не делают. Эх, сейчас в Зибунях красиво по осени-то! Трава ещё зеленая, по колено высотой, густющая! А клены уже пожелтели, яркие такие, как свечи.

Старик ещё раз тяжело вздохнул, с тоской вспомнив родной городишко. Мальцы растерянно оглянулись по сторонам – осень, как осень, чего в ней красивого? Вытоптанная земля, грязные лужи, проплешины пожухшей травы и несколько чахлых кустов, затаившихся возле забора. Лучше бы уж зима была.

– Одно дело у меня к вам, ребятки… – начал говорить Яромилыч и не надолго задумался, ребята тотчас, застыли столбиками, ожидая, что последует дальше. – Не знаю я в вашем городе никого, да и города тоже не знаю. Ваши глаза и уши мне могут понадобится…

– Так мы за! Можешь на нас рассчитывать! – загомонили наперебой восторженные мальцы. – Вот здорово! Ты, дедушка, наверное, против князя нашего задумал чего, да?

– Ну… – замялся Яромилыч, поскольку и сам не знал, против кого, или против чего он. – Как вам сказать… Тут оно ведь сразу и не разберешься… А что, внучата, нешто Володаря вашего так сильно в Синебугорске не любят?

– А за что его любить, морду? Родители, вон, день-деньской его ругают, чтобы князь ни делал. У других, говорят, князья, как князья, а наш – ни рыба, ни мясо. Все через одно место делает. Давно пора ему пинка под зад! Если ты против него заговор какой задумал, так мы бы помогли. Но лучше тебе в Подполье обратиться…

– Подполье? – Яромилыч свел брови вместе. – Это что за зверь такой?

– Ну, слухи ходят, что есть оно, Подполье-то. Заговорщики спрятались туда, и думают, как Володарю насолить посильнее.

– Ну, если спрятались, так где ж их найдешь? Ладно. Там видно будет. Может и Подполье пригодится. Только вы обо всем этом молчок. Никому, ладно?

– Дак зуб даем! – торжественно поклялась детвора, звучно щелкнув пальцем по передним зубам. – Ты, дедушка, когда понадобимся, токмо слово молви! Завсегда нас тут на дворе найдешь.

– Тогда по рукам! – Яромилыч вытянул вперед свою сморщенную, но ещё крепкую ладонь.

Разом посерьезневшие ребята один за другим подходили и совсем как взрослые ударяли рука об руку.

– А где ты, дед, остановился?

Яромилыч обернулся на голос. Ну, точно, это тот малой любопытствует, что к палочке приценивался. Деловитый, етишкин хвост! Как там его назвали-то? Хмылко?

– Слышал я, что есть, вроде, в Синебугорске постоялый двор Ярыги. Туда бы и пошел. Может подскажете, где такой?

– А! «Красный мухомор», что ли?! Так он тут недалеко. Переулком дальше идти, в конце повернуть налево, ну он там и будет скоро, мимо не пойдешь, крыша уж больно приметная. Пойдем, деда, мы тебя малость проводим.

За пустяшными разговорами о том, о сем, о Зибунях, о городошных приемах, они прошли часть пути. Хмылко вдруг протянул руку, останавливая шумное шествие:

– Все, дедуль, мы дальше идти не могем. Тут чужая сторона начинается, «Корюхинский конец», а мы с корюхинскими на кулачках. Они к нам не суются, а мы – к ним.

Пока он говорил, остальные мальцы настороженно осматривались, словно и впрямь вступили на неизвестную землю. Яромилыч понимающе покивал головой:

– Дело сурьезное. Ладно, я дальше один. Меня-то ваши корюхинские не тронут?

Отовсюду послышалось смешливое фырканье.

– Ну, ты скажешь! Они взрослых не задирают! Правда, там есть один. Сволочь ещё та. Рябуха его зовут. Он всякую подлянку сделать может. Ему и взрослые не указ. Толстый такой, и нос, как слива. Если увидишь, так сразу узнаешь. Да и не узнаешь, так он сам скажется, какую-нибудь гадость отмочит.

– Тогда отведает вот этого! – Яромилыч воинственно махнул палочкой.

– Здорово бы! – хмыкнули ребята. – Ты, если чего, и от нас тогда навешай ему.

– Ну, внучата, бывайте. Пойду. А про уговор наш помните. Как только что решится, я вас сразу на подмогу кликну.

Кивнув на прощанье, он зашагал по проулку дальше, а Жучка, весело подпрыгнув, припустила догонять хозяина.

Глядя им вослед, Хмылко цокнул языком:

– Не, мужики, вы думайте, что хотите, а только все-таки это был чёрный городошник.

– Точно, городошник! – согласились остальные. – И собака у него колдовская, ни разу не гавкнула.

– Но, хороший городошник! – Хмылко вздел указательный палец вверх и многозначительно им потряс, – Правильный! Который за нас, за мальчишек!

ГЛАВА 2

Записки Хатэтуримо

Начаты в неизвестно какой день. Местность, где-то очень далеко от Ниппон.7

Запись 11. «Я не перестаю славить несравненную красавицу Аматэрасу8, Светлую Богиню, милостиво являющую мне свой лучезарный лик и в этой дикой стране, моля Её о здоровье и долголетии моего Государя, Владыку Белой Горы, Повелителя Священной Ниппон!

Эти записи я решил сделать, ибо впал в отчаяние, и уже не надеюсь увидеть, как благословенная Ниппон украшается по весне в убранство цветущей сакуры… Я в печали и всё чаще задумываюсь о сэпукку9… Одно только и останавливает: а кто мне окажет честь и отрубит голову, когда я вскрою свой живот? Ведь здесь ни друга нет, ни верного слуги… А варвары не имеют ни малейшего представления о таком уходе из жизни, считая подобное грехом. Только это, да ещё мысли о Митикоси удерживают меня в мире живых.

На тот случай, если в деле моем мне так и не будет дарована удача, и бумаги эти так и останутся здесь, я, веря, что отыщется хоть кто-то, кому станет это интересно, поведаю грустную историю Хатэтуримо. От начала, и, возможно, до самого конца…

О, Аматэрасу! Я запомню тот день навсегда… Утром, как обычно, мы дежурили на страже у покоев нашего Божественного Государя, Императора всея Ниппон, изображая собой две неподвижные статуи. Работа привычная для закаленного телом и духом самурая. Только и дела, что стой навытяжку с катаной наголо да с копьем в руке, и старательно пучь глаза, чтоб поужасней выглядеть. Не знаю, как получалось у меня лично, но Ибонаки, мой бессменный напарник, смотрелся воистину страшно, словно сам Такэхая-Суса-но-о-но Микато10, собирающийся на битву с длинноносыми лешими «тэнгу»! Как несравненная Митикоси обратила своё внимания в сторону столь страхолюдных стражей? Ибонаки стоял справа, я – слева, за нашими спинами – Личные Покои Государя, а перед нами располагалась Большая Приемная Зала, вся устланная циновками. В Залу вели восемь входов, прикрытых богатыми расписными ширмами. Я от натужных усилий изобразить почти божественный гнев у себя на лице (исключительно с целью угодить Государю, и отпугнуть от его покоев вечно голодных духов «гаки» и ужасных демонов «аманодзяку»), не сразу заметил, что из приоткрывшейся в дальнем углу ширмы, на меня уставились, сияющие словно небесные камни, два прекрасных глаза. Точнее сказать, я бы их так и не заметил, если бы не Ибонаки. Он вдруг, чтобы привлечь мое внимание, издал смешной звук «пст!». Я удивился: «С чего бы это Ибонаки стал вести себя столь непотребно, стоя на таком ответственном посту?» Не шелохнув закаменевшим лицом, я с трудом скосил глаза в его сторону, и издал неопределенное мычание, которое он должен был понять как вопрос: «чего тебе?» Ибонаки тоже не смотрел в мою сторону, он просто шевельнул усом, указывая направление. Я всмотрелся и увидел Митикоси. Нет, не так. Я не знал, что это Митикоси. Более того, я вообще не знал, кто такая Митикоси, даже и имени такого не слыхивал прежде. Но то, что это прекрасная девушка, я понял сразу, хотя и увидел лишь глаза. Увидел, и сразу полюбил! Это бывает только у нас, у ниппонцев, северным варварам такая любовь не известна. Но я отвлекся. Заметив, что я обратил внимание на нее, она, тихонько засмеялась и прикрыла ширму. Это видение так сильно взволновало меня, что я уже больше не мог находится наедине со своими мыслями, и пошёл на страшное нарушение правил. Кончиком церемониального копья я нацарапал на полу иероглифы «кто это?». Ибонаки последовал моему примеру, должно быть, поняв, что творится в моей душе. Истинный друг! Он написал: «Хатэтуримо, ты необразованная горная обезьяна, если не знаешь, кто это! Это же племянница Государя, несравненная Митикоси! её только вчера привезли из префектуры Тояма!» Я ответствовал: «Я пропал, Ибонаки! Мое сердце отныне принадлежит ей одной!» В ответ же получил следующее: «Да, ты пропал. Господин никогда не отдаст свою племянницу за безродного самурая. Лучше выкинь её из головы». «О нет! – начертал я, – Это свыше моих сил! Сейчас я сложу хайку!» Ибонаки спешно ответил: «Не надо!» Но меня было не удержать, и я принялся выводить:

И в синей воде,И в синем небе,Зрю облик твой я…

На этом наш разговор прервался, ибо пришел начальник стражи, грозный Ритиморо-сан, и, после того, как увидел, во что мы с Ибонаки превратили пол острыми кончиками копий, разразившись жуткой руганью, выгнал нас обоих прочь. Нам было неимоверно стыдно… С этого дня мы были понижены в должности – вместо личных покоев Императора, нам пришлось охранять покои… его родственниц! Там-то и жила моя Митикоси! Я уже тогда думал о ней только так – «моя Митикоси». Здесь, у покоев родственниц, строгостей было гораздо меньше и мы с Ибонаки, не изображая больше неприступных истуканов, могли даже разговаривать, правда, когда нас никто не видит. Первое, что он мне сказал:

– Ну, тебе и повезло, горная ты обезьяна! Как нарочно прям все вышло. Уж не помогает ли тебе Ягахаэ-химэ11?

– Все может быть, друг Ибонаки, все может быть, – ответствовал я. – В любом случае как только мы сменимся я поспешу в её храм и возолью на жертвенник целых пять сё12 рисового вина.

Ибонаки понимающе сглотнул, молвив:

– Мне бы сейчас хватило и парочки го13.

Немного погодя, подождав, пока мимо нас прошествует какая-то троюродная тетка Государя, он продолжил:

– Тебе пора женится, Хатэ, – (все мои друзья зовут меня Хатэ) – но племянница Императора, это я тебе скажу…

Я только беспечно засвистел, ведь влюбленным все препятствия кажутся разрешимыми. На мой свист ширма за нашими спинами вдруг распахнулась и оттуда выглянула… она! Удивленно округлив глаза, она охнула:

– Это ты?

Я судорожно кивнул. А Ибонаки хмыкнул:

– И он ещё будет отрицать, что Ягахаэ-химэ всячески помогает этому недотепе!

А ведь я и не думал отрицать!

– Вы – Митикоси? – спросил я, ибо это был наименее глупый вопрос, из тех, что вертелся у меня в голове.

– А вы – Хатэтуримо! – ткнула она меня своим нежным пальчиком в складки кимоно на груди. – Я узнала твое имя у вашего этого, ну, такой страшный…

– Ритиморо! – пискнул перепуганный Ибонаки.

– Да, от него!

– Да нет, – совсем тихо просипел мой верный друг, – я не уточнял, о ком идет речь, просто он сам идет сюда. Вам надо спрятаться, госпожа!

Пред тем как исчезнуть за ширмой, Митикоси закрыла нас от лица приближающегося Ритиморо широким рукавом своего кимоно, и шепнула мне:

– Я читала ваше хайку…

Это она о том хайку, что было нацарапано на полу!..

Какими словами нас потом крыл начальник стражи, за недозволенные разговоры с императорскими родственницами, я даже не слышал, витая в небесах. О Боги, она читала мои вирши, сложенные для нее! Да я и не мог мечтать о таком! Ведь хайку ей понравилось! О, милая Митикоси!!!

Нас снова перевели на другое место службы. Ибонаки только горестно вздохнул, когда выяснилось, что теперь мы будем охранять Государев дровяной сарай.

– Вот теперь будешь для пеньков свои хайку писать, – сообщил он мне, насупившись. – Для пней и бревен. Подумать только, променяли Государя на дрова!

– Она придет! – ответил я.

– За дровами? Вряд ли. И вообще, что это за манера такая отвечать невпопад?

– Она любит меня! – уведомил я Ибонаки.

– У отца есть знакомый врач, надо бы тебя ему показать! – с этими словами он подпер стену сарая плечом и умолк.

И тут я ощутил приступ раскаяния. В один миг я осознал, как велика моя вина перед другом, которого по моей вине лишили почетного места службы, перебросив на самые задворки Государева дворца. Здесь, среди лопухов-переростков, обильно расплодившихся из-за того, что сюда выливают помои, я встал на одно колено и начал говорить:

– Ибонаки, друг мой, можете ли вы простить своего неразумного товарища, что ослепши от любви, принес вам столько несчастья! Я никогда, вы слышите, никогда не смогу оценить до конца той жертвы, что вы…

Я много чего говорил ещё, искренне убиваясь, когда вдруг заметил, что Ибонаки меня не слушает. Вместо этого он хитро посматривал куда-то за мою спину, как-то странно улыбаясь при этом. Я запнулся на полуслове, когда он сказал:

– Ты был прав, Хатэ. Она пришла.

Я обернулся и увидел её. Митикоси, переодевшись в кимоно простой прислужницы пришла сюда, как будто за дровами. Засмеявшись в рукав, она произнесла:

– А так вот вы где прячетесь, господин Хатэтуримо!

– Э-э-э… Можно просто, Хатэ! Так меня зовут близкие.

– О-о! Я ценю ваше доверие. А почему вы стоите перед своим другом на одном колене?

Ибонаки нашелся, что ответить:

– А он только что читал мне очередное хайку, посвященное вам, уважаемая госпожа Митикоси!

– Ну, теперь, когда я сама здесь, вы можете, Хатэ, прочитать его мне лично.

Вот ведь Ибонаки, выручил, называется… Я призвал на помощь вдохновение – ведь не зря же мой покойный отец в пять лет отдал меня учится поэзии – и выдал, как на духу:

Имя твое, Митикоси,В каждом я звуке ловлю!Слышишь ли?..

А потом сразу ещё:

Ты – журавлик,Я – журавлик,Оба мы журавлики!

Моя Митикоси покраснела, словно закатное солнце! Даже Ибонаки, похоже, проникнулся, хотя ранее за ним поэтического вкуса не замечалось. Мне и самому, надо сказать, понравилось. Каждое слово выверено, ровно строка в строку! Старому Ясиатаси-но-боно, моему учителю по стихосложению, это хайку пришлось бы по душе, хотя он и говорил, что сам сочинитель не должен гордится своим слогом.

– Как вам удалось придти сюда, милая Митикоси? – спросил я очередную глупость, отчего Ибонаки застонал.

– Я поменялась с Нипо, моей служанкой, одеждами, и вот, я здесь, а она там, сидит под балдахином, никого к себе не допускает, и ждет моего возвращения. Сейчас принесу дров, никто ничего и не заметит.

– О, позвольте мне помочь вам нести дрова! – тут же вскочил я. – Никто и не заподозрит дурного, увидев, что простой стражник помогает служанке.

– Да, – подхватил Ибонаки, – идите, а я подежурю.

Вот так мы, взявши каждый по полену, и остались наедине друг с другом. Моя голова шла кругом, да и Митикоси, кажется, ощущала себя так же. Я долго думал, что говорить, что делать, но тут Митикоси сама вдруг прильнула к моей груди и поцеловала.

– Я люблю тебя, – сказал я, как только смог перевести дух.

– Я люблю тебя ещё сильнее, – отозвалась она.

И тут, разрази его Оо-магацухи-но Ками14, снова откуда-то приперся этот глубокоуважаемый Ритиморо, чертов начальник стражи! Вечно он не вовремя! Честно говоря, поняв, что сейчас честь моей милой Митикоси может быть опозорена тем, что её застукали целующейся с простым самураем, я приготовился защищать свою любимую с катаной в руках. И пусть Ритиморо, этот бывалый рубака, мне не по зубам, но я готов отдать жизнь!

Начальник стражи не спеша подошел к нам, блестя на солнце своим страшным рогатым шлемом, хмыкнул в усы, а потом – вы только подумайте! – ущипнул Митикоси пониже спины… Я думал, что немедля убью мерзавца, но нежные пальчики любимой вдруг легли на рукоять катаны, не дав мне её вытащить.

– Хорош, Хатэтуримо, хорош! Я уж думал ты совсем замороженный, или вообще, не такой, а ты вон каков! Хо-хо! Стоило только оказаться подальше от покоев Императора, и тут же пустился интрижки с прислугой крутить! Молодец! Я подумаю над тем, чтобы вернуть тебя во дворец…

Ещё раз гортанно хохотнув, от развернулся и снова убрел куда-то, нещадно топча кусты роз. Я хотел было бросится за ним следом, пока ещё мог видеть, где мелькает его рогатый шлем, но Митикоси удержала меня.

– Я убью его! – рычал я, словно ополоумевший тигр.

– За что? – искренне удивилась моя любимая. – Он не признал меня, спутал со служанкой, и это главное! Нам ничто не грозит!

Ещё раз поцеловав меня, она убежала в свои покои, а я вернулся назад так и прижимая к груди злосчастное полено. Ибонаки увидев мое взбудораженное состояние, встревожился.

– Да вот, – ответил я, – только что чуть не скрестил катаны с Ритиморо.

– Но он бы убил тебя! – ужаснулся Ибонаки.

– Ты бы отомстил за меня, – с уверенностью ответил я, бросив ему полено.

– И меня бы он тоже убил, – столь же уверенно подхватил мой верный друг, ловко поддав по полену ногой.

Мы оба безудержно расхохотались, глядя, как оно закувыркалось в воздухе.

Обратно во дворец нас не перевели, и мы и в жару и в дождь так и продолжали три месяца кряду сторожить этот злосчастный сарай. Развлечений никаких: то прислуга приходит за дровами, то крестьяне привозят дрова, с кухни выносят и выливают помои, изредка наведывался Ритиморо, глянуть, как мы тут, да ещё реже Митикоси улучала время, чтобы прибежать ко мне. В один из её приходов я подарил ей узкий плетеный пояс15, и она, стесняясь, приняла его… Я был так счастлив!..

Каждый раз я улучал минутку, чтобы поговорить о том, как же нам быть дальше, но она всякий раз прикладывала пальчик к моим губам, призывая оставить тему, и говорила, что беспокоится не о чем, ибо у нас есть сильный покровитель, и он поможет в своё время. Я долго крепился, томясь всей этой неопределенностью, но в конце-концов не выдержал больше, и решился на отчаянный шаг.

– Так больше продолжатся не может! Я иду к Государю… – сказал я Ибонаки и, вручив ему копье, пошагал во дворец.

– Прощай друг, – печально молвил мне во след мой верный Ибонаки.

Его слова были пророческими, мы с ним так больше никогда и не увиделись…

На что я тогда надеялся, не понимаю. На то, что Государь, у которого целая дюжина племянниц, не пожалеет одну из них выдать за меня? Увы, Государь наш в молодые годы так и не обзавелся супругой, а теперь уже и не станет этого делать, и племянницы эти его единственные наследницы, потому-то заморские принцы из страны Чхон16, Великой Хань, Вьет, княжества Лю и других государств стояли в очереди за ними, дабы породниться с высоким домом Осимояти. На что мог надеяться я? Разве что на быструю смерть, к которой меня приговорят за дерзость?

И тем не менее: «если перед тобой две дороги, выбери ту, что ведёт к смерти»! Так гласит кодекс «Бусидо»! Посему, несмотря ни на что, я пошел. Пред входом в Залу Для Ожидающих я сдал оружие охране, и только после этого был допущен внутрь. К моему немалому удивлению здесь, в довольно маленьком и скромно обставленном помещении, посетителей было немного, всего трое. А ведь обычно здесь не протолкнуться! Я уже приготовился к многочасовому ожиданию, и вот на тебе! Я воспрял духом – не иначе как Ягахаэ-химэ мне и впрямь помогает?! Эти трое были дряхлый старец, хлопотавший о высвобождении внука из долговой тюрьмы, пожилой самурай, недовольный размером своей воинской пенсии, и крестьянка с прошением об уменьшении податей взимаемых с нее, ибо муж женщины давно уже умер. Просители, коротая время в ожидании, обычно делятся меж собой своими бедами, так вот я и узнал, кто из них с чем пришел. Но чем же было поделится мне? Я не стал таится, и рассказал все как есть, что пришел просить руки императорской племянницы. Они только ахнули, а потом, посовещавшись, решили пропустить меня первым.

– Наши дела как ждали, так и ещё подождут, твое же дело не терпит отлагательств! – сказал мне старик.

И вот я, с трепетом в душе, смиренно склонив голову, скинул свои дзори17 перед входом, вошел особым семенящим шагом, которым полагается передвигаться просителю, вошел в ту самую Большую Приемную Залу, в которой ещё не так давно стоял сам, охраняя вход в Личные Императорские Покои. Теперь на нашем с Ибонаки месте стояли два других молодых самурая, старательно изображающих на своих лицах зверские выражения. «Нет, – подумал я, – до нас с Ибонаки вам ещё далеко. Молодые вы ещё…» Церемониальные копья, как я заметил, дрожали у них в руках, а сами парни с трудом выдерживали вес парадного доспеха, тяжеленного, составленного из тысячи железных пластин со здоровым стоячим воротом.

Император сидел аж на трех дзабутон18 под балдахином, полностью скрытый его тенью, ибо смертным просителям не полагалось лицезреть его Божественный облик. В другое время – можно, но не в часы подачи своих просьб. Я, например, не единожды видел Государя, и даже пару раз сопровождал его выход. Бессменный главный Императорский советник, старик Хиро, кутаясь в своё темно-синее кимоно, стоял по правую руку Его Высочайшего Величества, со странным выражением взирая на меня. На его высоком челе отражались блики жировых светильников, обильно чадящих в разных углах Залы. Я сначала, как положено по этикету, пал ниц, трижды коснувшись лбом циновок, а потом, встав на оба колена, молвил, не поднимая глаз:

– Хатэтуримо, из рода Осаки, пришел к Государю с нижайшим прошением.

Хиро склонился над Божественным ухом и что-то быстро прошептал.

– А, – молвил Император своим чуть хрипловатым голосом, – Осаки, да! Я знавал твоего мужественного отца, мы с ним плечом к плечу прошли Чхонскую компанию от начала до конца. Он был бравый офицер! Надеюсь, его сын таков же?

Я кивнул. Вот ведь как?! А отец никогда и полусловом не намекнул, что он помогал Государю возвращать престол предков…

– Как он поживает? – спросил Император.

Советник сочувственно глянул на меня. Я же принял вопрос стоически, ведь не может правитель Великой Державы помнить всех своих бывших соратников, постоянно интересоваться положением их дел.

– Батюшка умер восемь лет назад, – произнес я, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно. – Старые раны…

– Храбрый воин был. Осаки, Осаки… – Государь обернулся к Хиро. – Запиши, чтобы я помянул сегодня самурая Осаки, моего сподвижника, когда буду молится в Храме Предков.

Советник спешно черкнул что-то кисточкой на листе.

– Говори, – разрешил Император, махнув веером в мою сторону, – чего ты хочешь?

Только теперь я с необычайной ясностью осознал, что здесь и сейчас, в этот вот самый миг решается моя судьба. Одно слово государя, и я буду либо навек осчастливлен, либо голова, некогда принадлежавшая бедному Хатэ, сыну бравого Осаки, покатится с плеч долой. Язык отказывался мне повиноваться.